Против шерсти

– Настоящая Черная Шапочка![2]

На следующий день вся школа знала, что Том пил пиво, я – лимонад и что все, что он говорил, было смешно. И я почувствовала себя частью отвратительной жижи, которая варилась в городском котле.

Мы с Томом обычно встречались в среду после обеда и иногда в субботу. У меня не было мобильного, поэтому мы придумали игру, чтобы связываться друг с другом. Мы вкладывали записки между страниц «Ловца на хлебном поле», который стоял на полке в лавке месье Бланше. Старик, наверное, подумал, что это какая-то книжная новинка, и заказал еще один экземпляр. Его никто не покупал, но уголки всех страниц были помяты. Это была наша книга. Игра нас ужасно захватывала. Нужно было взять книгу с полки как ни в чем не бывало, открыть ее, пролистать страницы. Всякий раз, когда я открывала книгу, мое сердце подскакивало в надежде найти внутри записку от Тома.

Свободен четверг 15:00. Если ты тоже, встр в парке. Т.

Не забудь. С тебя лимонад и книга. Л.

Стажировка на 10 дней в какой-то дыре. Не хочу. Брр! Т.

Прочитала «Песни Мальдорора», странная книга. Принесу ее тебе, когда вернешься со стажировки. В парке в 15:00? Л.

В день, когда произошла эта история в бассейне, мы с Томом встретились в парке, и он показал мне свой новый мопед.

– Модель 82, – с гордостью объявил он. – Отец должен был починить его для меня, но у него никогда не ладилось с механизмами. А ведь это не так уж и сложно. Так что я все сделал сам. Крутой мопед, правда?

Я рассмеялась. Том прекрасно знал, что меня это не интересует. Я устроилась у него за спиной, и мы поехали в сторону озера.

Мы проехали через промышленный район. Полуголые стройные женщины с рекламных плакатов расхваливали йогурты, шины, потребительские кредиты. Я задумалась, есть ли в мире хоть одна девушка, которая хотела бы вот так прижиматься к автомобильной шине. Разве этого можно желать? Что за бред!

Город остался далеко позади. Ветерок, дующий в лицо, свежие осенние запахи, голубое небо, Том совсем близко от меня, я закрывала глаза от удовольствия. И, скажу честно, больше не вспоминала про Алексию. Все вылетело у меня из головы. Словно ночной кошмар, который я, проснувшись, забыла. Физрук успокоил класс с огромным трудом. Он кричал так громко, словно перед ним была стая бешеных собак, которых он пытался напугать, прежде чем они на него набросятся. Грубым голосом, в котором не слышно было ни ноты надежды. Он отправил всех по раздевалкам и завернул Алексию в ее огромное красное полотенце. Он держал его кончиками пальцев, а на его лице с растрепанными усами было написано отвращение. Я в последний раз взглянула на Алексию. Она рыдала, все так же опустив глаза, и была похожа на маленькую поранившуюся девочку. У меня сжалось сердце. По ту сторону перегородки парни выкрикивали: «Волосатая Алексия! Волосатая Алексия!» Я чувствовала себя отвратительно. Я ничего не сделала, чтобы ее защитить, а ведь это из-за меня она показалась всем. Но теперь, когда я сидела на мопеде, прижавшись к Тому, и наслаждалась ветром и солнцем, эти мысли улетучивались.

Иногда нужно так мало, чтобы забыть об уродливости мира: несколько слов, улыбка, аромат осени, кусочек неба. И удачный макияж.

Том свернул с дороги, и теперь мопед вез нас по грунтовке, окруженной деревьями. Через несколько минут мы подъехали к озеру. К нашему озеру.

Том показал мне это место несколько недель назад. Большое круглое озеро с черной водой, окруженное рощами орешника и высокими буками. На берегу – густые заросли папоротника, подпаленного летним солнцем. Старая трухлявая лачуга, поросшая жимолостью. Это был охотничий домик отца Тома. Внутри еще оставались старая дровяная печь, скамейка, стол, продавленный соломенный тюфяк. На стенах оленьи рога соседствовали с поблекшими плакатами, на которых были изображены голые женщины. Отец Тома проводил там каждое воскресенье с друзьями, пока не ушел из дома. «Они чаще пили, чем охотились», – рассказывал мне Том.

Сюда больше никто не приходил. Тихое место, которое идеально подходило для наших планов.

Мы расстелили покрывало на земле перед домиком и улеглись на него. В воздухе витал сладковатый аромат жимолости вперемешку с прелым запахом кустарников и грибов.

Я стянула с себя черную накидку и, свернув ее, положила под голову вместо подушки.

– Хорошо устроилась? – спросил меня Том.

– Прекрасно, – ответила я.

– Начинаем?

– Да.

– Ты готова?

– Готова!

Том вытащил из сумки книгу, я последовала его примеру, и до самого вечера мы почти не разговаривали.

Вы ожидали чего-то другого, не так ли?

Каждую среду мы приезжали туда, чтобы читать. Просто читать. Это было ужасно похоже на сюжеты романов, которые обожал Том. Озеро, покрывало, пикник, литература. Что-то милое, нежное и невинное. А я, должна признаться, была бы не против, если бы кто-то из нас отложил книгу в сторону и бросился целовать другого.

Ну, потом я, наверное, не была бы в восторге, не знаю.

С чего вдруг Тому могло прийти в голову до меня дотронуться? И хотела бы я в самом деле, чтобы он прикасался к этому телу, которое я ненавидела? Нам вполне хватало взглядов, случайных прикосновений, улыбок, тяжелого запаха травы. От всего этого воздух был словно наэлектризован. Но не так сильно, чтобы в небе сверкали молнии.

Знаю, Сара и другие девушки из школы думали, что я сплю с Томом. Сама мысль о том, что мы проводим время вдвоем, просто читая, показалась бы им странной. Непостижимой. А может, все это и впрямь было странно. Может, мы с Томом были фриками.

– Эй, послушай-ка, – всякий раз говорил мне Том, прерывая чтение.

И я слушала, как он зачитывает мне фразу, которая его взволновала или показалась забавной. Улыбалась ему, сидя в тени деревьев, на которых распевали птицы. Когда Том шепотом читал слова любви, написанные кем-то другим, у меня внутри все переворачивалось, хоть я и не подавала виду.

Сама же не решалась ему читать. Довольствовалась тем, что загибала уголки страниц, на которых мне понравился отрывок. И говорила себе, что однажды прочту их Тому. Теперь я на себя злюсь за то, что не сделала этого. Есть много вещей, поделиться которыми у нас не хватает смелости. Мы думаем, что у нас есть время. Что у нас вся жизнь впереди. Это как увидеть в небе падающую звезду и решить, что загадаешь желание завтра или на следующей неделе. Но на самом деле все эти моменты никогда не повторяются. Звезды пролетают и гаснут. Нет никакого смысла в том, чтобы загадывать желание, стоя под пустым небом.

Так мы провели время после обеда. Сделали перерыв, чтобы выпить пива, лимонада и разделить пакет печенья. А потом мобильник Тома заставил нас оторваться от чтения. Я поджала губы, потому что у нас было правило. Никаких телефонов. Для меня это было не так уж и сложно: после аварии я перестала пользоваться мобильными. Но в тот день Том забыл выключить звук на своем телефоне. Его детское лицо расплылось в виноватой улыбке. Я закатила глаза и снова уткнулась в книгу.

Я услышала, как Том присвистнул.

– Что это? – воскликнул он.

Вздохнув, я положила книгу на покрывало.

– Ты о чем?

– Не знаю. Тут что-то странное.

Он протянул мне телефон.

Под смайликами я увидела фотографию.

– Фотошоп, наверное, – сказал Том.

На фотографии была полуголая девушка, покрытая шерстью.

Как будто животное.

Дикий зверь.

Монстр.

Это была Алексия, загнанная в угол раздевалки.

* * *

Я не рассказала Тому, что произошло в бассейне.

Мне этого не хотелось.

Фотографией Алексии в соцсетях уже поделились несколько сотен человек. Когда я пролистывала комментарии, к горлу подступала тошнота. Нет нужды пересказывать, что писали под той фоткой, правда? Вы прекрасно знаете, что могут себе позволить люди, вооруженные клавиатурами под защитой анонимности. Большинство комментариев было написано учениками средней школы. Девушки не отставали от парней, и это, наверное, огорчало меня больше всего.

Потом было много споров по поводу того, кто сделал тот снимок. Я ни капли не сомневалась, что это дело рук физрука. Он выгнал нас из раздевалки и попросил подождать у входа в бассейн. Алексия осталась с ним один на один. Чуть позже мы увидели, что приехал отец Алексии. Его лицо ничего не выражало. Когда он вышел из машины, один из наших одноклассников принялся кричать, словно обезьяна. Другой стал смешно мяукать. Все покатились со смеху, но отец Алексии даже не посмотрел в нашу сторону. Он вошел в здание бассейна, откуда через пять минут вышел учитель физкультуры, который сказал только: «Попрошу без комментариев», и, увидев его холодный взгляд, никто не посмел произнести ни звука. Только он мог сделать ту фотографию, я была в этом уверена.

Том высадил меня у парка и спросил, все ли в порядке. Нет, все было очень плохо. Я места себе не находила из-за этой фотографии. Когда мы были на берегу озера, Том пошутил:

– Так круто сделано, да? Ой, это как в том фильме, ну, где девушка превратилась в монстра, как он там называется?

Я вскочила и укуталась в накидку.

– Ладно, Том. Мне тут надоело, отвези меня обратно.

Он вытаращил глаза.

– Но…

– Я хочу, чтобы ты отвез меня в город. Сейчас же!

Бедняга ничего не понял, мы сели на мопед, и, как только мы оказались в парке, я пошла прочь не оглядываясь.

Я понятия не имела, что случилось с Алексией. Тогда еще никто не знал. То, что я видела у бассейна, и эта фотография – все мне казалось отвратительным. Невообразимо. Том пошутил, решив, что это фотомонтаж. Но я-то знала – все было по-настоящему. Я это видела. Я видела Алексию и шерсть, растущую на ее теле. Звериную шерсть. И я думала, что это, должно быть, какая-то болезнь. Я убеждала себя, что это не могло быть ничем, кроме болезни. Мне было от этого ужасно противно. Как и всем остальным. Но у меня больше не было сил смеяться. Теперь, когда фотография попала в Сеть, все могли увидеть, что происходит с Алексией. Все могли оставлять комментарии, оскорблять ее, насмехаться над ней. Мне было ужасно жаль, что я смеялась над ней тем утром.

В таком состоянии я вернулась домой. Мы жили в маленьком доме в центре города.

Я едва успела поставить сумку на пол в прихожей, как на меня налетел Сати:

– Луижа! Моя любимая Луижа!

Я обняла своего четырехлетнего брата и взъерошила его каштановые волосы. У него были щербинка между зубами и измазанные шоколадом щеки. Я любила его больше всего на свете.

Папа возился на кухне, склонялся над дымящейся кастрюлей. В мамином розово-белом фартуке, он держал в руке деревянную ложку, когда я туда вошла. Он обернулся и улыбнулся мне:

– Как дела, Луиза?

Я попыталась улыбнуться в ответ, получилось не очень.

– Все хорошо.

Папа сделал пару шагов ко мне. Он немного развел руки в стороны, будто хотел меня обнять, но я не двинулась с места. Капля томатного соуса потекла сначала по ложке, которую папа держал в руках, потом по его запястью и, наконец, расползлась по фартуку. Как капля крови. Папа со вздохом опустил руки.

– У тебя что-то болит? – спросил он.

Я покачала головой:

– Нет, все нормально.

Мы молча стояли друг напротив друга. В тишине раздавалось только щебетание Сати, который носился между нами. Как будто пытался провести линию, которая соединила бы меня с папой. В конце концов я наклонилась и взяла брата на руки. Громко чмокнула его в губы и поставила обратно на пол.

– Прими ванну, если хочешь, – сказал мне папа, – ужин скоро будет готов, я тебя позову.

Опираясь на перила, я поднялась в свою комнату и бросила вещи на кровать. Войдя в ванную, я не стала включать свет. Я повернула кран и стала ждать, пока ванна наполнится. Я разделась в темноте, не глядя в треснутое зеркало, чтобы не видеть тысячи кусочков моего отражения, и погрузилась в горячую воду.

Мне было хорошо. Я понемногу расслаблялась. Я пыталась избавиться ото всех мыслей. Забыть о фотографии и комментариях. Думать о чем-то приятном.

Я провела пальцами по телу.

По телу, которое я больше не узнавала.

Мои пальцы задержались на шрамах.

На этих странных валиках из плоти, которыми была исполосована моя кожа.

Шрамы уже почти не причиняли мне беспокойства, но для меня они были бортовым журналом боли. Несмотря на обещания хирурга, я знала, что эти отметины останутся со мной навсегда. Они увековечены на моей коже. Линии, которые невозможно стереть. Невозможно смыть.

Я заставила пальцы двигаться дальше.

Думала о Томе. О его полноватых губах. О его улыбке. Он никогда у меня ничего не спрашивал. Конечно, он знал, что со мной произошло. Все в городе это знали. В школе и на улице я до сих пор ловила на себе жалостные взгляды, но чаще всего на меня не смотрели вовсе или смотрели украдкой. По крайней мере, смотрели не как на девушку. Как на неполноценную девушку. Но сейчас, трогая свое тело, проводя рукой между бедрами, я понимала, что они неправы. У меня неидеальное тело, и все-таки я девушка. Я прекрасно помню, как все было раньше. До аварии. Когда мы с Сарой в легких платьях вышагивали по главной улице. Взгляды парней. Подмигивания. Грязные шуточки. Беглые взгляды мужчин, которые нам в отцы годились, убийственные взгляды других девушек, поджатые губы и усталые глаза примерных матерей, которые тащили на себе орущих детей и сумки с покупками.

Мы с Сарой могли вечера напролет ходить от парка до террасы кафе с видом на бумажную фабрику и обратно. За нами ходила Морган и фотографировала нас, когда мы становились в заученные позы. Высоко поднять голову, лукаво улыбнуться, взяться за руки – так мы превращались в богинь. Морган выкладывала все эти фотографии в социальные сети, и мы победно смеялись, читая комментарии. Сара – брюнетка с формами. Луиза – хрупкая блондинка. Кто же выиграет сегодня? Кто соберет больше комплиментов? Морган тоном спортивного комментатора докладывала нам обстановку. Сидя на террасе кафе, мы пытались сделать так, чтобы нас угостили лимонадом и сигаретами или наговорили нам комплиментов. Иногда приходилось целовать парней, но чаще всего им было достаточно нашего взгляда. На мгновение почувствовать, что они для нас не пустое место, – большего парням и не надо. Когда мы с Сарой и Морган катались на качелях в разлетающихся юбках, парни гурьбой толпились у ограды парка.

– Эй, видел, Луиза на меня посмотрела!

– Ух, я бы отшлепал Сару.

– Да ты что, Луиза намного круче.

– Готов поспорить, она на меня смотрит.

– Бред какой-то. Нужен ты ей сто лет.

– Сейчас получишь, придурок!

Такие разговоры обычно заканчивались ожесточенной и бессмысленной дракой на пыльных дорожках парка. А мы смеялись над парнями. Сидя на качелях, мы почти доставали до неба голыми ногами.

Но все это было так далеко от меня. Случилась авария. Мамина смерть. Операции. Месяцы реабилитации. Встречи с психологом. Мешковатая одежда. Одиночество. Знакомство с миром книг. Я больше не была одной из богинь с главной улицы. Я превратилась в странную девушку в черной накидке, которая бродит между пыльными полками месье Бланше и встречается с таким же странноватым толстяком, читающим любовные романы. Покореженная подруга Сары, красавицы Сары, принцессы Сары, настоящей женщины Сары. В школе мы с ней иногда перекидывались шутками, но больше не общались. Фатия стала ее лучшей подругой вместо меня. Морган делала вид, что меня не существует. У меня больше не было телефона. Я больше ничего не выкладывала в социальные сети. Не была частью компании. Обходила стороной главную улицу и ужасно скучала по Саре.

Поначалу из-за аварии бульон из сплетен стал более наваристым, но вскоре все пресытились. На смену моему горю пришли новые драмы. Так устроены люди. Они ужасно жадные до трагедий. До трагедий, которые происходят не с ними, разумеется.

Когда я встретила Тома на барахолке, он смотрел мне прямо в глаза. Он не отводил взгляд, в котором не было ни излишнего любопытства, ни проблеска жалости. Я не была для него сломанной куклой. Я была Луизой. Девушкой со шрамами, которой трудно ходить и у которой все тело держится на стержнях, но прежде всего я была человеком. Человеком, который разделяет его любовь к книгам. И он принял меня такой, как я есть.

Том был совсем не глупым парнем. Он знал, что еще несколько месяцев назад я бы на него даже не посмотрела. Он был из тех парней, над которыми мы с Сарой иногда подшучивали, если встречали их на улице.

Теперь, когда я прокручиваю это в голове, я понимаю: то были не шутки, а издевки.

Мы выбирали себе жертву, одна из нас подходила к бедному парню и шептала ему:

– Ты в курсе, что нравишься вон той моей подруге?

Вторая вдалеке строила из себя скромницу, неловко одергивая подол платья. Парень краснел до кончиков волос и начинал потеть.

– Она тебе не нравится, да?

Он кивал, мотал головой, что-то бессвязно бормотал. Та из нас, что изображала скромницу, стягивала с плеча бретельку платья. Или взмахивала волосами. После этого парень не знал, что сказать, и забывал, кто он такой.

«Сваха» ставила руки на пояс.

– Ну так что? Она тебе нравится или как?

Когда парень в конце концов выговаривал «да», начиналась самая настоящая пытка.

– Знаешь, ты ей тоже нравишься… но только в твоих мечтах!

Затем мы переходили к отрубанию конечностей. И это продолжалось до тех пор, пока было что отрубать.

– Мечтай о ней, Голлум!

– Какой же ты урод!

– Луиза, видела, как он вырядился?

– Прошлый век. Это шмотки твоего деда?

– Ты такой жирный, лучше не сиди на солнце, а то растаешь.

– Эй, Луиза, а что это за волоски у него на подбородке?

– О! О нет… Сара, только не говори мне, что это…

– Что, Луиза? Ты о чем?

– Мне кажется… мне кажется, это не подбородок! Это ершик для унитаза!

– Пф-ф-ф-ф-ф!

– А может, это и не парень вовсе?!

– Ты парень?

– Вот видишь, молчит. Никакой это не парень!

– А ну отвали от нас!

– Не подходи, сказали же тебе!

– Пошел отсюда, а то мы всем расскажем, что ты нас изнасиловал!

– Извращенец!

– Помогите! Насилуют!

И мы уходили, угорая как бешеные. Бедный парень оставался стоять на месте, словно растение, которое забыли полить: его руки безжизненно повисали, на лице появлялось скорбное выражение, его сердце было разбито.

Да, жестоко. Но парни видели в нас только красивые объекты. Поэтому мы использовали свою красоту в качестве оружия. Словно блестящую острую шпильку для волос. Которую выковали, чтобы ранить в самое сердце. Чтобы атаковать и защищаться.

Вот какой я была. Девчонкой, которая изображала роковую женщину. Алисой в гриме безжалостной Червонной Королевы. Женской версией Нарцисса, которого взволновало собственное отражение. Девочкой-подростком, которая, как мне кажется, была ничем не лучше и не хуже других.

Том знал об этом, но, кажется, не слишком переживал. Раньше я бы никогда не заинтересовалась таким парнем, как он. Я не стала бы копать глубже. Обратила бы внимание только на его жирноватые волосы, полноту, застенчивость и странности. Благодаря Тому я поняла, что в людях есть намного больше, чем внешность. У каждого внутри есть целый мир. Внутренний мир Тома был странным, причудливым, но вместе с тем невероятно творческим и чувствительным. Кто-то мог бы сказать, что Том был наделен почти женскими качествами. По крайней мере, слишком женскими, чтобы найти себе место в нашем маленьком городе. Но Том никого не осуждал. Когда он смотрел на меня, я чувствовала, что остаюсь самой собой. С моей историей, болью и шрамами. Ему, наверное, не хотелось ко мне прикасаться, да и я не была уверена, что хочу этого. Я не знала, был ли он моим спасательным кругом, моим другом или чем-то большим.

Папин голос резко оборвал мои мечтания и ласки:

– Луиза, все готово!

И, словно эхо, раздался тоненький голос Сати:

– Луижа, готово!

Я надела папин халат и спустилась.

Папа, улыбаясь, сидел за накрытым столом.

– Лучше?

Пола моего халата распахнулась. Папа, смутившись, отвернулся и почесал только проступающую лысину.

Он не знал, как себя вести при виде моего юного тела. Еще большие проблемы у него вызывали шрамы, которыми это тело было усеяно. Это было слишком трудно для него.

Я подошла поближе и поцеловала его в щеку:

– Все в порядке, пап. Не волнуйся.

Мы ужинали под классическую музыку и лепет Сати, который радостно размазывал пюре по лицу.

Мы уже почти доели, когда зазвонил телефон.

Сати заорал:

– Летефон!

Я решила, что это, наверное, Патрисия, папина коллега, с которой он с переменным успехом пытался закрутить роман.

Отец встал и снял трубку телефона, висевшего на стене.

Папа обожал всякое старье. Проигрыватели, проводные телефоны, металлические, наполовину ржавые картофелемялки – вот его страсть. Микроволновки, мобильники и MP3-плееры ужасно его раздражали. Он мог часами говорить о вредном излучении, о детях, ползающих в колтановых шахтах, о горах мусора, которыми покрыта планета, и об ужасах капитализма. Конечно, у него был мобильный телефон, но использовал он его только для рабочих звонков. Он работал начальником охраны на бумажной фабрике и всегда должен был быть на связи: рабочие разобрали уже почти все станки, которые скоро должны были отправить куда-то в Восточную Европу.

– Луиза, тебя к телефону.

Я взяла трубку; это было странно, ведь мне никто никогда не звонил. У Тома моего номера не было, да и он все равно не решился бы звонить на домашний.

Я потянула провод, чтобы отойти чуть дальше.

В трубке я услышала голос Сары.

Она говорила невнятно.

– Луиза, я знаю, что давно тебе не звонила. Но… это ужасно… Алексия. Алексия, она…

Я сразу же все поняла.

Алексия покончила с собой.

* * *

Вам, наверное, интересно, зачем я обо всем этом рассказываю. О моих отношениях с Томом, о главной улице, о папиной любви к старым вещам, обо всем, что сегодня кажется незначительным. Да, может, все это не так уж и важно, но мне кажется, что именно из таких мелочей и состоит человек. Из крошечных кусочков счастья и страдания. Человек – это нечто большее, чем красота и шрамы.

И кто бы что ни говорил, я – человек.

Я понимаю, что моя история путаная. Вы, наверное, ждали, что я расскажу вам о том моменте, когда на всех экранах красовалось мое лицо. Но чтобы понять, почему я так поступила, нужно знать, какой я была до этого. Как я уже сказала, из популярной девушки я превратилась в гадкого утенка, я постоянно грустила, была в плену у собственного тела и воспоминаний, не могла нормально общаться с отцом, не могла полюбить Тома. Я просто-напросто не могла жить.

* * *

Вся школа была в шоке.

Вернее, кого-то самоубийство Алексии по-настоящему огорчило, а все остальные только и занимались тем, что пережевывали историю с фотографией, которая вновь и вновь мелькала на экранах телефонов. Алексия была несовершеннолетней, поэтому местные газеты не стали освещать это происшествие. Но в школе все знали про шерсть на теле Алексии, и по коридорам распространялось что-то вроде истерии. Никто не понимал, что происходит. Говорили о проклятии, о черной магии, о том, что Алексия – оборотень, о токсичных выбросах фабрики. Поговаривали, что отец Алексии заключил сделку с дьяволом, принес свою дочь в жертву и что ее шерсть – Божья кара. Рассказывали, что незадолго до всей этой истории старый Бурден сжигал за бассейном какие-то странные вещи, от которых пахло ладаном и химикатами. И конечно же, говорили, что покойница из раздевалки наконец нашла себе невесту, что Алексия всегда была лесбиянкой и тщательно это скрывала. Говорили всякую ерунду. Все это заставило меня вспомнить мифы, которые я читала в детстве. В моем воображении со скоростью поезда, летящего под откос, возникали все новые образы. Девушки могли расплакаться, стоя посреди школьного двора; парни держались надменно и нарочито громко смеялись, но некоторые из них стали носить на шее крестики. Что до учителей, они качали головами, ведь теперь они, как никогда, ощущали свою беспомощность.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

1

Один из вариантов перевода названия романа Дж. Сэлинджера «Над пропастью во ржи». Здесь и далее примечания переводчика.

2

Во французской версии «Красной Шапочки» главная героиня носит накидку с капюшоном.