Теперь Таина уже не держала мать за руку; она на ходу разворачивала «Твинкис» и поедала их, будто хот-доги. Доев, она дочиста облизала пальцы и пошла медленнее, листая журнал, и по тому, как она переворачивала страницы, я понял, что она просто смотрит картинки. Может быть, она не могла читать, потому что время было ночное; через три квартала Таина долистала до конца и отдала журнал Вехиганте, который взял его и аккуратно свернул, словно не желая порвать или помять. Таина снова взяла мать за руку, и они пошли бок о бок.

На Третьей авеню холод осенней ночи посветлел от фонарей. Когда троица дошагала до игровой площадки на 107-й улице, Таина с матерью зашли, а Вехиганте остался дожидаться за оградой, словно ему было запрещено пересекать невидимую черту. Даже на скамейку не присел – так и стоял за оградой, будто собака, привязанная к парковочному счетчику. На площадке Таина села на качели, большой живот не помешал ей уместиться. Донья Флорес начала раскачивать ее. Качели взлетали все быстрее, все выше. Я услышал, как Таина весело кричит матери: «Sí»[24]. И таким счастьем мне было слышать голос Таины, что я стал бояться: вдруг Бог вмешается и заберет меня отсюда. Я вспотел, а потом тревога вдруг оставила меня, я ощутил чудесную перемену, словно понял: все будет хорошо.

Донья Флорес продолжала раскачивать качели. Ноги у Таины болтались, и она поджимала их, а потом выпрямляла, чтобы набрать скорость, а сама крепко держалась за цепи. Она запрокинула голову, и ветер раздувал ей волосы, а потом я услышал, как Таина снова заговорила: «Нет». Два слова. Я слышал, что Таина чудесно поет; а вдруг она запоет прямо здесь, сейчас? Без музыки тоже красиво. Я разволновался. Может быть, я прямо сейчас увижу того, кто любит меня? Или мне будет одно из моих видений? Но качели вскоре остановились. Мать о чем-то спросила Таину, та кивнула; обе покинули площадку и присоединились к ожидавшему их за оградой Вехиганте.

Я держался на полквартала позади них. Они свернули к Ист-Ривер, а потом к дому. Вехинганте продолжал шествовать прогулочным шагом, хотя обе женщины теперь шли, опустив головы, чтобы не привлекать к себе внимания. Даже в столь позднее время, даже в отсутствие аборигенов на улицах, заполненных белой молодежью, они шли, не глядя ни на машины, ни на фонарные столбы, ни на почтовые ящики или дома – вообще ни на что.

В считаные минуты все трое добрались до нашей высотки на углу 100-й улицы и Первой авеню, вошли в подъезд, и я снова остался один.

Какое счастье оказаться так близко к Таине! Я еле сдержался, чтобы не крикнуть: «Привет!» Меня окружала стена высоток. Я улыбнулся, потому что где-то за этими окнами, в одном из домов-прямоугольников, живет святая. А потом я услышал под грудами неубранного мусора любовный призыв сверчка. Я взглянул вниз, на бетон, и мне показалось, что все эти мусорные мешки, конфетные фантики, стаканчики из-под кофе, потеки масла, битое стекло, размазанная жвачка, окурки, коробки из-под пиццы, всевозможные жестянки – весь этот мусор говорит мне, что любит меня. Что мы с ним как-то связаны. И пусть я родом из трущоб – мир все-таки любит меня, принимает меня в объятия, и благодаря ему я чувствую, что ценен, что я не нежеланное дитя.

А потом мне стало утешительно думать, что все эти здания, полные людей, стоят так близко к реке. К настоящей реке, Ист-Ривер, и я почему-то зашагал к воде. Уже возле Ист-Ривер я впервые осознал, что район высоток от набережной отделяет только автомагистраль имени Рузвельта. Машины проносились мимо меня, шумя, как волны.

– Не пугайся, papo[25]. – Вехиганте перепугал меня. В руке он сжимал лом. Я медленно попятился и уже приготовился бежать, когда он перехватил мой взгляд, направленный на лом. Кажется, он смутился.

– Возьми, – Вехиганте протянул мне лом. – Возьми, papo.

Я выдернул лом у него из рук, зная, что не смогу ударить его, и приготовился замахнуться ломом, как бейсбольной битой.

– Надеюсь, теперь тебе не страшно? – Вехиганте выставил перед собой руки на случай, если я замахнусь. Старый, но высокий, он производил впечатление человека, все еще полного жизни. У него была светлая кожа, и по тому, как он называл меня papo, я понял, что он стопроцентный пуэрториканец, как моя мама.

– Меня знают немногие, потому что стариков мало кто замечает, – Вехиганте тихо усмехнулся. Между резцами у него была широкая щербина. Теперь я рассмотрел его накидку; она оказалась поношенной, ткань протерлась до основы. Длинные волосы, расчесанные на прямой пробор, удерживала резинка. В ту ночь я говорил с ним в первый раз; он напоминал мне сломленного Христа – оборванного, старого, падшего, Христа, которого бросили ученики.

– Чего вы хотите? – спросил я, хотя собирался спросить про Таину.

– Я? – Он горбился, как горбятся люди, чувствующие себя неполноценными из-за слишком высокого роста. – Я? Я хотел бы начать все сначала, papo. Но это невозможно.

– Ладно. – Я не знал, о чем он толкует, и покрепче перехватил лом – просто чтобы что-то сделать.

– Ты Хулио, да? Живешь в том же доме, что и Таина, этажей на восемь выше? – спросил Вехиганте, и я кивнул. – Я тебя иногда вижу. – Голос у него был хриплый, как звук навороченной кофемашины.

– И что?

– Да нет, ничего. Ты веришь, что Таина говорит правду…

– Она говорит правду, – перебил я. – Вы ее знаете и знаете, что она говорит правду.

– Хорошо-хорошо, успокойся, – призвал Вехиганте, я и не заметил, как повысил голос.

– Извините, – я заговорил тише. – Вы – отец Таины? – Он был слишком стар, но я все равно спросил.

– Нет-нет. Нет. – Вехиганте втянул голову в плечи, словно демонстрируя свое ничтожество. – Ты хочешь, чтобы эти женщины говорили с тобой? – Карие глаза на изборожденном морщинами лице все еще блестели.

Я пожал плечами, словно мне все равно.

– Не надо так. – Он знал, что я притворяюсь. Бодрюсь для вида.

– Я вам не доверяю, – сказал я. Было уже поздно, надо вернуться домой, пока родители не проснулись.

– Я тебя не виню. Доверять трудно, papo, но это ничего. Давай встретимся завтра. В это же время, напротив окна Таины, возле почтового ящика, и я расскажу тебе, что делать. Я расскажу тебе, что делать, чтобы они открыли тебе дверь. Ладно?

И он повернулся, намереваясь уйти.

– А лом вы не хотите забрать? – спросил я, и Вехиганте снова повернулся ко мне.

– Хочу. Может, сумею его продать.

– Вехиганте, – я отдал ему железку, – как вас зовут на самом деле?

– Меня? – Он взял лом и посмотрел в ночное небо, словно мог найти свое имя там, среди звезд. Потом посмотрел на бетон, на проезжавшие мимо машины и снова в ночное небо, словно не зная, с чего начать или что сказать. Наконец Вехиганте повернулся ко мне; глаза у него были большими, как на египетском саркофаге в Метрополитен-музее. Он сканировал мое лицо, словно сверхчуткий радар; он спорил с собой – говорить, не говорить?

– М-меня з-зовут Са-Сальвадор, – запинаясь, произнес он. – Моя мать, – он перекрестился, – звала меня Саль. А еще я прославился, когда был в твоем возрасте.

– Правда?

– Правда. Про меня писали во всех газетах, papo. В журналах «Тайм», «Ньюсуик». Когда я был в твоем возрасте, – проговорил он наипечальнейшим голосом, – я был Плащмен.

Вторая книга Хулио. Плащмен

Через пару дней за мной пришли.

Пол Саймон. Хулио и я

Песнь первая

Мы с друзьями сидели в облюбованном нами уголке столовой. Сегодня на обед давали пиццу и мороженое. Я держал речь перед заинтересованными слушателями.

– Вы разве не видите? Что-то и правда, на самом деле произошло у нее внутри, и получились сперматозоиды, а не кровь, не кожа и не кости.

– Такого не бывает, – сказал П. К.

– Почему? Вроде как однажды такое уже произошло? – заметил я.

– Ну да, только там был Бог. – П. К. потерял руку из-за того, что вечно искал приключений себе на пятую точку. Его матери, наверное, хотелось бы, чтобы он просыпался попозже, за полдень, потому что тогда он не успевал бы влипать в неприятности.

– Бог тут ни при чем, – сказал я.

– В жизни кое-что случается только один раз, – сказал Сильвестр. – Я вот потерял девственность всего однажды.

– Как же! – заржали мы.

На самом деле Сильвестра звали Элвис, но когда он разговаривал, ты как под ливень попадал. Он заплевывал все вокруг. Поэтому все звали его Сильвестр, как кота-плевуна из мультфильма. Мы с ним не особо дружили, потому что обедать рядом с ним совершенно невозможно, но парень он был неплохой. А еще он никогда не возвращал одолженные карандаши, а если и возвращал, то в погрызах.

– Слушайте, я только хочу сказать, что вот матери таскали нас в церковь по воскресеньям, а там же рассказывали о чем-то подобном. И вот в наше время вся эта история повторилась.

– Во псих, – сказал П. К.

– Все знают, что ее изнасиловали, – выплюнул Сильвестр. Мы прикрыли подносы.

– Нет. – Я вытер обрызганную руку. – Ее мать говорит, что никто на нее не нападал. Мать с нее глаз не спускает круглые сутки, все семь дней в неделю, так что она-то знает. И я знаю, потому что ездил к мужику, который нападал на девушек.

– Чепуха. – П. К. готовился сунуть руку в карман за пакетиком «Джолли Ренчер».

– Это правда. Я разговаривал с ним в тюрьме, и он сказал, что он тут ни при чем.

– Ага. Все осужденные так говорят. – Сильвестр еще не успел прожевать мясную запеканку. – Они все говорят: «Я тут ни при чем». – Изо рта у него вылетело несколько комочков.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Сноски

Мужчина – может (исп.). Здесь и далее, если не указано иное, примечания переводчика.

Бог свидетель (исп.).

Это все твое? (исп.)

Собаки о своих дочерях лучше заботятся (исп.).

Стыд (исп.).

Испанский (Восточный) Гарлем.

Пролив в Нью-Йорке.

Коки, древесная лягушка (исп.).

О господи! (исп.).

Видишь? (исп.)

Исполнительница сальсы (исп.).