Алый парус для енотов

– Я в больнице лежу… Не знаю. Вечером поела арбуз, сливы, виноград, потом рвота началась, тошнота. Чувствую себя нормально (тихий смешок). Я давно хотела лечь в больницу, чтобы выспаться…

Потом она сделала еще несколько звонков с тем же пересказом.

– Обед уже дают, – выглянув в коридор, сказала Надя-«спичка».

Пошли занимать очередь.

– Подожди, – остановила Кристю королевишна, оторвавшись от телефона. – Возьми тарелки и принеси мне обед.

– Как я с четырьмя тарелками пойду, – растерялась девочка. – Мне два раза в очереди стоять, что ли?

– Пошли, – потянула Фируза её за руку. – Не барыня, сама возьмёт.

Обедали в палате, сидя на кроватях. Королевишна наяривала домашнюю пищу из банки. Такое ощущение, что банки материализовывались из воздуха, потому что не видно, чтобы каждый день ей передавали пакеты. Или сразу на неделю ей принесли домашней еды?

Пошли мыть посуду, и Кристя с Валей оторопели. Барыня придвинула к своей кровати тумбочку, с другой стороны поставила мусорное ведро, тем самым загородив подходы к умывальнику. Пинком передвинув ведро к стене, Валя начала мыть тарелки.

Барыня накинула на лицо белую простыню и, видимо, опять собралась дрыхнуть. Фируза начала решать кроссворд, Валя прикрыла глаза, Кристя уткнулась в ноутбук. «Спичка» сердито выговаривала по телефону: «Ну ты интересная такая! Кроссворды передала, а ручку – нет. Ну и что я должна, по-твоему, делать?»

Во время тихого часа, заметив движение справа, Фируза повернула голову. Это барыня встала, пошуршала под струёй воды, затем отодвинула тумбочку и тихо присела на пол почти под умывальником.

Кристя направилась к двери, но остановилась на полпути.

– Вам плохо? Врача позвать? – обеспокоилась она и быстро вышла. Надя посмотрела в сторону барыни. Оказалось, та лежит на полу.

Прилетели ангелы в белых халатах – человек девять во главе с заведующей. Быстро помогли барыне подняться, уложили на кровать.

– Что случилось? Вы упали? Голова кружится?

– Нет.

– Где болит? Здесь болит?

– Нет.

– Как вы упали? Резко?

– Нет.

В ответах барыни начала сквозить некая неловкость.

– Как вы очутились на полу?

Та явно затруднялась с ответом.

– Головой стукнулись?

– Нет.

– Посмотрите на палец. Он двоится?

– Нет.

Кондуктор уже не могла скрыть усмешки в глазах. Молоденькая медсестра стрельнула в её сторону жирно подведёнными лукавыми глазами, другая, очень застенчивая, робко смотрела на больную.

– Так, – решительно произнесла заведующая, тряхнув темной шапкой волнистых волос. – Строгий постельный режим. Еду вам будут приносить. В туалет только в сопровождении… – она запнулась, окинула взглядом палату и добавила: – Медсестёр.

На спинку кровати водрузили табличку «Строгий постельный режим».

Барыня удовлетворенно откинулась на подушку и, пространно рассказав по нескольким номерам телефона о своем новом статусе, погрузилась в очередной крепкий здоровый сон.

В палату вошла миловидная женщина лет пятидесяти с пакетом и бельём, зажатым подмышками. Она представилась: «Майра», и подошла к свободной кровати. Застелила ее, переоделась. Когда вошла застенчивая медсестра со штативом и лекарством, легла и приготовила руку. Подключив больную к капельнице, сестричка вышла. Остальные задремали.

Дневной сон был прерван громким голосом:

– Позови медсестру!

Кто спал, нехотя проснулся; девочки, бродившие в просторах гаджетов, – все, подняв головы и недоумевая, посмотрели в сторону королевишны.

Пришли две молоденькие медсестрички: застенчивая и с подведёнными лукавыми глазами.

– Я хочу в туалет, – требовательно произнесла королевишна.

– Давайте мы вам поможем встать.

– Я не могу встать.

– Но мы не сможем вас поднять. Сейчас принесем «утку».

Прибыло судно. С королевишны откинули простыню, обнажив блеклый живот и голые ноги, подложили судно.

– Я не могу так, – капризно сказала она.

Медсёстры стояли по обеим сторонам кровати, как в почётном карауле, и не знали, как быть.

Всё решила природа. Королевишна резво вскочила и, резко оттолкнув медсестёр, которые пытались поддержать ее под руки, помчалась в туалет, тряся лохмами седых волос…

После этого она никого на помощь не звала, прекрасно справляясь со всем сама. Вскоре статус инвалида с неё сняли, еду в постель приносить перестали. Когда, наконец, она впервые пошла за едой сама, то вернулась с пустыми тарелками.

– Там же большая очередь, – недоумённо сказала королевишна.

Хм, все в палате дружно переглянулись и пожали плечами, еле сдерживая усмешку…

Солнце где-то за пределами видимости клонилось к закату. Майра, уютно усевшись на кровати, бойко вязала блестящими спицами. Чёрная синтетическая нить, искрами вспыхивая в косых лучах солнца, вползала между мелькающими пальцами и выходила неким подобием паутины, скреплённым лицевыми петлями.

– Что вы вяжете?

– Этим посуду хорошо мыть. Каждому свяжу… Что у вас, голова болит?

– Да, уже несколько дней. Главное, непонятно, от чего возникает боль и почему неожиданно исчезает.

– Вы, видимо, в межсезонье родились. Наверно, замечаете ухудшение состояния перед переменой погоды? И как резко исчезают болевые ощущения, например, с первым ударом грома. Люди – такие же дети природы, как птицы или насекомые. Когда давление в воздухе понижается, насекомые летают ближе к земле, поэтому птицы за ними спускаются. Все в природе неслучайно.

В палату вернулась королевишна. Легла на кровать и начала обзванивать знакомых. В коридоре трындели телефоны, неслись знакомые надоевшие темы.

– Только люди, похоже, случайные существа в природе, – Фируза налила из баллона воды в стакан и включила кипятильник. – Целыми днями по телефонам трындят об одном и том же. Как самим не надоедает.

– Все мы божьи твари. И каждая по-своему важна в паутине жизни.

– Я попала сюда после похода по горам, активного общения и движения. Эта больничная атмосфера замкнутого пространства давит.

– Ваша душа отягощена, знаю. Но у вас всё будет хорошо.

Майра положила поблёскивающий черный квадратик рядом с собой и принялась вязать следующий. Немного странно смотрелась тёмная одежда собеседницы на фоне светлой палаты. И чёрная синтетическая нить все быстрее превращалась в чёрные квадратики.

– Почему вы так решили? – удивлённо спросила Фируза, внимательно посмотрев на соседку. В её облике иногда происходили непонятные метаморфозы, что-то, неуловимо похожее на кого-то. Или на что-то. Странно. Почему мне пришло в голову, что на что-то, подумала она. Майра понимающе улыбнулась.

– Ваш сон совсем не о том, о чём вы думаете, – продолжила Майра.

Фируза, вздрогнув, пролила золотисто-коричневый чай на подушку.

– Но я никому о нём не рассказывала.

– Зря вы сорвали паутину с окон. Но правильно сделали, что не убили тех, кто оберегает вас от преждевременного ухода от земной реальности, защищает от вмешательства тёмных сил.

– Земной… Чего? Вы о пауках? Ничего не понимаю.

– Знаю, что не понимаете. Поэтому спустилась вниз, чтоб вас успокоить. Вы сейчас находитесь на новом витке развития, но сомневаетесь в своих силах. Будьте уверенны. У вас всё получится.

Очередной чёрный квадратик лег рядом с другими на белую простыню.

Непроизвольно Фируза посмотрела на потолок: над тумбочкой не видно паука. Видимо, после того, как санитарка смахнула его на пол, он переместился в другое место. Но всё же её охватило чувство нереальности происходящего. Этот разговор, похожий на сон, требующий разгадки, беспокоил её. Но вскоре беседа свернула на обыденные темы: о пенсиях и инфляции; о долгах, которые Россия прощает разным странам, о коммунальной сфере, о событиях в мире, о том, как мало нынче читают.

Темы были немудрёные и понятные. Фируза почувствовала, что она – бабочка, порхающая над цветами и листьями. Легко стало на душе, внутреннее раздражение сменилось умиротворенностью. Её охватило ощущение уюта, домашности, чего-то такого из далёкого детства, в котором освещённая солнечным светом бабушка уютно вязала носки из светлой пряжи, ведя неспешную беседу. К сожалению, роскошь человеческого общения, думала она, превратилась в блеклые износившиеся лохмотья. Мы разучились говорить друг с другом, утратили темп спокойной сдержанной беседы.

Поздним вечером, укладываясь спать, Фируза подняла голову и негромко спросила:

– Майра, как определить то, где мы пребываем: то ли это сон, похожий на реальность, сдвинутую по фазе; то ли это реальность, похожая на сдвинутый по фазе сон?

Та посмотрела на неё внимательными блестящими глазами, продолжая вязать при свете фонаря, и, как показалось, неохотно ответила:

– Жизнь – это сон, который каждый превращает в свою судьбу. Сон – это жизнь, не ставшая судьбой.

Смолкли все звуки, и только ночь за окном тихо напевала колыбельную, шелестя листвой. Перед Фирузой медленно разворачивались картины Иремеля. Замшевая зелень листвы и безмятежность синего простора, залитые солнечным прозрачным соусом, будили в ней какую-то очень важную мысль, которую она должна была передать на холсте. Она не в первый раз ездила туда, но все эскизы и даже готовые картины не радовали её. Они были похожи на фотографии, как бы слегка «искажённые» эффектами фотошопа. Они молча взирали на её немногочисленных знакомых, вызывая лишь одобрительное: «Хорошо нарисовано. Похоже».

Но ведь смысл искусства не в этом. Она была неплохим художником, и понимала, в чём. Но как это воплотить красками? «У вас всё получится», – вспомнились ей слова Майры. С этими мыслями она уснула.

День четвертый

Пришло обычное утро с обычными делами. После обеда воздух в палате спёкся, под простыней кожа собрала пот и влагу. Фируза села на кровати, открыла книжку. Кристя с наушниками серьёзно смотрела на экран.

– Что ты там рассматриваешь? – спросила Валя.

– Музыку слушаю.

– А вид такой, будто изучаешь уголовный кодекс.

И опять засыпали после обеда, стремясь ускорить течение времени. Но в этот день проснулись от грохота, шума, громких выкриков в коридоре. Фируза заметила: в стационарах во время тихого часа становится особенно шумно, как будто персонал мстит за то, что ему не положен дневной сон.

– Да что ж вы так шумите-то? – с раздражением вырвалось у нее.

Шум в коридоре нарастал, и в нём уже ощущалось что-то неслучайное. В палату, вжав голову в плечи, вошла испуганная «стриптизёрша». За ней резко закрыли дверь.

Она присела на свободную кровать и пришибленно сказала:

– Женщине плохо стало. Помните, в коридоре лежит за ординаторской. Она упала в туалете, вроде с сердцем что-то. Сейчас около неё все медики, заведующая. Реаниматоров вызвали…

Они подавленно сидели на кроватях и вслушивались в невнятные звуки. Так вот для кого тщательно стелили постель. Обычно этим занимаются сами больные. Значит, её должны были заселить сюда.

В палате установилась тишина, которая казалась особенно глубокой на фоне нарастающего беспокойства в коридоре. «Стриптизёрша» вынула телефон и вполголоса стала рассказывать о происходящем.

А Фирузе вдруг представилась картина, как невнятное видение, о котором потом вспоминаешь с недоумением: было это на самом деле или привиделось…

В коридоре под потолком притулилась Душа. Сверху ей было видно, как упало тело на кафельный пол больничного туалета, как сбежались ангелы в белых халатах, засуетились вокруг, как больных загнали по палатам и захлопнули за ними двери. Как откачивали тело, пытаясь вернуть его к жизни.

Справа от неё слегка качнулась тонкая кривая проволока, и два круглых блестящих паучьих глаза мимолётно скользнули по Душе. «Я твоё зримое проявление», – молча сказал паук. Тайное понимание общности миссии читалось в их взглядах.

У Души было несколько минут, чтобы принять решение. Она плавно полетела по туннелю к тёплому яркому свету. Некие сущности проступали в прозрачном воздухе белыми светящимися контурами лиц. Они радостно приветствовали Душу, улыбались ей. Вокруг был воздух, напоенный ароматами трав и цветов. Царили тишина и покой. Великая благодать охватила Душу. Впереди блеснула Непростая Река. Тому, кто переправлялся на другой берег, все пути назад были отрезаны. Оттуда никто не мог вернуться назад.

Душа замедлила полет, оглянулась. В прозрачном воздухе, как раструб, висел туннель. Он дрожал в тёплом воздухе. На другом конце его светилась крохотная светлая точка. Там продолжалась борьба за жизнь её тела. Оно подскакивало от разрядов дефибриллятора; глухо всхлипывал аппарат, неустанно качая кислород.

Вся жизнь данного ей Богом тела пронеслась перед глазами Души. Река этой жизни текла непросто, как у большинства людей. Но все мысли были заняты материальным, в них не было места Душе. И даже когда ход событий толкал к тому, чтобы человек задумался о духовном, тело подчинялось только примитивным потребностям. Душа устала от ощущения полного сиротства.

– Прости, – тихо произнесла Душа и, отвернувшись от туннеля, плавно полетела к Реке и пересекла ее, уронив несколько слезинок в воды. Все бремя земных забот покинуло её. На этом берегу воздух был теплее и ярче, ароматы приятнее, и контуры лиц счастливее и безмятежнее…

– Данные пациента? – послышался из коридора нетерпеливый молодой мужской голос.

– Всё, признаков жизни нет, – приглушённо ответил женский голос.

Нитка жизни оборвалась…

Когда в коридоре стихло, Кристя вышла из палаты. Вернувшись, рассказала, что женщина так и скончалась около туалета. Парням из числа больных выдали перчатки, и они погрузили тело на вынос.

Фируза вдруг поймала себя на том, что сидит, оцепенев. В памяти снова ясно встала картинка из ночного видения. Реальность, сдвинутая по фазе. Целый день её царапало это перелистывание изображений лиц на прозрачных листах и их ожидание кого-то под четвёртым этажом. И это случилось… Как смерть незнакомой женщины связана с тревожным сном и её родными, как это связано с ней самой? Спросить у Майры?

Но кровать рядом стояла пустой. А где женщина, которая вязала целый день? Повернувшиеся к ней лица выразили недоумение. Никого здесь не было. Так вот же на кровати лежат шесть связанных ею чёрных квадратиков для мытья посуды. Не знаем, откуда они взялись. Взгляд Фирузы поднялся к потолку. Над ней чёрной нотой прилепился паук.

День пятый

День снова медленно погружался в ночь. Так же ярко светил фонарь. Пациенты лежали на кроватях, занятые каждый своим делом. И уже Морфей подкрадывался к ним, мягко укутывая в мягкое забытьё, обещающее сон. Но вдруг ярко вспыхнули лампы дневного света. Сминая лица в морщины, щурясь, все посмотрели на вошедшую медсестру со штативом для капельницы, за ней следовала новенькая пациентка. Повозившись, та легла на кровать. Медсестра ввела иглу в сгиб локтя.

– Надо выключить свет, – сказала Надя. – А то мошкара налетит.

– А как я под капельницей буду лежать в темноте? – возразила новенькая.

– Да в палате не так уж и темно. Вон уличный фонарь как светит. Прямо в окно, – ответила Валя.

Фируза посмотрела на белый потолок. Несколько трубок дневных ламп забраны в широкие прямоугольные плоские плафоны. Изнутри матовое стекло усыпано мелким черным песком.

– Ой, – тут же вскочила она с кровати.

Белые простыни покрылись чёрными точками, будто все постели кто-то, созорничав, посыпал чёрным молотым перцем. Этот чёрный сухой дождь все сыпал и сыпал. Фируза посмотрела за окно. Подталкиваемый мощным светом фонаря, в палату летел густой серебристый снег – мошкара. Она билась о стекло лампы на потолке и чёрным снегом падала на постели. Круглый, пылающий белым, уличный фонарь извергал из своего застеколья этот нескончаемый сонм и прямым путем направлял поток к другому слепящему свету.

Всё вокруг было усыпано трупиками мошки. Они, как чёрная пыль, как долгий трындёж по телефонам, были многочисленны и назойливы. И некому было противостоять этой рати.

Выключив свет, начали отряхивать простыни…

И снова настала ночь. Но во снах сиял солнечный день. Она шла по тёплой, слегка подрагивающей под шагами земле, обмениваясь понимающими взглядами с оранжевыми пушистыми головками цветов. Над ними свободно порхали бабочки, одна красивее другой. Между сочно-зелёными стеблями цветов легонько колебалась тонкая серебристая паутина. Но она знала, что бабочки в неё не попадут. И кто-то рядом, чуть позади, сочным негромким голосом объяснял что-то очень лёгкое и светлое…

Потом картинка сменилась. Она увидела белое трепещущее покрывало на деревьях и газонах. И это тоже были бабочки, но все одинакового белого цвета.

– Не надо ими любоваться, – мягко говорил невидимый собеседник. – После них остается ареал, начисто лишённый зелёной растительности.

– Но ведь с этим надо что-то делать, – обеспокоилась она. – Мир без листвы и травы просто погибнет…

И вот уже она наблюдала за серыми бабочками, суматошно летящими на свет фонаря.

– Это тоже бабочки, – полувопросительно обратилась она к своему гиду. – Почему они все разные и по-разному ведут себя? Почему они не могут быть такими же свободными, красивыми, как те, над цветами?

Голос пояснил, слегка взгрустнув:

– Потому что белые и серые заражены вирусом бессмысленности существования, вирусом бесполезности или вреда.

– Почему они существуют? Ведь можно мир избавить от этого вируса?

Голос не ответил…

День шестой

Фируза открыла глаза. Первое, что она увидела: пауки вернулись. Два круглых тельца торчали на прежнем месте над окном. Невероятное ощущение тихого лёгкого спокойствия разливалось в душе. И во сне, и сейчас, наяву, она чётко осознавала, что сон – это сон, бабочки – это бабочки, она – это она. Это понимание, казалось ей, было ключевым в череде вопросов о смысле жизни. Где бы ни пребывала сущность, наступит срок, когда Душа замедлит свой полет над берегом Непростой Реки. Она подведет итог пройденному пути.

Летел ли ты бездумно, подобно примитивной мошке, по пути простому и понятному прямо к обжигающему свету. Или жил ты, как паук, плетя паутину, в которую попадала глупая мошка, обеспечивая тебе сытую беспечную жизнь. Или ты был разумной мошкой, вовремя свернувшей на самостоятельный путь, полный полезного служения Душе и разуму…

Во время обхода врач, еле скрывая удивление, сказала Фирузе: в её анализах не обнаружена инфекция и её можно выписывать.

С изумлением вчитываясь в диагноз «острый гастроэнтерит неуточнённой этиологии», она спрашивала себя: «Что это было? Почему всё это было?» Ощутив в руке паутину из жёсткой синтетической нити, она глянула на сверкающий в лучах солнца квадратик и вновь спросила себя: «Как определить то, где мы пребываем?»

Фируза быстро собрала пакеты и покинула больницу. На улице разом стихла головная боль. Она шла по тёплой, подрагивающей под шагами, земле, и душа её трепетала от ощущения лёгкости и свободы. Природа всем своим существом, каждым проявлением просто и естественно говорит о любви ко всему сущему – вот что она поняла. Мягко принимая в свои объятия, она наполняет души мудрым спокойствием, животворящей силой и полной незащищённостью.

Сердце Фирузы забилось сильнее, по рукам побежало колкими мурашками желание схватить кисть и добавить те штрихи в картины, от которых они пронзительно и ярко зазвучат: о всеобъемлющей жизненной силе и беззащитности, заключённой в каждой травинке и камушке, о любви ко всем живущим на земле. Любви простой и безусловной, как сама жизнь, которую нельзя предавать.

Она быстро шла по аллее. В кармашке сумки лежал чёрный вязаный квадратик, похожий на паутину, лицо задевали разноцветные бабочки и стрекозы. Мир был залит звонким солнечным светом, и зелёные лакированные ладошки листвы нежно аплодировали тому лучшему, что есть на планете. Тому, что называется жизнью. Жизнью, которую каждый должен превратить в судьбу.

Через год картина «Восхождение на гору Иремель» стала победителем международного конкурса в Лондоне.

Случай на Торатау

Вот впереди всех – Великая Радость Быть Справедливым, она улыбается всякий раз, когда нарушенная справедливость восстанавливается. Я ещё молода, и поэтому мне пока не приходилось видеть её улыбку.

Морис Метерлинк «Синяя птица»

Внутри организма Рузаны жила сова, которая каждое утро, вздрагивая от трезвона будильника, начинала ворчать, а в последние лет десять после окончания универа просто вопить до изнеможения: «Дайте выспаться!»

Сова перестала взмахивать крыльями и возмущаться после того, как некий коварный вирус из незнакомого доселе города Ухань слишком ухарски молниеносно опоясал земной шар и, вырубив население из активной жизни, вынудил человечество самоизолироваться.

Рузана сидела дома, выходя лишь по необходимости, и наслаждалась свободой. Спи, читай, сколько хочешь, готовь, вяжи – что еще нужно для счастья? Сидя в длинной клетчатой рубашке в кресле оливкового цвета, она с наслаждением пила кофе из чёрной с позолоченным рисунком чашки от импортного сервиза, который до сих пор доставала только для гостей. И в который раз с удовольствием смотрела фильм «Ворошиловский стрелок», с нетерпением ожидая сцен методичных последовательных актов возмездия за зло. В конце она плакала вместе с главным героем и с чувством подпевала героине. Она обожала графа Монте-Кристо за то же самое – за тонкое, порой изощрённое воздаяние за подлости и преступления. В эти моменты ей казалось, что в мире восстанавливается справедливость и прибавляется чувство безопасности для каждого человека.

Обострённое чувство справедливости с детства толкало её саму на безрассудные поступки – любому взрослому сказать в лицо правду, отчитать верзилу, обижающего слабого. А уж как на работе порой стонали: они не могли втолковать строптивому экономисту, что работать в строительстве честно невозможно.

Рузана сама страдала в такие моменты и вспоминала прабабку. Аулда[2] она, жена местного муллы, пользовалась репутацией непримиримо строгой и до невозможных пределов справедливой апа[3]. Порой Рузана корила себя за негибкость и покаянно шептала в такие моменты: «Это пепел прабабки стучит в моё сердце»…

Но сейчас этот «пепел» вызывал в её душе катарсис.

Когда Рузана вытирала слёзы счастья в конце фильма, зазвонил городской телефон. Она обожала этот звук. Он обещал хорошую слышимость, неспешную беседу, отсутствие всяких дозвонов в ухо. Мобильник хорош для коротких деловых разговоров вне дома, в этом она была убеждена.

Звонила однокурсница из Стерлитамака. Они немного похожи внешне. Обе кареглазые худенькие шатенки. Во внешности Рузаны проглядывают черты благородных предков: высокие скулы, большие внимательные глаза, сдержанные манеры. У Дамиры – широкое азиатское лицо с небольшими живыми глазами. Ее бесцеремонность иногда обескураживала, но Рузана ценила в ней честность и доброту. Они вместе занимались, готовились к сессиям, пели в вокальном ансамбле. После универа часто созванивались, разговаривали подолгу.

Вот и сейчас они оживленно обменивались мыслями и новостями. Говорили уже больше часа, как вдруг Дамира нарочито сурово сказала:

– Читала в соцсетях твои впечатления о поездке в Лондон. Завидую тебе. Столько ездишь, столько видишь. А у меня дом и работа, других радостей нет.

– Почему все думают, что я много езжу? Ну, в мае была в Турции, летом съездила на однодневную экскурсию на шихан Торатау, осенью – в Англию. И всё.

– Так Торатау недалеко от нас. Почему не заехала ко мне?

– Я ж тебе говорю, по путевке была. От группы отставать не хотела.

– Понравилось там?

– Не то слово. Красивые легенды, любопытная история возникновения. Эта одиночная гора издалека выглядит такой беззащитной, а вблизи она смотрится теплой, какой-то домашней, и тропинки ее так и зовут наверх. Мы находили известняк с вкрапленными в них древними моллюсками, раковинами.

– Ну да, пятьсот миллионов лет назад на территории Башкирии был океан, потом Уральское море, а шиханы – это сохранившиеся рифы.

– Представляешь, этому шихану двести тридцать миллионов лет! Здесь пальмы росли, зимы не было. Климат был, как сейчас на Мадагаскаре.

– Ничего себе! Я этого не знала. Ну улёт, – удивленно протянула Дамира.

– После поездки я испытывала очень необычные ощущения, – увлечённо продолжала Рузана. – Во-первых, восторг от древней картины мира. Не могу представить, что вся земля, на которой стоят города, засеиваются поля, дымят заводы и ходят и ездят люди, – все было покрыто аж до Астрахани огромным океаном, в котором плавали рыбы. Во-вторых, внутри меня появилась некая могучая энергия. Она переливается перламутровым, светящимся шаром и наполняет меня неведомой силой. Там есть нечто аномальное.

– Похоже на то, – Дамира засмеялась. – У нас соседи наверху живут. Я все время с ними скандалила: собака без конца лает, пацаны носятся по комнатам, как угорелые. Сама знаешь, какая слышимость в наших домах. Так вот прошлым летом они всем семейством тоже ездили на Торатау. Приехали оттуда, и начались у них странности. Их, в общем-то, спокойная такса вдруг укусила хозяйку. Собаку отдали теще. А соседка стала панически бояться псов. Но самое поразительное другое: как только она выходит во двор, все собаки поднимают сумасшедший лай. Просто с цепей и поводков готовы сорваться. Ураган, слушай…