Полная версия
Жестокая правда одного дня Ивана Денисовича, рассказанная самим Солженицыным
Вольдемар Холмский
Жестокая правда одного дня Ивана Денисовича, рассказанная самим Солженицыным
Предуведомление
Это очень нужная и своевременная книжка (понятно, кто)
Отечественный писатель, публицист, журналист, критик, ветеран Великой Отечественной войны Владимир Сергеевич Бушин в своей книге «Александр Солженицын: Гений первого плевка», анализируя произведение А. Солженицына «Архепелаг ГУЛАГ», пишет, в частности, что:
«…он будет предан забвению при жизни» (Бушин В.С. Александр Солженицын: Гений первого плевка.).
Однако такого не произошло. Солженицын умер, но не забыт. Почти сбылось предсказание В.С. Бушина, хотя он писал об «Архипелаге»:
«В пропаганде писаний своего кумира [имярек] доходит до категорического заявления, что без "Архипелага", ну просто "нельзя, безнравственно вступать в наш мир". Что значит "вступать в мир" – о новорожденных, что ли, речь? Или о выпускниках средних школ? Или, наконец, о новобрачных? В фашистской Германии вступившие в брак молодожены обязательно должны были тут же купить "Майн кампф".
Как видно [имярек] мечтает, чтобы и у нас в обязательном порядке покупали "Архипелаг" то ли родители новорожденных, то ли выпускники школ, то ли новобрачные. Что ж, я полагаю, нынешняя однопартийная Дума может поддержать такое новаторское требование…» (Бушин В.С. Александр Солженицын: Гений первого плевка).
*****
Повести А. Солженицына «Один день Ивана Денисовича» уже шестьдесят лет. Казалось бы, чего в ней копаться? Нет Солженицына, нет и того государства, в котором и о котором она была написана.
И, видимо, в современных исправительных учреждениях нет и тех жестоких и нечеловеческих условий содержания заключенных, о которых так любят упоминать почитатели Солженицына, потому что нет бесчеловечной коммунистическо-сталинско-советской системы, против которой своим словом боролся Солженицын.
А значит, сейчас в тюрьмах и зонах демократической России у заключенных имеется шестиразовое питание со шведским столом, послеобеденный сон, спа-салоны; и надзиратели их никогда не только не бьют, но и обращаются на «вы» и по имени-отчеству.
Но человеческое сознание так устроено, что у него имеется врождённый интерес к истории, к литературному наследию. Ведь до сих пор историки, философы, литературоведы и просто читающие люди интересуются творчеством и Чехова, и Достоевского, и Пушкина, и Шекспира, и даже Софокла, Еврипида и пр. А уж последние-то когда жили!
Но в их произведениях люди что-то ищут и находят; исследуют характеры персонажей, хотя многих из на самом деле и не было. Солженицын же является известным писателем, для многих – властителем дум, и, конечно, одним из тех, кто литературой боролся с советским строем.
В 2021 году отечественный кинематограф в очередной раз обратил внимание на произведения Солженицына, в частности, на «Один день…», сняв художественный фильм «Иван Денисович».
*****«Один день…», введенный в школьную программу, этим самым в известном смысле приравнивается к классике: произведениям Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Толстого, Достоевского, Тургенева, Чехова, Горького, Шолохова.
И в связи с этим у меня возник вопрос: а чему учит Солженицын в своей повести? Ведь классическая литература потому и входит в школьную программу, что «сеет разумное, доброе, вечное». Она несет смысловую нагрузку, ставит и решает духовные, нравственные проблемы; обращает внимание на социальные явления, «милость к падшим призывает». Если совсем упростить, то классическая литература, – особенно отечественная, – учит, «что такое «хорошо», и что такое «плохо».
Чему учит «Иван Денисович»? Какие проблемы вскрывает? Что рассказывают о смысловом заряде повести учителя школьникам? Ведь это важные вопросы.
К тому же, эта повесть является как бы знаковой для всего творчества Солженицына. Недаром он сам назвал ее «пьедесталом к «Архипелагу ГУЛАГу».
Поэтому мне представляется, что анализ этой повести является актуальным и сейчас.
*****В каждом деле есть «печка», от которой начинаются «танцы». Т.е., некоторая точка отсчета, тезис, утверждение, ориентир, идея, от которых и начинается развитие всего дела – т.е., то, что должно раскрыться в «танце».
Для меня такой «печкой» является описание Солженицыным условий содержания заключенных в лагере, в котором находился Иван Денисович, и характер персонажей. Особенно, разумеется, главного героя – самого Ивана Денисовича. Они же являются «печкой» и самой повести.
Об этой «печке» говорится в литературоведческих анализах повести, в комментариях к ней, в кино. Из них мы узнаем следующее:
«Благодаря книге, основанной на личном опыте автора, читатель узнал, какая участь ждала бедных людей, которые не угодили советской власти… Солженицын понял, что ему будет достаточно описать всего лишь один день, чтобы читатель осознал все те нечеловеческие условия, в которых он отбывал наказание…
В экспозиции читатель знакомится с главным персонажем произведения Иваном Шуховым. Автор рассказывает о непростых условиях проживания, заключённых, им приходится каждый день вставать в пять утра, мириться с холодом, голодом, унижением…
Неоправданная и ненужная жестокость стала доминирующей силой в лагере. Людей морили голодом и холодом, подвергали болезненному влиянию зараженных пространств, даже раздевали на морозе, а чего ради? Все эти меры были бессмысленны и безобразны…».
А так же, что:
«Произведение Александра Исаевича «Один день Ивана Денисовича»,.. было опубликовано в 1962 году в журнале «Новый мир». Оно обрело небывалый успех. В газетах и журналах было много отзывов о рассказе. Многие литературные критики считали, что книга «Один день Ивана Денисовича» представляет собой некую разрушительную силу для соцреализма».
И еще вот это:
«…Солженицын отбывал срок наказания по статье 58 УК РСФСР, у него зародилась идея рассказа, описывающего неимоверно трудную жизнь заключенного. В этом рассказе один лагерный день, а в нем вся жизнь в нечеловеческих условиях одного среднего, ничем не примечательного человека. Тяжелый физический труд помимо физического истощения вызывал истощение духовное, убивал всю внутреннюю жизнь человеческой личности. У заключенных оставался лишь инстинкт выживания».
И это:
«Один день Ивана Денисовича» был, по сути, первым произведением о лагерях, появившимся в советской печати, – для миллионов читателей он стал откровением, долгожданным словом правды и краткой энциклопедией жизни ГУЛАГа…».
Так писал после выхода повести известный и очень крупный советский прозаик, литературовед, критик В.Я. Лакшин. Обратим внимание: повесть стала «откровением», «долгожданным словом правды».
«… Для советских людей рассказ открыл запретную тему – жизнь миллионов людей, попавших в лагеря. Рассказ как будто разоблачал культ личности Сталина, но имя Сталина один раз Солженицын упомянул по настоянию редактора «Нового мира» Твардовского. Для Солженицына, когда-то преданного коммуниста, попавшего в заключение за то, что в письме к другу ругал «Пахана» (Сталина), это произведение – разоблачение всего советского строя и общества».
«Первое произведение о сталинских лагерях, опубликованное в СССР. Описание обычного дня обычного заключенного – ещё не полный отчёт об ужасах ГУЛАГа, но и оно производит оглушительный эффект и наносит удар бесчеловечной системе, породившей лагеря».
А вот еще:
«Когда в конце 1962 года произведение было опубликовано, вся читающая публика была ошеломлена рассказом-откровением о бесчеловечности советской системы».
Последнее крайне важно: «бесчеловечность советской системы». Т.е. утверждается, что бесчеловечность уже заложена в самой советской системе.
Уже то, что повесть была опубликована, показывает, что никто из тех, кто способствовал ее публикации, в том числе – выдающийся советский поэт А. Т. Твардовский, и те, кто разрешил ее публиковать, – Политбюро ЦК КПСС и лично Н. С. Хрущев, – не сомневались, что повесть правдива.
«… Во лжи, в искажении действительности Солженицына не упрекнул никто из переживших ГУЛАГ».
***Итак, литературоведы, писатели, критики, Советское правительство, комментаторы повести, или те, кто проводит ее анализ, пишет пособие для учеников для сдачи ЕГЭ, а также сами ученики, анализирующие повесть, утверждают, – на основе «показаний» самого Солженицына, – что условия содержания заключённых были жестокими, бесчеловечными; эти условия являлись закономерным следствием советской системы, т.к. бесчеловечность является врожденным качеством советской системы; рассказывают читателю о персонажах повести, об отношениях между людьми, пребывающем в одном лагере; о их духовных ориентирах, морально-нравственных ценностях, характерах.
При этом все вышеназванные утверждают, что Солженицын описал все правдиво. Т.е. изображение им лагерной жизни, порядка в лагере – это все правда.
Вот я и решил посмотреть на условия лагеря, на взаимоотношения людей в нем, на их морально-нравственные ценности, на бесчеловечность советской системы, показанные самим Солженицыным.
А для этого я буду всего-навсего читать текст повести и анализировать то, что нам рассказывает Солженицын.
Я не привлекаю для анализа какие-то другие источники, другие документы и пр. Все, что требуется – это текст повести, который сам автор «благословил» (Эта редакция является истинной и окончательной. Никакие прижизненные издания её не отменяют. А. Солженицын Апрель1968 г.), и логическое мышление, «логический микроскоп» (Б. Рассел), под которым я буду читать и анализировать текст повести.
Если кто-то в этом моем анализе увидит что-то, бросающее тень на Солженицына, то это не моя вина – это не я придумал, это сам Солженицын об этом говорил в своей повести своими словами. Я просто увидел это в тексте самого Солженицына и показал это в своем тексте.
Я буду брать слова, фразы, описания самого Солженицына и прямо тут же, вместе с читателем, рассматривать их в «логический микроскоп». Прямо по ходу текста, прямо по живой речи самого Солженицына.
Благодаря такому анализу, мы увидим те условия лагеря, которые САМ Солженицын правдиво показал, ибо жил и писал «не по лжи».
Мы увидим духовные ориентиры и морально-нравственные качества Ивана Денисовича и других заключенных.
Мы увидим и особенности советской системы в отношении наказания заключенных.
Последнее является особенно важным. Ведь именно правдивый показ Солженицыным этих условий и создал его образ духовного борца с советским режимом.
Все, что нам нужно для анализа, – это не погребовать окумнуться с головой в повесть и внимчиво ее читать (если вас, уважаемый читатель, насторожили некоторые слова, знайте – это слова настоящего русского языка, нутряного, который возрождает великий писатель, «из всех перерусских русский»).
Ужасы Особлага
– Ну, ужас. Ну, допустим, ужас-ужас.
Но ведь не ужас-ужас-ужас!
Нечеловеческие условия и порядки в ОсоблагеПовесть начинается с описания автором утра одного из заключенных Особлагеря – Ивана Денисовича Шухова.
Правда, почему это лагерь определен как «особый», и чем он «особ», А.И. Солженицын прямо не объясняет. Но из жизненного опыта и из текста самой повести мы можем сделать некоторые предположения, объясняющие, почему этот лагерь – «особый».
Версия первая. Если лагерь определяется как «особый», то условия в нем должны быть, видимо, «особые», отличающееся от других лагерей, причем в сторону большей жесткости. Ведь лагерь или тюрьма, – это места отбывания наказания. И если о некоторых из таких заведений говорят, что они «особые», то очевидно, что и условия содержания заключенных в этих местах должны быть «особыми» – т.е., более жесткими по сравнению с «неособыми» лагерями или тюрьмами.
Вторая версия основывается на описании Солженицыным контингента заключенных этого лагеря.
Прежде всего, это, конечно, главный герой повести, – Иван Денисович Шухов, рабочий 104–й бригады, приговорённый к десяти годам заключения по обвинению в шпионаже во время Великой Отечественной войны.
Но он шпион «деланный», «снарошку», - т.е., дело о шпионаже на него было просто сфабриковано советской контрразведкой. На самом деле он бежал из плена, в котором пробыл всего два дня.
И таких вот шпионов в этом лагере, по словам Солженицына:
«…в каждой бригаде по пять человек».
Но есть и настоящий шпион, этнический молдаванин, которого Солженицын упоминает в повести.
Бригадир 104-й бригады – бывший красноармеец Тюрин, уволенный из армии и репрессированный, как сын кулака.
В бригаде есть украинский парень Гопчик, который носил в лес бендеровцам молоко – т.е., их пособник.
Есть Цезарь Маркович, столичный интеллигент, профессия которого точно Солженицыным не определена: не то режиссер, не то оператор, – он «снимал картины для кино». Не просто картины (ну, в смысле – кинокартины), не кино, не фильмы, а «картины для кино». Но даже одну не успел снять, как был арестован. Что такое «картины для кино», тоже не объясняется.
Есть бывший военный моряк, капитан второго ранга Бурковский.
Есть два эстонца. Одного посадили, когда он вернулся на родину из Швеции, – куда его увезли родители, – чтобы институт закончить. А второй – рыбак с побережья. И если вину первого можно предположить – шведский шпион, посланный в советскую Эстонию с заданием, то в чем вина второго, вообще не ясно.
Есть баптист Алешка, приговоренный к двадцати пяти годам за свою конфессию.
В целом, все заключенные, которых показал Солженицын, являются «политическими». Он не показал ни одного, кто сидел бы в лагере за убийство, кражу, разбой и пр.; не показал в лагере ни одного блатного, – в смысле, – вора, профессионального уголовника, воровской иерархии.
Видимо, «особость» этого лагеря заключалась в том, что в нем отбывали наказание «политические».
Но и первая версия, – о наличии особых условий содержания заключенных в лагере, – верна. Эти условия и показал Солженицын.
***Здесь мне представляется крайне значимым вот какой аспект.
В данном случае не важно, что в лагере находились и невинно осужденные, по сфабрикованным делам, как нам показывает Солженицын. Нет, само по себе это крайне важно! Нельзя допускать, чтобы наказывали невиновных. Лучше не наказать десять виновных, чем наказать одного невиновного. Я убежден в этом.
Здесь для меня важно то, как именно, – по описанию самого Солженицына, – согласно законодательству и УК СССР предписывалось в принципе относиться к заключенным, отбывавшим наказание по «политическим» статьям: за измену Родине, шпионаж, пособничество внешнему врагу, диссиденствующей интеллигенции, которая проповедовала ценности, не совпадающие с ценностями советского строя и советского человека, и, – таким образом, – также могла быть пособником внешнего врага, т.к., распространяя свои взгляды, осуществляла идеологическую диверсию.
Глупо это было или нет – это тоже в данном случае не важно. Важно, что в СССР так считалось, и это наказывалось.
Уголовники не представляли угрозы строю. Они существовали при всех строях и системах. И их деятельность: воровство, кражи, разбой, даже убийство, не могли создать угрозу безопасности именно строя. К ним относились как к «оступившимся», как «тяжелому наследию царского режима», но, в принципе, как к тем, кто может исправиться, и кому в СССР не закрыт путь к честной жизни.
Поэтому логично, что «политические», пособники внешнего врага, для советского строя, государства и Родины, – ибо во время войны с внешним врагом Родина и государство – это одно и то же, – должны были подвергаться более суровым наказаниям, чем воры.
Надеюсь, каждому понятно, что издевательства над заключенными есть и в тюрьмах самых демократических стран, в том числе – и в США. Наверное, многие знают и помнят о тех издевательствах в американских тюрьмах надзирателей над заключенными, сведения о которых просочились в Интернет?
Но ведь демократия Америки от этого не стала менее демократичной. И уж наверняка в законодательстве США нет разрешения на издевательства над заключенными. А надзиратели, совершающие такое, просто нарушают закон, становясь преступниками. Так при чем здесь тот или иной строй?
Важно то, как законодательство самого строя относится к той категории заключенных, которая, согласно самому законодательству этого строя, является врагом этого строя.
И мне интересно рассмотреть, как к «политическим» заключенным относилось советское законодательство по описанию самого Солженицына. Именно законодательство, а не конкретные люди из числа администрации лагеря, хотя последнее тоже крайне интересно, тем более, что Солженицын про это рассказывает.
*****Описание особых условий в этом Особлагере мы встречаем уже в первых абзацах произведения:
«…Да и где тут угреешься – на окне наледи наметано, и на стенах вдоль стыка с потолком по всему бараку – здоровый барак! – паутинка белая. Иней».
И на протяжении всей повести эти условия так или иначе упоминаются. Солженицын пишет:
«…Шухов вспомнил: сегодня судьба решается – хотят их 104‑ю бригаду фугануть со строительства мастерских на новый объект «Соцбытгородок». А Соцбытгородок тот – поле голое, в увалах снежных, и прежде чем что там делать, надо ямы копать, столбы ставить и колючую проволоку от себя самих натягивать – чтоб не убежать. А потом строить. Там, верное дело, месяц погреться негде будет – ни конурки. И костра не разведешь – чем топить? Вкалывай на совесть – одно спасение…
…Начался год новый, пятьдесят первый, и имел в нем Шухов право на два письма. Последнее отослал он в июле, а ответ на него получил в октябре… В Усть-Ижме, там иначе был порядок, пиши хоть каждый месяц…».
Вот еще:
«Вот приказ по баракам – перед надзирателем за пять шагов снимать шапку и два шага спустя надеть… Сколько за ту шапку в кондей (т.е.,– карцер) перетаскали, псы клятые…
…Вспомнил Шухов, что хотел обновить номерок на телогрейке… Номер нашему брату – один вред, по нему издали надзиратель тебя заметит, и конвой запишет, а не обновишь номера впору – тебе же и кондей…
…Не считая сна, лагерник живет для себя только утром десять минут за завтраком, да за обедом пять, да пять за ужином…».
Но и прием пищи тоже «не курорт»:
«Сидеть в столовой холодно, едят больше в шапках,.. вылавливая разварки тленной мелкой рыбешки из-под листьев черной капусты и выплевывая косточки на стол…».
Или вот это:
«А заключенные, уже одетые во всю свою рвань, перепоясанные всеми веревочками, обмотавшись от подбородка до глаз тряпками от мороза, – лежат на нарах поверх одеял в валенках и, глаза закрыв, обмирают».
И в разговорах заключенных эти особые условия упоминаются:
«…Ты, Ваня, восемь сидел – в каких лагерях? – Кильдигс перечит. – Ты в бытовых сидел… Вы номеров не носили. А вот в каторжном восемь лет посиди! Еще никто не просидел».
Хотя в этом отрывке разговора, который приводит Солженицын, прямо не сказано, что Особлагерь, в котором находится Шухов, является каторжным, но по некоторым косвенным деталям и контексту понятно, что этот лагерь является каторжным.
А условия каторжного лагеря более жестокие, чем условия бытового. И слова заключенного Кильдигса, что «еще никто не просидел» должны, видимо, означать, что заключенные умирают, не прожив этих восьми лет. И сам Солженицын пишет:
«…А конца срока в этом лагере ни у кого еще не было».
Ко всему этому – постоянные обыски заключенных: и при выводе на работы, и при возвращении в барак. Причем обыски производились на улице и в мороз.
В общем, жизнь заключенного в Особлагере, – по описанию Солженицына, – совсем «не сахар». Люди живут в холодном промерзшем бараке. Жестокость администрации лагеря не знает пределов: за малейшую, – даже ей самой придуманную, – провинность сразу отправляет заключенного в холодный карцер, после десяти суток нахождения в котором заключенный гарантированно заболевает туберкулезом. А если наказание в пятнадцать суток, то это – смерть. И двадцать минут времени «для себя» – во время приема пищи. И мало шансов на то, что кто-нибудь сможет до конца просидеть весь срок в таком лагере и выйти на свободу, – особые условия не позволят.
Такую вот мрачную картину рисует нам Солженицын. И сколько вздохов по этому поводу у тех, кто видит в Солженицыне борца с тираническим коммунистически-советско-сталинским режимом; кто ставит ему памятники и возлагает цветы к нему; кто рассказывает в школе детям о том, что Солженицын – это светоч свободы, гигант мысли, отец российской демократии, несгибаемый борец за свободу личности; человек, прошедший застенки сталинских лагерей и не сломавшийся»; и протчая, и протчая, и протчая.
А вот почему ихие взоры проходят мимо проходят других описаний особых условий этого Особлагеря, и которые сам же Солженицын и описал? Может быть, посмотрим на их? (Ничего, что я так пишу? Подражать литературному стилю лауреата Нобелевской премии по литературе – это же хорошо. Формируется настоящий русский язык – народный, а не испорченный советским образованием с его вниманием к стилям Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Салтыкова-Щедрина, Тургенева, Достоевского, Толстого, Чехова. А то ужо ото их словесновых оборотов язык прям к зубам примерзывает). Итакши, начнемши.
Кроме приведенных слов Солженицына, описывающих особые условия Особлагеря, мы читаем еще и вот какие:
«Шухов никогда не просыпал подъема, всегда вставал по нему – до развода было часа полтора времени своего, не казенного, и кто знает лагерную жизнь, всегда может подработать: шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптеркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку».
Я сейчас правильно понял, что с подъема до развода есть полтора часа свободного времени, которые зэк может посвятить себе? И никто из надзирателей зэку ничего за это не делает? Встал заключенный по подъему, и пошел заниматься тем, чем захотел:
«…шить кому-нибудь из старой подкладки чехол на рукавички; богатому бригаднику подать сухие валенки прямо на койку, чтоб ему босиком не топтаться вкруг кучи, не выбирать; или пробежать по каптеркам, где кому надо услужить, подмести или поднести что-нибудь; или идти в столовую собирать миски со столов и сносить их горками в посудомойку…»?
Вот интересно: а что, миски на столах в столовой остаются там стоять с ужина? Их до утра никто не убирает, не моет? Зэки не убирают за собой миски со стола? Круто!
Или еще чем заняться:
«…уже Шухов совсем намерился в санчасть, как его озарило, что ведь сегодня утром до развода назначил ему длинный латыш из седьмого барака прийти купить два стакана самосада».
А еще при таких вот особых, – нечеловеческих, жесточайших, – условиях Особлага в нем откуда-то взялись богатые бригадники, которым подают теплые валенки прямо на койку. По-моему, очень интересны особые и жестокие условия.
Чтем текст дальшее. Шухов решает (!!!) не подниматься (вот ведь зверские условия), – первый раз за все время заключения, – по подъему, потому что чувствует себя нездоровым. Но это ему даром не проходит. Его поднимает дежурный от администрации лагеря, и объявляет трое суток карцера за такое нарушение.
Здесь Шухов просчитался: дежурным оказался надзиратель по прозвищу «Татарин», который вышел на дежурство не в свою смену. Должен был дежурить сержант «Полтора Ивана». И вот потому, что Шухов думал, что дежурит этот «Полтора Ивана», он и решил не вставать по подъему, потому что «Полтора Ивана