Синдром отторжения

Голос захлебнулся в треске помех, а электрический глаз на голове часто замигал – видимо, от столкновения со стеной оборвались контакты.

Послышался еще один удар. От робота отлетела мелкая деталь, и я невольно прикрыл лицо. Что-то со скрежетом заскользило по полу. Когда я опустил руки, красный глаз уже не горел, а обезображенный, помятый череп безвольно свисал на прогнувшемся кронштейне.

Голова была мертва.

Но я не испытывал радости от внезапного самоубийства своего мучителя. Я долго стоял у кровати, глядя на сломанный кронштейн, который криво покачивался с натужным скрипом.

Наконец решился и приблизился к двери.

Череп висел совсем низко, и, возможно, подпрыгнув, я смог бы до него дотянуться. Однако вместо этого я остановился посреди комнаты и, вздохнув, оглянулся по сторонам.

Свет резал глаза, потолка было не видно. Меня окружала пронзительная белая пустота.

– Вы здесь?! – крикнул я, запрокинув голову. – Вы наблюдаете?

Мне никто не ответил.

– Что вам от меня нужно? Где я? Где Лида? Почему вы не можете просто…

Под потолком раздалось отрывистое позвякивание, и комната погрузилась в темноту.

97

За окном было так темно, что я не видел ничего, кроме собственного отражения. Если поначалу я надеялся убедить себя лечь спать – ведь от меня ничего не зависело, я сделал все возможное и заслужил отдых, – то когда на часах перевалило за двенадцать, перестал даже пытался заснуть.

На следующее утро обещали объявить результаты.

Все решения были давно приняты, список студентов составлен, однако в силу садистской традиции оценки за вступительные экзамены и итоговые проходные баллы скрывали до самого конца, наслаждаясь мучениями абитуриентов, чья судьба решалась подсчетом среднего арифметического.

Я настроил извещения на суазоре так, чтобы когда на портале института вывесят список принятых на авиакосмическое, зазвучало бы противное контральто, которое я обычно использовал как мелодию для будильника. Впрочем, какие бы результаты ни появились на портале, я бы все равно поехал в институт, чтобы убедиться самому – как если бы не доверял автоматическим извещениям и сетевым новостям.

Мама давно спала, а я лежал на кровати и перечитывал историю технологического, щедро сдобренную странными, нарочито состаренными фотографиями, словно мою будущую, как я надеялся, альма-матер основали больше века назад. В действительности строительство институтского городка завершилось за несколько лет до моего рождения. В статье, которую я нашел в открытом доступе в сети, рассказывалось о том, как долго подбирали подходящее место – вдали от городского шума и бесчисленных многоярусных дорог, у реки, среди густых вечнозеленых лесопарков. Я представлял свою комнату в общежитии (широкий профессорский кабинет с разноцветными снимками на стенах), представлял, как зимой буду гулять у замерзшей поймы после удачного зачета, не решаясь выйти на тонкий, припорошенный снегом лед. Во всех фантазиях я был не один – я рассказывал подружке о звездах, глядя на безоблачное дневное небо, цитировал наизусть стихи придуманного поэта, травил байки о студентах и лекторах.

Ближе к утру я незаметно заснул, продолжая во сне читать о технологическом и воображая себя счастливым студентом, избавленным от тягот материнской заботы и гнетущей больничной атмосферы нашей столичной квартиры. Трезвон суазора испугал меня так, что я резко вскочил с кровати и чуть не упал от головокружения.

Мне потребовалось время, чтобы прийти в себя.

Я сел на кровати, взволнованно вздохнул и взял с тумбочки суазор. На экране судорожно пульсировала иконка извещения и яркие буквы:

«Результаты вступительных экзаменов».

Я долго не мог заставить себя коснуться иконки пальцем и открыть список поступивших. Однако уже через минуту, так и оставшись в мятой вчерашней одежде, я спешно натягивал ботинки, надеясь успеть на утренний маглев.

Мама что-то прокричала мне вслед, но я ничего не расслышал.

Первый идущий за город маглев я, естественно, пропустил, а следующий по расписанию нужно было ждать почти полчаса. На станции быстро образовалась давка, громкоговорители, обычно зачитывающие ритмичные рифмованные рекламы, необъяснимо сбоили, и воспроизводимые ими голоса рассыпались в раздражающем треске помех. Но никто не обращал на шум внимания. Все стояли, уткнувшись в суазоры, не замечая ничего вокруг. Я тоже постоянно проверял список поступивших, нервно проводя по экрану пальцем.

Я никак не мог поверить. Я набрал почти максимальный балл. Я даже не мечтал о чем-то подобном.

В институт я приехал только после полудня.

Помню, как бежал по скверу перед главным корпусом, прижимая к груди суазор. Нужды торопиться не было, но я не мог ждать ни минуты.

Перед входом в главный корпус я остановился, чтобы отдышаться. Автоматические двери разъехались в стороны, пропуская в приемный холл.

Я оказался один в пустом и огромном помещении, которое нехотя приходило в себя после гибернации, оживая с каждым моим шагом, пропуская по стенам ток. Суматошно срабатывали датчики движения, вспыхивали, когда я проходил мимо, электронные указатели, путаясь в направлениях пути, услужливо открылись двери пассажирского лифта, налился светом огромный информационный терминал.

Я остановился перед экраном, глядя на вращающийся вокруг оси, как планета, геометрический герб института. Под гербом светились яркие буквы:

«Результаты вступительных экзаменов».

Я нерешительно протянул ладонь – в странном жесте приветствия, – и терминал опознал меня, герб исчез, а экран залила ровная темнота.

Пару секунд ничего не происходило. В огромном глянцевом экране отражался просторный холл, стены, переливчатая голограмма земного шара под потолком, но моего отражения почему-то не было.

Сердце молотило в груди, руки тряслись от волнения.

Наконец экран вспыхнул, по его поверхности прошла причудливая рябь – как волны от брошенного в воду камня, – а еще через секунду высветился мой средний балл.

Суазор не ошибся.

Это было так невероятно. Я по-прежнему не мог поверить. Я поднялся в приемную комиссию, надеясь, что живой человек, а не безличный терминал, подтвердит мой удивительный результат, однако приемная комиссия оказалась закрыта – информационное табло над дверью деловито напомнило мне, что торжественное собрание для поступивших начнется только на следующий день.

Я машинально занес напоминание в суазор и спустился в холл.

Терминал, узнавший меня по движению руки, не работал. Зеркальный экран, затопленный темнотой, ни на что не реагировал. Я видел в нем планету, которая ошалело вертелась под потолком, с каждым оборотом набирая скорость, ядовито-зеленые стрелки указателей, мерцавшие, как при перепадах электричества, – но не свое отражение. Поначалу, поглощенный результатами вступительных, я не придал глюку терминала особого значения, но теперь насторожился. Я надавил на экран ладонью в надежде, что его электронное безумие закончится, – и в то же мгновение в этом мнимом зеркале появилось знакомое лицо.

Я обернулся. Рядом со мной стоял Виктор.

– Ты здесь? – выдал я вместо приветствия. – Ты как привидение! Я тебя не заметил!

– Испугался? – осклабился Виктор и пожал мне руку.

– Иди ты! – сказал я.

Мы познакомились на подготовительных – Виктор сам подсел ко мне на семинаре по математическому анализу и задал какой-то нелепый вопрос. Занимался он не меньше, и мы частенько оставались вместе после курсов, чтобы вдвоем разобраться со сложной темой. Однако на репетиции экзаменов он с трудом получил минимальный проходной балл.

– Ты как? – спохватился я. – Сдал?

– Конечно! Я тут час ошиваюсь. Сдал по нижней планке, правда, но какая разница? Главное, что поступил.

– Поздравляю! – Я пожал ему руку еще раз. – Я всю ночь из-за этого не спал.

– А я спал, как младенец! – рассмеялся Виктор. – Чего ты тут делаешь, кстати? Собрание же завтра, разве ты не смотрел на портале?

– А ты чего тут делаешь? – спросил я.

Виктор сделал вид, что рассматривает призрачную Землю, которая из-за комичного сбоя проектора раскручивалась под сводами холла, превращаясь в сверкающий дискотечный шар.

– Да так, – уклончиво ответил он. – Были кое-какие дела.

Виктор хорохорился, но по болезненному блеску в его глазах было видно, что он тоже мучился от бессонницы.

– Значит говоришь, спал, как младенец? – усмехнулся я и хлопнул его по плечу.

Мы вышли из главного здания в залитый полуденным солнцем сквер.

Я больше не испытывал радости – только волнение и легкий страх. Я вдруг подумал, что никогда на самом деле не верил, что поступлю. Жизнь теперь кардинально изменится. Я перееду из города в общежитие, почти за сотню километров от дома, мать уже не будет допекать меня рассказами о надуманных болезнях, однако мне придется учиться на самом престижном отделении одного из крупнейших вузов страны, где, как рассказывали на подготовительных, могут запросто отчислить треть курса по результатам обычной сессии. Меня ждали вовсе не безмятежные прогулки по берегу реки, а тяжелая работа и бессонные ночи.

Я посмотрел на безоблачное небо и заметил тонкую полоску темного газа от взлетевшего реактивного самолета или космического корабля.

Спустя пять лет я, возможно, получу первое назначение, впервые покину Землю. Хотел ли я этого? Мне было страшно так, как если бы вылет назначили на завтрашний день – сразу после торжественного собрания, – и в то же время я боялся не справиться с учебой и оказаться в позорных списках на исключение.

Виктор стоял рядом и молчал. Я был уверен, что он думает о том же.

Я еще раз посмотрел на небо. След от ракеты успел растаять на солнечном свету. Небо, идеально голубое, без единого облака, напоминало светящийся экран.

96

На следующий день я приехал за час до собрания. Институт уже успели наводнить взволнованные абитуриенты, и мне пришлось проталкиваться через плотную толпу, чтобы подойти к лифтам.

Как обычно я никого не узнавал.

На лифтовой площадке выстроилась очередь, и кто-то постоянно пытался пролезть вперед, хамовато распихивая остальных. Мелодично позвякивал лифт, шипели открывающиеся двери, вспыхивали на стенах броские указатели, показывая беспорядочные направления, мигали лазерные лампы, по огромному, похожему на электронную стелу экрану крутили фильм с головокружительными космическими видами.

У меня действительно начинала кружиться голова.

Люди в коридоре говорили одновременно, вразнобой, пытаясь перекричать друг друга, а со всех сторон доносилась раздражающая позвякивающая музыка. Мне хотелось зажать уши руками.

На последнем этаже, где располагался актовый зал, оказалось не тише. Я не мог разглядеть Виктора в толпе и встал у входа в зал, у информационного терминала, по которому показывали беззвучный обучающий фильм по истории колонизации Венеры.

Бегущая внизу строка подсвечивалась синим, как в караоке, а на экране быстро сменялись слайды – похожие на пирамиды корабли, которые бомбардировали планету ледяными глыбами, невыразительные люди в больничных халатах, собравшиеся для группового снимка, нарисованная на черном фоне планета, двигавшаяся по эллипсу вокруг подразумеваемого солнца, невероятно ускоряясь с каждой секундой, набирая ход, подобно гигантскому космическому кораблю. Субтитры рассказывали о вкладе ученых, разработавших революционную технологию бомбардировки Венеры астероидами, благодаря которой проект терраформирования, обещавший растянуться на пять сотен лет, удалось завершить всего за восемьдесят. В конце фильма на экране появилась залитая магмой Венера и превратилась в голубой, похожий на Землю шар.

За спиной послышался чей-то громкий голос – кажется, говорила девушка, но из-за стоящего в коридоре гама я не разобрал ни слова. Я вдруг разволновался – как день назад, когда смотрел на терминале результаты вступительных. Я стоял перед экраном, на котором показывали превращение планеты, и думал, что забыл о чем-то очень важном, когда передо мной возник, материализовавшись из воздуха, суазор с открытой страницей цветастого портала.

Я обернулся.

– Смотри! – выпалил Виктор, самодовольно улыбаясь. – Я зарегистрировался в соцветии. Вот…

Он провел пальцами по экрану, и передо мной появился похожий на паутину график сети – маленькие круглые фотографии, от которых тянулись тонкие, расходящиеся лучами нити.

– Молодец, – сказал я.

– Смотри, смотри! – Виктор азартно листал пальцем развесистую паутину. – Вот я, а вот…

Но я его уже не слышал. Зазвенел электрический колокол, и синтетический голос с придыханием объявил о начале собрания. Мы с Виктором были неподалеку от входа и успели занять места в первом ряду.

Над сценой висел широкий красный флаг – как выспреннее знамя дворянского дома – с геометрическим гербом института, собранным из трех фигур – треугольника, круга и квадрата.

В зале постоянно кто-то кашлял, смеялся, говорил вполголоса или громко, и вокруг нас стоял хор сбивающихся голосов, как в многотысячной толпе, которая неумолимо сходит с ума от счастья. Однако я не чувствовал ничего, кроме смутного, почти подсознательного страха. После года на подготовительных, после репетиций экзаменов и бессонных ночей я почему-то был совершенно не рад, что поступил.

Виктор возился с суазором, выискивая будущих сокурсников в сети и добавляя друзей в свое растущее со скоростью ядерной реакции соцветие. Он показывал мне на экран, тыкая пальцем в чьи-то круглые фотографии, а я в ответ молча кивал.

На прямоугольную сцену, где высился стилизованный под старину микрофон с суставчатым кронштейном, никто не выходил, и я поглядывал на часы от нетерпения. Гул голосов в зале усиливался – не мне одному надоело ждать.

– Что-то они не торопятся, – тихо сказал я.

– Что? – Виктор оторвался от суазора.

– Давно уже должны были начать, – сказал я.

Виктор убрал суазор и осмотрелся.

– Да, глядя на эту толпищу, вовсе не чувствуешь себя особенным, – пожаловался он.

– Особенным?

– Ну конкурс, – развел руками Виктор.

– Я никогда не чувствовал себя особенным, – сказал я.

– Врешь, – сказал Виктор.

Я думал, что бы ему такое ответить, когда в зале раздался надсадный звон – как в коридоре перед началом собрания, – и на сцену неторопливой прихрамывающей походкой вышел пожилой мужчина в старомодном твидовом пиджаке, слишком теплом для лета.

– Вон там! – Виктор толкнул меня локтем и показал на сцену пальцем.

– Тихо! – зашипел я.

Пожилой мужчина встал рядом с микрофоном, кашлянул в кулак, набрал полную грудь воздуха и, сверкнув неестественно белыми искусственными зубами, торжественно произнес:

– Уважаемые первокурсники!..

95

Я снова проснулся от удушья.

С громким надрывным хрипом я дернулся, оторвав голову от липкой, затягивающей кровать пленки – вынырнул из мертвенного забытья.

Комната была погружена во тьму.

Я вглядывался в надежде различить хоть что-нибудь – смутные отблески света, очертания массивной двери, горящее красное око, – но ничего не видел. Возможно, безумный лошадиный череп мне приснился.

– Эй! – крикнул я в темноту и попытался встать с кровати.

Я уже не чувствовал немощной дрожи. Сделал шаг вперед – туда, где, как я помнил, стояла бронированная дверь и висел на прогнувшемся кронштейне электрический череп, – но остановился.

Кровать за спиной исчезла.

– Эй! – крикнул я, надеясь услышать хоть что-нибудь в ответ.

Комната была пуста.

Темнота стала вселять какой-то первозданный немыслимый ужас. Я попятился, повторяя в обратном порядке собственные шаги, когда вся комната стремительно вспыхнула, оглушив зрительные нервы. Перед глазами поплыли яркие круги, я едва не оступился и прикрыл ладонью лицо.

– Вы здесь? – спросил я. – Здесь кто-то есть?

Ответа не было.

Я осторожно осмотрелся, щурясь от света. Я был в той же комнате – с узкой кроватью, унитазом и светящимися стенами. Лошадиный череп также оказался на месте – он висел на кривом кронштейне над бронированной дверью, а его потухший глаз слепо смотрел в пол. Однако я не видел никаких повреждений от его недавнего – вчерашнего? – приступа бешенства. Исчезли даже вмятины на стене.

– Вы здесь? – неуверенно повторил я.

Тишина.

Я забрался на кровать и сел, подобрав под себя ноги. Глаза слезились от света, но я старался не моргать. Вдруг я вновь окажусь в непроглядной темноте, едва сомкну веки?

Лошадиный череп притворялся мертвым.

Постепенно все вокруг стало расплываться, монотонный белый свет часто замигал, как изображение на старом экране, а череп, повисший на изломанной конечности, постепенно исчез, рассеялся в высокочастотном мерцании.

У меня не было сил сопротивляться.

Я закрыл глаза и провалился в головокружительное забытье. Когда я пришел в себя, то голова раскалывалась от боли, а в комнате горел свет.

94

Я лежал на жесткой больничной койке – как пациент, о котором забыли врачи. Головная боль так и не прошла, а от выжигающего света воспалились глаза. Когда я опускал веки, передо мной все равно стояли сверкающие стены, навечно отпечатавшись в сознании, на сетчатке глаз.

Я не знал, сколько прошло времени – один час или целый день? Я скучал по оглушительной темноте, которая так испугала меня раньше. Воздух был свеж и прохладен, но дышал я с трудом, как астматик – белые стены давили, мешали вздохнуть.

Несколько раз я засыпал – вернее, терял сознание, – обессилев от бессмысленного ожидания, но эти краткие минуты отдыха не придали мне сил. Губы потрескались, горло пересохло. Я ничего не ел и не пил, наверное, уже пару дней. Казалось, меня хотят заморить голодом или же безумная машина, управляющая этой наэлектризованной тюрьмой, попросту не знает о том, что мне требуются еда и вода.

Лошадиная голова была все так же неподвижна. На крики никто не отвечал.

Я поднялся с кровати, опираясь руками об изголовье, и осторожно опустил на промерзлый пол ноги.

Только бы не оступиться, только бы не упасть.

Когда я встал, мне почудилось, что пол подо мной перекосился и поднимается вверх, как палуба во время качки. Комната стала переворачиваться навзничь. Я панически всплеснул руками, ища в воздухе опоры, и повалился на скрипящую пленку.

Все было на месте. Подо мной стояла неподвижная, как приваренная к полу, кровать. Пол не превратился в потолок, мир не перевернулся.

Я слез с кровати, и меня повело от слабости.

За спиной послышался приглушенный гул. Я повернулся к широкой вентиляционной решетке, которая из-за больнично-белого света почти сливалась со стеной. Я забрался на кровать и вытянулся на цыпочках, однако вентиляционная решетка все равно находилась над головой, и я ничего не мог разобрать. Шум напоминал высокочастотную вибрацию старого работающего механизма, причудливо искаженную гортанным эхом разветвленной системы воздуховодов. Но что это? Генераторы кислорода? Энергетические установки?

Я продолжал прислушиваться и стал различать чьи-то нечеткие голоса.

Один голос принадлежал мужчине и был громче, ниже, и порою срывался на крик. Этот голос наступал, настаивал, жестко и агрессивно, тогда как второй, грудной и тихий, наверняка женский, неуверенно оборонялся, затихая и утопая в машинном рокоте. Иногда мужской голос становился таким громким, что я мог уловить отдельные слова:

– …недостаточно…

– …должны сделать…

– …Лидия…

Лидия?

За спиной послышалось отчетливое жужжание сервоприводов – кронштейн, согнутый зигзагом над дверью, медленно распрямлялся, изготавливаясь для броска.

Я вздрогнул и обернулся.

Металлический череп неподвижно висел над комнатой, но его слепой глаз смотрел вниз под другим углом.

Я прислонился к стене. Никаких голосов уже не было – они исчезли, потонули в шуме генераторов кислорода или энергетических машин.

За спиной послышалось знакомое механическое гудение.

Я резко развернулся, и лошадиный череп застыл под моим взглядом, не успев вернуться в изначальное положение. Потухший глаз теперь смотрел не в пол, а таращился на кровать, упорно притворяясь незрячим.

Я подошел к двери.

Лошадиная голова пугающе нависала надо мной, неподвижная, окоченевшая от холода. Мне стало не по себе.

Я вернулся в смутной надежде, что голоса все-таки появятся, но, не успел я залезть на кровать, как позади послышался протяжный вой сервоприводов.

Незрячий электрический глаз напряжённо уставился на вентиляционную решетку, да и сам череп уже не висел, ослабленно поникнув, над полом, а хищно вытягивался на длинном кронштейне.

– Вы так развлекаетесь?! – заорал я в потолок. – Кто вы такие? Кто дал вам право?!

Слепой череп не шелохнулся.

– Что здесь происходит?! Зачем все это нужно? Чего вы хотите?

Странный гул, доносившийся из вентиляционной решетки, затих – неизвестная машина отключилась, и камеру накрыла тишина. Я подошел к лошадиной голове и заглянул в ее единственный слепой глаз.

– Я требую объяснений! Если я военнопленный, если я…

Внезапно я почувствовал слабость – так, что едва устоял на ногах.

– Пожалуйста! – простонал я, срываясь на плач. – Пожалуйста!

Мне никто не ответил.

– Пожалуйста! – взмолился я.

Я закрыл лицо.

– Хотя бы выключите этот свет! Я прошу вас! И дайте мне хоть один глоток воды! Я сделаю все, что вы захотите. Я…

Металлическая башка невозмутимо смотрела сквозь меня, словно меня и не было вовсе.

– Пожалуйста!

Меня лихорадило, слезы стекали по щекам. Лошадиный череп висел над комнатой не двигаясь.

– Пожалуйста!

Но меня по-прежнему окружала тишина.

93

Я сидел на полу, не чувствуя холода. Свет вокруг стал таким нестерпимо ярким, что я думал только об одном.

Темнота.

Я пытался вспомнить беззвездные ночи вдали от города, когда черные грозовые облака затягивали небо, первый полет с инструктором, бесконечную темноту в иллюминаторе, но все, что я видел, – это свет, белый, безжизненный, проникающий повсюду.

Губы потрескались, мне было больно глотать, однако даже жажда мучила не так сильно, как исходящий из стен свет.

Я пробормотал – слабым, дрожащим голосом, – неподвижно глядя в оглушающую белизну перед собой:

– Выключите свет. Пожалуйста. Я больше ни о чем не прошу. Просто дайте мне отдохнуть.

Раздался щелчок – как при переключении примитивного электрического реле, – и я испуганно вздрогнул. Однако ничего не изменилось. Лошадиный череп висел на вытянутом кронштейне, свет оставался невыносимо ярким.

– Выключите! Выключите! – Я кричал, срывая голосовые связки. – Хватит! Не нужно! Я…

В стенах снова что-то раздражающе перещелкнуло – как у заводного механизма с затянутой до упора тугой пружиной. Я встал и, покачиваясь, подошел к двери.

– Хватит, – шепотом повторил я и ударил по двери кулаком.

Я почувствовал тупую боль, и кисть онемела. Я ударил еще раз, с размаха, изо всех оставшихся сил. На толстом листе металла оставались красные пятна. Пальцы с разодранной в кровь кожей тряслись.

– Пожалуйста, прекратите!

Мне едва хватило дыхания даже на эти слова. Из вентиляционной решетки бил мощный искусственный ветер, который я чувствовал спиной, стоя в другом конце комнаты. Я хрипло вздохнул и выкрикнул в потолок:

– Вы слышите меня?! Прекратите это! Выключите свет!

Послышался ритмичный треск, сменившийся через секунду металлическим лязгом.

Я стоял, сощурившись, и смотрел, как над головой образуется прямоугольная черная дыра. Непонятное отверстие в потолке расширялось по краям, пока не стало квадратным. Потом лязг прекратился. В комнату под аккомпанемент надсадного электрического воя начал спускаться угловатый черный контейнер, покачиваясь и вздрагивая, как на волнах. Вскоре контейнер показался целиком – на тонкой изогнутой трубе, напоминающей сломанную конечность.

Раздалось привычное шипение сервоприводов. Я обернулся, зная, что увижу. Ожившая башка глумливо взглянула на меня, поблескивая красным глазом.

Контейнер продолжал трястись, а кривая труба, торчащая из потолка, покачивалась, точно маятник, из стороны в сторону. Я всерьез боялся, что эта конструкция обрушится вниз и пробьет пол, как лист картона, – однако контейнер чудом удерживал равновесие, медленно и неотвратимо приближаясь ко мне.

– Что это? – спросил я.

Лошадиный череп молчал.

Наконец контейнер остановился, повиснув на вывернутой руке где-то в метре от пола. Завывание электроприводов смолкло, и контейнер вздрогнул, спустившись опасным рывком еще на пару сантиметров и едва не слетев с хлипкого крепления.

Электрический глаз черепа азартно сверкнул.

На контейнере лежал оранжевый пластиковый куб. А также шар, закатившийся в квадратную лунку. И упавшая плашмя ярко-зеленая пирамида.