Адмирал Хорнблауэр. Последняя встреча

– Канат, сэр, – доложил Викери. – А вот и бон, прямо по курсу.

На вздымающихся волнах впереди смутно угадывалось что-то темное.

– Подведите шлюпку к нему, – приказал Хорнблауэр.

Викери привел шлюпку к ветру и приказал убрать люгерный парус. Шлюпка приблизилась к бону. Ветер дул не совсем вдоль него, так что за боном оставалось немного спокойной воды; по дальнюю сторону волны с грохотом били в заграждение, здесь же море было почти гладкое, хоть и в белой, слабо поблескивающей пене. Матросы зацепились за канат в том месте, где он подходил к ограждению.

Хорнблауэр сбросил плащ, подставив себя ветру и брызгам, изготовился и прыгнул на бон. В этот самый миг волна ударила в заграждение, окатив его с ног до головы. Хорнблауэру пришлось изо всех сил держаться руками и ногами, чтобы не смыло. Он сидел верхом на исполинском древесном стволе, почти целиком погруженном в воду. В распоряжении французов весь корабельный лес Европы, который ничего не стоит доставить сюда морем, – разумеется, для защиты порта они выбрали самую плотную древесину. Хорнблауэр пополз вдоль бревна, отчаянно балансируя на своем норовистом скакуне. Марсовый матрос – да и Викери, надо полагать, тоже – легко прошел бы ногами, однако Хорнблауэр хотел все осмотреть сам, а не выслушать отчет. Канат, когда удалось до него добраться, оказался невиданно толстым, не меньше тридцати дюймов, – самый толстый канат на «Несравненной» имел обхват всего девятнадцать дюймов. Ледяные брызги обдавали с головой, но Хорнблауэр продолжал ощупывать бревно, пока не нашел, что искал, – цепь, связывающую его с соседним. То была двухдюймовая якорная цепь, способная выдержать нагрузку тонн в сто, если не больше. Чуть дальше отыскалась и вторая. Очевидно, были и другие под водой, так что общее число получалось четыре или пять. Даже линейный корабль, летя с полным ветром, едва ли проломит такое заграждение, скорее только повредит свой корпус. Вглядываясь сквозь брызги, Хорнблауэр различил следующее бревно и его канат; зазор не превышал десяти футов. Ветер, дующий почти вдоль бревен, сносил их, насколько позволяли канаты, так что канаты и бревна создавали туго натянутый каркас, наподобие рыбьего скелета.

Хорнблауэр прополз по бревну обратно, встал и прыгнул в шлюпку. В темноте, на качающейся опоре трудно было правильно рассчитать время, так что он плюхнулся животом на планширь, одной ногой в море, и Викери пришлось втаскивать его в шлюпку без всяких церемоний.

– Отцепитесь и пусть нас сносит ветром, – приказал Хорнблауэр. – Я хочу замерить глубину у каждого бревна.

Викери отлично управлялся с румпелем. Двое матросов работали веслами, а он, держа тендер носом к ветру, ловко огибал натянутые канаты. Браун, балансируя посередине скачущей шлюпки, промерял глубину неудобным тридцатифутовым шестом. Управляться на ветру с длинным шестом мог лишь очень сильный человек, зато при должной сноровке шума он производил меньше, чем если бы бросал лот. Четыре сажени… три с половиной… четыре… боновое заграждение было устроено точно поперек фарватера, как и следовало ожидать. С наветренной стороны оно не более чем в двух сотнях ярдах – кабельтове – от берега, на котором стоит Пиллау, и Хорнблауэр, вглядываясь во тьму, более чем подозревал, что там устроен второй бон, так что проходящему судну придется совершить поворот. Это значит, что пушки Пиллау потопят или сожгут любого, кто вздумает прорваться в залив.

Тендер добрался до подветренного конца заграждения. Впереди за полосой воды начиналась двадцатимильная коса – или Нерунг, как именовали ее немецкие карты, – отделяющая залив от Балтийского моря. Сама полоса воды была с четверть мили, не меньше, но совершенно несудоходна. Два раза Браун намерил по десять футов, дальше пошли глубины восемь и шесть.

Викери внезапно тронул Хорнблауэра за локоть и указал в сторону суши. Там угадывалось что-то темное: сторожевой катер шел через мели, обходя дозором заграждение.

– Весла! – скомандовал Хорнблауэр. – Уходим в море.

Вальки весел были обмотаны шпигованными матами, чтобы они двигались в уключинах без всякого звука; гребцы налегли, и тендер заскользил прочь от дозорной шлюпки. Когда отошли достаточно далеко в темноту, поставили люгерный парус, и тендер двинулся назад к «Лотосу». Хорнблауэр в мокрой одежде неудержимо трясся от холода и с горьким стыдом думал, что Викери видит, как дрожит его коммодор, хотя для любого стойкого моряка промокший бушлат – обыденная житейская мелочь. Досаднейшим (хоть и вполне ожидаемым) образом в первый раз они мимо «Лотоса» проскочили, так что тендеру пришлось повернуть и двинуться вспять, прежде чем в темноте вырос силуэт шлюпа. Как только с «Лотоса» раздался оклик, Браун поднес ко рту рупор.

– Коммодор! – крикнул он, и Викери подвел тендер к подветренному борту «Лотоса». Едва шлюпка коснулась корабля, Хорнблауэр выбрался на невысокую палубу. На шканцах Викери повернулся к нему в ожидании приказов.

– Возьмите курс в открытое море, мистер Викери, – сказал Хорнблауэр. – Убедитесь, что «Ворон» за нами следует. К рассвету нас должно быть не видно с суши.

Стаскивая мокрую одежду в крохотной каюте Викери, пока Браун стоял рядом наготове, Хорнблауэр мучительно заставлял себя думать о диспозиции, однако усталый мозг решительно отказывался работать. Браун подал полотенце, и Хорнблауэр растер задубевшие руки и ноги. Викери постучался и вошел: задав курс, он тут же поспешил проследить, чтобы у коммодора было все необходимое. Хорнблауэр, закончив вытирать ноги, выпрямился и с размаху въехал головой в палубный бимс: высота каюты на шлюпе была от силы пять футов. Хорнблауэр чертыхнулся.

– Под световым люком на фут выше, сэр, – дипломатично заметил Викери.

Люк был три фута на два; прямо под ним Хорнблауэр мог выпрямиться в полный рост, хотя даже так его волосы касались решетки. А рядом на палубном бимсе висела лампа; Хорнблауэр неосторожно задел ее голым плечом, и теплая ворвань плеснула ему на ключицу. Он чертыхнулся снова.

– Вам несут горячий кофе, сэр, – сказал Викери.

Кофе оказался такой, какого Хорнблауэр не пробовал уже много лет, – пережаренный хлеб со щепоткой настоящего кофе для запаха, – но хотя бы согревал. Хорнблауэр допил чашку и протянул Брауну, затем взял с казенной части двенадцатифунтовки чистую рубаху и принялся надевать.

– Будут еще распоряжения, сэр? – спросил Викери.

– Нет, – хмуро ответил Хорнблауэр, вытягивая голову вперед, чтобы снова не удариться о бимс.

Он пытался не выдать своей досады, но, кажется, ему это не удалось. Благоразумие, здравый смысл, инстинкты – все требовало признать, что проникнуть во Фришский залив невозможно. Заграждение не прорвать, и ни один из кораблей эскадры не сможет пройти в обход. И зачем он только сказал Бушу, что удар желательно нанести здесь? Вот очередной урок, лишнее напоминание, что рот надо держать на замке. Вся эскадра ждет действий, а он вынужден будет отплыть, ничего не предприняв. В будущем надо дважды стиснуть зубы, трижды прикусить болтливый язык: не поговори он тогда с Бушем так легкомысленно, сейчас все было бы куда проще. А так Буш, в отсутствие прямых указаний молчать, наверняка поделился услышанным с офицерами. Теперь все живут в ожидании великих свершений, к которым бесстрашный Хорнблауэр (с горьким смешком сказал он себе) поведет их с прославленной дерзкой изобретательностью.

Он еще раз обреченно перебрал все, что знает. Со стороны косы вдоль бона есть полоса воды, по которой пройдут корабельные шлюпки. Можно отправить три или четыре баркаса с установленными на нос четырехфунтовками. Полторы сотни матросов. Нет сомнений, что ночью они обойдут бон и, застав всех в лагуне врасплох, потопят или сожгут некоторое количество судов. Вполне вероятно, уничтожены будут тысячи тонн груза. Однако шлюпочный десант не сможет вернуться. Выход из лагуны окажется заперт: на батарее канониры будут день и ночь дежурить у пушек, полосу воды в другом конце бона перекроют канонерские лодки, а канонерки, даже с командой из солдат, легко разделаются с несколькими баркасами. Эскадра не может пойти на потерю ста пятидесяти опытных моряков – десятой части всего личного состава, – а меньше посылать бессмысленно.

Нет. Никакие каботажные суда не стоят такой цены. Затею придется бросить. Как будто скрепляя принятое решение, Хорнблауэр стал надевать сухие штаны, которые раздобыл для него Викери. И тут, одной ногой в штанине, он внезапно придумал выход и замер, как стоял – левая нога голая, правая в штанине до колена.

– Мистер Викери, – сказал он, – дайте-ка мне карты еще раз.

– Есть, сэр, – отвечал Викери.

Пылкость в его голосе явно была вызвана чувством, прозвучавшим в словах коммодора. Хорнблауэр это заметил, поэтому, застегивая пояс, укрепился в решении впредь следить за тем, что и как говорит. Необходимо вернуть себе репутацию молчаливого героя. Викери разложил на столе карты, и Хорнблауэр склонился над ними, зная, что его лицо с жадностью изучают. Он тщательно хранил непроницаемое выражение, чтобы не дать молодому офицеру и малейшей подсказки, а закончив, сказал спасибо самым бесстрастным тоном, на какой только был способен. Тут он вспомнил идеальное междометие на все случаи жизни и прочистил горло.

– Кхе-хм. – Результат был настолько хорош, что Хорнблауэр повторил с еще большей растяжкой: – Кхе-е-е-хм.

Ошарашенное лицо Викери порадовало его несказанно.

На следующее утро, вновь в своей каюте на «Несравненной», он немного отыгрался за прошлое, наблюдая за офицерами, пока те выслушивали его план. Каждый мечтал командовать десантом, каждый рвался рискнуть свободой и жизнью в операции, которая на первый взгляд могла показаться безумной. Оба коммандера отдали бы все за шанс получить капитанский чин, лейтенанты надеялись стать коммандерами.

– Операцию возглавит мистер Викери, – сказал Хорнблауэр, и ему вновь представился случай пронаблюдать за их минами. Однако в данном случае все присутствующие имели право знать, почему их обошли, так что он снизошел до короткого объяснения:

– Оба капитана бомбардирских кечей незаменимы; у нас нет других лейтенантов, умеющих так же ловко управляться с их адскими машинами. Я могу не объяснять, почему незаменим мистер Буш. Мистер Викери был со мной на рекогносцировке, поэтому знает ситуацию лучше мистера Коула – второго очевидного кандидата на руководство операцией.

Отговорка, конечно, чтобы хоть немного подсластить пилюлю, но лучше другим не знать, что он не доверяет Коулу – сгорбленному седому Коулу, который и со своим-то делом управляется еле-еле, но все равно грезит о капитанском чине, даже сознавая всю тщетность таких надежд. У Хорнблауэра было неприятное чувство, что Коул разгадал его тактику; пришлось утешить себя банальной мыслью, что невозможно вести войну и никого не обидеть. Он торопливо перешел к следующему пункту:

– Теперь, господа, я попрошу вас предложить кандидатуры офицеров, которые будут участвовать в операции под началом мистера Викери. Мистер Викери первый, как наиболее заинтересованная сторона.

Как только все детали обсудили, пришло время готовить шлюпки: баркас и тендер «Несравненной», тендеры «Лотоса» и «Ворона». Четырехфунтовка – на баркас, трехфунтовки – на тендеры; провиант, воду, боеприпасы, горючие материалы, чтобы поджигать захваченные суда. Отобрать и вооружить команду: матросам – пистолеты и абордажные сабли, морским пехотинцам – ружья со штыками. В конце дня Викери поднялся на борт «Несравненной», чтобы выслушать последние указания.

– Удачи, – сказал Хорнблауэр.

– Спасибо, сэр, – отвечал Викери.

Он открыто взглянул Хорнблауэру в глаза и добавил:

– Я вам так благодарен, сэр.

– Не благодарите меня, благодарите себя, – резко ответил Хорнблауэр.

Юный Викери благодарит коммодора за то, что тот рискует его жизнью, – и это раздражало неимоверно. Если бы он женился мичманом, у него мог бы быть сын – ровесник Викери.

С наступлением темноты эскадра взяла курс к берегу. Ветер стал чуть более северным, но дул с прежней силой, и, хотя ночь была не такая пасмурная, как вчера, у шлюпок оставались все шансы проскользнуть незамеченными. Ровно в две склянки ночной вахты Хорнблауэр пронаблюдал, как они отходят от кораблей, а как только их очертания растаяли в серой мгле, отвернулся прочь. Теперь предстояло ждать. Он в очередной раз с интересом поймал себя на том, что искренне предпочел бы сам возглавить десант. Много легче рисковать свободой и жизнью во Фришском заливе, чем мучиться неизвестностью на корабле. Хорнблауэр знал свою трусость, знал, что до тошноты страшится увечья, а смерти – лишь ненамного меньше. Тем занятнее обнаружить, что есть вещи, которые он ненавидит еще больше опасности. Когда прошло довольно времени, чтобы шлюпки успели обогнуть бон (или попасть в руки врага), Хорнблауэр спустился в каюту и лег, но мог лишь притворяться спящим, усилием воли не позволяя себе метаться и ворочаться с боку на бок. Большим облегчением было с первыми проблесками зари вновь выйти на полупалубу, искупаться под помпой, а затем выпить кофе на шканцах, поглядывая за правую раковину, где («Несравненная» лежала в дрейфе на левом галсе) были сейчас Пиллау и вход в залив.

Вскоре рассвело настолько, что их стало видно в подзорную трубу. На расстоянии дальнего пушечного выстрела лежал желто-зеленый мыс, на котором стоит Пиллау: двойной шпиль колокольни различался вполне отчетливо. Линию бона поперек прохода можно было угадать по бурунам, в которых иногда мелькало что-то темное – бревна. Темные бугры у кромки воды, надо полагать, батареи, защищающие проход. По другую сторону тянулась полоска Нерунга, желтовато-зеленая цепь дюн, вздымающаяся и опадающая в окуляре подзорной трубы. Однако за проходом глаз не видел ничего, кроме серой воды, испещренной белыми бурунами там, где глубина всего меньше. Противоположный берег залива с корабля было не разглядеть.

– Капитан Буш, – сказал Хорнблауэр, – будьте добры отправить на мачту зоркого офицера с подзорной трубой.

– Есть, сэр.

Молодой лейтенант, чувствуя на себе взгляд коммодора, пулей взлетел по вантам, перегнулся назад, влезая по путенс-вантам, в два счета преодолел брам-ванты. Хорнблауэр знал, что ему самому пришлось бы в таком подъеме отдыхать на грот-марсе, да и зрение у него уже не то, что прежде, – куда хуже, чем у этого лейтенантика. Тот устроился на грот-брам-салинге, поднес к глазу подзорную трубу и начал медленно обводить горизонт. Не в силах больше терпеть, Хорнблауэр схватил рупор:

– Эй, на мачте! Что видите?

– Ничего, сэр! Дымка слишком плотная. Но парусов не видать, сэр.

Может, сейчас весь гарнизон над ним потешается. Может, шлюпки угодили прямо в руки врага, и теперь все на берегу злорадно наблюдают за эскадрой, ждущей шлюпки и моряков, которые уже никогда не вернутся. Хорнблауэр твердо сказал себе, что не даст дурным опасениям взять над собой власть. Он попытался вообразить состояние людей, увидевших с первым светом британскую эскадру на расстоянии чуть больше выстрела от батареи и города. Как гремят барабаны и завывают трубы, как солдат поднимают по тревоге, чтобы обороняться от возможной высадки. Вот что сейчас происходит на самом деле. Ни гарнизон, ни губернатор-француз пока не знают, что в их овчарню забрались волки, что британские шлюпки проникли в залив, не видевший врагов с тех пор, как пять лет назад Данциг пал под французским натиском. Хорнблауэр пытался успокоить себя мыслями о том, как неразбериха усиливается с каждой минутой: вестовые скачут с приказами, на канонерках готовятся отдать концы, каботажные суда спешат под укрытие батарей – если там вообще есть батареи. Он готов был держать пари, что между Эльбингом и Кенигсбергом нет ни одной батареи, ведь до сих пор в них не возникало нужды.

– Эй, на мачте! Видно что-нибудь у берега?

– Нет, сэр… да, сэр! От города отходят канонерки.

Хорнблауэр и сам видел, что из Эльбинга выходит флотилия двухмачтовых суденышек с характерными для Балтики шпринтовыми парусами. Они немного напоминали норфолкские баржи с их единственной высоченной мачтой. У каждого на носу должна стоять тяжелая пушка, скорее всего двадцатичетырехфунтовая. Они бросили якорь на мелководье, создав перед боном дополнительный заслон на случай возможной атаки. Четыре канонерки перегородили проход между боном и Нерунгом. «Заперли конюшню после того, как лошадь свели», – подумал Хорнблауэр и тут же отверг сравнение. Они запирают конюшню, чтобы конокрад не ушел, если, конечно, знают, что вор внутри (впрочем, последнее очень маловероятно). Дымка быстро рассеивалась; небо над головой стало голубым, выглянуло бледное солнце.

– Эй, на палубе! С вашего позволения, сэр, там, в заливе, показался дымок. Больше ничего не вижу, сэр, но дым черный. Может, горит судно.

Буш, на взгляд прикинув уменьшающееся расстояние между боном и кораблем, приказал обрасопить паруса и отойти чуть дальше в море. Оба шлюпа в точности повторили маневр «Несравненной». Хорнблауэр гадал, правильно ли поступил, целиком положившись на юного Маунда в том, что касается кечей. У Маунда на следующее утро назначено важное рандеву; сейчас он с «Гарви» и «Мотыльком» за горизонтом, вне пределов видимости. До сих пор гарнизон Эльбинга видел лишь три английских корабля и не знает о существовании кечей. Это хорошо – только бы Маунд в точности исполнил приказы. А еще может начаться шторм, или ветер изменится, и буруны не дадут исполнить того, что задумал Хорнблауэр. На него вновь навалилась тревога. Он усилием воли принял спокойный вид, затем разрешил себе немного пройтись по шканцам, правда размеренным шагом, а не так быстро, как бы ему хотелось.

– Эй, на палубе! Вижу еще дым, сэр! Два столба, как будто горят два судна.

Буш приказал вновь обстенить грот-марсель и, как только «Несравненная» легла в дрейф, подошел к коммодору.

– Сдается, у Викери уже есть первый улов, да, сэр? – с улыбкой сказал он.

– Будем надеяться, – ответил Хорнблауэр.

На лице Буша не было и следа тревоги, только кровожадное удовольствие при мысли, что Викери настигает и жжет каботажные суда. Хорнблауэр уже начал проникаться его уверенностью, пока не сообразил с досадой, что Буш и не думает вникать в обстоятельства. Буш знает, что операцию придумал Хорнблауэр, и не может допустить, что она окончится крахом.

– Эй, на палубе! Вижу два паруса! Идут от города через залив круто к ветру. Точно не скажу, сэр, но, думаю, второй – наш тендер.

– Да, сэр, это он! – заорал другой голос. Все, не занятые другими делами, повзбирались на салинги.

– Это, должно быть, Монтгомери, – сказал Буш. Он продел деревянную ногу в рым-болт на тали ближайшей к корме каронады, чтобы без усилий стоять на покачивающейся палубе.

– Догнал, сэр! – прокричал тот же голос. – Наш тендер догнал преследуемого!

– Да, Бони недополучит изрядно солонины и сухарей, – заметил Буш.

Очень большой ущерб каботажным судам во Фришском заливе отчасти искупит потерю ста пятидесяти опытных моряков. Однако, чтобы лорды Адмиралтейства поверили в этот ущерб, нужны веские доказательства.

– Эй, на палубе! Два паруса разошлись. Наш тендер идет на фордевинд. У другого судна грот вроде бы взят на гитовы, сэр. Впечатление, что…

Лейтенант оборвал себя на середине фразы.

– Рвануло! – крикнул другой голос, и в тот же миг все на мачтах закричали «ура!».

– Судно взорвалось! – заорал лейтенант, от волнения позабыв добавить «сэр» в обращении к коммодору. – Дым валит столбом! Наверное, даже вам с палубы видно!

И впрямь над горизонтом встало исполинское грибообразное облако. Черное и тяжелое, оно провисело несколько минут, пока ветер не разорвал его на причудливые клубы и не развеял окончательно.

– Клянусь Богом, там были не солонина и сухари! – воскликнул Буш, молотя ладонью по кулаку. – Там был порох! Целая баржа пороха! Тонн пятьдесят, не меньше, клянусь Богом!

– Эй, на мачте! Что тендер?

– Цел, сэр! Вроде его не задело взрывом! Корпус уже за горизонтом, сэр!

– Погнался за следующим, дай-то бог, – заметил Буш.

Взрыв пороховой баржи – лучшее доказательство, что Бонапарт перевозит вдоль берега военные припасы. Хорнблауэр почувствовал, что добился ощутимого результата, даже если не сможет убедить в этом Уайтхолл. Он невольно улыбнулся и тут же подавил улыбку: триумф надлежало принимать так же равнодушно, как и томительное неведение.

– Осталось только вытащить назавтра Викери и остальных, сэр, – сказал Буш.

– Да, только это, – ответил Хорнблауэр с самым деревянным лицом, какое сумел изобразить.

Взрыв пороховой баржи остался единственным безусловным свидетельством того, что операция во Фришском заливе идет успешно, хотя впередсмотрящие несколько раз неуверенно докладывали о дымках над горизонтом. К вечеру подошла еще одна вереница канонерок – видимо, из Кенигсберга – и заняла позицию вдоль бона. По берегу в сторону Пиллау промаршировала колонна солдат: даже с палубы можно было различить горизонтальные линии белых штанов и синих мундиров.

Вечером Хорнблауэр поднялся из каюты, где некоторое время просидел за обедом, притворяясь, будто ест. На палубе он огляделся, однако за столом его чувства были так напряжены, что сейчас зрение не сообщило ничего нового. Ветер к концу дня немного ослаб, солнце клонилось к закату, хотя до захода оставалось еще часа два.

– Капитан Буш, я буду признателен, если вы отправите лучших наводчиков к пушкам правого борта нижней орудийной палубы.

– Есть, сэр.

– Пожалуйста, прикажите отцепить и выдвинуть пушки. Затем я попрошу вас подойти к батарее на расстояние выстрела. Я хочу вызвать огонь на себя.

– Есть, сэр.

По всему кораблю засвистели дудки, боцманы и боцманматы выкрикивали команды, матросы бежали по местам. По палубам прошла дрожь, как от землетрясения: это с грохотом выдвигали большие двадцатичетырехфунтовые пушки.

– Пожалуйста, проследите, чтобы канониры целились как можно тщательнее, – сказал Хорнблауэр.

Он знал, как мало видит канонир на нижней палубе через орудийный порт в ярде от воды. А если пушки не будут стрелять прицельно, враг может сообразить, что эволюции «Несравненной» – всего лишь отвлекающий маневр. Матросы выбрали подветренные брасы грот-марселя, большой парус развернулся, «Несравненная» привелась к ветру и начала набирать скорость.

– Лево помалу! – крикнул Буш рулевому. – Отводи! Одерживай! Так держать!

– Есть так держать, сэр! – отозвался рулевой, затем натренированным движением лицевых мышц переправил табак из-за щеки к зубам и сплюнул точно в плевательницу рядом со штурвалом, и на миг не отрывая взгляда от шкаторины грот-марселя и компасной стрелки.

«Несравненная» приближалась к проходу и к батарее. Нервное дело – идти под обстрел. Сбоку от батареи поднимался дымок. Может, там всего лишь готовят ужин артиллеристам, а может – калят ядра. Однако Буш знал, чего можно ждать от береговых батарей, и в предупреждениях не нуждался. Все свободные матросы стояли наготове с ведрами, все помпы были вооружены. Теперь он на глаз прикидывал расстояние до берега.

– Пожалуйста, еще немного ближе, капитан Буш, – сказал Хорнблауэр – ему было очевидно, что расстояние еще слишком велико.

Над волнами, в двух кабельтовых справа по курсу, взметнулся и тут же исчез фонтан брызг.

– Еще чуть ближе, капитан Буш.

Корабль в напряженной тишине скользил вперед. Сразу несколько фонтанов неожиданно взметнулись под правой раковиной – один так близко, что по какой-то причуде ветра и волн большая пригоршня воды плеснула Бушу в лицо.

– Дьявол их побери! – выговорил тот, отплевываясь и протирая глаза.

Не должна эта батарея бить так далеко, и дыма над ее амбразурами видно не было. Хорнблауэр повел подзорной трубой, и у него перехватило дыхание. Стреляла совсем другая батарея, дальше влево, – батарея, о которой он до сей минуты не подозревал. Трава, выросшая на парапете, совершенно скрыла ее от глаз. Однако она слишком рано выдала свое существование. Выжди тамошний офицер еще минут десять, «Несравненной» пришлось бы худо.

– Теперь довольно, капитан Буш, – сказал Хорнблауэр.

– Круто к ветру! – скомандовал Буш рулевому, затем повысил голос: – Пошел брасы подветренного борта!

«Несравненная» развернулась пушками правого борта к батарее; теперь, в бейдевинд, она приближалась к противнику не так быстро. Хорнблауэр указал на только что стрелявшую батарею вахтенному мичману и отправил того бежать с этими сведениями к артиллеристам.

– Круче к ветру! – рявкнул Буш рулевому.

– Есть круче к ветру, сэр.

Мгновение или два фонтаны вставали вокруг всего корабля, от грохота канонады заложило уши. Примечательно, что ни одно ядро не попало, – по крайней мере, так Хорнблауэр думал, пока, подняв глаза, не обнаружил две овальные дыры в крюйселе. Целят из рук вон плохо, ведь стреляло, судя по дымкам на берегу, около двадцати пушек. Хорнблауэр тщательно приметил расположение батарей – эти сведения еще могут пригодиться.