Мрачно насупясь, новенький смотрел на выстроившихся в ряд и до жути сосредоточенных детей, не сводивших глаз с толстой директорши, и думал, как это всё несправедливо. Ему здесь не место! Где-то там, очень далеко, его наверняка должны были отчаянно разыскивать любящие родители, готовые отдать что угодно за право вновь вернуть его в семью, а он тут… Среди этих. Новенький слишком громко всхлипнул и не успел вытереть нос рукавом, как получил чувствительный тычок в бок.

С возмущением обернувшись, он наткнулся на абсолютно пустой взгляд больших серых глаз, принадлежащих до ужаса худой девчонке, из всех сил таращившийся на говорившую директоршу и даже рот приоткрывшей от усердия. Новенький зашипел:

– Ты чего дерёшься?

– Молчи и смотри, олух, – не меняя выражения лица и почти не шевеля губами, прошептала соседка сзади, и он снова получил удар, на этот раз в поясницу.

– Спасибо, – скорее по привычке поблагодарил новенький и постарался в точности повторить «правильный» облик соседки, хотя получалось не очень, потому что хотелось не слушать всякий бред, а плакать. И вернуться к маме и папе. И он понимания всей безнадёжности ситуации снова хотелось плакать, только ещё сильнее, чем раньше.

Директорша сделала несколько стремительных шагов и остановилась прямо напротив новенького.

– Так-так, кто тут у нас? – грозный тембр наполнил его до краёв, заставив даже зажмуриться от страха.

– Я… я… я Илюша.

– Кто-о-о? Илюша? Посмотрите-ка! Он даже не умеет называть себя нормально, – директорша вся колыхнулась вперёд и приблизила к нему свои дряблые щёки и желтоватые глазные белки с обильной россыпью красных прожилок, обдав терпким ароматами чеснока и ванили, вызывавшими резь в глазах. Она была такой некрасивой, что Илюша невольно сравнил её с мамой. Та была совсем другая – всегда пахнущая мылом и настоящими живыми цветами, с полупрозрачной бледной кожей и немного печальными глазами, даже когда улыбалась, что бывало довольно часто, когда они ещё были все вместе.

Илюша только на одно крохотное мгновение позволил себе подумать, что если бы он достаточно сильно не понравился этой страшной директорше и вообще всем здешним взрослым, то его, может быть, вернули бы обратно в их маленький и счастливый дом… Но был вырван из этих малореальных фантазий неприязненным басовитым окриком:

– Запомни, ты у нас здесь не Илюша! Ты… – от негодования её грудь вздыбились, – не смеешь называть себя так, понял? – она набрала ещё больше воздуха, хотя казалось, что её уже так раздуло, что дальше некуда, и вдруг смягчилась. – Впрочем, тебе ещё предстоит разобраться с этим. Ты же новенький. Дети, постарайтесь помочь ему побыстрее всему научиться. Мы же не хотим неприятностей, верно?

И директорша потеряла у нему интерес, вернувшись на место и продолжив речь, из которой он не понял ни полслова. Когда директорша наконец уплыла из зала, по толпе детей пробежала волна облегчения, точно им дали команду свободно дышать, но и разбредаться они не торопились.

Сероглазая соседка отошла на два шага и выжидательно посмотрела на новенького, так что он всё-таки осмелел.

– Как тебя зовут? – он приветственно протянул руку, но девочка с недоумением опустила густые и пушистые ресницы, глядя на его раскрытую ладонь, так что Илья быстро убрал вспотевшую пятерню и вежливо, как и положено, представился, – Я Илья.

Она мелодично засмеялась, напомнив ему потерянную младшую сестрёнку, и насмешливо передразнила:

– Илюша, да? Ну ты и выдал! Ха-ха-ха!

К ним подтянулись ещё двое любопытствующих детей: высокий мальчик и коротышка с круглым и гладким лицом.

– Ну… Просто меня мама так называла!

– Мама? – хищно облизнулась девочка, – Серьёзно? Ты дурачок, что ли? У нас тут ни у кого нет мам! Иначе нас здесь бы не было!

– А у меня есть! – упрямо повторил Илья.

– Уже нет, – веско повторила девочка, ненадолго сделавшись очень злой, – привыкай.

– Ты правда долго жил в семье? – лениво протянул коротышка, хотя было видно, что ему на самом деле очень хочется узнать ответ.

– Да!

– Сколько?

– Ну, не знаю… Лет десять. Нет, двенадцать, – после паузы, во время которой он что-то пересчитывал, – вообще-то четырнадцать.

– Ничего себе! – присвистнул долговязый. – Так ты у нас домашний, получается? Жесть. Трудно тебе здесь придётся. Ну, привыкай.

– Да, привыкай, – эхом повторила всё ещё сердитая девочка, – а я Эля. Это Эльвира, значит. Ну, раньше.

– Ясно! – зачем-то согласился Илья, хотя ему ничего не было ясно.

Директорша с размаху захлопнула дверь учительской и озабоченно уставилась на молодую темноволосую воспитательницу, уже полгода замещающую уроки математики, пока не нашли настоящего учителя, согласного работать в приюте с этими детьми.

– Наплачемся мы с новеньким! – громогласно объявила директор и яростно схватила щербатый чайник, чтобы налить крепкое пойло в первую попавшуюся и плохо отмытую чашку.

– Почему вы так уверены? – пискнула воспитательница.

– Опыт, милая! Поработай с моё, сразу будешь чуять проблемных!

– Они тут все проблемные… – робко возразила девушка, закрыв исписанную пухлую тетрадь в клетку.

– Этот другой! Хуже! – загремела директорша, не стесняясь старших детей, притихших за тонкой стеной.

– И чем он хуже остальных?

Директор аккуратно поставила свою чашку на столешницу и скорбно поджала губы:

– Он даже не понимает, что он такое. А это плохо. Очень плохо. Пахнет, даже нет – воняет неприятностями. Прямо-таки смердит ими.

– Они все в каком-то смысле…

– Этот намного хуже других, – перебила её директорша, – но я приняла меры. Поручила нашей шустрой девочке Эле чуток разговорить его. Проконтролировать, то-сё… Возможно, только возможно, это поможет держать всё в рамках. По крайней мере, удержит от явных глупостей, потому что мне совсем не понравились его наглые глазки.

Этажом ниже коротышка снисходительно смерил новенького с головы до пят и покровительственным тоном уточнил, для важности чуть понизив голос:

– Ну и что же случилось с твоими хвалёными родителями, раз ты умудрился попасть сюда, Илюша? Они живы хоть?

Эля дёрнула его за рукав и недовольно шикнула, для острастки состроив коротышке страшенную гримасу и вскользь указав на скучающего у выхода из зала охранника в застиранной до безобразия униформе.

– Ты чего такое спрашиваешь? Не видишь, у него стресс! Его же будут реабилитировать.

– Ну да, ну да. А у меня что, не стресс? Или у тебя, Эля? – коротышка дотронулся до Ильи, но тот сбросил чужую руку.

– Отстань от него, говорю тебе, – серьёзно процедила Эля, и хотя она едва доставала коротышке до подбородка, тот вдруг обмяк и потопал в другой конец зала, напоследок обиженно зыркнув исподлобья.

– Спасибо, – Илья выдавил некое подобие улыбки.

– Ты что-то постоянно спасибкаешь, так спасибов на всех не напасёшься! – Эля проводила коротышку слегка торжествующим взглядом и неожиданно ткнула пальцем в грудь долговязого. – А это у нас Дупель.

– А полное имя у Дупеля есть? – Илья растянул улыбку ещё шире, хоть смотрелось ненатурально и он это чувствовал.

– Есть, конечно, – Эля похлопала Дупеля по плечу, – только он его забыл. Ты тоже забудешь, когда тебя вылечат.

– А тебя, значит, всё ещё не вылечили? Ты же назвала своё полное имя.

– Может быть и так. Может, именно меня и не вылечили… – Эля подозрительно легко согласилась и задорно откинула чёлку, мастерски дунув снизу вверх. – Но тебе они обязательно помогут. У меня хорошее предчувствие насчёт тебя, – охранник вдруг встрепенулся и через весь зал упёрся в новенького рентгеновским взором соглядатая, который слышит всё и вся, – вон, как с тобой носятся. Следят!

– А если я не хочу, чтобы меня лечили? – Илья демонстративно повернулся спиной к охране, будто это как-то решало проблему высоких стен с колючей проволокой вокруг приюта, а также вопрос с торчащим из-под куртки охранника металлическим стволом и лентой запасных рожков на брюхе, – Если я хочу, чтобы мама меня забрала?

– Я помню маму! – выпалил Дупель и высоко задрал брови, словно сам удивляясь дерзости своих слов.

– Правда? – сочувственно переспросил Илья.

– Ничего он не помнит, – ответила за длинного Эля, – смотри. Как её звали? – Дупель озадаченно захлопал ресницами. – Какая она была? Высокая, низкая? Что обычно готовила тебе на завтрак? Волосы были стриженые?

– Не… не помню.

– Вот и вся история. Конец.

– А ты помнишь свою маму? – осторожно начал Илья, прощупывая знакомую почву.

– Я? Не-а, – Эля плюхнулась на один из стульев, притулившихся к колонне, – только имя. Своё. И то смутно. Мне хватает, знаешь ли.

Новенький лежал на узкой и незнакомой приютской кровати, ворочаясь с боку на бок, и с предательски колотящимся сердцем смотрел, как по потолку ползёт отсвет от фонаря охранника, делающего ночной обход. Рядом сопел коротышка, филигранно притворяясь спящим и даже дыша в положенном замедленном ритме, а Дупель регулярно вскрикивал во сне что-то неразборчивое, но всё равно жалобное. Охранник уже поднимался по лестнице – луч заметался в углу комнаты, отражаясь от окошек всех других дверей в коридоре, а потом перепрыгнул на противоположную стену и намертво прилип там.

Илья медленно, очень медленно втянул в себя в воздух и как мог задержал дыхание, чтобы его не поймали на том, что он никак не может заснуть после вчерашнего вечернего сеанса «реабилитации» детей. Его самого на сеанс не приглашали, конечно, затолкав в общую спальню раньше остальных и заперев дверь, но Илья не стал послушно лежать на кровати, как ему велели, а припал ухом к замочной скважине, так что услышал он достаточно, чтобы твёрдо планировать побег.

Вчера они ужасно кричали. Звук пробивался через стены и перекрытия и постепенно Илья сообразил, что источник где-то внизу, скорее всего – в подвале, куда вела пожарная лестница и куда, по всей видимости, отвели всех воспитанников приюта, кроме него. Когда крики стихли, а дети, по-стариковски шаркая и толком не разговаривая между собой ввалились в спальню и невозмутимо заняли свои койки, изображая, будто новенького здесь и вовсе нет, Илья попробовал наладить контакт, обратившись сразу ко всем и ни к кому в особенности.

– Что они с вами делают?

Ответом была гробовая тишина, но потом коротышка сбросил с подушки одеяло, как будто собрался спать, не умываясь, и ехидно сообщил:

– А вот завтра и узнаешь, Илюша. Пообщаешься с Доброй Люсей и она тебе назначит хорошую порцию лечения… Или тебя с ходу направят к Мяснику, а тогда… – коротышка не закончил предложение и лёг, не раздеваясь.

– Порцию чего? А Мясник, он хуже или лучше этой вашей Доброй Люси?.. – Илья чуть не порвал одеревеневшими пальцами пододеяльник, но ответа так и не получил. Соседи по палате явно не желали делиться опытом, как будто он был не частью их обречённой группы, а просто временным и скучным одиночкой, который ни за что не задержится здесь надолго, так зачем же прилагать усилия?

И, кто знает, не правы ли они по-своему? Илья точно не будет торчать здесь даже лишнюю секунду.

И вот сейчас охранник, нутром почуяв непорядок, стоял за дверью и напрягал слух. Петли скрипнули и сквозь щёлку полился искусственный свет от фонаря, целенаправленно добравшись именно до его кровати и уткнувшись в смятую под тяжестью головы подушку, а Илья расслабил лоб и немного приоткрыл рот, надеясь, что получилось как надо.

Охранник постоял с минуту, наверняка буравя его ненавидящим взглядом, и успокоенно прикрыл дверь, а Илья не выдержал и выдохнул с облегчением. Охранник ушёл, а коротышка неожиданно повернулся к нему лицом.

– Клёво прикидываешься спящим. Сильно страшно? – спросил он не без издёвки, а Илья с готовностью отбил мяч.

– А мне есть, чего бояться? По-моему, всё выглядит отстойнее некуда.

– Сдурел? Это же приют для запрещённых детей. Здесь тебе не курорт!

– И чего конкретно мне ждать? Что они с вами делают?

– С «вами»? Нет, с нами! Ничего такого, чего они не сделают с тобой. Или ты возомнил себя чистеньким домашним мальчиком, Илюша? Даже не мечтай, что это прокатит. Они тебя сломают.

– А Эля?

– А что Эля? – с физиономии коротышки напрочь исчезло самодовольство.

– Она не выглядит сломанной. Да и ты тоже. Только Дупель какой-то… не такой.

– Ты не понимаешь ни черта, – коротышка хрустнул пальцами.

– Так поделись соображениями! Или тебе просто так нравится доставать других? Тогда отвянь и дай поспать.

– А ты не такой уж рохля, – похвалил коротышка. – меня зовут Коротышка, кстати.

– Отпадное имя.

– Другого нет! – Коротышка осклабился в темноте, сверкнув зубами. – А ты… Завтра, когда тебе будут назначать курс реабилитации… Сделай вид, что ты не черта не помнишь. Максимально.

– Зачем это?

– Ты совсем лох? Затем, что так надо! Не задавай тупых вопросов, если не хочешь потом орать дурниной. Усёк?

Новенький уныло смотрел на поднос с завтраком и жаждал заткнуть уши, чтобы не слышать, как дети бодро скребут оловянными ложками по одинаковым эмалированным мискам, уплетая размазанную тонким слоем жидкую кашу и не поднимая глаз на прогуливающуюся между рядов воспитательницу. Вблизи дурацкая миска как две капли воды походила на ту, из которой у них дома ел подаренный сестрёнке щенок, пока не пропал, так что Илья не мог, просто не мог заставить себя съесть хотя бы пару ложек, чтобы они отстали.

Красивая молодая женщина довольно быстро заметила, что новенький не ест, а лишь для проформы ковыряется в тарелке, и наклонилась над ним, почти доставая до макушки кончиками кудрявых волос.

– В чём дело? – заботливо спросила она чересчур тонким для взрослого голосом, как у заводной куклы. – Почему ты не ешь?

– Я уже наелся. Спасибо.

– Тебе надо поесть, – она легко коснулась его взъерошенных волос и отдёрнула руку, – а то тебя накажут.

– Нет, правда. Извините. Мне больше совсем не хочется.

Она собралась ещё что-то прибавить, но вдруг увидела, как с другого края столовой на них пристально смотрит нахмурившаяся директорша, и практически выхватила его поднос, отправившись с ним прямиком к стойкам для грязной посуды. Быстро скинув остатки еды в бак, она обернулась и поманила Илью пальцем, холодно сообщив:

– Раз ты закончил завтракать, нужно делать вот так. Запомнил? У нас это обязательное правило. Тебе всё ясно?

Его кадык нервно скаканул вверх и он промямлил:

– Д-да. Я всё понял. Спасибо.

– Отлично. Иди за мной, – и воспитательница повела новенького по коридору налево и вниз, в злополучный подвал. Илья шёл, аккуратно ставя ноги на каждую ступеньку и ведя ладонью по широкой ярко-жёлтой линии, нарисованной на уровне пояса, чтобы оттянуть момент, когда они останутся наедине, но спасительная полоска краски всё равно закончилась, упершись в добротную железную дверь, и они очутились в комнате с большим зеркалом на половину стены и столом с двумя приваренными к полу стульями.

– А теперь скажи мне, почему ты не ел? Знаю, здешняя каша не похожа на домашнюю, но ты же вчера пропустил ужин и должен быть дико голодный, – воспитательница села на стул и ласковым жестом предложила ему последовать её примеру, сделав вид, что не слышала, как заурчало у него в животе. – Только, чур, говори правду. Я узнаю, если ты мне соврёшь.

– Зачем вы прикрыли меня? Я же ничего не съел и вы это видели.

– Отвечай на вопрос, – она воровато оглянулась и достала из кармана сложенное в салфетку печенье, положив перед ним на стол. Илья сглотнул слюну, устраиваясь на неудобном и твёрдом стуле, а потом не выдержал и запихнул в себя весь манящий кусок целиком, отвечая уже с набитым ртом.

– У нас была собака. Маленькая и лохматая. Он ела из такой же миски. Я не могу…

– И что с ней случилось?

– Потерялась, – рассеянно пояснил Илья, стряхивая крошки.

– Ладно, – кивнула воспитательница, – а почему ты сказал директору, что тебя зовут Илюша? Специально хотел вывести её из себя? Для справки, тебе это удалось на все сто.

– Не поэтому. А потому, что мама меня так называла. А вас зовут Добрая Люся? Мне ребята про вас рассказывали.

– И что же они обо мне говорили? – с любопытством протянула воспитательница, пряча масляную салфетку обратно в карман и откидываясь назад.

– Что надо делать вид, что я ничего не помню. Что так будет лучше. Но я не люблю врать. Это плохо.

– И ты помнишь?

– Каждый день, – прошептал Илья, всеми фибрами наслаждаясь чуть прогорклым вкусом печенья.

– Скучаешь по маме?

– Да. Я могу к ней вернуться?

– Пока ещё нет. Тебе нужно кое-что исправить.

– А когда будет можно?

– Давай мы договоримся? Я не буду раскрывать твои секреты, а ты будешь честно отвечать на мои вопросы.

– Но чего вы от меня хотите? Я ничего плохого не сделал. Честное слово. Клянусь. Я просто хочу обратно к маме.

– Что случилась с твоей сестрой? Ты мне расскажешь?

– Она исчезла, – упавшим голосом произнёс Илья.

– Ты помнишь тот день?

– Да. Мама много плакала и ругалась с папой, а потом велела сестре пойти погулять в двор.

– А где был ты в это время?

– Я сидел в своей комнате и смотрел, как она качается на качелях.

– Очень хорошо. А дальше? Ты помнишь момент, когда понял, что её нет?

– Да… нет. Как-то смутно. На самом деле я вдруг оказался на траве, она была вся мокрая и липкая, а качели были пустые.

– А как ты там оказался? Ты же был наверху, так ведь?

– Да. Точно. Я чётко помню, как сидел на подоконнике и смотрел на неё сверху вниз, а она раскачивалась, потом ра-а-аз, и я уже внизу. Это так странно.

Воспитательница грохнула пустым ведром об стол и внимательно оглядела облитого ледяной водой худого мальчика, а новенький постарался расслабить мышцы, чтобы унять колотившую его дрожь. Всё тело зверски ломило, взывая свернуться калачиком и залезть под тёплое одеяло, но он не мог шевелиться из-за невесть откуда взявшихся пут на покрытых мурашками и посиневших руках и лодыжках, хотя от холода голова необъяснимым образом прояснилась, словно он чудом пронырнул ужасно длинный подводный туннель и теперь глотает спасительный кислород, чтобы наконец-то насытится.

– Уже лучше? – воспитательница с сомнением покосилась на большую раковину в углу, всю в непонятных разводах. – Ещё плеснуть?

– Н-не н-надо, п-пож-жалуйста, – прошелестел Илья, замёрзнув в этом подвале так, что зуб на зуб не попадал, а Добрая Люся отставила злополучное ведро под раковину и вернулась на своё место, по кругу обойдя ещё не обсохшую лужу, несмотря на решётки в полу, куда с радостным бурлением уходила лишняя вода.

В обуви противно хлюпало и Илья безнадёжно подумал, что, когда это закончится, он первым делом снимет мокрые носки и согреет ноги у батареи, а потом постарается заснуть и поспать как можно дольше. Он даже решил отложить побег. Не сейчас. Может быть, завтра.

– Что со мной было? – глухо спросил Илья, а воспитательница зачем-то снова уставилась на ведро. – Почему я почти ничего не помню?

– Ты немного… увлёкся, но это ничего. Ты вспомнишь. Не сегодня, конечно, но я обещаю, что вместе мы справимся.

– А почему вы не можете спросить мою маму? Почему вы не спросите её? Она должна вам ответить.

Воспитательница нажала на кнопку на столе и за дверью что-то оглушительно щёлкнуло, а притихшее было подземелье огласили торопливые шаги. Знакомый охранник заглянул в окошко и предупредительно постучал по стеклу, отпирая засов, а потом скептически покосился на связанного пацана, но достал кусачки, чтобы перерезать проволоку на запястьях новенького.

– Вы сегодня долго, – охранник переключил своё внимание на лодыжки Ильи, ворчливо обращаясь к Доброй Люсе, – я уж думал идти проверять, всё ли в порядке.

– Конечно, у нас всё в порядке, – воспитательница подмигнула Илье, а тот закашлялся и потянулся освобождёнными руками к шее, как будто вода попала ему в горло и внутри теперь адски жгло от боли.

– Мясник тоже так говорил, а уж потом…

– Со мной такого не будет. Только не у меня.

– Ну, как знаете, – флегматично чмокнул пухлыми губами охранник, – наше дело маленькое. Этого куда?

– Разумеется, наверх, в душ. Согреется чуть-чуть и тогда пускай идёт со всеми обедать.

– Будет сделано. А вы всё-таки поаккуратнее с этими…

Охранник дёрнул новенького за воротник рубашки и тот встал, поджав онемевшие пальцы в наполненных водой ботинках и так и не увидев, как отреагировала воспитательница. Его вели, как опасного преступника, заставив держать сомкнутые руки за спиной и периодически пихая дулом между лопаток, хотя Илья и так подгонял себя, следуя кратким указаниям охранника. Наверх, направо, прямо двадцать шагов… Душевая. Здесь пахло плесенью и хозяйственным мылом, и Илья поскорее стянул с себя всё, а охранник брезгливо отвернулся, когда убедился, что тот не замышляет никакую пакость и лишь жалко трясётся, мечтая о горячей воде.

– Быстро делай свои дела, – скомандовал охранник и Илья послушно встал под облезшую душевую лейку, с жадностью поворачивая тугие краны.

Пар только начал наполнять пространство вокруг него, как охранник велел заканчивать и указал на стопку приютской формы, сложенную на скамье. Его личная одежда исчезла вместе с мокрыми и наверняка теперь испорченными ботинками, а Илья вяло подумал, получит ли он свои вещи обратно когда-нибудь. Рубашка была любимая, небесно-голубого цвета, такая же, как на выцветшей фотографии, где они все четверо стояли на перроне возле поезда и широко улыбались тому, кто их снимал.

Илья напряг память, стараясь выудить ответ на вопрос, куда или откуда они ехали, но всё, что всплывало, лишь сама картинка, вставленная в серую пластмассовую рамку, и грустная мама, рассматривающая её и поглаживающая их маленькие счастливые фигурки подушечкой большого пальца.

У директорши их приюта был настолько взбешённый вид, что Илья машинально замедлил шаг, отчего получил незамедлительный удар в спину от споткнувшегося об него жирного охранника. Невероятно, но в общей столовой было мрачнее, чем обычно – дети сидели молча, не смея поднять глаза и старательно изучая содержимое своих тарелок. Только коротышка осмелился бросить на вошедшего один короткий взгляд и сразу же разочарованно опустил веки, а Илья поскорее занял место за столом и обернулся в поисках Эли. Её не было.

Пододвинув свой поднос, Илья незаметно упёрся локтем в коротышку, беззвучно спрашивая:

– А где Эля?

Коротышка попробовал сделать вид, что не слышит, но Илья сместился на край стула и снова так пихнул соседа, что тому пришлось отвечать:

– Влюбился, лошара? Она сбежала.

– Как это? – он невольно покосился на окна с решётками, сквозь которые отлично просматривалась колючая проволока по периметру. – Тогда почему все так спокойны?

– Нет, ты не понял, Илюша. Сбежала она не отсюда. Просто спряталась где-то здесь и не хочет выходить. Она иногда проделывает этот фокус, хотя прекрасно знает, что за это будет.

– Но почему? Её кто-то обидел?

Коротышка снисходительно хмыкнул:

– А тебе здесь по кайфу? Конечно, обидел, но дело не в этом. Пока тебя обрабатывали в подвале, нам объявили, что сегодня к ней посетители.

– И что не так? Может быть, нашлись её родные?

– Ты всё-таки распоследний конченый лох. К ней как раз предки и приезжают!

– Тогда в чём проблема? Это же хорошо, разве нет? А она ведь зря верила, что осталась сиротой!

– Вот возьми и сам спроси у Эли, когда найдётся, раз такой умный. И заткнись, а то нас засекут.

Директорша на мгновение встретилась пышущим ненавистью взглядом с Ильёй и наклонилась к соседу, что-то шепча на ухо, а потом дородный мужчина за учительским столом встал и без выражения отрапортовал свежую новость:

– После обеда занятия отменяются. У всех свободное время.

– Будет забава, – пояснил коротышка, – кто поможет найти Элю, того минимум на неделю оставят в покое.

– У что, ребята будут помогать её искать? – изумился новенький.

– Увидишь, – неопределённо махнул рукой Коротышка, – но я бы посмотрел на чердаке. У запасной лестницы.

– Но там же и до директорского кабинета недалеко?

– Вот именно. Никто не будет искать, – и коротышка устало закатил глаза.

Дождавшись, когда двери столовой распахнутся и дети дружно хлынут туда, Илья вышел в коридор и только тогда сообразил, что никто из воспитанников не ищет там, где надо. Дети слонялись по углам с постными лицами, по сотому разу заглядывая в один и тот же чулан со швабрами, так что Илья для верности сделал кружок возле девчачьих спален и юркнул наверх, почти под крышей обнаружив закрашенную краской дверцу.

За ней скрывался просторный чердак, заваленный старой мебелью и стопками перевязанных бечёвкой бумаг, а на стремянке под круглым окном сидела Эля, положив локти на колени и наблюдая за двором.

1 2 >

На страницу:

Перейти

1 из 2