Йомсвикинг

Когда я отплывал к Гримсгарду, Хуттыш остался на берегу. Я смутно надеялся, что он поплывет со мной, двое стариков помирятся, и их давняя вражда забудется. Но Хуттыш остался. Отплывая, я увидел его фигуру между грудами торфа. Когда я поднял парус, он уже исчез. Так что мы с Фенриром опять поплыли вдоль изрезанного берега, ведя за собой кнорр Грима. К моему огромному облегчению, вода в него, похоже, не просачивалась.

Дотащить кнорр до Гримсгарда было нелегкой задачей, и я вернулся домой только к ночи. Мне не хотелось будить людей в общем доме, так что мы с Фенриром заночевали в своей лодке. Ночи еще не были холодными, да к тому же я всегда возил с собой пару шкур.

Той ночью мне опять приснился Бьёрн. Мы плыли на моей лодке. Он сидел на корме, держа рулевое весло и устремив взгляд вперед, к носу судна. Я лежал будто в полусне, ощущал под рукой теплое тельце Фенрира, и меня терзало мерзкое чувство, будто я предал своего брата. Ведь мне следовало плыть на юг. Я должен был искать его, а не сидеть целое лето у чужого бонда. Бьёрн опустил взгляд, посмотрел на меня, а затем указал куда-то на море.

Когда я проснулся, этот сон не шел у меня из головы. Послышались приглушенные голоса и шелест шагов на песке, и Фенрир вспрыгнул на банку.

– Тс-с-с… Он спит.

Я поднялся и увидел на берегу Сигрид и Астрид. Они стояли у кнорра, узкие ладошки Сигрид гладили стыки досок. Но вот она заметила, что я проснулся, и улыбнулась, ее пышные рыжие волосы развевались на ветру. Вдруг она отвернулась и побежала вверх по склону.

– Отец! Отец!

Вышел Грим, облаченный в одну рубаху, но при виде кнорра он, как был, босоногий и без штанов, помчался к берегу. Добежав до кнорра, он сначала торопливо погладил свежие доски, а потом забрался на борт. Ветер подхватил полы рубахи, так что стал виден его голый зад, но Грим будто и не заметил этого, он ползал по кнорру, охваченный почти ребяческим восторгом.

– И ты закрепил киль? – восхищенно воскликнул он, и его лохматая голова вынырнула над планширем. – Торстейн Корабел, я перед тобой в долгу. Я бы созвал на пир весь остров, если бы осень не была так близко. Но мы все-таки это отпразднуем!

И в тот вечер мы праздновали. Грим отбил затычку у бочки с пивом, которую он припас к зимнему жертвоприношению, ведь он по-прежнему приносил жертвы, несмотря на Белого Христа и его крест, вернувшийся на свое место на пирамиде из камней. Но тут он наполнил кружки до самого края, и все получили свою долю.

Тот вечер я запомнил навсегда. Я пил осмотрительно, мне не хотелось, чтобы Сигрид видела меня пьяным или блюющим. Сама она, пожалуй, не привыкла к браге, и, когда мы просидели за общим столом до той поры, как Грим налил себе уже пятую кружку и по новому кругу завел рассказ о том, сколько рыбы они смогут теперь наловить, Сигрид взяла меня за руку и вывела наружу. Мы спустились на берег и стояли там, не говоря ни слова. Я чувствовал тоненькое девичье тело совсем рядом, больше всего мне хотелось крепко прижать ее к себе, но я не осмеливался. Трехногий Фенрир трепал клубок водорослей у кромки воды, и берег заливало светом убывающего месяца.

Вдруг я почувствовал руку Сигрид на шее. Сначала она погладила шрамы от рабского ошейника, а затем погладила меня по щеке и взглянула в глаза. Она всхлипнула, будто хотела сказать что-то о зле, оставившем на мне свои отметины. Но вместо этого подалась ко мне, поцеловала в щеку и умчалась обратно в дом.

Я остался на берегу, по-прежнему ощущая ее запах. Я подумал, что в это мгновение я счастлив. И если норны решили спрясти воедино наши две нити, мне нечего больше желать. Я чуял запах дыма от очага в доме, слышал голоса и смех и думал, что хочу остаться на этом острове. Здесь я в безопасности. На свободе.

Но дни мои на острове уже подходили к концу.

8

На юг

Год клонился к осени, и из каждого двора на острове мужчины отправлялись на рыбный лов. Возносились молитвы и Белому Христу, и Ньёрду, ведь те семьи, которые не получат богатый улов, ждала голодная зима. Поначалу кнорры отплывали на запад, чтобы попытать счастья на отмелях у Южных островов, а если там улов будет скудным, они отправятся дальше в море. Но на том пути им грозили не только шторма, но и морские разбойники. Говаривали, что некоторые из них были родом издалека, в эти воды приплывали даже чернокожие, пограбить и захватить новых рабов. Так что рыбаки хорошо вооружались: лучше уж погибнуть в бою, чем оказаться в цепях. Той весной Грим с сыновьями купили тисовые луки в Шотландии, но они пролежали все лето и немного покоробились, так что меня попросили привести их в порядок до отплытия.

Сам я еще не знал, позволят ли мне остаться в усадьбе. Грим приютил меня, чтобы я починил его кнорр, но что со мной будет, когда они вернутся с ловли, я не знал. Я мог взять себе кусок земли, на острове было много ничейных земель. Я мог бы выстроить себе хижину или вырыть землянку, как Хуттыш. Если у островитян нашлась бы для меня работа, я бы попросил в уплату барана и несколько овец. А если мне удастся сберечь их зимой, овцы по весне окотятся. К тому времени после зимней непогоды рыбачьи лодки нужно будет смолить, менять проржавевшие заклепки, так что островитяне наверняка попросят меня о помощи. Я был твердо уверен, что работа для меня найдется, Хуттыш поведал, что в гавани обо мне идет добрая молва: люди считают, что я починил лодку Грима с таким мастерством, которое трудно ожидать от такого юноши, как я. Хуттыш, который не участвовал в рыбной ловле, считал, что меня на острове ждет обеспеченное будущее.

Летом я часто заговаривал с Хуттышем о Бьёрне. Худо тому, кто оторван от родичей, с этим он соглашался. Но молодые парни, идущие в викинги… Хуттыш всегда сплевывал, произнося это слово. Молодые парни, идущие в викинги, далеко не всегда возвращаются, говорил он, и мне казалось, что старик невысокого мнения о моем брате. Но я не прерывал его бормотания, не обращая особенного внимания на его слова.

В это время я бывал у Хуттыша каждый день. Он учил меня ремеслу кузнеца и хотел, чтобы я научился ковать не только заклепки, но и клинки мечей и наконечники копий. Я расспрашивал его о землях на юге, ведь в моей голове зрела мысль: я хочу найти Бьёрна и привезти его сюда. Когда он узнает, что произошло в Норвегии, он, конечно, поймет, что возвращаться туда неумно. Поэтому, думал я, мне надо поплыть на юг и искать его до следующей луны, пока еще не наступила зима. С приходом зимних штормов будет уже поздно.

Хуттыш считал, что я придумал глупо и мне стоит отказаться от таких мыслей. В Англии норвежцам не стоит ожидать доброго приема. Это все из-за данов, объяснил он. Датский король Свейн Вилобородый желает золота и серебра так, как другие мужчины желают женщин, и его опустошительным набегам нет конца. Но, по мнению Хуттыша, вести себя так – это все равно что срать в собственное гнездо, ведь даны, еще до правления Вилобородого, захватили половину Мерсии. Теперь Вилобородый грабил и англичан, и свой собственный народ – так, по крайней мере, говорили люди. Так что, если мой брат в прошлом году отплыл в Англию, вполне может быть, что его приняли за дана и прогнали прочь. Возможно, он отправился в Ирландию, там потомки норвежцев по-прежнему удерживали власть, а Этельреда люди презирали от всей души. А может быть, он переплыл канал и отправился в Валланд. Говаривали, что тамошний король с трудом оборонял границы от данов и ему всегда требовались воины, может быть, мой брат поступил к нему на службу.

Я гадал, каким образом Хуттыш знал столько всего о происходящем на юге. Но на седьмое утро после того, как островитяне-мужчины отправились на рыбную ловлю, он стоял на берегу, поджидая меня. На песке рядом с ним стояли два сундучка. В одном лежали шкуры и зимний плащ, в другом – молот и клещи. Погода выдалась холодная, дул северный ветер.

– Отвези меня в Судерланд, – сказал Хуттыш, пока я боролся с ветром, занесшим лодку бортом к берегу. Он ухватил лодку за нос и развернул, так что она опять смотрела в море. Он взобрался на борт, погладил Фенрира и сел на срединную банку. Только тогда он сказал, что зима на острове – не для него, слишком темные и долгие вечера. А в Судерланде живет его родня.

Я знал уже, что Северная Шотландия поделена на две части – Судерланд на западе, а к востоку от него, к юго-западу от Оркнейских островов, – Катанес. Именно вдоль восточного берега Катанеса я плыл, направляясь к Оркнейям, и путь туда был недолог. Хуттыш сказал, чтобы я возвращался на Гримсгард, собрал свои вещи и сказал женщинам, что отлучусь на несколько дней.

Старик остался в лодке, а я поднялся к дому и собрал свои вещи. Топор и мое верное тесло уже лежали в лодке, очень редко я оставлял их, отправляясь куда-нибудь. Но мне требовалось взять пищу и воду, рыбную снасть, если я вдруг попаду в штиль, и несколько шкур.

Пока я собирался, Сигрид стояла в двери и смотрела на меня. Ее сестра сидела в доме, латала сапог. Я спросил у нее, можно ли мне взять узелок зерна и несколько вяленых рыбин. Она только кивнула.

Когда я вышел, Сигрид стояла спрятавшись от ветра у стены дома.

– Что здесь делает Хуттыш? – требовательно спросила она.

– Я пообещал отвезти его в Судерланд, – ответил я. – Через пару дней вернусь.

Сигрид сделала несколько шагов навстречу мне, ветер тут же подхватил ее волосы. Ветер крепчал.

– Ты едешь на поиски своего брата. Вот что.

– Нет, – ответил я, но сам услышал колебание в своем голосе.

– И ты не вернешься, так ведь?

Мне хотелось сказать, что ей не стоит расстраиваться, я доплыву до Шотландии уже вечером этого дня, а затем вернусь домой, но вместо этого мой взгляд обратился на море, и я вновь подумал о Бьёрне. Я был всего лишь мальчишкой, а мысли мальчишек так непостоянны. Мне хотелось остаться с Сигрид. Но еще мне хотелось найти Бьёрна. Я и сам не знал тем утром, чего же все-таки хочу. А еще я не знал, что ответить Сигрид, так что повернулся к ней спиной и спустился к лодке. Хуттыш помог мне оттолкнуть лодку от берега, и мы отправились в путь.

Весь день дул северный ветер. Мы шли на хорошей скорости, и Хуттыш пробурчал, сидя на своей банке, что, если погода не изменится, мы доберемся до места до темноты. С юга проплывала земля: скалы, вздымавшиеся из моря, будто древние крепости, разрушенные временем и непогодой. Между ними виднелись поросшие травой ложбины. Кое-где в сушу врезались узкие бухты, там, на белых песчаных берегах, лежали тюлени, похлопывая плавниками на солнце. Когда мы проплывали мимо такой бухточки, Фенрир вдруг залаял, встав передними лапами на планширь. Он явно углядел что-то в воде: оказалось, это два тюленя. Они провожали меня своими черными глазами, пока мы проплывали мимо, и мне показалось, что они похожи на людей; это были воины из чертогов Ран, поднявшиеся на поверхность, чтобы следить за мной, и я будто ощутил, что меня вот-вот охватит холодная сеть, выволочет за борт и повлечет вглубь моря.

Мы действительно доплыли до Судерланда до темноты. Хуттыш молчал бо́льшую часть пути, но при виде одного залива он вдруг вскочил на ноги и показал на него, именно туда лежал наш путь! Ибо это была родовая земля Хуттыша. Этот залив они называли Язык, а вон там… Хуттыш стоял, держась за мачту, и указывал на берег. Там, на той отмели, он повстречал Ниам.

Не успел он произнести это, как опять плюхнулся на банку. Его будто охватила тоска, и он сидел съежившись на средней банке, пока я правил лодку к берегу.

Когда мы зашли в залив, Хуттыш вновь поднял голову. По правую сторону от воды виднелись несколько строений, сложенных из торфа, и Хуттыш буркнул, мол, нам туда, это хутор его брата. Я могу заночевать у него. И не нужно думать о том, как забрать его отсюда, по весне брат отвезет его домой.

То была странная ночь, и я вполне мог бы обойтись без таких воспоминаний. Общий дом был просторным, но внутри было мрачно и сыро. Продолговатое строение делилось на две половины дощатой перегородкой; на одной половине жили люди, а на другой – несколько коров и коз. Оказалось, что Хуттыша ждали, его брат сварил особое пиво, как выяснилось, так он делал каждый год к приезду брата. Поначалу они сели у очага, каждый со своим бочонком, местные домочадцы собрались вокруг них, а они начали тихо беседовать на языке, который я не понимал. Меня к огню никто не пригласил, у двери стояла скамья, там я и уселся вместе с Фенриром. В доме была, наверное, дюжина человек, все невысокие и крепко сбитые, как Хуттыш. Они были одеты в мохнатые накидки, женщины постоянно бросали на меня взгляды, карие глаза горели ненавистью, и я почувствовал, что оказался среди подземных жителей, где мне не рады. Хуттыш очень быстро захмелел, свалился и заснул. Тогда один из мужчин принялся бить в бубен, женщина громко завыла, я испугался и ушел.

Ту ночь я провел в своей лодке. Я не спал и отчалил, лишь только забрезжило утро. Шел дождь. Мне в лицо дул ровный северный ветер, волны бились о нос лодки.

Весь тот день я греб, с приходом ночи руки у меня болели, а пальцы кровоточили. Но я был молод и вбил себе в голову, что меня ждет Сигрид. Так что я греб весь вечер и добрую часть ночи, пока силы вдруг не покинули меня; должно быть, я совсем измотался. Едва мог шевелить пальцами, но сумел ослабить узлы на парусе, поднял прямой парус и направил судно во тьму. Наверное, той ночью небо затянуло тучами, не помню, чтобы видел месяц или звезды, только огромную тьму, поглотившую меня, пока я сидел, сжимая окровавленной рукой рулевое весло, а Фенрир прижимался к моим ногам.

В этой темноте на меня вновь накатила глухая тоска. Пока я трудился над кнорром Грима, она меня не беспокоила, но теперь вернулась вновь. Я утратил власть над своими мыслями, один-одинешенек в огромном море, и не знал уже, куда мне бежать. Убийство отца, кровь раба-датчанина на моих ногах, Рос, насилующий Хильду – эти картины вставали перед моими глазами вновь и вновь. Я проклинал тьму, желая, чтобы поскорей наступило утро.

Позднее, повзрослев и став мудрее, я понял, что у всех людей в душе есть надлом. Мой заключался в том, что я время от времени погружался в мрачные мысли. Тогда я этого еще не понял, но я же был всего лишь мальчишкой. Хотя мое тело и превращалось понемногу в тело взрослого мужчины. Мне уже исполнилось четырнадцать лет, тот возраст, когда мальчика считают мужчиной. Мое тело менялось с ужасной скоростью, это продолжалось все то лето. Вначале я заметил, что у меня окрепли и выросли руки. Будто тонкие побеги превращались в толстые ветки. Плечи у меня стали на редкость мускулистыми, они росли и потом, пока я не стал совсем взрослым. На плечах проступили толстые вены, спускающиеся до запястий, и ладони тоже выросли, стали жесткими и мозолистыми. В то же время на моем теле росли волосы, пушок над верхней губой стал гуще и жестче. На подбородке и щеках появилась поросль, а лицо изменилось, стало более угловатым. Глаза будто ушли глубже в глазницы, скулы заострились, а челюсть стала шире. Поначалу эти изменения были почти незаметны, не так, чтобы что-то менялось каждый день; но я ведь и не рассматривал себя особо часто, лишь когда случайно взглядывал на свое отражение в спокойной воде.

К сожалению, не все изменения были к лучшему. Когда я был ребенком, я не знал той черной тоски, что до конца жизни преследовала меня, она появилась лишь с возмужанием. Нога, которую мне повредили в бойне на торжище, так и не зажила до конца, и она не поспевала за ростом всего тела. Она тоже росла, но не так, как левая. И все же я уже не хромал так сильно, лишь чуть заметно подволакивал ту ногу. Должно быть, мне помогла та сила, которая, как казалось, текла в моей крови. Но стать хорошим бегуном мне так и не было суждено.

С восходом солнца я обнаружил, что заплыл далеко на восток. Я оказался в проливе между материком и Оркнейями, путь до дома был недолгим. Я убрал парус и хотел плыть на веслах, но вдруг заколебался. Действительно ли мое место там, на островах? Разве мой дом – не полуостров в Вингульмёрке, где мы с Бьёрном выросли под присмотром отца и Ульфхама? А когда я поднял парус, чтобы отплыть вместе с Хуттышем, разве я не хотел найти своего брата? Я долго стоял, глядя на скалистый берег. Наверное, отсюда до устья Уза, реки, ведущей к Йорвику, не так много дней пути. Именно в Йорвике в конце концов оказывались парни, уплывшие из Норвегии, – по крайней мере, так сказал Харек. В этом городе жили тысячи норвежцев и данов, многие из них – юноши, пустившиеся по западному пути, но не нашедшие ни богатства, ни свободных земель. Найти Бьёрна будет сложно, но если я даже не попытаюсь, я предам и его, и память о нашем отце. И ведь никаких препятствий нет. Я свободен. Тут меня пронзила мысль: если бы не Сигрид, я бы вряд ли задержался на острове все лето, и я тут же почувствовал угрызения совести. Неужели я предал весь свой род из-за девчонки?

Но вскоре мой взгляд вновь обратился к островам. Она ждет меня. Может, мы оба слишком молоды, но если я докажу Гриму, что я достойный мужчина, если получу овец, выстрою дом, выберу землю… Может быть, через несколько лет Сигрид будет моей.

И все же: если я прямо сейчас отправлюсь на юг, то смогу вернуться на остров до зимы. Это вовсе не значит, что я покину острова навсегда.

Помню, как решительными рывками поднял парус и взял курс на юг. Фенрир коротко гавкнул, будто хотел мне напомнить, что я не один, он поддерживает мое решение. Когда я сел у руля, он вновь улегся у моих ног.

Но боги в тот день судили иначе. Может, Один заметил мою лодку и нагнал тучи с Северного моря. А может, то был Тюр, тот, кто даст мне оружие и поведет в бой, когда я встану в ряды эйнхериев Одина, может, он простер длань к мальчику с крохотной собачонкой, окруженным волнами, и велел ветру дуть сильнее. Как бы то ни было, ветер и течение объединились против меня. Волны разбивались о борта, взлетая брызгами над планширем, и становились все круче. По счастью, тем летом я сладил себе и фалблок, и новое рулевое весло, которое крепилось к правому борту, ведь без хорошего руля и надежного крепления для реи и паруса моя лодка не смогла быть достаточно устойчивой на волнах. Некоторое время я пытался держаться прежнего курса, но в конце концов пришлось признать, что это безнадежно, и, поскольку ветер только крепчал, я вскоре повернул на запад. Теперь пути к островам уже не было, иначе пришлось бы подставить борт судна под волны, и оно бы перевернулось. Единственно возможный курс был обратно, к северной оконечности Шотландии.

Ветер по-прежнему крепчал, и вскоре я потерял острова из виду. Небесный склон затянулся темными тучами. Я убрал парус, но, заметив, что теперь лодка гораздо сильнее переваливается на волнах, поднял его снова и прижался спиной к ахтерштевню, упершись ногами в задний шпангоут, а Фенрир забился в закуток под кормовой банкой.

Мы плыли весь день до поздней ночи. Ни одна звезда не указывала мне путь, тьма вокруг была густой как деготь. Я поделился с Фенриром остатками воды и прошептал молитву, прося богов, чтобы ветер побыстрее утих, и, должно быть, боги меня услышали: к рассвету ветер начал слабеть. Я оказался недалеко к западу от того залива, где остался Хуттыш со своей родней, но возвращаться туда мне не хотелось. Я проплыл мимо и неподалеку нашел маленькую бухточку, где и причалил. Между скал я нашел ручей и наполнил водой свою бочку. Потом я долго отдыхал, сидя на берегу, глядя на море, и думал, что, раз уж море и ветер пригнали меня сюда, это не просто так. До Англии можно доплыть и с запада, и, возможно, мне следует плыть именно туда. Я слышал, что с той стороны фарватер более защищен, и, когда мне понадобится вода, причалить будет проще. А если я не найду Бьёрна в Англии, смогу отправиться в Ирландию. С той же вероятностью он может оказаться и там.

После этого я несколько дней шел вдоль побережья на запад, и, когда линия берега свернула на юг, повернул и я. Теперь я находился в водах между Южными островами, выглядевшими как один огромный остров. Они создавали барьер между землей и яростным океаном на западе, благодаря чему путь к Ирландскому морю был гораздо безопасней. Но на Южных островах обитали враждебные кланы, говорил Хуттыш. Так что я решил обойти их стороной.

К югу от Южных островов тянулся берег, изрезанный бухтами и фьордами. Время от времени я заходил в один из них и нередко видел теснившиеся друг к другу дома. На берегу стояли местные жители, выглядывая, кто это к ним пожаловал. В таких случаях я разворачивался и плыл обратно, ведь если бы я только открыл рот, они бы сразу же поняли, что я норвежец, а я не знал, считают ли местные жители норвежцев друзьями или врагами. Но то были красивые места, с обширными пустошами и сосновыми рощами, а вода здесь была такой чистой, что я видел в глубине подо мной, как тюлени охотятся на косяки рыбы. Кое-где я замечал лодки, кнорры вроде тех, на которых островитяне с Оркнейских островов отправились на лов рыбы. Иногда с лодок меня окликали, но я не понимал ни слова. Я поднимал руку в приветствии и плыл дальше.

Один день сменялся другим. По пути я рыбачил, причаливал к необитаемым берегам и спал в лодке, а на заре уже отчаливал. Берег, хоть и изрезанный, вел меня на юг, и через шесть дней под парусом я увидел вдалеке на юго-востоке очертания земли. Шотландский берег был в основном бурым, а полоска земли на горизонте казалась совершенно зеленой. И Хуттыш, и Грим называли Ирландию «зеленым островом», так что я решил, что вижу именно ее. Скоро мне предстоит пройти пролив, такой узкий, что я смогу разглядеть ее получше, если повезет с погодой. К югу от этого пролива водное пространство расширялось, ведь я доплыл до Ирландского моря. В этом море располагался остров Мэн, и Грим был совершенно уверен, что там по-прежнему правят норвежцы.

Не знаю, что было причиной – течения или мое любопытство, – но меня понемногу сносило к берегу Ирландии, и вскоре я оказался недалеко от зеленого берега. То, что случилось дальше, должно быть, вплели в нить моей жизни сами норны, ведь это определило мою судьбу. В этом проливе есть скалистый мыс, он врезается в пролив в самом узком месте, и норвежцам этот мыс известен под названием Голова Тора. Вот я проплываю мимо этого мыса и вдруг вижу человека, стоящего у кромки воды. Он не один. По скалам карабкаются еще четыре человека, они направляются к нему, и в руках у них луки. Тут человек замечает меня, бросается в воду и исчезает. Долго-долго он остается под водой, я и не знал, что кто-то может так надолго задерживать дыхание. Но вот среди волн выныривает голова. В зубах человек сжимает что-то похожее на кошелек и изо всех сил плывет ко мне. Руки загребают воду как весла, тут в него попадает стрела, древко торчит из руки, но он не издает ни звука. Он продолжает плыть, и, должно быть, сам Один прикрывает его своим щитом, ведь в него не попадает больше ни одна стрела, и вскоре он оказывается уже вне досягаемости.

У меня не было намерения подбирать плывущего, ветер был попутным, и лодка быстро рассекала волны. Уплыть отсюда подальше казалось самым безопасным. Ведь что, если у нападавших спрятана в скалах лодка, что, если они отправятся в погоню? А вдруг этот человек совершил преступление? Верно, его преследовали именно поэтому?

Но что-то заставило меня ослабить шкоты. Беглец терял силы, плыл уже не так быстро, и я понял, что ему будет трудно добраться до лодки. Так что я вновь натянул шкоты, но не для того, чтобы сбежать. Я направил лодку поближе, не упуская из виду людей на берегу. Они кричали мне, и кричали по-норвежски. Если я подберу этого ублюдка, то я буду последним мерзавцем, они меня найдут и отрубят голову.

Я подогнал лодку вплотную к плывущему, и он уцепился за планширь. Закинул за борт колено, над бортом появилась голова – он по-прежнему сжимал в зубах кошелек. Я ухватил его за одежду и помог забраться, а затем развернул лодку и снова взял курс на юг. Вскоре Голова Тора скрылась за кормой, а угрозы людей на берегу утонули в шуме волн.

Беглец долго лежал на дне лодки, пытаясь отдышаться. Одет он был в свободные грязно-белые льняные штаны и голубую тунику. По горловине были вышиты цветы, и это выглядело очень странно на таком крепко сбитом мужчине. Он был босой, и я заметил, что на одной ноге не хватало двух пальцев. Угловатое лицо обрамляла темная кудрявая борода, и по этому лицу было видно, что человек видел много битв: один шрам пересекал лоб, один шел вниз по щеке, а один рассекал нижнюю губу возле уголка рта. На меня взглянули голубые глаза, и я не удивился, когда он заговорил со мной на моем родном языке.

– Ты откуда?

– Из Норвегии, – ответил я.

– Далеко же ты забрался.

До этих пор Фенрир сидел под кормовой банкой, но теперь, когда мы заговорили, он решил, что опасности нет, и вылез наружу. Сначала он гавкнул, будто заявляя свои права на эту лодку, а потом встал и потянулся мордой к незнакомцу.

– Твой пес? – спросил чужак.

– Да, – отозвался я.

– И как его зовут?

– Фенрир.