Йомсвикинг

На следующий день я начал вытесывать новую доску. Хальвдан не вставал, но все время требовал, чтобы я не жалел вара. Когда я спросил, для чего ему конопатить лодку, это же будет погребальный корабль для Харальда Рыжего, он пробурчал что-то неразборчивое в свои шкуры и повернулся ко мне спиной.

Может, он по-прежнему лелеял надежду, что его сыновья вернутся и увезут его. А если они отплывут на этом судне, то оно должно быть более надежным и крепким, чем погребальный корабль. Я подогнал доску, которую мы начали закреплять накануне, и вбил последние заклепки. Потом отошел на несколько шагов назад и долго, внимательно разглядывал кораблик. Мне казалось, он походил на зверя. Хвостом был ахтерштевень, головой – форштевень. Он лежал во дворе, зарывшись брюхом в снег, и с тоской смотрел на залив, скованный льдом. Но там, подумал я, ему так и не доведется побывать. Лошади оттащат его в лес, а слуги хёвдинга обложат камнями, чтобы все было готово к тому дню, когда Харальд Рыжий вступит на путь в Асгард.

К вечеру в тот день на залив обрушился шторм. Ветер повалил самые ветхие хижины торговцев, те, которые уже несколько сезонов стояли заброшенными. Хальвдан не выходил из дома, лежал, уставившись перед собой пустым взглядом, и выглядел мрачным. Я вытесал еще одну доску для обшивки и приготовил все, чтобы закрепить ее, а потом отнес серебро кузнецу: нам не хватало заклепок. В последующие дни из кузницы доносился звон, и казалось, он пробудил поселение к жизни, пусть даже на короткое время. К нам на двор явился старик Отгар, долго смотрел, как я работаю, а потом зашел к Хальвдану и опрокинул кружечку с ним на пару. Явился Бьёрн Бочар, прикатил бочонок и стал уверять, что он нам понадобится. Думаю, он прослышал, что хёвдинг дал Хальвдану серебра. Но тот отправил бочара восвояси со своей бочкой. Хальвдан не собирался покупать бочки, он трясся над своим серебром и, наверное, хотел припрятать его для своих сыновей.

Шторм бушевал больше недели. Затем вновь ударил мороз, и двор покрылся наледью. Поначалу Фенрир пытался скакать на трех ногах, но лапы его все время разъезжались, и в конце концов он начал передвигаться, усевшись на зад и отталкиваясь передними лапами. Наконец выбрался из дома и Хальвдан, в первый раз за долгое время. Некоторое время он стоял в дверях и щурился на солнце. Затем заскользил к верстаку, где я оставлял инструменты. Схватил один молот и зубило, закашлялся, сплюнул и потащился к опушке леса. Там он обернулся и взглянул на меня, будто хотел убедиться, что я не бросил работы, а затем исчез за деревьями. Вскоре я услышал удары зубила по камню.

До вечера он не возвращался, а потом вдруг появился во дворе и поманил меня за собой. Мы с Фенриром пошли за ним в лес. В одном полете стрелы от нашего двора он выбрал камень и высек на нем руны. «Сейчас он вмерз в землю», – сказал он. Но по весне мне надо будет забрать его. Ведь я молод и крепок, мне будет по силам притащить камень на его могилу. Он прочитал мне надпись рунами: «Здесь покоится Хальвдан, сын Магнуса, отец Хакона и Сигурда».

Похоже, сами норны нашептали старику, что его дни сочтены. На следующее утро он снова горел в лихорадке, беспомощно шарил руками по шкурам и просил, чтобы я подал ему пива. Потом он принялся жаловаться на холод, глубоко вздохнул и замер с широко открытыми глазами. На мгновение мне показалось, что он умер, но тут хилое тело дернулось.

– Корабль, – прошептал он. – Иди строй корабль.

На следующий день я начал работу с первым проблеском рассвета. Хальвдан уже не мог объяснить и показать мне, что надо делать, приходилось справляться самому. В тот день я решил, что лодка будет достроена моими руками, и не только из-за просьб Хальвдана. Во время жертвоприношения Харальд Рыжий обошелся со мной почти как со свободным человеком. Если он увидит, что корабль для него построил я, может быть, он снимет с меня ошейник? Когда Хальвдана не станет, я смогу стать новым корабелом на торжище.

Так что я трудился, трудился долго и усердно. Я конопатил стыки досок так, как велел Хальвдан. Хоть он и был теперь немощен, я не осмеливался перечить ему в этом. Да, я знал, что для погребальных кораблей нужды в этом нет, но на всякий случай приготовил объяснение. Однажды на двор приехал Свейн, направил коня к лодке и покосился на законопаченные стыки. Почему я трачу время на то, чтобы конопатить погребальный корабль, осведомился он.

– Кто знает, может, по дороге к Асгарду придется плыть через море, – сказал я, и сын хёвдинга перевел на меня свои голубые, глубоко сидящие глаза. Он подъехал вплотную ко мне, не сводя с меня взгляда, и пнул в плечо носком сапога. Я отошел на шаг назад. Его конь сделал шаг ко мне, и он пнул меня снова. Затем губы искривились в усмешке, и он уехал.

Весь следующий месяц на двор не наведывались ни посланники со двора хёвдинга, чтобы взглянуть, как продвигается работа, ни кто-нибудь еще. Хоть на торжище еще оставались люди, им хватало и своих хлопот с зимовкой. Они ходили в лес, рубили дрова и ставили ловушки. Я видел, как они съезжали на лыжах с горных кряжей, на поясе болтались тушки лесных птиц и зайцев. Они сидели на льду залива и рыбачили. Вскоре и мне придется добывать себе еду – запасы Хальвдана, зерно и вяленое мясо, подходили к концу. Но сейчас все мое время уходило на строительство судна. Наша лодка была не из больших – короткая и узкая. Но ведь я никогда раньше не делал ничего подобного, и, когда я прибивал доски, они через некоторое время отрывались. Хальвдан подал голос со своей лежанки и велел оторвать их и положить на несколько дней в воду. Потом их надо нагреть над огнем и соединить в клинкер.

Я последовал его советам. Пять дней вымачивал доски, а потом сложил продолговатый костер, длиной почти с корабль, и долго нагревал над ним исходящие паром доски. Теперь они стали податливыми как глина.

Дни становились длиннее, и я успевал сделать больше. Я закрепил верхние доски обшивки и вырубил банки. Пришла пора искать заготовки для поперечных ребер судна, некоторые называют их шпангоутами, их устанавливают внутри судна, чтобы закрепить доски обшивки. Еще нужно было найти подходящую древесину для мачты и весел. Это заняло у меня больше половины месяца, чему я только радовался, ведь мне приходилось подолгу пропадать в лесу. Если бы Свейн вновь приехал, он бы, конечно, осведомился, зачем я делаю шпангоуты, мачту и весла, ведь для погребального корабля они не нужны. А потом он бы опять меня пнул или еще чего хуже.

Вернувшись домой с последним веслом, я увидел, что Хальвдан сидит в дверном проеме.

– Обшивка, – простонал он, когда я помог ему встать. Он махнул рукой в сторону лодки. – Они пригнаны недостаточно ровно, парень. Я и отсюда это вижу. Корабль даст течь.

Я довел его до лежанки и укрыл шкурами. Он тяжело выдохнул и закрыл глаза.

В последующие дни я содрал все доски, кроме тех, которые закрепляли братья и сам Хальвдан. Сначала попытался счистить вязкий вар, но он уже застыл. Пришлось нагревать доски на огне, чтобы их очистить, но некоторые от этого покорежились, а некоторые загорелись, так что половину я испортил. Пришлось идти в лес и рубить новые деревья. Третий месяц зимы подходил к концу, становилось теплее. В заливе трескался лед. Я вдруг поймал себя на том, что стою неподвижно, глядя на море. Раньше я рассчитывал, что дострою корабль к приходу весны, но теперь это казалось невозможным.

И все же мне тогда было тринадцать лет, и даже рабский ошейник на загривке не смог убить мой юношеский задор. На следующее утро я проснулся воодушевленный и отправился в зимний лес. Прежде чем солнце скрылось за западным краем неба, я срубил и очистил от веток достаточно деревьев, чтобы вытесать новые доски. За это я взялся на следующий день.

Ближе к вечеру явился Свейн. Он сидел в седле и, щурясь, осматривал содранные мной доски, а я сидел в доме с Фенриром в охапке, боясь высунуть нос наружу. Наконец он уехал.

На следующий день с юга подул теплый ветер и принес с собой оттепель. Я был в лесу, тесал ствол сосны, который, как мне казалось, подходил для рулевого весла. На эту работу ушел весь день, и, только вернувшись домой, я увидел: лед в бухте тронулся. И будто сами боги решили даровать торжищу раннюю весну, я почувствовал, что ветер поменялся. Теперь он дул с берега, и льдины медленно поплыли прочь, к морю.

– Весна пришла, – прозвучал вдруг голос Хальвдана тем вечером. Он лежал под шкурами, взгляд был необычно ясен. – Скоро приплывут мои сыновья и заберут меня с собой.

Снег таял, вскоре на березах проклюнулись зеленые листочки. Я тесал доски с утра до вечера, волдыри на ладонях лопнули и кровоточили, но мне было все равно. Я осторожно, ровно обрезал доски по краям, уложил их рядом и подправлял края до тех пор, пока стыки не стали совершенно ровными. Приехал Свейн, он объехал вокруг, посмеиваясь надо мной. В гавань вошел первый кнорр, на причал выкатили бочки. В поселение пришли двое охотников, из тех, что ушли осенью, с длинными луками за плечами, а Отгар Янтарщик опять вынес свою работу на улицу. Я варил шерсть, конский волос и деготь и тщательно промазывал стыки. Те заклепки, что были забиты в испорченные доски, я вытащил и использовал заново. Теперь я знал, как это делается, и работа пошла быстрее.

В первый месяц весны на торжище вернулись большинство из тех, кто уехал из него до зимы. В гавани стояли, бросив якорь, пять кнорров и длинный корабль аж из Ютландии, и вскоре жизнь пошла по-старому. По улицам расхаживали мужи из далеких гаваней, из кузни с утра до вечера доносились удары молота. Пряхи вновь принялись сучить шерстяные нити, а охотники потянулись в лес ставить ловушки. Рагнар Двухбородый и его брат еще не вернулись, и я надеялся, что они не появятся. Теперь, когда строительство судна близилось к концу, я не хотел, чтобы все почести достались им, а не мне. Когда лодка будет готова, я пойду к Харальду Рыжему и скажу, что построил ее я. Я знал, что Свейн, да, пожалуй, и другие сыновья хёвдинга сочтут это наглостью, но на жертвоприношении хёвдинг обошелся со мной почти как с равным. Поэтому я лелеял надежду, что он даст Хальвдану немного больше серебра и выкупит меня на свободу, если я только покажу себя умелым работником.

С Хальвданом я об этом не говорил. Я и вообще почти не говорил с ним той зимой – так уж все сложилось. Он обращался ко мне, только когда требовал еды, пива или лохань, чтобы облегчиться.

И возможно, нелепо с моей стороны думать о свободе. Зачем Харальду Рыжему давать мне свободу? Ведь в любом случае решал это не он. Я принадлежал Хальвдану. Помню, как на меня накатила волна горечи, когда я размышлял об этом, в тот момент я стоял с топором в руках и тесал очередную доску. Я резко остановился, поднял топор и представил, что сейчас уйду, а если кто-то попытается меня остановить, то убью его. Но гнев тут же покинул меня, и я понял, что это бессмысленно. Я не такой, как Харальд Рыжий и его сыновья. Совсем не воин.