Йомсвикинг

На следующий день я начал вытесывать новую доску. Хальвдан не вставал, но все время требовал, чтобы я не жалел вара. Когда я спросил, для чего ему конопатить лодку, это же будет погребальный корабль для Харальда Рыжего, он пробурчал что-то неразборчивое в свои шкуры и повернулся ко мне спиной.

Может, он по-прежнему лелеял надежду, что его сыновья вернутся и увезут его. А если они отплывут на этом судне, то оно должно быть более надежным и крепким, чем погребальный корабль. Я подогнал доску, которую мы начали закреплять накануне, и вбил последние заклепки. Потом отошел на несколько шагов назад и долго, внимательно разглядывал кораблик. Мне казалось, он походил на зверя. Хвостом был ахтерштевень, головой – форштевень. Он лежал во дворе, зарывшись брюхом в снег, и с тоской смотрел на залив, скованный льдом. Но там, подумал я, ему так и не доведется побывать. Лошади оттащат его в лес, а слуги хёвдинга обложат камнями, чтобы все было готово к тому дню, когда Харальд Рыжий вступит на путь в Асгард.

К вечеру в тот день на залив обрушился шторм. Ветер повалил самые ветхие хижины торговцев, те, которые уже несколько сезонов стояли заброшенными. Хальвдан не выходил из дома, лежал, уставившись перед собой пустым взглядом, и выглядел мрачным. Я вытесал еще одну доску для обшивки и приготовил все, чтобы закрепить ее, а потом отнес серебро кузнецу: нам не хватало заклепок. В последующие дни из кузницы доносился звон, и казалось, он пробудил поселение к жизни, пусть даже на короткое время. К нам на двор явился старик Отгар, долго смотрел, как я работаю, а потом зашел к Хальвдану и опрокинул кружечку с ним на пару. Явился Бьёрн Бочар, прикатил бочонок и стал уверять, что он нам понадобится. Думаю, он прослышал, что хёвдинг дал Хальвдану серебра. Но тот отправил бочара восвояси со своей бочкой. Хальвдан не собирался покупать бочки, он трясся над своим серебром и, наверное, хотел припрятать его для своих сыновей.

Шторм бушевал больше недели. Затем вновь ударил мороз, и двор покрылся наледью. Поначалу Фенрир пытался скакать на трех ногах, но лапы его все время разъезжались, и в конце концов он начал передвигаться, усевшись на зад и отталкиваясь передними лапами. Наконец выбрался из дома и Хальвдан, в первый раз за долгое время. Некоторое время он стоял в дверях и щурился на солнце. Затем заскользил к верстаку, где я оставлял инструменты. Схватил один молот и зубило, закашлялся, сплюнул и потащился к опушке леса. Там он обернулся и взглянул на меня, будто хотел убедиться, что я не бросил работы, а затем исчез за деревьями. Вскоре я услышал удары зубила по камню.

До вечера он не возвращался, а потом вдруг появился во дворе и поманил меня за собой. Мы с Фенриром пошли за ним в лес. В одном полете стрелы от нашего двора он выбрал камень и высек на нем руны. «Сейчас он вмерз в землю», – сказал он. Но по весне мне надо будет забрать его. Ведь я молод и крепок, мне будет по силам притащить камень на его могилу. Он прочитал мне надпись рунами: «Здесь покоится Хальвдан, сын Магнуса, отец Хакона и Сигурда».

Похоже, сами норны нашептали старику, что его дни сочтены. На следующее утро он снова горел в лихорадке, беспомощно шарил руками по шкурам и просил, чтобы я подал ему пива. Потом он принялся жаловаться на холод, глубоко вздохнул и замер с широко открытыми глазами. На мгновение мне показалось, что он умер, но тут хилое тело дернулось.

– Корабль, – прошептал он. – Иди строй корабль.

На следующий день я начал работу с первым проблеском рассвета. Хальвдан уже не мог объяснить и показать мне, что надо делать, приходилось справляться самому. В тот день я решил, что лодка будет достроена моими руками, и не только из-за просьб Хальвдана. Во время жертвоприношения Харальд Рыжий обошелся со мной почти как со свободным человеком. Если он увидит, что корабль для него построил я, может быть, он снимет с меня ошейник? Когда Хальвдана не станет, я смогу стать новым корабелом на торжище.

Так что я трудился, трудился долго и усердно. Я конопатил стыки досок так, как велел Хальвдан. Хоть он и был теперь немощен, я не осмеливался перечить ему в этом. Да, я знал, что для погребальных кораблей нужды в этом нет, но на всякий случай приготовил объяснение. Однажды на двор приехал Свейн, направил коня к лодке и покосился на законопаченные стыки. Почему я трачу время на то, чтобы конопатить погребальный корабль, осведомился он.

– Кто знает, может, по дороге к Асгарду придется плыть через море, – сказал я, и сын хёвдинга перевел на меня свои голубые, глубоко сидящие глаза. Он подъехал вплотную ко мне, не сводя с меня взгляда, и пнул в плечо носком сапога. Я отошел на шаг назад. Его конь сделал шаг ко мне, и он пнул меня снова. Затем губы искривились в усмешке, и он уехал.

Весь следующий месяц на двор не наведывались ни посланники со двора хёвдинга, чтобы взглянуть, как продвигается работа, ни кто-нибудь еще. Хоть на торжище еще оставались люди, им хватало и своих хлопот с зимовкой. Они ходили в лес, рубили дрова и ставили ловушки. Я видел, как они съезжали на лыжах с горных кряжей, на поясе болтались тушки лесных птиц и зайцев. Они сидели на льду залива и рыбачили. Вскоре и мне придется добывать себе еду – запасы Хальвдана, зерно и вяленое мясо, подходили к концу. Но сейчас все мое время уходило на строительство судна. Наша лодка была не из больших – короткая и узкая. Но ведь я никогда раньше не делал ничего подобного, и, когда я прибивал доски, они через некоторое время отрывались. Хальвдан подал голос со своей лежанки и велел оторвать их и положить на несколько дней в воду. Потом их надо нагреть над огнем и соединить в клинкер.

Я последовал его советам. Пять дней вымачивал доски, а потом сложил продолговатый костер, длиной почти с корабль, и долго нагревал над ним исходящие паром доски. Теперь они стали податливыми как глина.

Дни становились длиннее, и я успевал сделать больше. Я закрепил верхние доски обшивки и вырубил банки. Пришла пора искать заготовки для поперечных ребер судна, некоторые называют их шпангоутами, их устанавливают внутри судна, чтобы закрепить доски обшивки. Еще нужно было найти подходящую древесину для мачты и весел. Это заняло у меня больше половины месяца, чему я только радовался, ведь мне приходилось подолгу пропадать в лесу. Если бы Свейн вновь приехал, он бы, конечно, осведомился, зачем я делаю шпангоуты, мачту и весла, ведь для погребального корабля они не нужны. А потом он бы опять меня пнул или еще чего хуже.

Вернувшись домой с последним веслом, я увидел, что Хальвдан сидит в дверном проеме.

– Обшивка, – простонал он, когда я помог ему встать. Он махнул рукой в сторону лодки. – Они пригнаны недостаточно ровно, парень. Я и отсюда это вижу. Корабль даст течь.

Я довел его до лежанки и укрыл шкурами. Он тяжело выдохнул и закрыл глаза.

В последующие дни я содрал все доски, кроме тех, которые закрепляли братья и сам Хальвдан. Сначала попытался счистить вязкий вар, но он уже застыл. Пришлось нагревать доски на огне, чтобы их очистить, но некоторые от этого покорежились, а некоторые загорелись, так что половину я испортил. Пришлось идти в лес и рубить новые деревья. Третий месяц зимы подходил к концу, становилось теплее. В заливе трескался лед. Я вдруг поймал себя на том, что стою неподвижно, глядя на море. Раньше я рассчитывал, что дострою корабль к приходу весны, но теперь это казалось невозможным.

И все же мне тогда было тринадцать лет, и даже рабский ошейник на загривке не смог убить мой юношеский задор. На следующее утро я проснулся воодушевленный и отправился в зимний лес. Прежде чем солнце скрылось за западным краем неба, я срубил и очистил от веток достаточно деревьев, чтобы вытесать новые доски. За это я взялся на следующий день.

Ближе к вечеру явился Свейн. Он сидел в седле и, щурясь, осматривал содранные мной доски, а я сидел в доме с Фенриром в охапке, боясь высунуть нос наружу. Наконец он уехал.

На следующий день с юга подул теплый ветер и принес с собой оттепель. Я был в лесу, тесал ствол сосны, который, как мне казалось, подходил для рулевого весла. На эту работу ушел весь день, и, только вернувшись домой, я увидел: лед в бухте тронулся. И будто сами боги решили даровать торжищу раннюю весну, я почувствовал, что ветер поменялся. Теперь он дул с берега, и льдины медленно поплыли прочь, к морю.

– Весна пришла, – прозвучал вдруг голос Хальвдана тем вечером. Он лежал под шкурами, взгляд был необычно ясен. – Скоро приплывут мои сыновья и заберут меня с собой.

Снег таял, вскоре на березах проклюнулись зеленые листочки. Я тесал доски с утра до вечера, волдыри на ладонях лопнули и кровоточили, но мне было все равно. Я осторожно, ровно обрезал доски по краям, уложил их рядом и подправлял края до тех пор, пока стыки не стали совершенно ровными. Приехал Свейн, он объехал вокруг, посмеиваясь надо мной. В гавань вошел первый кнорр, на причал выкатили бочки. В поселение пришли двое охотников, из тех, что ушли осенью, с длинными луками за плечами, а Отгар Янтарщик опять вынес свою работу на улицу. Я варил шерсть, конский волос и деготь и тщательно промазывал стыки. Те заклепки, что были забиты в испорченные доски, я вытащил и использовал заново. Теперь я знал, как это делается, и работа пошла быстрее.

В первый месяц весны на торжище вернулись большинство из тех, кто уехал из него до зимы. В гавани стояли, бросив якорь, пять кнорров и длинный корабль аж из Ютландии, и вскоре жизнь пошла по-старому. По улицам расхаживали мужи из далеких гаваней, из кузни с утра до вечера доносились удары молота. Пряхи вновь принялись сучить шерстяные нити, а охотники потянулись в лес ставить ловушки. Рагнар Двухбородый и его брат еще не вернулись, и я надеялся, что они не появятся. Теперь, когда строительство судна близилось к концу, я не хотел, чтобы все почести достались им, а не мне. Когда лодка будет готова, я пойду к Харальду Рыжему и скажу, что построил ее я. Я знал, что Свейн, да, пожалуй, и другие сыновья хёвдинга сочтут это наглостью, но на жертвоприношении хёвдинг обошелся со мной почти как с равным. Поэтому я лелеял надежду, что он даст Хальвдану немного больше серебра и выкупит меня на свободу, если я только покажу себя умелым работником.

С Хальвданом я об этом не говорил. Я и вообще почти не говорил с ним той зимой – так уж все сложилось. Он обращался ко мне, только когда требовал еды, пива или лохань, чтобы облегчиться.

И возможно, нелепо с моей стороны думать о свободе. Зачем Харальду Рыжему давать мне свободу? Ведь в любом случае решал это не он. Я принадлежал Хальвдану. Помню, как на меня накатила волна горечи, когда я размышлял об этом, в тот момент я стоял с топором в руках и тесал очередную доску. Я резко остановился, поднял топор и представил, что сейчас уйду, а если кто-то попытается меня остановить, то убью его. Но гнев тут же покинул меня, и я понял, что это бессмысленно. Я не такой, как Харальд Рыжий и его сыновья. Совсем не воин.

Тем вечером я долго сидел и рассматривал старика на лежанке. Он, по своему обыкновению, лежал на спине. Иногда он дергал рукой или ногой. Наверное, ему снился сон.

Ночь я провел под шкурой у очага, под боком лежал Фенрир, я ощущал его тепло. Но покоя в ту ночь я так и не обрел. Я постоянно просыпался. Может, виной тому был ветер, шумевший в ветвях деревьев, я слышал, как он усиливается. А может, я каким-то образом предчувствовал грядущее, то, чему было вскоре суждено перевернуть мою жизнь.

На утренней заре я уже был одет. Я раздул угли, напоил Фенрира, кинул ему кусок рыбы и сел за стол, ожидая пробуждения Хальвдана. Налил пива в его кружку и разглядывал неподвижное тело. Одна рука свесилась с лежанки. Обычно он так не лежал. Я поднялся, подошел к нему и вгляделся в старое усталое лицо. И все понял. Вернувшись за стол, я пытался осознать то, что случилось. Потом вновь подошел к нему, пощупал лоб. Он уже остывал. Должно быть, он умер ночью.

Долго я сидел за столом. Скорби по мертвому старику не было. Может, я бы и скорбел, если бы не боялся так сильно. Что теперь станется со мной? Может, мне следует прямо сейчас побежать к хёвдингу и рассказать, что случилось. А что, если они мне не поверят? Что, если они решат, что я убил его в надежде обрести свободу?

Но вот я услышал во дворе поступь лошади. Кто-то спрыгнул с седла, обрезки древесины у двери затрещали.

– Хальвдан?

Это был голос Свейна. Фенрир зарычал. Свейн ему не нравился.

Дверь толкнули. Я подскочил:

– Мы здесь! Мы… Сейчас выйду!

Я метнулся к двери и выскочил наружу. Свейн оказался прямо передо мной, полы его плаща развевались на ветру. Одну руку он держал на рукоятке меча, другую засунул за пояс.

– Раб, – сказал он с презрением и сплюнул на щепки. – Хальвдан дома?

– Он… он спит, – ответил я.

Свейн, прищурившись, посмотрел на залив:

– Я ищу ведуна. Ты его не видел? Он упоминал тебя ввечеру, и я решил, что он пошел сюда.

Я помотал головой.

– Его не видели со вчерашнего дня, – пробормотал Свейн. – Если увидишь его, дай знать.

Свейн вернулся к своему коню и тяжело взгромоздился в седло. Только теперь я осмелился поднять глаза. Сын хёвдинга взялся за поводья, несколько мгновений он не двигаясь рассматривал кораблик. Он был почти готов. Я уже согнул верхние доски, оставалось только закрепить их заклепками.

Я подождал, пока Свейн исчезнет за деревьями, а потом принялся забивать заклепки. Ничего другого мне не оставалось. Если я не буду работать, люди поймут, что что-то не так. Может, они придут сюда и спросят, как там Хальвдан, может, зайдут прямо в дом и увидят, что он мертв. А что, если Свейн скажет, что виноват я, что я убил старика? Тогда меня прикончат.

За работой я то и дело поглядывал на дощатую улицу. А что, если Рагнар Двухбородый и его брат вернутся прямо сейчас? Они тут же явятся сюда и захотят переговорить с Хальвданом. Рагнару я не нравился. Он тоже может свалить всю вину на меня.

Закрепив верхние доски, я сел спиной к двери и принялся точить топор. Фенрир заполз мне между ног и свернулся там клубочком, будто и он боялся. Когда стемнеет, мне надо оттащить Хальвдана в лес. Там я его спрячу, и, возможно, все решат, что он уехал. Потом я убегу, мне нельзя останавливаться, пока я не окажусь как можно дальше отсюда.

С приходом ночи я опять сидел за столом. Я не ел весь день, но голода не чувствовал. За этот день у Хальвдана отвисла нижняя челюсть, изо рта шла кислая вонь. Будто внутри у него что-то протухло.

Я попытался собрать все мужество, чтобы подойти к нему и вытащить наружу. Но мужества во мне, похоже, не было, и я так и не двинулся из-за стола. Какое-то время я размышлял, не отнести ли остатки серебра Харальду Рыжему. Если я верну ему серебро, он не будет меня подозревать. Но, может, это, наоборот, и будет выглядеть подозрительно, будто я хочу предложить виру за убийство.

Так что я остался сидеть. Тем вечером не зажигал огня в очаге, не ложился на шкуру вместе с Фенриром, как обычно. Сидел в полной темноте.

Должно быть, я в конце концов и заснул там, за столом. Когда проснулся, уже брезжил рассвет. Отблески зари пробивались в щели вокруг двери. Мне показалось, я слышу вдалеке чей-то крик, мужской голос, но затем вновь стало тихо. Я поднялся. Ноги затекли, ведь я всю ночь просидел за столом. Фенрир уже проснулся. Он стоял у двери с беспокойным видом, наверное, просился наружу.

Вдруг я вновь услышал крик. Казалось, он шел от причалов.

Я увидел его, как только вышел наружу. В гавань заходил боевой корабль. Весла двигались в такт, парус и мачта убраны. Гребцы на веслах двигались в совершенном согласии. На форштевне скалилась красная голова дракона. И тут я все понял. Вот о каком драконе говорил ведун.

Корабль врезался в причалы. Он протаранил первый и увяз носом во втором. На берегу стоял человек, кажется, один из охотников. Не успел он что-то прокричать, как один из воинов на корабле поднялся с длинным луком в руке. Охотник отступил на пару шагов и свалился в воду, я успел разглядеть стрелу в его груди.

Воины на корабле разобрали щиты, висящие у борта. Я слышал их вопли, когда они запрыгивали на причал. Многие из них были вооружены топорами, только двое держали длинные луки. Мужчины рассредоточились между домами, выбивали двери, я услышал женские крики. На улицу вышел Отар Янтарщик и тут же получил стрелу в бок, но будто не заметил этого и побежал вверх по улице, в мою сторону, крича, что надо пробираться к усадьбе хёвдинга, предупредить Харальда Рыжего. Но я не шевелился, будто вопли яростных воинов сковали мне тело и я мог только смотреть, как они рубят всех, кто выходит наружу – сонных, полуголых, не в состоянии толком защититься. У кого-то в руках были палки и молотки, другие пытались натянуть луки. Бьёрн Бочар выскочил из своей мастерской и попытался рубануть топором по голове одного воина, но не успел и размахнуться, как другой вонзил ему в горло копье. Из одного дома выволокли девочку, она приехала на торжище с матерью-пряхой совсем недавно. Возможно, чернобородый воин, тащивший ее по улице, собирался захватить ее в рабство. Но она изо всех сил отбивалась, выворачивалась из его рук, и он вдруг вытащил нож и полоснул ей по горлу. Из раны струей забила кровь, чернобородый поднял глаза и заметил меня. Он вытер нож о волосы девочки и вернул его в ножны, а затем вытащил топор.

Помню, что я рыдал. Стоял у дома Хальвдана Корабела и плакал как ребенок. Я опустил глаза, в ушах стояли крики из домов, но пошевелиться я не мог. Я слышал, как чернобородый приближается. И знал, что это идет моя смерть.

Однажды отец обмолвился, что хороший пес в битве стоит двух мужчин. Я вдруг услышал рычание. То был маленький колченогий Фенрир, он стоял передо мной, ощетинив загривок и оскалив клыки. Никогда раньше не слышал, чтобы он так рычал. Это был удивительно низкий, глубокий звук. От рыка Фенрира с меня спало оцепенение, я поднял глаза и увидел, что чернобородый уже в нескольких шагах от меня. Я проворно подхватил Фенрира и помчался к опушке.

Я был уже на полпути к усадьбе хёвдинга, когда увидел старого Отгара. Он, обмякнув, лежал на тропинке. Я выпустил Фенрира и подошел, чтобы помочь ему подняться, но он отпихнул меня.

– Нет, оставь меня. Беги отсюда, мальчик.

Я побежал дальше. По пятам за мной скакал Фенрир, он не отставал даже на трех лапах. Вскоре я добрался до двора хёвдинга, но Харальд с сыновьями, должно быть, уже услышали крики, ибо облачились в кольчуги и садились на коней. Харальд Рыжий два раза объехал вокруг жертвенного камня, повернув острие меча к рунам, высеченным на нем. Вокруг него стояли челядинцы, многие с колчанами, набитыми стрелами, и с тисовыми луками. В некоторых я узнал свою работу.

Я остановился у края двора. Какая-то старуха рыдала. Две женщины, намного моложе, поддерживали ее с двух сторон. Харальд Рыжий будто и не видел ее. Он надел протянутый ему шлем. Щиток с пятнами ржавчины скрывал его лицо до бороды. Теперь он уже не был старым пузатым херсиром торжища, он походил на эйнхерия из Асгарда. Он направил коня туда, где стоял я, и, проезжая мимо, промолвил:

– Убирайся отсюда, парень. Нет нужды умирать тебе сегодня.

Так что я убежал. Но единственным не был. Пока Харальд Рыжий с сыновьями и всеми мужчинами из усадьбы направлялись к торжищу, женщины и дети пошли в противоположную сторону. Они несли одеяла, шкуры, луки, колчаны; у одной девочки под мышкой был щенок.

Некоторое время я бежал вместе с ними, а потом остановился. За нами остался след из примятого папоротника, сломанных веток, отпечатков ног на влажной почве. Если Харальд Рыжий со своими воинами не сможет остановить нападавших, они придут грабить усадьбу хёвдинга. И тогда найдут следы, пройдут по ним и захватят женщин и детей.

Сейчас мы находились на ровной местности в бухте залива, заросшей лесом. Всего в нескольких полетах стрелы от нас возвышался горный кряж, служивший своего рода границей между торжищем и необжитыми землями. Разбойники не уйдут далеко от берега, подумал я. Вряд ли они захотят отдаляться от своего корабля.

Вначале я попытался докричаться до других. Надо поворачивать, надо подняться на кряж. Эти слова изменили что-то во мне. Теперь я думал не как раб, а как мужчина. Я спасу женщин и детей хёвдинга и уведу их в безопасное место. Не помню, надеялся ли я, что Харальд Рыжий в благодарность дарует мне свободу, или я просто боялся остаться один. В любом случае, с тем же успехом я мог ничего не говорить, ведь они не услышали меня. Будто стадо напуганных оленей, они не видели и не слышали ничего вокруг.

Мы с Фенриром поднялись на кряж. Там я взобрался на сосну и принялся наблюдать за тем, что творилось на торжище. Боевой корабль нападающих по-прежнему стоял у разбитых причалов. Несколько мужчин кидали в него какие-то предметы. Кажется, это были ковры, шкуры, мешки с зерном. Один поднял руку к солнцу, и в ладони что-то блеснуло – золото или серебро. Кажется, это был кубок или большая кружка. На таком расстоянии разглядеть было трудно. Я услышал чей-то крик. Голос был мужским, но я никогда не слышал, чтобы человек издавал такие звуки. Я понял, что слышал предсмертный вопль человека. Потом крики стали тише, перешли в страдальческий плач, а затем все стихло.

Я остался на дереве. Спустя некоторое время я попытался слезть, но опять почувствовал оцепенение, руки и ноги не двигались, и мне оставалось только сидеть на той сосне. Я видел, как воины обыскивают дома. Один из них пришел на двор к Хальвдану, долго рассматривал мою лодку, а затем пинком открыл дверь и зашел в дом. Он там пробыл недолго, вскоре воины начали собираться внизу, у пристаней. Двое волокли кого-то, должно быть, раненого. Его вынесли на причал, сначала я решил, что это один из них. Но они затащили его на корабль и накинули на шею петлю. Двое ухватили его за руки и поставили лицом к мачте, а третий подошел с длинным ножом в руках.

Когда нож вошел в его спину, пленник закричал. Он призывал Одина, и я узнал этот голос. Это был Харальд Рыжий. Крик перешел в хриплый вой и вдруг оборвался. Он висел на веревке, а нападавшие рубили и полосовали его спину. Затем они вывернули что-то красное из спины, его повесили за шею, и он задергал ногами, еще живой. Воины на палубе подняли над головой топоры и издали протяжный вопль:

– О-о-о-у-у-у, о-о-о-о-у-у-у!

Я слез с дерева, повернулся спиной к торжищу и пошел дальше, вверх по кряжу. Здесь почва была каменистой, так что я мог идти не оставляя следов. Добравшись до верхушки кряжа, я остановился и обернулся. Разбойники поймали лошадей. Они уже ехали вверх по дощатой улице. Всем лошадей не досталось, поэтому остальные следовали за всадниками пешком. У каждого в руках был десяток факелов, и они поджигали по дороге крыши домов.

Дом Хальвдана тоже подожгли, а потом разбойники скрылись в лесу. Тропинка выведет их к усадьбе хёвдинга, а оттуда им будет легко пойти по следам женщин и детей. Скоро они вернутся к кораблю с добычей и новыми рабами.

Я продолжил свой путь. Нужно было уйти отсюда не оглядываясь. Если кто-то на торжище и выжил, они решат, что меня тоже убили, что тело сгорело в доме. Или что меня увели в рабство и увезли далеко-далеко. Никто и не вспомнит обо мне. Если только мне удастся скрыться, я обрету свободу.

Вдруг я ударился ногой о корень и упал. Быстро вскочил на ноги, но дальше не пошел. Серебро. Сундук Хальвдана надежно спрятан. Может, они и не нашли его.

Я повернул обратно к заливу. На корабле оставалось двое воинов, больше я никого не видел. Если только у меня получится пробраться в дом, пока они не вернулись, жизнь моя переменится. Ведь в сундуке лежало не только серебро. Там были шлем и кольчуга, а еще парус. Как я слышал, такой парус стоил не меньше, чем корабль. Если я смогу его унести, да вдобавок избавлюсь от ошейника, я уже не буду мальчишкой-рабом. Я стану свободным и богатым, богаче многих. Я смогу отправиться по западному пути на поиски Бьёрна.

Я побежал к торжищу, но вскоре остановился. На меня вновь накатил ужас, я представил себе искореженное тело Харальда Рыжего, как оно болтается на мачте, и решил повернуть обратно. Но, может, отец нашептал мне из Асгарда, что это мое испытание, что боги хотят посмотреть, что я за человек. Кто я – рабская душонка или воин? Фенрир уже пробежал вперед по склону и ждал меня.

Когда я добрался до торжища, почти все дома пылали. Я пробирался, прячась за деревьями, и вскоре оказался у двора Хальвдана. Его дом тоже был в огне, но мне показалось, что пламя еще не полностью охватило стены. Я не заметил во дворе ни души, на улице тоже никого.

Вначале я укрылся за своим корабликом и вновь бросил взгляд вниз по улице. По-прежнему никого. Я рванул в дом. Там клубился густой дым, нужно было торопиться.

Фенрир остался в дверях. Он скулил от испуга. Я и сам боялся, в лицо ударил жар. Хальвдан лежал точно так же, как я оставил его, грабители его не тронули. Все остальное в хижине было перевернуто. Кружки и миски валялись на полу, одеяла и инструменты разбросаны. Но стол они не тронули, а шкура, скрывавшая крышку сундука, оставалась на месте.