Непростые смертные

– Тебя не хватится мужнина родня?

Янка шмыгнула носом.

– Я предупредила, что к тебе пойду. На племянников посмотреть.

– Отпустили? – хмыкнула Маришук.

– Да.

– А ты действительно хочешь посмотреть или так, для предлога?

– Ну за кого ты меня принимаешь? – Янка обиженно надула губы. Губы хороши, сочны, как вишня.

– Да ты глаза при встрече отворачивала!

– Так то из-за отца! Теперь он не может выгнать меня из дома…

Маришук встала и пошла в терем. Янка неуверенно последовала за ней. Младшая сестра с робостью оглядывала домашнее убранство. Терем новый, половицы не скрипят, резьба на стенах свежая, радостная, каждая комната размером со всю избу, в которой сёстры выросли… Маришук поняла, что Янка не успела оглядеть свой новый дом, как смогла прибежала к ней. Если Маришук жила в тереме, то Янка в настоящих палатах. Днесь она переоденется в шелка и парчу, и бедность станет воспоминанием из детства. Больше ей не ходить голодной и босой, но даже изменение к лучшему – изменение.

– Страшно? – поняла Маришук.

– Очень, – у Янки дрогнул голос.

– Ничего. Приходи, когда хочешь.

Маришук отвела сестру в свою горенку. Старший сын играл на полу, младший лежал в люльке. Янка ласково защебетала, первым делом устремляясь к люльке и уже с младенцем на руках наклоняясь погладить трёхлетнего. На её лицо выглянула нежная улыбка.

– Правда можно приходить?

– Правда, – улыбнулась Маришук.

*

Войско победителей вернулось, когда на берёзах начали желтеть листья. На рассвете поднялось летнее солнце, пришло бабье лето. Собиравшие в полях жито, всё в основном женщины и старшие дети, запоздало таскали в амбары высушенное сено. С огородов добирали овощи, заполняли погреба. Нога ни единого мунгита не попрала земли родного городища.

Маришук вышивала для мужа рубашку. Возгласы с улицы заставили её отложить работу. Она не кинулась со всех ног на улицу, как делали соседки. Вести летели быстро, от оратеев, от протозанщиков у острога. Значит, рать ещё идёт к городу по дороге между полями. Первым делом Маришук поднялась к своему столику, на котором хранила гребешки и украшения, взялась за кувшин, налила воды в начищенный таз, придирчиво осмотрела отражение, оправила причёску, надела серьги, повязала платок, убирая углы за спину, закрепила тот самый жемчужный кокошник. Подняла младшего сына на руки, старшего взяла за ладошку и только тогда ступила за порог.

Матери и жёны по большему счёту выбежали навстречу рати, заперев детей по домам. На Маришук косились неодобрительно. Голоса, в основном женские голоса, тревожно переговаривались, носы всхлипывали, глаза краснели. Маришук ступала гордо, смотрела прямо.

Самые нетерпеливые бежали к самому острогу. Маришук не собиралась тащить детей в такую даль, малы ещё… да и не дойдут. Не хватало ещё разминуться. Прошла до края бывшей купчей площади и осталась ждать. Янка держалась поблизости, зябко обнимая себя за плечи, беспокойно бродила кругами, порываясь броситься к острогу. Неподвижность Маришук останавливала её, с Маришук ей было не так одиноко, выносить ожидание последних мгновений в одиночку ей было невыносимо.

Первый всадник, выбивая пыль из-под копыт, пронёсся мимо. Спрыгнул с коня и оказался мужем Маришук, ужасно грязным, но совершенно невредимым. Спокойно улыбающаяся женщина передала ему детей и, потянувшись, поцеловала в губы у всех на виду. Всё равно никому до них сейчас нет дела.

Через минуту Янку подхватил её молодой муж. Она счастливо взвизгнула и вцепилась в него, покрывая поцелуями загорелые скулы. Судя по выражению лица молодого война, он думал лишь о том, чтобы поскорее уединиться с женой. Маришук так точно хотела остаться с мужем наедине.

Вои разошлись по домам, чтобы тихо предаться радости с семьями, не мешая горевать тем, к кому не вернулись сыновья, мужья и отцы. Маришук, не желая того, слышала плач и недобрые вести с улицы. Муж растапливал баню на заднем дворе. Удары чекана глушили невыносимые тягучие стенания. Город заплатил высокую цену за своё благополучие. Сгинул воевода Микула, которого Маришук помнила с детства здоровым, бородатым, никогда не хворающим. В ближний терем не вернулся отец, в одрину за теремом Маришук не вернулись оба сына. На улицах не слышно было ничего, кроме плача. Маришук закрыла ставни. Сердце билось взволнованно, сладко, мысли вились вокруг разгорячённого паром мужчины…

*

Через несколько дней после возвращения муж пошёл закупить муки на мельнице. Маришук вышла на крыльцо проводить его и увидела на бывшей купчей сидящую в пыли нищенку. Она держала на коленях двух малых детей, и ещё один стоял рядом. Муж спустился с крыльца и замер. Маришук с удивлением узнала свою былую подругу. Когда-то они все отвернулись от неё, подружки-сестрицы.

Муж подошёл к нищенке, тронул её за локоть. Женщина только ниже свесила голову. Она была в беспамятстве от голода. Маришук встретила взгляд мужа и поспешила к нему. Он велел забрать детей, а сам поднял их мать с земли и внёс в дом.

Маришук покормила детей и уложила на свою кровать. Ослабленные дети молчаливо остались лежать. Плохо дело, когда дети так вот лежат, как тряпичные куклы.

– Марфуша, – приговаривала Маришук, протирая лицо женщины смоченным в тёплой воде рушником. – Марфуша, Марфуша…

Маришук почувствовала, что если не добудится до неё сейчас, та может уже не очнуться.

– Марфуша!

Впалые глаза на исхудавшем лице открылись. Маришук внутренне выдохнула. Женщина не понимала, где находится, и не узнавала былую подругу, с которой, бывало, кружилась под руки на лугу. Похлопав глазами, она вдруг резко вскинулась – про детей вспомнила.

– Марфуша, – Маришук настойчиво усадила женщину на лавку. Это оказалось несложно, в Марфуше не осталось сил, всю еду она отдавала троим детям, сама в лучшем случае доедала объедки, а может и совсем не ела. Маришук налила в миску похлёбку и всунула нищенке в руки.

Во впалых глазницах тускло блеснули зрачки. Вспомнила. Узнала.

– Что смотришь? – фыркнула Маришук. – Дети накормлены, в моей горенке отдыхают.

Нищенка прижалась серыми губами к краю миски и отхлебнула с голодной жадностью. Её лоб изломили вертикальные морщины – она испытывала боль и унижение. Она крепко сжимала миску руками, словно грелась, но похлёбка уже не была горячей.

Марфуша опустила миску на колени.

– Не вернулся, – сказала она хрипло.

Маришук скованно кивнула. Уже сама поняла. Марфуша заплакала без слёз, громко и скрипуче выдыхая, серая тень былой красавицы.

*

Улёгся снег. Деревья стояли голые, обметённые вьялицей. Ставни в домах закрылись наглухо. Притихли птицы. Женщины сидели по домам у лучин, рукодельничали. Марфуша, не глядя, пряла в уголке шерсть, Маришук шила для подросшего старшего сына.

Зима выдалась морозной. Чувствовалось, что зимовье будет тяжким. Злился мороз, злились неугомонные хинови. Муж вновь собирался в поход. Марфуша тайком поглядывала на безмятежную Маришук.

Мужчины ушли. Невесты-призраки, запомнившиеся Маришук после летней свадьбы, заметно округлились и теперь, ещё более ранимые и беззащитные, вынуждены были снова попрощаться со своими мужьями. Среди них была и Янка.

Вскоре после молчаливых проводов она появилась в тереме. Маришук не удивилась.

– Опять ушёл с отцом? – поинтересовалась Маришук, словно они не расставались. Янка не появлялась с тех пор, как вернулся её возлюбленный муж. Маришук её не винила. Муж разрешил Марфуше с детьми остаться в их доме, так что Маришук не скучала.

– Нет, – Янка тяжеловато села, обнимая живот поверх отороченной соболем шубы. – Свёкр решил на сей раз остаться.

– Он уже не молод, – кивнула Маришук.

– Старость его не беспокоит, – хмыкнула Янка.

– Он не станет ругаться, что ты не дома?

– Брось, сестра! У меня добрый свёкр.

– Муж говорил мне, приведись голодать, куска хлеба не брать из рук твоего доброго свёкра.

– Странно, – Янка засунула за щеку сушёную тыкву, – я думала, они приятели.

– Они больше, чем приятели. Они боевые побратимы.

– Не обижайся, – тихонько заметила Марфуша, – но свёкра твоего колдуном за глаза кличут.

Янка равнодушно пожала плечами:

– Нам он худа не желает.

– Разумеется, нет, – успокаивающе подтвердила Маришук.

*

Мороз посуровел. Янка не появлялась. Свёкр не выпускал её из дома и правильно делал. Воздух в тереме стыл, домочадцы собирались у печи. Марфушины трое ходили тепло одетые и, несмотря на все заботы, в соплях. Хозяйские мальчишки бегали в тонких рубашках и босые. Маришук ощущала уколы совести и иногда думала о себе, как о нерадивой матери, но от детей пыхало теплом, как от печи, и все попытки одеть их теплей заканчивались одинаково – женщины находили тёплые вещи то тут, то там.

– Как тебе удаётся быть такой спокойной? – не выдержала Марфуша как-то вечером.

Маришук разливала детям подогретое молоко. Только так удавалось подсунуть детям что-то тёплое. Марфушины не отказывались ни от чего предложенного, а родные соглашались только на горячую еду. Уже начали показывать характер. Маришук иногда вздыхала, представляя, какими непослушными станут дети дальше. Быстрей бы мужчины вернулись.

– О чём, по-твоему, я должна беспокоиться? – удивилась Маришук. – Дети здоровы, запасов на две длинные зимы, в доме тепло…

– Твой муж, – Марфуша смотрела во все глаза.

Маришук пожала плечами:

– Он будет в порядке.

Её уверенность смутила Марфушу.

*

На исходе зимы родились первые дети летней свадьбы. Маришук, оставив сыновей на попечение Марфуши, отправилась впервые проведать Янку, узнать, не подошёл ли срок. Путь не близкий. Сыновья прыгали вокруг в сенях, пока Марфуша услужливо помогала собраться. Маришук надевала шубу и только и успевала отвечать на требовательные голоса детей отказами.

– Можно с тобой?

– Нет.

– Мама, мама, возьми нас!

– Нет.

– Я уже одеваюсь!

– Ты никуда не идёшь!

– Мама, я тоже хочу!

– На улице холодно.

– Я не замёрзну! Мы не замёрзнем!

– Мы как батька!

– Нет!

– Мама, мы одеваемся!

– Положите всё сейчас же! Вы остаётесь! Не будете слушаться, отцу расскажу!

Сыновья застыли навытяжку, не произнося ни звука.

– Чертята, – покачала головой Марфуша. – Только ремня боятся…

Маришук холодно посмотрела на подругу.

– Он на нас ни разу руки не поднял.

Маришук вышла на крыльцо, спустилась по скользким ступеням, крепко держась за перильца, и, стараясь идти быстрым шагом, пошла по засыпанным утрамбованным снегом доскам. В мыслях ещё были слова Марфуши, неожиданно вызвавшие раздражение. Если их муж бивал, нечего на других свою одёжку примерять…

Идти было далеко, но зимой дороги становились ровнее, ни луж, ни распутицы, ни грязи. Маришук, отвыкнув, смотрела на грязные против снега одрины. Серые и сырые, как звериные норы в лесах. Какая сиротская доля может загнать человека в звериную нору? Легко забывается то, чего не хочется помнить. Когда-то Маришук жила в серой, промоченной дождями одрине и почитала за счастье, что имеет крышу над головой, и боялась лишиться её больше, чем чего-либо другого. Теперь она едва глядела на дома, раза в два большие, чем избушка её отца, и удивлялась их неуютности, их убожеству. На улочках было тихо. Женская работа тихая, особенно зимой. В домах появились младенцы, и старшие присутствовали при роженицах, помогая по хозяйству. Маришук знала это по детским девичьим воспоминаниям. К ней самой никто не приходил, никто не помогал. Хотя нет, что же это… Муж был рядом.

Янка жила в высоких богатых хоромах свёкра, плавно изогнутые крыши которого были выложены плотными чешуями, как спина большого подводного змея. Маришук оробела слегка, остановилась в тридцати шагах от крыльца, провела руками в рукавицах по отворотам долгополой шубы. Хоромы разворачивались впереди, как панорама с реки, закрывая горизонт. Строения шли влево, строения шли вправо, изгибалась зелёная под снегом крыша. Хоромина возвышалась на все четыре этажа, первый этаж и вовсе из камня выложен.

«Вдруг не пустят», – переживала Маришук, проходясь глазами по резным оконцам. Подумала-подумала – зря что ли тащилась в такую даль? Не впустят, так не впустят, не впервой.

Женщина собралась с духом и направилась к дверям.

На стук витого медного кольца явился отрок. В сенях был сам хозяин, оттого слуга голову низко держал, лица не видать. Маришук растерялась. Да, они с мужем приятельствовали, только приятельство то было какое-то чудное. Вблизи старшину Маришук прежде не видала. Мужчина был ещё крепкий и не такой старый, как привыкли считать. Должно быть, сын у него родился в молодые годы.

– Здравствуй, – Маришук растерялась и не сообразила, как обратиться к старшине.

Крепкий мужчина с лицом загрубевшим от солнца и ветра, оправлял пояс с кинжальной перевязью. Он носил тёмный кафтан и ладные сапоги, на ножнах поблескивало серебро.

Старшина поглядел на неё из-под бровей и улыбнулся лукаво.

– Здравствуй, красота. К сестрице?

У Маришук вспыхнули щёки. Однако вдовец смотрел с высоты своего роста, как на дитя, и, похоже, ничего дурного в виду не имел.

– К сестрице, – кивнула Маришук. – О здоровье справиться.

Старшина поманил за собой, провожая на широкую надёжную лестницу. Маришук не ожидала, что он снизойдёт до разговора с ней и уж тем более захочет составить ей компанию. Но делать нечего…

– Тяжело носит, – он обернул к ней величавую голову и прицыкнул языком, – без удовольствия. Гулять совсем перестала.

– Зябко, – Маришук посчитала нужным вступиться за сестру.

– Не май месяц, – старшина не спорил, – всё равно подышать полезно.

Старшина провёл её по второму этажу и без стука отворил дальнюю от лестницы дверь. Янка лежала на ложе под периной, выбившиеся из косы волосы прилипли к мокрому лбу. Сама она была бледна, за исключением пары красных пятен на правой щеке.

– И точно как-то томно тут, – согласилась Маришук, вглядываясь в равнодушную Янку.

– Няньки все окна позатыкали, – презрительно, но беззлобно фыркнул старшина, посторонившись, пропуская её в светёлку.

Маришук вошла. Оглядела диковинный ковёр, серебряное зеркало, заметила сундучок для украшений… Прислушалась к себе – она не завидовала.

– Сестра, – томно позвала Янка. – Тяжело мне.

Маришук сняла шубу, рукавицы, сложила в ногах кровати и села сбоку. Поглаживая сестру по влажной щеке.

– Может, – выдохнула Янка, – двоих ношу?

– Может, – легко согласилась Маришук.

– А его мать… свекровь… в родах умерла…

– Это ты к чему? – нахмурилась Маришук.

– Нет-нет, ничего…

*

К весне вернулось долгожданное войско. С вишен облетал эфемерный трепетный цвет. Земля между простеленными деревянными сходнями превратилась в чавкающую чёрную грязь.

Маришук взяла сыновей за руки и спустилась на нижнюю ступень крыльца. Муж прискакал на незнакомом жеребце. Сам целый и невредимый.

Янка встречала своего тоже с дитём. Маришук не видела, потому что из хором сестру не выпускали, но знала, что родился сынок. Сейчас Маришук не думала о сестре.

Муж спрыгнул на крыльцо, скрипнуло крепкое дерево, с сапог, вымазанных по колено, осыпалась густая грязь.

По улицам северным заунывным ветром носился плач. Маришук запирала от него ставни. Марфуша собрала детей и точно мышь затаилась с ними в комнатке. Муж кормил жеребца в стойле.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.