Мистические истории услышанные в парной. Сезон 1

Я не могу об этом так просто говорить… Потому что до сих пор это помню каждый момент. Я услышал визг тормозов и удар. Жигули синего цвета, выезжая из-за поворота, поворачивая в том же направлении, где стоял магазин, не рассчитали скорость. Услышав удар, я повернулся и увидел, как отец падает на асфальт. Он упал, и мне показалось, что он пытается встать, но наверное это было просто обман зрения. Он упал на асфальт и, немного отскочив от него, снова упал. Он не шевелился. Я побежал, отец лежал на асфальте без признаков жизни. Я попытался приподнять его голову, и увидел огромную лужу крови, вытекающую из затылка. Его рука было неестественно подвернута под тело. Я встал на колени и приложил ухо к груди. Я не очень знаком с медициной, поэтому попытался следующим шагом нащупать пульс на шее, но не смог. Я, конечно, ещё надеялся, что я неопытный, но нет. Отец умер. В это время я увидел, что Димон открывает двери Жигулей. Водитель, я сразу увидел это, был пьян. Он пытался включить заднюю передачу, но видимо алкоголь, а может сломанная коробка не давала сделать ему этого. Димон распахнул дверь и вытащил водители. Я знал этого парня, но подскочив, я не помню как сильно, ударил его. Он упал и перестал шевелиться, но не умер. Он потерял сознание. Два друга, сидевшие на заднем сидении, боялись даже выйти из машины.

Почему я думал, что всё закончилось тогда, когда мы уехали от озера? Ничего не закончилось. Просто каким-то образом события сместились. Видимо нельзя поменять события, они, скорее всего, снова всё равно повторяться.

События, происходившие дальше в течение пары часов, я помню как в тумане.

– Семён, ты же помнишь, – спросил я, сам частично нарушив договор о том, что не задавать вопросы в процессе рассказа. Хотя вопрос задал я, а это оговорено нами не было.

– Семён, ты же помнишь то чувство, когда тебе сказали, что отец умер. Невозможно воссоздать эту ситуацию, пока сам не переживёшь. Ты пытаешься, нет, даже не пытаешься, а хочешь найти какое-то решение этой проблемы, несмотря на то, что решения уже нет. Это проблема не может быть решена в положительном направлении. Смерть уже поставила свою точку, а ты её еще не воспринимаешь, пытаешься найти какую-то ниточку возврата. Прошло то ещё всего пара часов. Чувство потери частицы, даже не могу сказать, что души. Это какая-то потеря и даже не твоего прошлого, это полная потеря, исчезновение наполнения тебя, пустота внутри тебя. Что теперь можно сделать, чтобы как-то облегчить терзание внутри? Ничего. Уже ничего нельзя сделать. Остаётся только соблюдать и выполнять всё то, что нужно для погребения. Делать все то, что все всегда делают. Отдать последний долг, как можно быстрее попытаться заполнить эту пустоту другим. Это только для того чтобы терзания стали легче, чтобы они ушли. Ну как всегда это проходит только с годами.

Так вот отца увезли в морг. Я спросил, будет ли вскрытие. Мне ответили что да, как всегда. Это, несмотря на то, что он сбит машиной у нас на глазах. Я помню, что мне ответили, что в некоторых случаях вскрытие можно не делать. Один из вариантов, если человек довольно стар, в любых других случаях нужно писать родным на отказ от вскрытия, и это должно быть сделано в течение пары дней, потому что само вскрытие должно быть сделано максимально быстро, до трех дней. То, что его сбила машина, не играет роли. Это было непонятно для меня, но от этого уже не вернуть отца. И ещё, насколько я помню, он сам говорил, что не хотел бы, проснуться в гробу. Вскрытие в любом случае не дало бы ему это сделать, поэтому никакой отказ мы писать не стали.

Помню, что я сидел, осознавая всю сложившуюся ситуацию. Я вообще не должен был быть здесь, да я и не нахожусь сейчас здесь. Тот самый я, который находится в своём времени сейчас в школе на уроках. Да я сейчас на работе, а я, который последние три дня провёл с отцом, который сейчас находился не в своём времени не смог предотвратить трагедию. Возможно, если что-то дало мне возможность провести последние дни здесь рядом с отцом, а предотвратить, скорее всего, и не было суждено, то, наверное, я должен сейчас воспринять это как подарок, что ли?

Пьяного водителя забрали в милицию, после разбора ситуации, трактор я отогнал домой. Захотелось напиться, но я уже не мог этого сделать, я должен был уезжать сегодня вечером, и ещё я должен был позвонить. Я должен позвонить сам себе. Теперь я понял, почему я узнал тот голос, я понял, почему не высветился телефон. Я понял, почему я, точно знавший, когда у нас в школе есть перемены, попал немного раньше, чем прозвенел звонок. Всё потому что сегодня, а для меня находящегося здесь это было уже три дня назад, уроки были смещены немного времени из-за нулевого урока. Такое бывает.

Я посмотрел на часы. 13:15.

В обычный день это была перемена, но не сегодня. И я должен всё повторить, всё как было. Номер я знал наизусть, я его набрал и стал слушать гудки. Мне было интересно, я сейчас возьму трубку после первого звонка, если три дня назад я не взял.

Я не взял. Подождав ещё пять минут, я снова набрал. Я представлял, как сейчас собираю тетради, как дети выходят из кабинета, и тут в трубке раздалось:

– Алло.

Телефон защелкал. Я вспомнил, что узнал свой голос.

– Папа умер, – произнёс я.

На том конце собеседник замолчал, а потом спросил.

– Как, когда?

– Сегодня, его сбила машина. Приезжай.

– А ты приедешь? – спросил я сам себя.

– Я уже здесь.

Я повесил трубку, я не должен говорить ничего лишнего пусть будет, как было.

Затем я объяснил матери, что сегодня уеду и приеду только ночью. Она, конечно же, было убита, да и сам я чувствовал себя как никогда, но не мог остаться. Я ещё раз заехал к Роману и рассказал всю ситуацию.

Мы ещё раз обговорили, что он позвонит мне ночью, если в определенное время моя машина не проедет мимо него, а он будет находиться на въезде в деревню. В любом случае до кого-то он дозвонится. Или до меня этого или до того меня. Если до того, то он приедет, куда надо, если до меня, то я вернусь.

С сердцем, превратившимся в камень от того, что я сейчас уезжаю, и меня не будет на похоронах, я поехал.

И вы знаете что? Я видел сам себя. Видел себя в тот момент, когда я стоял рядом с машиной таксиста, ждал самого таксиста. А я не стал останавливаться. Это было непередаваемое чувство, необычное, нестандартное, неестественное. Я проехал мимо, и не вспомнил, когда я стоял здесь, приезжала ли какая-то машина. Роман мне не позвонил, значит, он встретил меня того, который теперь был в деревне.

Как мне поступить, ведь если я сейчас приеду домой, это будет непонятно, ведь жена будет думать, что я уехал на похороны, а я вернулся. Поэтому я поехал к другу. Позвонил ему я ещё около десяти вечера, попросил переночевать. Не скажу, что он был удивлён, но первым его вопросом был, что не поругался ли я с женой. Я попросил не задавать пока вопросов, обещая рассказать ему чуть позже.

Вторая проблема, которая вытекла из ситуации, что я второй попал туда, куда нужно, а не на три дня назад. Теперь нас было двое в этом времени, и второй я в воскресенье вечером или ночью вернётся. И что делать дальше я пока не знал. Но время само решило всё расставить на свои места. Разбудил меня Павел в семь утра, ему нужно было на работу. Я удивился, поскольку знал, что по субботам он не работал. На что его ответ был: «Сегодня понедельник».

Я выехал в пятницу, а приехал в понедельник. Я вернулся во время, через полтора часа начинались уроки в школе. Всё, что мне было нужно, это съездить домой за вещами, побриться и успеть звонку. То есть получилось, что я не был на похоронах отца, прожил с ним последние три дня его жизни, и я не знаю что лучше.

На этом вся история. Финал. Можно задавать вопросы.

…

Ребята молчали.

– Я бы не поверил тебе Теоретик, если бы ты в таких подробностях это всё не рассказал, – сказал Ессентуки. Он соблюдал правила не называть имена.

Естественно в рассказе Математик сам называл несколько раз Семёна и Романа по имени, но в рассказе было разрешено.

– Скажи Сид, я был на похоронах?

– Да был, и я не помню, чтобы я тебе звонил и спрашивал: «Почему ты не приезжаешь?»

– Это что же, получается, существует ещё какое-то временное измерение, где был другой ты, который звонил мне.

– Получается так.

– Жека, я помню, Роман осёкся, с меня сотка.

Все улыбнулись, кто-то даже засмеялся.

– Что ты помнишь?

– Ты ко мне заезжал, и на моем телефоне остались те самые фотки.

Роман достал телефон и показал фото, которые мы делали с ним тогда для Семёна.

– Получается, что ты тот самый человек, который видел меня, хотя я был перемещен во времени, который тоже знает это ситуацию изнутри.

– Получается так.

– Ну ладно, вроде история закончилась, я её, наверное, минут сорок рассказывал. Наверное, пора накатить. Все согласились. Выпили и залезли в парилку.

История вторая. История Дядюшки. «Бес в церкви».

– Ну, за здравие, – грубым басом произнес Дядюшка, выходя из парной.

Послышался кашель и характерный мат. Николай, принимавший в целях, дабы его дверь в детство не закрылась, поперхнулся, и горькая встала в горле.

– Под руку, не ховори, – прохрипел он.

Фельдмаршал явно был расстроен.

– Наливай еще, – он протянул стопку Роману.

– Ничо, себе. Батенька, вы пить, что ли сюда пришли. Вон из бани…

Стекло звякнуло по стеклу, и Николай, подняв руку в знаке, произнес:

– Все молчим.

Коллектив наблюдал за отработанной тактикой Фельдмаршала.

– Ну, все, – он вытер губы, – я готов услышать историю.

Дядюшка выбросил в приоткрытую дверь длинную спичку, что до сих пор крутил в руках и произнес.

– Наверное, мой рассказ будет не таким длинным, как у Математика, чья кривая вероятности повествования выпала раньше, но это та история, которая наиболее повлияла на мою веру.

Я расскажу, когда и как я пришел к своей вере, к той ее ступени, на которой я нахожусь.

Он пошевелил тазовой костью, устраиваясь удобнее на скамье.

***

Считаю ли я себя верующим? Несомненно, да. Но, как и большинство истинно верующих не считаю, что падать ниц и целовать ноги батюшке, даже если он самого высшего сана по иерархии, необходимо. Верить в то, что священник, это посланник всевышнего на земле, я тоже не собираюсь. И, несмотря на то, что я не придерживаюсь всех заповедей, не посещаю церковь по всем праздникам, могу утверждать, не кривя душой перед собственными взглядами, верю истинно и однозначно.

Наверное, нам всем, родившимся в союзе, воспитанным на коммунистических учебниках истории, где Ленин был нашим всем, а партия нашей надеждой и опорой, непросто было впитать веру родителей. А родителям непросто привить нам осознание самого бога. Нас же не водили в церковь, которой, кстати, и не было. Само здание, конечно, было, постройки начала 19 века, да ни колоколов ни крестов на нем. Его, если не ошибаюсь, под склад использовали. Не самый богохульный вариант, я вам скажу. В соседней деревне снесли купол с колоннадой и под деревенский клуб переделали. Так что склад – это еще терпимо.

А вот бабушка меня постоянно крестила, перед тем как гулять отпустить, и «иди с богом» всегда в след произносила. Так что подсознательно все мы могли к вере придти. Может только каждый к своему варианту.

Наиболее запоминающимся из праздников, связанных с церковью, скорее всего, была пасха. Может только из-за процесса, в котором мы все принимали участие. Во-первых, в гости пойти и каждому встречному «Иисус воскрес» говорить, а в ответ слышать «Воистину воскрес». Во-вторых, битвы на крашенных.

Ухххх. Ни с чем, скажу вам, не сравнимые ощущения.

Праздник он в детстве воспринимается всегда с радостью и подробности его происхождения не важны.

Как бы то ни было, предпосылки уверовать были у всех нас, несмотря на воспитание коммунизмом. Но в детстве мало кто задумывается глобально над истинностью своего отношения к богу или его отсутствию.

Первый раз я задумался по другому, по особому, когда мне было лет двадцать, может двадцать два. В этот период жизни мне довелось жить и работать, или правильно сказать обучаться ремеслу в монастыре. Резьбой по дереву я рано увлекся и имел хороший опыт, как я тогда считал. Сейчас по истечению времени я понимаю, что он был небольшим. Я умел пользоваться инструментом и не боялся долгой кропотливой и напряженной работы.

Помню первую беседу с настоятелем монастыря. Он выведывал, что же привело меня к ним. И мой ответ, о желании стать хорошим мастером своего дела, как мне тогда показалось, не совсем его устроил. Мы долго беседовали. Я не сразу понял, чего он от меня добивался. Как он считал, не было необходимости ехать в Англию чтобы выучить английский, так и научиться резать иконостасы с их сложными и витиеватыми узорами можно было в другом месте. У меня не сложилось впечатления от той первой беседы, что настоятель отговаривает меня или против моего проживания на территории вместе с монахами, скорее наоборот. Он был рад. Ну, во всяком случае, мне тогда так казалось. Я всегда рад новым знакомствам, и если человек при первом общении не нравится, я все равно дам ему шанс, а уже потом если что перестану с ним общаться. Вообще, я и тогда и сейчас считаю, что монастырь должен помогать нуждающимся. Обеспечить кровом и едой в обмен на труд. Позже я понял, что настоятель хотел увидеть мое отношение к вере в том самом разговоре. Я сам тогда еще не рассматривал своего отношения, не было предпосылок. Я не от чего не сбегал, не хотел найти успокоение блуждающей души. Я рассматривал монастырь, как опыт в моей профессиональной деятельности. И все. А вот уже там, проживая среди монахов, я нашел для себя много новых вопросов, которые ранее не приходили ко мне. Чем дольше я жил там, тем более глубокими они становились.

Первыми вопросами, как бы сейчас не соврать вам, пришли такие.

Да простят меня все присутствющие.

– Насколько сами монахи верят?

– Почему грешник, хотя я не называл так тогда людей, который пришел в церковь сделать подношения и таким образом избавиться от груза грехов, вообще может переступить порог святого места. Если оно действительно таким является, и неужели бог не видит причины посещения. Или если все-таки человек еще сам сомневается, помогут ли его действия избавить себя, а бог до последнего верит, что подносящий прозреет и возможно даже в самой церкви.

Вопросы начались позже и чем дальше, тем больше, а в тот момент в беседе с настоятелем он ждал, что я все же помимо творческого развития, пусть даже подсознательно жажду духовного развитии. Узрел он это или нет, не знаю. Я уже потом, анализируя наш разговор, понял, чего тот хотел. Я был открыт всему новому, и привлечь несформировавшуюся душу к истинной вере, многого стоит.

Это сейчас я могу так выразиться. Тогда я жаждал научиться.

Поселили меня в келье. Спартанские условия, скажу вам. Северный Диоген. Вместо кровати матрас набитый не то сеном, не то ветками. Одеяло драповое.

Дядюшка прекратил речь и осмотрел всех. Вопросов по драповому одеялу не возникло. Хотя он сам не был уверен, что одеяло именно такое, просто к слову пришлось. И продолжил.

– Даже не было подушки. Из стены под совсем маленьким оконцем, по-другому его не назвать, выступает широкий камень. Это столик. На нем свеча и спички. Я еще помню, подумал, почему не огниво? Но все же год уже был двухтысячный или около того. Короче спички. Ширина не превышала двух метров, а длина, наверное, два с половиной. Но, несомненно, мне понравилось.

Что именно?

Атмосфера.

Нахождение в келье было сродни, как бы выразиться? Знаете, в детстве, когда выключали свет, а в печке горел огонь, я стаскивал в кровати толстое одеяло, ложился в метре от печи и наблюдал через отверстия за игрой огня. Одеяло создавало чувство полной защищенности от всего, а бегающие огоньки добавляли сказочности из старинных легенд.

Серые каменные стены, тусклый свет и оглушительная тишина. Я будто остановился во времени. Там время не играет роли. Ты перестаешь торопиться. Мы же торопимся в опаске, что чего-то не успеем. Там я понял, что успею все, что суждено. Успокоение, вот что делает келья.

Я увлекся.

Главное же в моем рассказе, как я пришел к той вере, что имею сейчас. Повествование идет к этому.

Люду в монастыре было много, но не разговорчивые. Там пустая болтовня не приветствуется. Я поначалу к кому поговорить в свободное время, а они кратко и однозначно отвечают, без фанатизма. Красиво, правда. На работу бывает, выходишь, а тебе:

– Сегодня бы накинули обувку другую. Пасмурно. Дождь пойдет, ноги промочите.

Или.

– Пост завтра начинается. Первый раз его соблюдать тяжело. Но к господу обратись. Он и поможет.

Работа у меня рано начиналась. Что называется с первыми петухами. На самом деле так и было. В келье их не слышно, но привыкаешь быстро. Они, монахи почти бесшумно ходят, будто обидеть кого боятся. Но разум ли, а может что и другое, но вовремя я стал просыпаться.

На возвышении, недалеко от стен монастыря церковь расположилась. Небольшая. Старая. Рядом несколько домиков. В них жили церковнослужители. Сторож, звонарь, свечница. Она и свечи ставила и батюшке на служениях помогала. Еще были души, да кто чем занимается, я не все понял. Работал я в плотницкой мастерской при церкви. Был у меня и наставник. Из монастырских. Дед. Имя у него интересное. Василий Ионович. Он мне много чего передал из опыта своего. Рассказал о том, где и что можно поменять в резьбе иконной, а чего ни в коем случае нельзя. Почти год я с ним отучился. За это время немало наших совместных работ по другим церквям разошлись. И вот почти весь этот год своего батюшки то в церкви и не было. Все говорили, что вот-вот приедет новый, постоянный. Ждали, а то как это без него? Не порядок. На праздники, на отпевания, венчания приезжали временные, а своего все не было.

С Василием Ионовичем мы в монастыре не общались почти. Да там никто и не общается практически друг с другом. А вот в процессе работы беседы вели. Не знаю, сам ли он интересовался или настоятель разузнать прашивал, но завел он как-то разговор о моем отношении к вере. Я к тому времени уже проникся жизнью с монахами, хотя не посещал все их мероприятия. На служения не ходил. Молитвы не читал. Я же, как ученик там был, а не монах. Но разговор зашел, и нужно было держать ответ.

Скрывать мне было нечего, а в беседе всегда можно найти что-то новое и если что не понимал, то пойму, думал я тогда. Рассказал, что готов к принятию веры, и не противлюсь ей, но не видел и не встречался с тем, что меня на этот путь наставило бы. Тогда мне и предложил мой наставник по работе посещать общие молебны. Я и не был против. Как раз в тот период и священник новый был прислан. Постоянный. Отец Михаил. Он тут же при церкви в домике и жить стал.

И к тому уровню веры, что я сейчас испытываю, меня привел именно отец Михаил. Могу сказать ему спасибо за это. Не настоятель монастыря, а именно священник. Не имея такого желания, не имея надобности и цели, он добился этого. Я сейчас думаю, что он к вере привел тогда не только меня, а большую часть прихожан и монахов. Возможно, не привел к самой вере, так как если человек уже отдал свою жизнь работе и жизни при монастыре или работе в церкви, то он уже был на этом пути. Отец Михаил укрепил в наших душах осознание самой веры, и привел своим примером, во всяком случае, для меня, само существование бога. Не самым скажу я вам стандартным, но, несомненно, действенным поступком.

Я даже думаю, что и сам он, кем бы он ни был до того момента, удостоверился в существовании всевышнего, ведь в существование всенижнего и его приспешников священник нашего прихода отец Михаил не сомневался.

Итак, я начал посещать при наличии возможности все приходские мероприятия, и первый раз попал на отпевание. Скажу, это меня впечатлило до глубины души. Что именно? Я постараюсь передать все мои эмоции и чувства, свои размышления того самого первого отпевания. Я был очень поражен и запомнил в деталях все произошедшее.

Под высоким арочным потолком низкий и сильный голос священника звучал величественно и не побоюсь этого слова божественно. Я не был среди родственников умершего и не стоял в непосредственной близости от батюшки и аккомпанирующей ему женщины помощницы, а скрылся в тени, недалеко от входа, чтобы не привлекать внимание родственников. Мне был интересен сам процесс. Насколько возможно я отдавался атмосфере отпевания. Пение священника настолько слилось с обстановкой церкви, что вызвало у меня в тот момент наисильнейшее чувство веры. Голоса переплетались и дополняли друг друга. Хотя точнее будет сказать, что женский певучий голос дополнял или акцентировал внимание присутствующих на низком мужском голосе.

Разобрать слов я не мог. Нет, может отдельные слова: раба твоего, господи, во веки веков. Но общего смысла не расслышал. Скажу, что и позднее я этого не смог сделать. Принципиально не хотелось читать это в литературе. Хотел услышать. Даже появилась дикая мысль, что услышу только в тот момент, когда истинно уверую. До сих пор не слышу, хотя верю. Но ведь это была моя догадка, и кто сказал, что так оно и есть?

Я рассматривал убранство церкви под звуки отпевания и, в моей голове возникла тогда еще одна мысль. А насколько вообще представляют ценность эти самые иконы? Я говорю не о цене, за которую их можно продать, а именно ценность для прихожан, для церкви. Понятно, что финансовую стоимость определить невозможно. Она зависит, если вообще можно в этом случае разговаривать о цене, от сохранности, от ее истории, если она имеется, и, наверное, от ее возраста. Да и все равно это будет субъективная оценка стоимости. Икона, как историческая ценность, определенно тоже складывается из возраста и той же истории самой иконы. Но вопрос состоял в том, какую ценность имеет икона с точки зрения самой веры. Нарисуй икону современный иконописец по всем канонам и, соблюдая все правила и особенности ее рисунка, станет ли она настоящей? Не думаю. Хотя прихожанин, не поймет. Красиво и красиво. Нарисован святой. И спасибо на этом. То есть получается, что и не так она важна, а важнее внутренняя вера молящегося. Но повиси эта икона много лет в церкви, выслушай сотни молитв, прими от каждого прихожанина крупицу его сомнений и уверенности в своей молитве, и тогда, только тогда она сможет называться именно иконной, и сможет, если такое вообще возможно, помогать людям. Об этом я размышлял неоднократно и позднее и мое мнение только утвердилось.

То, первое свое посещение процедуры отпевания, я запомнил в подробностях. И, несмотря на то, что я сказал чуть ранее, якобы ощутил сильнейшее чувство веры, это так, но я всегда его ставил под сомнение. Чудесное пение священника? Это реальность и оно не обязательно имеет божественное значение. Просто сильный голос и тренировки. Чудес я не видел, и вера обязана была подвергаться сомнениям.

И все же описать свое первое присутствие на том отпевании абсолютно неизвестного мне человека я бы описал только самыми красивыми эпитетами.

Божественная атмосфера.

Чарующее слух звучание.

Эмоциональный подъем.

В тот вечер, уже после работы я расположился на лежаке в своей келье и проигрывал события того дня, а именно все что происходило в церкви, и принял для себя понимание того, что есть границы веры, которые для меня не открыты и я желаю заглянуть за них.

В дальнейшем я начал при любой возможности присутствовать на служениях, но дальнейшее посещение, к моему удивлению, стало опровергать первые эмоции. Я не видел божественного вмешательства в весь этот процесс. Скажу больше, я стал отдаляться даже от той границы моего познания веры. Я поясню. Мне хотелось поговорить с кем-то на эту тему и желательно, чтобы это был человек разбирающийся в ней. Своими вопросами я не боялся показаться глупым и несведущим, каким я конечно и был, а скорее боялся обидеть собеседника, поэтому, если доводилось с кем-либо вести диалог на эту тему, то заходил издалека. И тут меня снова посетила неудача в выбранном направлении. Складывалось впечатление, что большая часть монахов не интересуется этим вопросом, и даже не потому, что уже все познали и теперь чувствуют себя счастливыми в своем превосходстве. Совсем нет. Я стал утверждаться в мысли, что их присутствие тут, за стенами монастыря обусловлено в большей степени жизненной ситуацией, а не желанием познать бога.

Мой наставник на поприще работ вообще был наемным рабочим. А мои вопросы чаще всего приводили к одному ответу.

– С батюшкой поговори. Он в этом должен разбираться.

Должен разбираться!!!???

Он людей отпевает! К нему за советом ходят! В конце концов, а как же его посредничество между венчающимися и богом? Пойдете ли вы к врачу, который вроде знает, как лечить? Не думаю! И более того, если священник не имеет «прямого выхода» на создателя, то как поверить в отпущение грехов? Если рассчитывать, что бог сам все видит, то тогда зачем для этого процесса священник? Я могу исповедаться кому угодно, и создатель узрит это! Эти вопросы меня тогда порядком расстроили, если не разозлили, и захотелось пообщаться непосредственно с нашим священником отцом Михаилом. Просто завалиться к нему в дом и попросить аудиенции, я не мог, поэтому стал искать удобного момента. К слову на тот момент меня уже не удерживала в монастыре работа. Я получил достаточный опыт, который меня вполне устраивал и понимание того, что большего в развитии своих возможностей тут я не получу, позволяло в любой момент покинуть стены монастыря. Но желание укрепить или распрощаться с верой на тот момент заставило меня остаться. Хотя, я тогда понимал, что распрощаться с верой у меня, как и у любого другого человека уже имеющего какие-то понятия о ней, невозможно. Что может привести к этому? Я не знал. И сейчас не представляю. Можно подтвердить наличие чего угодно, увидев это, но если вы это не видите, то не значит, что его нет. Просто не видите.