Что было, то было

– Да не об этом думалось тогда. – Добродеев как-то тихо вздохнул.

– А уж когда в председатели выбирали, девки на тебя глаза лупили в открытую.

– Федя, хватит. – Капитан мял папиросу нервными пальцами. – По наивности я не замечал, как крутится под ногами земля.

– Вот-вот. Тогда время было другое. Хотелось крутить шарик быстрее.

– Несправедливости на земле много, – как-то хмуро, глядя в темноту, произнес Добродеев. О чем он подумал тогда – только ему известно.

Глава 7.

Еще в госпитале, когда Добродеев залечивал раны, ему привиделся сон. Вся довоенная жизнь проскакала, как на коне, по пестрым полям его памяти быстро и негромко, не оставляя за собой заметного следа. Детство носилось, бедокурило по пыльным деревенским улицам и резко оборвалось, когда приехала комиссия из центра с предписанием о высылке семьи в Сибирь. Не понравилось кому-то, что зажиточный крестьянин Григорий Добродеев выступил против закрытия церкви на селе. А случилось это после того, как церковный звонарь забрался на колокольню, громыхнул три раза в большой колокол и заорал:

– Нету теперь у нас правды, она ушла на небеса!

Это был период, переломивший много судеб и жизней самого трудолюбивого класса в России.

Накануне высылки случился пожар. Дом сгорел. Семья Добродеевых – отец, мать и сын оказались в голом поле. Мать успела взять кое-какую поклажу и самое дорогое – уцелевшие иконки. Погрузили на телегу свой скарб, нехитрый сельхозинвентарь и в путь.

Был мучительный переезд на незнакомое место, в глухое маленькое село Хлябцево в семидесяти километрах от Омска. Трудолюбивый, с крестьянским характером Григорий очень любил своего Пашку. Старался сделать всё, чтобы вывести его в люди и дать образование. Понимал, что мужик должен не только трудиться, но и быть грамотным. Отец был умен от природы и на селе, несмотря на разность положений, быстро сошелся с учителем Сергеем Петровичем Рябцевым, которого сослали за благородное происхождение. Хотя положение у них было одинаковое – ссыльные.

Сергей Петрович, с согласия общины, собрал деревенских детей и стал их учить. Обучением он занимался с удовольствием. И скоро заметил способность Пашки к учебе. Он уговорил Григория отдать парня туда, где есть официальная школа. Отец ради такого дела без колебаний согласился, отвез сына в соседнее село, договорился за деньги с одинокой, набожной женщиной Авдотьей, что она выделит ему угол и будет кормить со своего стола. Детей у нее своих не было, и она, перекрестившись три раза перед иконкой, согласилась приютить симпатичного мальчишку.

Теперь родителей Пашка видел редко, скучал по матери и отцу. Когда приходилось видеть, то расставаться не хотел. Но отец своим крестьянским чутьем понимал, что парню надо учиться, и настаивал на своем.

Годы летели быстро. И по окончании школы встал вопрос, что делать дальше. Учителя сказали: «Надо ехать в город и поступать в педагогический институт». Так он и сделал. Учеба давалась ему легко. Но за время учебы Павлу пришлось дважды съездить в Хлябцево на горькие похороны: сначала отца, а затем матери. И остался Паша Добродеев один на всей планете. Родственников у него не было. После окончания института все студенты хотели остаться в городе, а он попросил распределить его в село. И словно по Божьему промыслу или недосмотру чекистов оказался он в том селе, откуда была выслана его семья. В местной школе было всего два учителя – остальные уехали в город. Они уговорили молодого педагога Павла Григорьевича занять должность директора.

За несколько лет школа в корне преобразилась. Это заметили и колхозники. Когда на общем собрании встал вопрос о председателе, то вместо лентяя и пьяницы – ставленника райкома Матвея Прокопчука бабы и мужики единодушно подняли руки за Павла Григорьевича Добродеева.

Коллективизация набирала обороты. Но колхоз – это не школа. И хотя он сызмальства знал крестьянское дело, и оно было ему не в диковинку, в новых условиях приходилось туго. Тем не менее колхоз под руководством молодого председателя стал поднимать голову. «Заозёрное» в районе начали похваливать и даже ставить в пример. Но тут в мирную жизнь непредвиденно встряла война. Добродеева как председателя колхоза направили на курсы командиров. И вот уже три года он месит грязь по военным дорогам. А смерть с противным свистом гоняется за ним.

Глава 8.

Робко вздрагивали розовые огоньки от папирос капитана и старшего лейтенанта, подчеркивая темень ночи, плотно накрывшую округу. Кажется, она застыла в своей массе, ожидая прихода спасительного серенького утра, которое всё не приходит. Да и никто не торопит это утро. Добродееву и Родионову есть, о чем поговорить, поразмышлять, окунуться в прошлое – вспомнить довоенную жизнь. Не знали они, что это была трудная и обыкновенная радость. А узнали они об этом только тогда, когда фашист пришел в их дом. Долго будет помнить их поколение кровь и трупы на полях.

– Из всех ошибок в мире, самая большая ошибка – это война.– Добродеев плюнул на окурок, погасив его.– Нет, война не для меня. – В его голосе прозвучали твердые нотки. Капитан замолчал. Молчал и Родионов, и, погасив свою папироску, он понимающе вздохнул.

– Но ты, Паша, в ней участвуешь.

– Да. Поневоле…

Конечно, кому не хочется мирной и счастливой жизни?! Но чумные силы ломают эту жизнь, ломают людские судьбы, рубят под корень всё, что наработало человечество за сотни лет, покушаются на самое святое – человеческую жизнь.

– Ладно, Паша, – Родионов с надеждой улыбнулся в темноте. – Кончится война, вернемся в свое «Заозёрное» – заживём. – От такой сладкой мечты старший лейтенант даже зажмурился.

А у капитана комок подкатил к горлу. Не хотелось говорить своему агроному страшную весть. Но что поделаешь, ее не утаишь. Всё равно узнает:

– А «Заозёрное» наше, Федя, немцы сожгли под корень. Это я сам видел.

– Как?! – у Федора перехватило дыхание.

– Одни печные трубы остались, небо подпирать.

– Вот это да. А ты молчишь. – У Федора сердце болезненно сжалось. – И живых нет?

– Народ, наверно, размотало по соседям. У меня времени не было, чтобы узнать.

– Как же мои там? Я думал: освободили, а писем нет.

– Надо надеяться. Подожди, Федя. Придут тебе письма.

– Там ведь мать и бабушка. Ты же знаешь.

– Дай Бог, чтобы они остались живы.

Федор с горечью произнес:

– Вот за это мы и воюем, Паша.

– Да. Они должны ответить.

В темноте ночи послышался неясный шорох, и прямо перед военными появился мужичок в замызганной стеганке. Он прищурился, чтобы лучше разглядеть:

– Здрасте вам, начальники дорогие!

Бойцы оторопели. Родионов с нескрываемым удивлением хохотнул:

– Вот те на! Откуда ты взялся?

– Как откуда? – Старик подтянул стеганку, подпоясанную солдатским ремнем. – Я на своей земле.

– Ночью нечего болтаться по деревне, – строго сказал Родионов.

– Так-днем-то вовсе нельзя – неприятель заметит. У нас и общее собрание ночью было. Еще до вашего штурма. В поле, во-он под теми скирдами.

Добродеев и Родионов неодобрительно переглянулись.

– Какое собрание?

– Колхозное. Правление выбирали. Мужиков-то в деревне не осталось.

Родионов растерянно улыбнулся.

– Ну ты даёшь! Где же он, ваш колхоз-то?

–Ну как где, – сердито произнёс старик, – вот в этой деревне, Соколово. – Тихонько крикнул в кусты: – Ульяна! Иди-ка сюда, чего спряталась. Это свои.

Из темноты появилась девушка, как сказочное видение. Она робко смотрела большими глазами на командиров. Из-под косынки выбились белокурые пряди. Застенчивая полуулыбка была на ее лице. И мрак ночи словно раздвинулся – стало светлее. Родионов еще больше удивился:

– Ты смотри, комбат, что делается на передовой.

– Это для вас передовая. – Старик хитровато прищурился. – А для нас – тыл. – Опять с молодецким видом поправил стеганку. – Меня зовут Харитон Акимыч. А это, – старик посерьезнел и придал голосу убедительности, – вот это наш член правления, Ульяна Сорокина. А в председатели, стало быть, обратили меня.

Добродеев неодобрительно посмотрел на обоих:

– Вам жизни своей не жалко? Здесь же передовая… Стреляют. Харитон Акимыч аккуратно вытер рот ладошкой:

– Это наша земля. – Сказал, как отрезал.

– Ну хорошо, что вы хотите? – суха бросил комбат.

Ульяна с пристальным вниманием глянула на Добродеева.

– У нас к вам разговор есть, – упрямо сказала член правления. И уже мягче добавила: – Вернее – просьба.

Оба командира вопросительно посмотрели на пришельцев.

– Ну чего-здесь-то? Пошли в дом, – скомандовал Родионов.

Глава 9.

На пологом берегу реки за камышами в кустах густая ночь придавила двух разведчиков к сырой земле. У разведчиков такая суровая доля – терпеть. Не выдать себя врагу, иначе вся задуманная операция превратится в прах. Но Антонюку лежать на сырой земле в окружении немцев неуютно и страшно. Он тянет за рукав Веселова:

– Пошли отсюда, пока не поздно.

Веселов, продолжая наблюдать за хатой – штабом, с остервенением цыкнул, отталкивая Антонюка:

– Ну и курва же ты, Антонюк.

Сержант понимает, что сейчас не время перебраниваться. Задание надо выполнять во что бы то ни стало. Надо взять «языка». Вдруг из хаты, где расположилось фашистское военное руководство, выскакивает немец. Он бежит к кустам справить малую нужду. Разведчики притихли, затаили дыхание. Было слышно, как капельки дождя падают на прошлогодние листья. Оправившись, немец собрался бежать в хату. Но неожиданно огромный кулак Веселова опустился на затылок немца. Он рухнул на землю как подкошенный. Веселов заторопил Антонюка:

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.