Бесконечный сон Эндимиона

– Эх, Арес-Арес, где же твой былой пыл… Ох! – швейцар вытер руку об брюки, подав ее мне. – Мое имя Арес, как же я забыл представиться… Ну что же, давайте уже начнем заселяться. Алектрион! – после произнесения имени, кукла дернулась, подняв голову к портье. – Седьмой номер. Живо-Живо!

Кукла продолжила исступлено смотреть на своего хозяина. Простояв так пару секунд, Арес ударил себя пятерней по лбу, вновь выругавшись себе под нос. Взяв мой чемодан двумя руками, лицо старика слилось по цвету с его униформой. Пыхтя и отказываясь решительными кивками от моей помощи, он поплелся в сторону безмятежного Алектриона.

– Забавно, что столь антивоенные напутственные слова исходят от человека с настолько «военным» именем.

Арес доковылял до марионетки и передал тяжелую ношу ей в руки, которую она подхватила с такой легкостью, будто пыхтение портье до этого было всего лишь странным шутливым перформансом. Отдышавшись и накинув красную шапку на темечко Алектриона, швейцар поглядел на меня тоскливыми глазами.

– Знаете, юноша, даже воин устанет от перманентной бессмысленной войны.

Сбросив с себя излишнюю грусть, Арес вновь оголил свои золотые зубы, после чего подозвал меня к себе жестом. Взяв нас с Алектрионом за плечи, он обращался то к одному, то к другому.

– Седьмой номер, запомни. И не проси чаевых, не наглей… Следуйте прямо за ним, чтобы не сбиться с дороги. Хоть заведение у нас небольшое, но я не удивлюсь, если его архитектором выступал Дедал. Вроде бы все… Ну что же, мой друг. Приятного, а главное – плодотворного времяпрепровождения.

Портье похлопал меня по спине, после чего мы в последний раз обменялись рукопожатием. Шестеренки начали свой ход, Алектрион развернулся на сто восемьдесят градусов и пустился в путь вверх по лестнице. Я отправился следом.

II

Ступая по лесенкам за своим путеводителем, чьи ноги ни разу не коснулись пола, я проходил по веренице ничем не отличающихся друг от друга лестничных пролетов, по итогу выйдя в коридор шестого этажа. Заметив, что на главной лестнице отсутствует путь на последний, седьмой этаж, я сделал в своей памяти засечку на будущее, – спросить у Ареса, что располагается под крышей отеля. Держась подле Алектриона, я осматривал немногочисленные двери, расположенные в хаотичном порядке. Два номера могли быть расположены как в нескольких метрах друг от друга, так и поставлены вплотную, а двери, ведущие внутрь гостиничных комнат, отличались по ширине, форме и материалу.

– Да, судя по всему, если архитектором здешнего места был Дедал, то дизайном занималась Доротея Таннинг.

Услышав мою реплику, Алектрион остановился, обернувшись ко мне. Выронив чемодан из рук на пол, все также устланный красным ковром, марионетка поднесла указательные пальцы к кончикам ярко обрисованных краской губ, проведя ими до ушей. Затем, сделав кувырок в сетях, словно запутавшаяся в липкой паутине муха, что из разряда насекомого перешла в род ланча, Алектрион схватил чемодан и вернулся в исходную позицию, застыв на месте. Во время кульбита его шапочка снова слетела с головы. Подняв головной убор с ковра, я набросил его на темечко коридорного – мной двигала не забота, а страх, что без элемента униформы Алектрион откажется выполнять свою работу. Простояв несколько секунд на месте, он, к моей радости, отправился прежней дорогой.

Немного отшатнувшись назад благодаря резкому торможению резиновых ремней, коридорный, пошатываясь, остановился у одного из номеров, медленно разворачиваясь на тросах лицом к двери. На дверном полотне не было номера или иных опознавательных знаков, – выполненное из дуба, оно было выкрашено голубым цветом с нанесенным поверх орнаментом пейсли, исполненным люминесцентной краской. Также на нем отсутствовали ручка и прорезь для ключа. Я неспешно подошел к Алектриону, который по моему приближению кинул чемодан на пол, вытянув левую ладонь ко мне. Сориентировавшись, что от меня требуется, я достал ключ из кармана брюк, ранее отданный мне Аресом. Цепко ухватив его пальцами, коридорный поднес ключ брелоком к двери, плотно прижав к голубому полотну. Когда же он убрал его, на двери появился оттиск отзеркаленной семерки, под которой расположился схематичный символ солнца. Алектрион сжал ключ с брелоком, послышался хруст дерева. Разжав руку, на пол упали погнутое кольцо с деформированным ключом и обломки брелока. Затем коридорный просунул руку под пиджак, достав из внутреннего кармана маленькое карманное зеркальце. Раскрыв ракушку, он прижал его к месту, где находился оттиск. Закончив действие, Алектрион убрал зеркальце обратно, а перед моими глазами предстало число семь в своем первозданном виде, рядом с которым была все та же неизменившаяся окружность с исходящими от нее в стороны линиями.

Дверь скрипнула и сама по себе медленно открыла перед нашим тандемом номер, поприветствовавший нас запахом табака, пыли и общей затхлости. Люстра была выключена, но ее функции выполнял солнечный тусклый свет, что пробивался полосами сквозь створки жалюзи. Односпальная кровать с застеленными простынями, по другую от нее сторону – рабочий стол, на котором рядом стояли пепельница и сгоревшая свеча, воск с которой растекся по столешнице. Все это богатство находилось под слоем серой пыли. Небольшое зеркало, что висело напротив окна, создавало иллюзорное ощущение простора. На деле же комната была небольшой, я бы даже сказал крошечной, больше походя на подсобку, а не на жилое помещение. Слева от изголовья постели находилась настежь открытая дверь, за которой на меня величаво выглядывал унитаз, скрытый полумраком. Взяв с пола свой чемодан, лежащий у свисающих с высоты ног Алектриона, я зашел внутрь, бросив его на кровать, а сам уселся на пол, разглядывая свои новообретенные хоромы. Коридорный продолжал стоять в проеме, молча смотря в одну точку. Забыв о его присутствии, я подошел к зеркалу, осматривая свое лицо. Мешки под глазами выдавали долгую бессонницу, рука об руку с которой шли бесконечные бутылки виски и новостные сводки с фронта, которыми пестрили газеты, бросаемые каждому жителю города под дверь его дома. Решив умыть лицо, я отправился в уборную, по пути дернув выключатель света, находящийся как раз у зеркала. Ослепленный от яркого света люстры, свисающей с потолка и, как оказалось, также украшенной орнаментом, я прошел в клозет. Отыскав там раковину, мне, приложив немалые усилия, таки удалось повернуть вентиль. Пока я умывал лицо, из комнаты послышался свист чайника. Удивившись, я вышел из уборной и увидел Алектроина, все также находящегося у порога в мой номер.

Из штанин его брюк и рукавов распахнутого пиджака валил пар, а грудь раскрылась двумя створами, оголив монетоприемник. На внутренней стороне левой створки расположился прайс-лист. Вспомнив, что портье и вовсе не потребовал с меня платы, я изучил список предложений, после чего отправился к своему чемодану. Пятьдесят монет – семь дней, вполне выгодно. Нарыв в наружном кармане наличные, я вернулся к коридорному и просунул в него необходимое количество монет. Немного помешкав, я все же забросил еще две сверх необходимой суммы, после чего закрыл грудные створы работника отеля и застегнул на нем пиджак.

Алектрион вмиг перестал походить на миниатюрный паровоз – свист стих, равно как и клубы пара прекратили вырываться из-под его одежд. Вновь поднеся кончики указательных пальцев к губам и изобразив неровную улыбку, он отсалютовал мне, на этот раз уже с настоящей шапочкой, которую ему удалось со второго раза стянуть со своей головы. Из коридора послышался скрежет зубчатых колес, коридорного дернуло, после чего, потеряв свою прежнюю гордую осанку и свесившись подобно коровьей туше на мясном крюке, он спиной вперед отправился обратно к лестнице. Дверь номера медленно затворилась.

«Прекрасное дитя капитализма» – промелькнуло в моей голове. Решив не нарушать традиций при заселении в номер, я отправился к своему чемодану и принялся доставать из него пожитки, вечно сопровождающие меня в нескончаемых поездках, из которых и состояла вся моя жизнь в последние годы. Внутри имущественного каземата с ручкой меня ожидал классический неаккуратно сваленный набор необходимых мне вещей: кипы бумаг, перевязанных атласной лентой, несколько брюк, белых футболок, серых пиджаков и блейзеров, а также гигиенические принадлежности.

Расчищая утрамбованные завалы, я скидывал свой хлам на пол, и спустя пару минут возле меня образовалась горка барахла, с которой было бы не стыдно пойти торговать на ближайший базар, затмив своей выручкой давних старожил гермесовского дела.

На дне чемодана осталось три свертка в упаковочной бумаге. Я с бережностью вынул их и положил на простыни постели. Два свертка были небольшими, третий же выдавал своей угловатостью скрытую за бумагой габаритную коробку. Прижав обеими руками к груди немногочисленные ценные для меня вещи, я отправился к письменному столу. Сев за него, я занялся распаковкой, варварски разрывая приятно шуршащую бумагу в клочья.

Передо мной предстала бархатная черная коробка, через закрытую крышку которой тут же прорвался запах чернил, за доли секунд наполнивший пространство комнаты приятным ароматом. Я снял с нее крышку. Моим глазам показался во всем своем великолепии первый изумруд моей коллекции – пишущая машинка Underwood No. 5, чьи литеры уже давно были стерты до неузнаваемого вида благодаря давней и плодотворной работе, которой мы предавались годами до этого. Пробежав пальцами по клавишам, словно пианист, настраивающий невидимую, но крепчайшую связь с инструментом, я оставил в покое моего давнего соратника, занявшись открытием следующего узника бумаги. За ней скрывался металлический брусок с ремешком, поверх которого находилась четырехугольная выпуклая вставка. С левой стороны бруска был держатель с закрепленным на нем бордовым маркером. Я потянул за четырехугольник, и на свет показался объектив. Это был Polaroid SX-70, купленный мной на базаре в балтийский странах, где я находился по корреспондентскому заданию. Его предыдущий владелец, решившийся расстаться с фотоаппаратом, не был многословен, но хорошо врезался мне в память благодаря своему спутнику – черной кошке, что дремала на его плече, не обращая внимания на базарный гул вокруг. В те времена я любил заводить диалоги с незнакомцами, питаясь их энергетикой и стараясь подчерпнуть для себя новые взгляды на мир, но большинство моих вопросов мужчина проигнорировал, лишь вскользь упомянув, что он распродает свое ненужное имущество с целью накопления суммы, что позволит ему вернуться на родину, располагающуюся в одной из африканских стран.

Раскрыв камеру, я развернулся к двери, прокрутил колесико фокусировки и нажал спусковую кнопку. Послышался характерный звук, и из аппарата вышел снимок. Взяв его двумя пальцами, я окинул фотографию взглядом. На фотобумаге проявилась комната. Из-за особенностей химический реагентов дверь на снимке казалась еще голубее, узоры пейсли же на ней излучали небольшое свечение. При осмотре мне обнаружилось, что на двери явно считывались цифра семь и рисунок солнца, хотя в мире, не пропущенным через оптическую линзу, они присутствовали только с обратной стороны дверного полотна. Я достал из бокового держателя фотоаппарата маркер и лаконично подписал фотографию «VII».

Отложив снимок и полароид, я занялся последним свертком. В нем находился модифицированный Walkman TPS-L2, чей микрофон, активирующийся кнопкой «Hotline» на корпусе, в классических моделях давал возможность переговариваться двум слушателям в наушниках. В моем же аудиоплеере при нажатии кнопки микрофон начинал запись на ленту кассеты, находящейся в кармане проигрывателя.

Сбросив клочья разорванной бумаги на пол, я разложил все свое драгоценное мелкое имущество на столе. Пишущая машинка для моего внутреннего «я», фотокамера для моментальных снимков – проекций с моих глаз и Walkman с чистой кассетой – его предназначение для меня оставалось загадкой, хотя и лежал он в моем чемодане уже как несколько лет кряду.

*

История появления аудиоплеера в моем распоряжении была воистину неординарной. Обзавелся я им на одном из вечеров, устроенным дружеским объединением Les Six, куда меня пригласил Жорж Орик, знакомство с которым произошло благодаря взятым у него за пару лет до этого интервью. Заявившись без предупреждений в мою тогдашнюю редакцию, композитор стал божиться, что в этот раз все пройдет без эксцессов, ведь Сати поклялся поубавить с количеством алкоголя и эксцентрики. На деле же, ему не стоило прилагать столько усилий для уговоров – я уже как несколько месяцев бездарно просиживал на одном месте, не написав ни единой строки, и просто получал оклад за то, что числился в штабе корреспондентов. На это были свои причины – с каждым днем перечень запрещенных тем становился все более обширным, поэтому большая часть инфоповодов просто-напросто не проходили цензурный аппарат, а новостной блок в последних выпусках газеты представлял из себя компиляцию из старых перемешанных между собой материалов. Как ни странно, это работало – львиная доля читателей не замечала обмана, в сотый раз узнавая об одних и тех же победах на непонятно где находящемся фронте. Продолжительная жизнь в информационном вакууме давала о себе знать.

Так, а что же вечер? По итогу хоть времяпрепровождение с композиторами выдалось прекрасным, – вермут лился рекой, а старина Сати упивался Абсентом и к утру таки дошел до состояния бреда, в котором он вообразил себя маленькой девочкой, просящей милостыни у ворот кладбища Монпарнас, у меня ровно в полночь завязалась перепалка с неожиданно появившимся Еврипидом, одетым в гиматию на голое тело. Причина его прибытия на сие мероприятие так и осталась для меня загадкой – на следующий день каждый из «Шестерки» утверждал, что и не подумал бы приглашать его. Суть устроенного нами спора заключалась в разительно различающихся мировоззрениях в целом и отношении к женщинам в частности – все же пара тысячелетий, отделяющих даты наших рождений, а также личный опыт сказывались на взглядах. Упомянув несколько острых цитат комедиографа Аристофана, адресованных полуголому драматургу, что сидел напротив меня, я заметил, что лицо Еврипида приобрело окрас каролинского жнеца. Ворча, он достал из закромов шерстяной ткани Walkman и кассету, произнеся: «Жду вашу версию «Ипполита», мой юный женолюб, созданную после встречи вами кровососущего суккуба. На этот прибор сможете записать приторно-сладкую увертюру личной трагедии».

*

Оставив своих вечных соратников по странствиям акклиматизироваться в новой, доселе незнакомой местности, я, прихватив пепельницу со стола, отправился к окну. Зажав сигарету между зубов, я раздвинул ламели, впервые оценив вид, открывающийся с высоты моей комнаты. Отель оказался достаточно удален от города – пыльная дорога, по которой переваливалось мое такси по пути в «Пьяный корабль», тянулась на несколько сот метров вдаль, окаймленная редкими дубами. Вдали побитое шоссе впадало в россыпь двух-трехэтажных зданий, чьи окна в закатном солнце слепили частыми бликами, будто общаясь друг с другом посредством морзянки. Округлое же здание, что шло от основания отеля кругом, оказалось в куда более плачевном состоянии, чем мне показалось по прибытию. Крыша, накрытая просвечивающей сеткой, прохудилась настолько, что в некоторых местах зияли дыры. Дом был явно заброшен и одному богу известно, чем это решето являлось в свои лучшие годы. Закурив, я оставил меланхоличный пейзаж. День подходил к концу, а сон, несмотря на долгий муторный путь, так и не захотел навестить меня. Не зная, чем себя занять, я не нашел лучшей идеи, чем поработать. Найдя перевязанную кипу бумаг, я вновь уселся за письменный стол. Сорвал ленту, взял за кончики несколько листов, вставил их в пишущую машинку. Прокрутил ручку валика, затянув под него бумагу и закрепив ее прижимной планкой, после чего сдвинул каретку вправо. Все эти действия я выполнял механически, не обращая внимания на прибор передо мной, вместо этого остекленевши глядя на матовые жалюзи в лучах заходящего солнца, пытаясь поймать хотя бы какую-нибудь мысль за хвост. Закончив с приготовлениями, я взглянул на лист цвета подснежника. Пальцы коснулись стертых литер.

«Отель Пьяный корабль.

Номер комнаты – VII.

20XX год.»

III

Из пушистых лап полудрема меня вырвала приглушенно доносящаяся музыка, смешанная с гулом голосов. Я все также сидел у печатной машинки, жалюзи перестали пропускать солнечные закатные лучи, сменив их непроглядной синевой тьмы. От единственного источника света – люстры, свисающей с потолка, что оставалась включенной с моего первого похода в уборную, исходило легкое переливчатое дребезжание. Подвески из хрусталя, будто также слыша аккордовые прогрессии, плавно ходили из стороны в сторону, временами сталкиваясь и создавая звон, добавляющий музыкальной зарисовке новых красок.

Сколько я проспал? Не имея привычки носить с собой авторские изделия Хроноса, который успел сделать себе имя на их производстве, я давно потерял счет времени. Какая разница, шесть часов дня или утра сейчас, если природой ты создан как антоним систематике и порядку. Вставая со своего писарского трона, я вдоволь прочувствовал наказание, ниспосланное на мое голову Икелом. Бойся своих желаний, как говорится. С трудом переставляя онемевшие ноги, я добрался до рукомойника, окатив свое лицо прохладной водой. Опершись на керамогранитную плитку, я немного размял ноги, и, удостоверившись, что пешая прогулка не разломает кости моих ступней, вышел из ванной комнаты. Ромбовидные подвески продолжали двигаться в такт музыке, что для смотрящего имело завороженно-гипнотическое свойство, от чего я словно в трансе уставился на них. Мое оцепенение прервал стук в дверь. Продолжая смотреть на танец хрустальных плясуний, я на ощупь попытался найти дверную ручку, позабыв о ее отсутствии. Растерявшись, мне не пришло в голову лучшей идеи, чем обратиться к незнакомцу, что снова трижды постучал.

– Кто там?

– Это Арес, мой юный друг – из-за двери послышался знакомый голос портье. – Хотел проведать вас, узнать, все ли в порядке и как прошло заселение.

Баритон был действительно узнаваемым, но мои уши явно улавливали небольшие перемены в глубине издаваемых швейцаром звуков. Поубавилось старческой хрипотцы, да и в целом голос стал будто на полтона выше.

– Все было отлично как раз до вашего прихода. – за дверью послышался раскатистый смех. – я не понимаю, как мне справиться с дверью, здесь отсутствует ручка.

– Просто захотите открытия.

Лучшего варианта для выхода из сложившейся ситуации у меня не было. Закрыв глаза, я визуализировал в своей голове отворение злополучной двери. К моему удивлению, это сработало – скрежеща засовом, полотно медленно распахнулось. На пороге стоял Арес, чей вид претерпел поразительные изменения. Одеяние сменилось с красного замусоленного пиджака и широких брюк на синие облегающие кюлоты и такого же цвета мундир с глубоким вырезом, окаймленным на мощной волосатой груди белой бахромой. Портье будто сбросил несколько десятков лет. Глубокие морщины пропали, сделав лицо более считываемым, – теперь передо мной стоял мужчина со взглядом уверенного в себе хищника. Волосы, остатки которых ранее покрывали собой лишь виски, сейчас же являли собой густую шевелюру, уложенную назад бриолином. Проводя пальцами по усикам под носом, он переступил порог.

– У меня к вам вопрос личного характера. – немного растерявшись и осмотревшись по сторонам, словно стены были вдоволь усеяны прослушкой, он настороженно прошептал. – заметно ли, что усы накладные? Я бы никогда не стал заниматься подобной ересью, но я слышал, что госпожа Афродита тает при виде мужчин с растительностью на лице, а она сегодня приехала с визитом на ночной прием…

Я невольно прыснул, но постарался с напускной уверенностью подбодрить портье, ответив, что усы выглядят так, будто присутствовали на Аресе с его первых дней полового созревания. Арес просиял.

– Спасибо, мсье. А чего же вы все в номере? Прием ведь организован, в том числе, и в вашу честь. Все гости уже в сборе, вы не поверите, приехал даже Фантас, оставив весь близлежащий город без сновидений. Вы его немного задели, мсье, он прочитал ваши предположения – портье указал пальцем на ритмично крутящиеся подвески на люстре. – это его рук дело, но никак не Икела. Хотя, задев тщеславие его брата «запрещенным для простых смертных именем», думаю, вы уже искупили вину. Ну чего же вы, мой юный друг, всем не терпится познакомиться с вами. Давайте-давайте.

Арес взял меня под руку и улыбнулся, оголив свои золотые зубы. Я попросил минуту на подготовительные сборы, на что портье ответил, что я и в заношенном пиджаке выгляжу как внебрачный сын Аполлона, но если мне хочется – то конечно он подождет, пока я наведу необходимый марафет. Пока я рылся в завалах, которые оставил после себя чемодан, портье раскачивался на пятках, внимательно осматривая арендованные мною владения.

– Да, комната давно уже потеряла свой былой лоск. А главное дух предыдущего владельца – Арес громко вдохнул огромными ноздрями воздух. – ни единой нотки, даже маломальского душка.

– А кто жил здесь до моего заселения, если не секрет, Арес? – я, выбрав хлопковый голубой пиджак, стоял у зеркала, поправляя лацканы.

– Ох, седьмая комната пустовала… – портье начал загибать пальцы, увешанные кольцами. – три, шесть, восемнадцать… тридцать лет. Последним существом, нашедшим здесь свое убежище, был Айхи. Приехав из далеких краев, он боролся с потерей интереса к жизни и творческим кризисом. Очень красив. Выглядел совсем юно, хотя голос и выдавал давно созревшего мужчину. Помню, на него часто жаловались обитатели с этого же этажа, так как весь день из номера доносились мелодии, сыгранные на никому неизвестных инструментах.

– И что же, ему удалось справиться с кризисом?

– А на это у меня нет ответа, друг мой. Как-то в знойный день я решил проведать его с дружеским приветом. Дверь отворилась перед моим носом, а все, что предстало моим глазам – отрезанный локон юности, лежащий на заправленной постели. Ни инструментов, ни единого намека на то, что кто-то здесь обитал. Хотя нет, старый дурак снова вам врет – Портье указал пальцем на свечу, стоящую на столе. – это египетская свечка, которую он держал в ладонях, впервые подойдя к административной стойке с просьбой предоставить ему пристанище. Видимо, оставил сувениром. Буду честен, в тот раз я вероломно забрал ее к себе, но так и не смог разжечь – при поднесении горящей спички к фитилю, каждый раз она тухла. Решив, что этот подарок оставлен явно не мне, я вернул его на место. Быть может, этот презент не для хозяина заведения, преподнесённый за любезность и качество обслуживания, а для продолжателя неизвестного мне дела, занявшего пост растворившегося юнца Айхи. Вы весьма похожи. Оба моложавые, но что сразу бросилось мне в глаза – взгляд. Глубокий, ищущий чего-то. Кто знает, может тогда он просто реинкарнировал, обретя новую форму, в которой ему удастся найти то, чего он искал. Если так, то я могу только пожелать ему удачи, глядя в ваши зеницы.

Закончив приготовления на последних словах Ареса, я подошел ко столу, решив, что не помешает взять с собой фотоаппарат – вдруг кто-то из постояльцев «Пьяного корабля» заинтересует меня настолько, что я решу сделать себе его портрет в коллекцию. Задержавшись взглядом на оставленном имуществе Айхи, я не заметил ничего сверхъестественного – обычная не раз использованная свеча из воска.

– Позвольте поинтересоваться, что вы держите в руках, мсье?

– Ничего особенного, фотокамера. Подумал, вдруг что-то или кого-то на сегодняшней вечеринке захочется оставить в памяти на пленке.

– Ох, это отличное решение, мой юный друг. Весьма по-Уорхоловски.

Повесив полароид на шею, я покрутился перед Аресом, демонстрируя свой сегодняшний образ. Портье похлопал, указав, что мне необходим паше. Достав из кармана мундира белый платок, он свернул его и положил в мой нагрудной карман, произнеся: «посмотрим, что он расскажет сегодня о вас». Вновь взяв меня под локоть, Арес переступил порог. Дверь за нами, озаренная свечением цифры «VII» на дубовом полотне, беззвучно захлопнулась.

* * *

Пока мы спускались по лестничному маршу, музыка, до этого невнятно бубнящая, нарастала, становясь все более отчетливой. Арес вновь увлек меня историей, в этот раз посвященной своей сестре Эриде.

– …Представьте себе, испортить свадьбу молодоженам и всем гостям, просто из-за того, что вас не пригласили. И ладно бы близкие друзья, но нет – практически незнакомые люди, с которыми она виделась-то от силы пару раз. Да, если бурлящая кровь нашего рода дает мужчинам воинскую выдержку, то из женщин делает полоумных истеричек… – портье печально покачал головой.

Остановившись на лестничной площадке второго этажа, мы подошли к сквозной арке, через которую открывался вид на банкетный зал.

– Ну что же, мой юный друг, пожелайте мне удачи в делах сердечных. – поправив накладные усы, Арес горячо пожал мою руку, после чего тяжело выдохнул, выпрямил спину, выставил волосатую грудь вперед и отправился в рокот, сотканный из десятков голосов и пианинных джазовых зарисовок.