Бенгардийская история

– А не то что? – уверенно и нагло спросил Ананд.

– Не то мы всё расскажем Манише! – опешил от такой дерзости Фар, отчего его угроза прозвучала не слишком убедительно, и он прибавил, уже скалясь: – И твоему отцу тоже. Что с тобой сделает папочка, когда узнает, что его паинька-сынок, беленький и пушистенький, нарушил закон Бенгардии?

Страх стать нарушителем бенгардийских законов разжёг в тигрёнке ненависть, а страх быть наказанным – ненависть погасил. И, обречённо вздохнув, Ананд невозмутимо спросил:

– И что вы от меня хотите?

Братья снова переглянулись явно замышляющими очередную пакость взглядами.

– Мы здесь не от скуки по горам лазали, – начал Акил. – Мы ловили змей. Чтобы на занятии попугать девчонок. Завтра мы будем учиться ходить по канату над пропастью. Представь, какой крик поднимут девчонки, если канат вдруг окажется змеёй? Сможешь создать нам, ну… скажем, удава? Но змей должен получиться правдоподобным. Как твои цветочки, – махнул он головой на эдельвейсы. – Иначе девчонки мигом раскроют обман. А мы желаем всласть повеселиться.

– Удава? Живого удава? – засомневался Ананд.

– Ну не мёртвого же! – рассердился Акил. – Нам дохлятина ни к чему. Хотя… нам любой сгодится. Но лучше – живой!

– Но удав – животное, да ещё и змея, а все знают, что змеи очень хитрые. Мне же придётся поделиться с ним частичкой своей души, немаленькой такой частичкой, – опустил глаза тигрёнок, и голос его сник.

– Частичка не часть – ничего, справишься! – зловредно приободрил его Акил, похлопав Ананда крепкой лапой по плечу, отчего тот даже просел. – Но зато представь, как будет весело. Нам будет весело.

– Но я не могу! Меня не просто накажут, меня навсегда изгонят из Бенгардии!

– Ты отказываешься? – зло нахмурился Фар.

– Тогда попрощайся со своими сорняками! – сказал с наглой улыбкой Акил, поставил лапу на головку эдельвейса, намереваясь его растоптать, и уставился на Ананда выжидающим взглядом.

Ананд, понимая, что силой ему своих обидчиков не взять, решил брать хитростью: он моргнул, а белые лепестки эдельвейса лишь на какой-то миг стали чистым серебром, раскалились и обожгли лапу Акила. Акил, скорчив на морде гримасу боли, отдёрнул лапу и вскричал:

– Держи его!

Бежать было некуда: на земле братья добрались бы до него в два счёта, но Ананд был не промах и взмыл в небеса. Чтобы проделать такой фокус, требовалось немного: искра, наклонить мир, взбежать, например, по сосне, прыгнуть с неё, как с трамплина, и не забыть вернуть мир на круги своя. Вне школы полёты над Бенгардией и за её пределами были для несовершеннолетних под запретом, но когда нарушаешь один закон, дальше всегда проще. Пока же Ананд не задумывался над этим, а думал он лишь о том, как оторваться от погони. Тем не менее, всех бенгардийцев с малых лет обучали полётам, чтобы, если им будет угрожать опасность, сбежать в небо или же вести бой с врагом под облаками.

Ананд взлетал всё выше и выше, а Бенгардия всё удалялась и удалялась от него, хижины в деревне становились с коготок, и только королевский дворец не утратил своего величия, сияя золотом бенгардийской вязи и подпирая базальтовыми столбами небосвод. Река Армрама сверху мерещилась всего лишь голубым мазком – она была такой ничтожной и смешной, что над ней, как над всем маленьким и ничтожным, в пору было бы посмеяться. И Ананд посмеялся бы, не будь она для бенгардийцев кормилицей и потому священной. А над священным смеяться нельзя. Ананд даже чуть было не оступился на небесной дороге, рассосредоточившись, потому что его посетила мысль: а наш артифекс, Белая Мать-тигрица, она большая или маленькая? Наверное, она большая-пребольшая, чтобы никто не вздумал над ней смеяться, такая большая, что не описать! И одновременно такая маленькая, что её никто не видел. Но разве так бывает, чтобы кто-то был большим и маленьким одновременно?

Погода сегодня была лётная: облаков – не сосчитать! Ананд скакал по небу что есть мочи: перед каждым облаком приходилось закрывать глаза, представляя его чем-то вроде батута, отталкиваться от него, сжимаясь в пружину, и прыгать к следующему. А облака окрашивались во все цвета радуги и скользили дальше, как отвязанные лодочки. Шерсть трепалась, дрожа диким лесным пожаром, сердце от жесткого бега било красным крылом, а кровь жгла, но тело дрогло от высотного холода. Ананд задыхался, в горле сушило барханами, но темп он сбавлять не думал.

Ананд прыгнул на облако, похожее на трапецию, с него – на облачное плато, чтобы потом штурмовать крутизну облачного высокогорья. Преследователи чинили ему всяческие препятствия: сперва вообразили огненное кольцо, в которое Ананд ловко запрыгнул, и пламя не опалило его. И он тоже применил искру, и облако, оставленное позади, покрылось коркой льда – у Акила с Фаром заплелись лапы, они плюхнулись на животы и скатились с облака, как с горки, но не растерялись и в тот же миг возобновили погоню. Их следующая подлость не заставила долго ждать: немного отстав, Фар встал на облачке-островке, сделал грудь колесом, надул щёки и засвистел с такой отдачей, что его, наверное, было слышно во всей Бенгардии. Облака разнесло по небу, и они поплыли с медлительностью плывущих по воде листьев. Ананд только успевал перепрыгивать с одного облака на другое, с одного – на другое, но до пятого не допрыгнул и повис на нём, зацепившись за него передними лапами и болтая задними. Он понял, что ему не взобраться на облако, но уловил взглядом, как под ним проплывает ещё одно, и упал на него, и оно мучнисто рассыпалось. Из него Ананд сделал у себя за спиной воздушные, перистые крылья, и полетел быстрее и выше, а в его умаявшемся сердце появилась надежда оторваться.

Но крыльям был уготован короткий срок: Акил с Фаром собезьянничали его изобретение и тоже отрастили себе крылья. Братьям не составило труда догнать Ананда, вцепиться когтями и зубами в его крылья и оборвать их. Тот отбился задними лапами, и троица, кувыркаясь в воздухе, покатилась на самое громадное облако. Ананд бросился по нему наутёк, закрыл глаза, а когда открыл, облако под ним обернулось грозовой тучей. Акил с Фаром попятились в ужасе от грозно грызущих, бурчащих, рыскающих, кого бы ужалить, молний, сновавших туда-сюда в сгустившейся тьме.

– Да брось, Ананд! – кричал, ухмыляясь, Акил. – Мы не настолько глупы, как ты думаешь! Ты ещё не умеешь создавать молнии! Твои молнии – жалкая подделка!

– Да, дешёвые фокусы! Ими только чужаков пугать! – поддержал брата Фар и прихлопнул лапой возникшую рядом с ним загогулину света как букашку.

И братья с рыком понеслись на Ананда. Погоня продолжилась. Но продолжалась она недолго: преследователи не отставали от Ананда, шли по его следам с остервенелыми мордами и уже почти сравнялись с ним. В любой другой день Ананд с лёгкостью бы оторвался от погони, но не сегодня – слишком много сил он потратил, создавая из шерстинок – травинки, а из молочных зубов – эдельвейсы. Ананд почти смирился со своей судьбой, но страх, как это часто бывает, обставил рассудок, и тигрёнок растрачивал силы, не заботясь о том, что будет дальше. И, лишившись последних сил, Ананд подбитой из ружья птицей рухнул вниз.

Сознание покидало его, и, падая на землю, он проваливался во тьму. Но если бы в эту минуту Ананд посмотрел на себя со стороны, то увидел, как рядом с ним небо раскроила молния, и мир словно растрескался, и посыпалось цветистое крошево света. Падение замедлилось, полотно света подхватило тигрёнка и мягко опустило в реку, после чего рассеялось без остатка.

Холодная вода вернула Ананда в чувства. Акил с Фаром вытащили его на берег и обступили. На их мордах страх мешался с ненавистью – несуразная гамма чувств. Братья запыхались, они поспешно отряхнулись и высушили себя остатками искры.

– Ты что, умеешь творить настоящий свет? – с напором спросил его Акил.

Ананд, откашлявшись, бессильно поднял на братьев глаза, решил подняться, но сильная лапа снова прижала его к земле.

– Творить свет? О чём это вы? – спросил он у братьев.

– Не свет, а настоящий свет, безграмотный ты! Большая разница. Мы видели, как столб света опустил тебя прямиком в реку. Как ты это сделал? – требовал ответа Фар.

Прикинув, что это его единственная и последняя надежда поскорее избавиться от этих двоих, Ананд решительным голосом ответил:

– Да, я умею творить настоящий свет! А если вы ещё раз полезете ко мне или назовёте моего отца «кузнечиком», я подпалю вам хвосты!

А сам подумал: как это у меня получилось?

Но, как бы убедительно он не говорил, братья ему не поверили, и Акил, жёстче прижимая его к земле, процедил:

– Ты очень устал, маленький Ананд. Мы дадим тебе время передохнуть, но когда наберёшься сил, ты сделаешь нам змею. А за то, что ты обжог мне лапу, я сейчас тебе такую взбучку устрою – век не забудешь! Фар, – приказал он брату, – держи малявку за задние лапы!

Глава 3. Кочующий остров, полный цветов

Как гром среди ясного неба, раздался прекрасный голос, и он был прекрасен даже в гневе:

– Фар, только тронь Ананда!

Акил и Фар в ту же секунду привычно склонились в поклоне, вынужденно опустив вредные и разочарованные из-за сорванного возмездия глаза перед бенгардийским принцем Алатаром. Алатар был старше их всех: ему было уже шестнадцать лет – тигр необычайной красоты, такой же красоты, как оливковая ветвь. У него были изумрудно-янтарные глаза, а в янтаре его глаз золотистая радость. Его усы – точно алмазные стрелы. На нём сияли на солнце лёгкие голубые доспехи из золота и аквамарина. И только принц с королём имели на лбу зелёную звезду.

– Принц бенгардийский, чем мы удостоились такой чести? – с глумливой лестью произнёс Акил, не поднимая глаз на принца.

– Встаньте! – приказал басом Алатар. – Как вы смеете обижать того, кто меньше вас? Вы поступаете не по-бенгардийски. Что вам сделал Ананд?

Но Ананд всей душой не хотел слышать ответа, и братья быстро смекнули, что гнев принца их обойдёт, и у них на мордах заиграли подлые улыбки.

– Алатар, это мы так дурачились, только и всего! – залепетал тигрёнок, подступая к принцу. – Никто меня не обижал.

– Пошли прочь! – рявкнул Алатар.

Акил с Фаром, пресмыкаясь, со шкодливыми мордами, отвесив на прощание парочку потешных поклонов, удрали обратно в деревню. Но Акил не мог это так оставить и мысленно обратился к Ананду: «Чтобы завтра змей был готов!» Да, бенгардийцы умели общаться, не открывая рта, достаточно постучать кому-то в голову, как в парадную дверь, и, если вам откроют, мысленно передать слова.

Когда Алатар остался наедине с Анандом, он спросил:

– Теперь расскажешь мне, что случилось на самом деле?

Ананд доверял Алатару, поэтому привёл его к эдельвейсам. Принц пристально разглядывал цветы, наклонив голову набок. Ананд почему-то сгорал со стыда, и в то же время в нём говорила гордость.

– Как настоящие, – игривым голосом признал Алатар.

Ананд бросился к нему, обняв его за переднюю лапу, – стыд всё же пересилил, и тигрёнок взмолился:

– Алатарчик, пожалуйста, не выдавай меня никому!

– Не выдам, даю слово, – озарил его очаровательной улыбкой бенгардийский принц. – Но я хочу коё о чём попросить тебя. Не будешь ли так добр поделиться со мной одним из своих эдельвейсов?

Ананд с лёгким сердцем улыбнулся – как же хорошо, когда тебя понимают!

– Ну, конечно! Конечно, забирай сколько душе угодно, хоть все, мне не жалко!

– Хватит одного, – с добрым смехом решил Алатар. – Но и ты дай мне слово, что, пока не подрастёшь, никогда не будешь создавать живое искрой – это может кончиться бедой. Нельзя растрачивать свою душу на пустяки. Пусть и на пустяки подобной красоты. Но сперва мы должны выкопать эдельвейсы и унести их выше в горы: здесь их могут заметить взрослые, а если я признал в твоих цветах их ненастоящность, взрослые – и подавно. Но в тебе определённо есть талант. Большой талант. И большое непослушание.

Принц с тигрёнком выкопали эдельвейсы. Но как их перенести все сразу? Тогда Алатар предложил усадить цветы корешками в его полоски – в них раскрылась глубокая пустота, словно внутри у тигра не было ничего. Принц ступал неспешно, словно кочующий остров, полный цветов.

Чтобы не скучать в дороге, между ними завязался разговор:

– Чужакам, чтобы сделать живые цветы, нужна малахитовая кисть и малахитовые краски. Хотел бы я посмотреть на лицо какого-нибудь кинокефала, когда он увидел бы, как тигрёнок из Бенгардии просто закрыл глаза – и на тебе, эдельвейсы! – смеялся во всё горло Алатар.

Ананд рассказал, как придумал эдельвейсы из выпавших молочных зубов.

– А зачем ты вообще за это взялся? Тебе мало занятий в школе? Нет, я понимаю, любопытство, пытливый ум и всё такое… Но ты вроде послушный ученик. И к тому же бенгардиец.

– Мне очень-очень хотелось сделать какое-нибудь чудо! – воскликнул Ананд, подпрыгивая от радости, но вдруг погрустнел и сказал: – А на уроке нас заставляют воображать траву из шерстинок, ты представляешь? Что чудесного в траве? Растёт тут и там – скука. А если чего-то много, то это уже не чудо.

– Подчас чудо кроется именно в простом. Нужно лишь по-новому взглянуть на мир, словно видишь его впервые. Проснуться в один день, выглянуть в окно и удивиться всему, как будто родился только сегодня. А тебе известно, какие эдельвейсы прихотливые и капризные? Я могу дать тебе семена, и ты попробуешь вырастить эдельвейсы сам, без искры. Тогда ты поймёшь. А если присмотришься внимательно, то увидишь силу, которая нужна зародышу, чтобы сначала превратиться в росток, а потом – в цветок. Разве эта сила, скрытая в семечке, – не чудо само по себе? И ты сказал: «Если чего-то много, то это уже не чудо». Но ты всего лишь привык. Мир стал для тебя привычен. Но стоит только отвыкнуть, как тебя ждут открытия!

После того, как они пересадили эдельвейсы на вершину горы, Ананд вернулся на занятия. А вечером, со спокойной душой возвращаясь домой со школы, он услышал за дверью своей хижины возмущённые крики:

– Ты обязан слушаться приказов своего короля!

– Ты не мой король, Савитар, – слышался голос Прабхакар. – Ты всего лишь замещаешь нашего великого короля, пока он добывает в Зелёном коридоре малахитовую траву. Наказание Ананда может подождать, пока в Бенгардию не вернётся истинный король. А пока, – голос Прабхакара стал жёстче, и отец из-под сурово сведённых бровей покосился на застывшего в дверях сына. Сын сжался под суровым взглядом отца и задрожал мелкой дрожью.

– Смотри, Прабхакар, как бы тебя не ждало наказание вслед за твоим непутёвым сынком, – сморщился Савитар, тигр тощий и длинный, как тень. – Не думай, я первым делом доложу моему королю, что ты ослушался его воли. Да, его – не моей, потому что сейчас моими устами говорит сам король Бенгардии! А ослушаться воли короля – это измена. А ты знаешь, что случается с изменниками. Твой сын не далее, как сегодня утром, нарушил один из главных законов Бенгардии: несовершеннолетний с помощью искры создал живое.

– И что же создал мой сын? – сохраняя хладнокровие, спросил Прабхакар. Савитар с лакомой улыбкой доложил ему.

– Эдельвейсы из молочных зубов? – хмыкнул с лёгкой усмешкой Прабхакар. – Но ведь это же растения, не животные. У них нет души, только жизненные соки.

– Ты смеешь оправдывать своего сына? – поднял густую чёрную бровь Савитар.

– Нет. Я лишь хочу сказать, что наказание не соразмерно вине Ананда. Нет сомнений, мой сын оступился. Но его вела любознательность, а не желание преступить закон.

Савитар довольно ухмыльнулся.

– Если тебе мало того, что твой сын нарушил один закон… Я дам слово королевской страже, – Савитар требовательно посмотрел на королевскую стражу, которая толпилась в доме Прабхакара.

Молодой, такой же красоты и стати, как Алатар, и в такой же лёгкой броне, как у принца, выступил вперёд, неловко опустил глаза, будто сам был в чём-то повинен, и, пытаясь поскорее с этим покончить, быстро проговорил:

– Сегодня ваш сын, то есть Ананд, совершил полёт над Бенгардией без разрешения учителя, приблизившись на близкое расстояние к городу, и чуть не раскрыл одну из наших тайн чужакам.

– Я не виноват! – наконец подал голос Ананд. Савитар скривил насмешливую улыбку. – За мной гнались, мне пришлось…

– И кто же за тобой гнался, Ананд? – спросил Савитар, и зловредная улыбка на его морде почти связалась в круг.

Ананд так и остался стоять с раскрытой пастью. Да, он недолюбливал Акила с Фаром, но подставлять он их не хотел.

– Я… не могу сказать.

– Можешь и не говорить. Мне известны имена – Акил и Фар. С ними мы разберёмся позже.

– Если я правильно понял тебя, Савитар, ты и королевская стража сначала нанесли визит мне, а не матери обидчиков моего сына? – спокойным, но твёрдым голосом поинтересовался Прабхакар.

– У твоего сына проступков больше, чем у его обидчиков. И они преследовали нарушителя.

– И тоже нарушили закон.

– Нарушили или нет – не тебе решать, а мне! – вскричал Савитар так, что в хижине зазвенели стёкла. – За его проступок я брошу Ананда в темницу!

– Как бы то ни было, я не отдам своего сына тебе на суд, – подвёл черту Прабхакар. – Его будет судить только мой король. А теперь попрошу всех оставить меня наедине с Анандом.

Савитар резко развернулся, на прощание метнув в Прабхакара презрительный взгляд, прогундел себе что-то под нос и вместе со стражей покинул хижину.

Отец строго покосился на сына, и у того душа ушла в пятки. Но вдруг Прабхакар смягчился, и его усы озорно распустились синими колокольчиками, а под ними задрожала шкодливая, детская улыбка.

– Мой сын создал живое! Своё первое живое! Кому скажешь – не поверят! – резвился по хижине Прабхакар, не зная, куда деть радость.

– Так ты на меня не злишься? – с недоверием спросил Ананд.

– Спрашиваешь, злюсь ли я? – удивился отец, наконец, перестав кружится. – Ну, конечно, нет! Это же твоё первое творение! Но больше так не делай, хорошо? Король явно останется недоволен твоей выходкой. Но догадываешься ли ты, что твоя выходка значит для меня?

– Не-ет… – протянул Ананд и пожалел о том, что его сейчас не ругают.

– Ты теперь можешь помогать мне с доспехами! – пропел отец. – Мы будем вместе трудиться над доспехами королевского стражника для самого бенгардийского принца!.. Ох, кажется, лишнего сболтнул… Не говори Алатару, что эти доспехи для него, пожалуйста. Видела бы тебя наша мама – спи спокойно в колыбели Вселенной… Она бы тобой гордилась, – с радостной печалью произнёс Прабхакар.

– Мама бы убила меня за такое, – наморщил лоб Ананд.

– Твоя мама была очень миролюбивой бенгардийкой. Просто она чтила законы Бенгардии, порой слишком рьяно.

На следующий день в Бенгардию вернулись добытчики малахитовой травы. Их морды были усталы, как мшистые горы, но они благоухали светлой радостью от возвращения в родные края. Весь бенгардийский народ встречал своих героев на площади, рядом с круглым фонтаном, в котором за игрой водной ряби плющились выложенные из квадратов мозаики планеты.

Зелёный коридор не зря ещё называют Малахитовым лесом, он – такое же живое существо, как и деревья, только, в отличие от деревьев, он обладает разумом и волей. Когда искатели малахитовой травы, наконец, добывают её, Коридор переносит их в то место, в котором они должны быть. А истинный бенгардиец всегда должен быть в Бенгардии. И малахитовую траву не приходиться тащить на своих горбах – она оказывается там, где ей и положено быть: в королевской сокровищнице.

Народ с ликующим восхищением встречал своих соплеменников, обступал их со всех сторон, заглядывал через головы и залезал друг другу на плечи, с зоркой и беспокойной внимательностью высматривая родных. И тому была причина: не многие возвращались из Малахитового леса живыми. Так было и в этот поход: из пятнадцати бенгардийцев вернулось тринадцать. Начальник королевской стражи – большой, как туча, тигр с обезображивающим его морду шрамом в виде раскатавшей лепестки лилии – с немым вопросом подступает к королю, приветствующего своих подданных тёплыми, как солнца, глазами. Король замечает начальника стражи, вешает голову, гул страшно обрывается, и все прислушиваются к словам короля, читают по его губам. Король во всеуслышание заявляет:

– Наши братья и сёстры были погребены по всем бенгардийским традициям: в полых стволах древних сосен. Мирных им снов в колыбели Вселенной!

Бенгардийцы никогда не плачут по ушедшим, и в скорби надевают белые одежды. А всё потому, что они знают: те, кого нет с нами, покоятся в колыбели Вселенной, им снятся добрые сны – ведь и жизнь они прожили добрую. Но бенгардийцы чтят память: в памяти жив даже тот, кто мёртв, и, пока не погаснет разум последнего живущего в этом мире, память об ушедших будет жить вечно.

У тех бенгардийцев, которые потеряли сегодня родную кровь, глаза поникли, как сорванные цветы. В такие минуты, даже если ты веришь во что-либо всем сердцем, начинаешь если не сомневаться в своей вере, то сожалеть о том, что мир устроен именно так и никак иначе.

Отец Ананда хоть и обрадовался успехам сына, но умом понимал, что вседозволенность ни к чему хорошему не приводит, и что с маленьких провинностей начинаются большие. Большое всегда начинается с малого. Поэтому на праздник Семи красок, посвящённый удачно добытой малахитовой траве, сына он не отпустил.

Когда король разделался со своими королевскими делами, Савитар, его заместитель, нашептал ему на ухо о всех преступлениях, которые совершил тигрёнок Ананд. И тогда в хижину Прабхакара снова пришла стража и отвела Ананда к Его Величеству.

Глава 4. Ри-Ри

В тронном зале чувствовались широта и простор. С высоких потолков свисали квадраты базальта. Пол был белее мела и скользкий, как зеркало. В середине зала увлечённо, словно смеясь над бедой Ананда, журчал фонтан в форме скульптур двух сидящих тигров с раскрытыми пастями. Из одной каменной пасти в другую дугой гнулась струйка воды. За балюстрадой балкона выносили приговор горы в белых судейских париках снега. Король восседал на чёрном троне из камня обсидиана, прошитого золотыми строчками бенгардийской вязи. Король взирал на Ананда с высоты престола, но в его взгляде не было высокомерия, лишь мудрость, терпение, простота и немного озорства. На лбу у него зеленела звезда.

– Ты знаешь, почему ты здесь? – первым заговорил король, голос его был мягок и глубок.

Ананд, опуская глаза, нетвёрдо кивнул и произнёс сухим, гербарным шёпотом:

– Я нарушил закон Бенгардии.

– Два закона, если быть точным.

И в эту же секунду в тронный зал ворвался залётной птицей принц Алатар.

– Отец! – вскричал он, бросаясь к престолу и поднимая на короля взывающие к жалости изумрудно-янтарные глаза. Тот поднял бровь, и в глазах Его Величества, как в озёрах, заплескалось озорство. – Не наказывай Ананда, прошу тебя! Если и наказывать, то нас обоих. Те эдельвейсы, что он создал искрой, – я помог ему их спрятать.

– И мой сын тоже нарушитель, – покачал головой король, едва сдерживая улыбку. – Дал же мне артифекс наследничка.

– Нет, Алатар говорит неправду! – заступился за принца Ананд. Принц с укором покосился на него, как бы говоря: не мешай.

– Так помогал мой сын или не помогал? – переводил взгляд с одного на другого король. – Помни, Ананд, что я могу заглянуть в душу Алатара, у меня есть такое право. И в твою тоже. Не заставляй меня этого делать, иначе я смогу уличить тебя ещё и во лжи.

Чувствуя свою вину перед Алатаром, Ананд всё же сказал правду.

– Никогда бы не подумал, чтобы мой сын… – продолжал качать головой король, уже не скрывая улыбки. – Ну что же, тогда вас двоих ждёт наказание. Ты, Алатар, на один день и одну ночь заступишь в королевскую стражу. Я помню, с какой неохотой ты задумываешься о своей будущей в ней службе. Наказание – это всегда то, что мы хотим меньше всего, то есть – исправляться.

Морда Алатара стала вдруг кислой – кислее болотной ягоды.

– А тебе, Ананд, я поручаю навести порядок во дворцовой библиотеке. Может быть, там ты почерпнёшь что-то полезное для своей души, в перерывах между тем, как будешь орудовать метлой, – улыбнулся король.

– Так значит, ни в какую темницу вы меня не бросите? – спросил Ананд.

Король громко рассмеялся, и от смеха у него забренчали доспехи.

– А ты хотел бы, чтобы тебя бросили в темницу? Кто тебе ей угрожал, Савитар?

– Д-да, Савитар… – пробормотал тигрёнок.

– С ним у нас ещё состоится разговор. Порой Савитар может быть резок в словах… Но если ты ещё раз ослушаешься, Ананд, возможно я прислушаюсь к совету своего старейшины. А теперь идите. Ваши проказы отняли у меня довольно времени, а между тем, меня ждут дела: нужно определить, сколько малахитовой травы отвесить кинокефалам и феликефалам на Земле и Третьей Земле, Терция-Терре. Ах да, и ещё кое-что… – остановил их король, и Ананд с Анандом обернулись на его голос. – Вы же понимаете, что вы не идёте в этому году на праздник Семи красок?