Всполохи звезды. Часть первая: Явление Мадонны

У него была обычная советская семья: с пустым холодильником и отсутствием средств на чёрный день.

Гай был единственным ребенком в семье. Так это и не удивительно, уже тогда советские служащие озаботились тем, чтобы дать своим потомкам лучшее из возможного. А в однокомнатной квартире, с жилой площадью шестнадцать квадратных метров, невозможно было разместиться большой семье. Родители, конечно, стояли в очереди на расширение, но по советским стандартам на такую семью больше не полагалось и перспективы расширения квартиры были маловероятны. Советский строй не любил излишеств. И та действительность, по сравнению с клипом Мадонны «Vogue», выглядела убогой. Мама родила его довольно поздно, в тридцать два года, когда родители обзавелись выданным государством жильём, которое легко могли потерять при перемене места жительства. Когда Гай подрос, то ему часто приходилось спать на раскладушке в пятиметровой кухне. О, советская раскладушка, сколько миллионов людей спало на тебе! Сколько Ванечек и Манечек зачато на тебе, сколько поколений выросло на тебе, а ты оставалась неизменным и единственно доступным предметом советской мебели, ибо всё остальное добывалось в очередях, по спискам, талонам, по блату. Только её можно было увидеть в свободной продаже. А после сна на раскладушке, если не было дополнительной подстилки, человек просыпался, словно разделенный на части. Потом ещё какое-то время этот конструктор из составляющих приходилось в себе собирать.

Там же он часто делал свои уроки, прямо на кухонном столе.

Мама, миловидная женщина, Станислава Мироновна, в девичестве Завойская, приехала в Москву с Украины, поступать в Юридический институт по комсомольской линии. Отец же был коренным москвичом. Это было время квот и лимита, когда человек по своему желанию не мог выбрать место жительства. Да и высшее образование было получить не просто так, а с непременным соблюдением ряда условий. И человек с периферии редко мог попасть в столичный ВУЗ. Но Станислава Мироновна обладала всеми необходимыми качествами в достижении желаемого. Здесь, в Москве, она и познакомилась с отцом Гая, с желанным носителем столичной прописки. Мама часто называла отца Юленька, что было лишним подтверждением кто в доме хозяин. Она служила следователем в районной прокуратуре, что, безусловно, накладывало отпечаток на её и без того волевой характер.

Гай однажды спросил маму:

– Не в честь ли Цезаря был назван я?

Мама искренне посмеялась и сказала с откровенной прямотой работника прокуратуры:

– Размечтался, Гаюшка! Назвала именем одного римского юриста, который написал «Институции». Мне понравилось – это очень талантливый труд! Да и умер он своей смертью, исполненный уважения простого народа и императоров. Такой судьбы я хочу для своего мальчика.

И ласково потрепала Гая по щеке.

Однажды, в пору подросткового созревания Дронина, в конце 80-х, она рассказала историю о групповом изнасиловании парня группой девушек-комсомолок и беспартийных, со смертельным исходом. Молодой человек вёл раскованный образ жизни, не ограничивая себя в связях с противоположным полом. Он с девушками сходился и расходился легко и непринуждённо, не оставляя никаких надежд на семейное будущее. Его бывшие случайно познакомились друг с другом и состоялся сговор. Одна из них заманила ходока к себе на квартиру и…

После смерти вид у тела был такой, словно табун диких кобылиц промчался по вытоптанному полю. И мама просила Гая быть осторожным в ухаживаниях, ибо нет ничего страшнее мести обиженной женщины.

Мать хотела, чтобы Гай пошёл её стопам и поступил на службу Закону. Но в жизни Дронина и так хватало бетонных стен, и он не хотел блуждать в дебрях юриспруденции.

Его отец, Юлиан Семёнович Дронин, человек безынициативный и погруженный в свой «богатый внутренний мир», работал рядовым преподавателем на историко-филологической кафедре в Университете дружбы народов. Как он сам позже признавался: подводил марксистко-ленинскую теорию под историческое обоснование необходимости классовой борьбы для отсталых народов третьего мира. И эти, бывшие студенты, возвращались в свои страны, отягощенные теорией переворотов, чтобы переселиться из своих лачуг в дворцы угнетателей. Остальные же из своей природной среды должны были переселяться ячейками общества в соты бетонных коробок типового образца. И обязаны были работать всю сознательную жизнь на государство-благодетеля, чтобы партийные бонзы могли осуществлять свои идеологические проекты.

Отец плыл по течению и, немного выпив алкоголя по праздникам, утверждал, что мама женила его на себе. Но больше он запомнился тем, что приносил домой дефицитную жвачку, которой его угощали студенты из отсталых стран. И если Гай выносил эти пластинки и кубики в красивой упаковке с вкладышами на улицу и угощал своих знакомых ребят, то он становился настоящим центром притяжения для сверстников. Такого в СССР купить было невозможно. И если одногодки спрашивали его:

– Как там, за бугром?

То Гай нагонял на себя важности, таинственно улыбался и, под восторженными взглядами девчонок, степенно отвечал:

– Клёво!

А ещё больше Дронин был благодарен отцу за единственное в жизни наставление.

После январских праздников 1992 года страна проснулась в диком похмелье уже при новом строе, который длительно пыталась забыть. Гай, ещё наивный, готовился к службе в рядах уже Российской армии. Отец с немного опухшим лицом подошел к нему и спросил:

– Куда-то собираешься?

– Конечно – Родине служить! – радужно ответил он. И ещё наговорил отцу патриотических цитат из агиток, вживляемых подрастающим поколениям при помощи пропаганды средств массовой информации. Папа немного подумал и сказал:

– Армия – это не просто так. Там тебя научат трем важным вещам: пить всё, что горит, курить и ругаться матом. Это жизненно необходимо для дальнейшего выживания в нашей стране. Прости, что наша полуинтеллигентная семья не научила тебя этому. И самое важное – тебя доведут до тупой ярости, и ты будешь ненавидеть этот мир.

– Но там же меня научат воевать! – возразил Гай.

Отец привёл свой контраргумент:

– Как уйдёшь пушечным мясом, таким и вернёшься. Офицерам не до солдат – у них на первом месте карьера, получение отдельного жилья и продуктовых пайков. Ты же в армии будешь выполнять важную общегосударственную задачу: создавать видимость армии. И вас научат выдвигаться стройными колоннами на вражеские пулеметы. Самое важное – дать понять потенциальному противнику, что при нападении он увидит такое количество трупов и крови, которого его нервная система не выдержит! Представь – кровь и мертвые кругом, а ты идёшь по этой красной жиже и по испражнениям! И всё чавкает под твоими берцами в шаговом ритме. И вот тогда враг будет драпать из страны, забыв обо всех ресурсах, которые намеревался захватить.

– А если они передвигаются на технике? – спросил Гай.

– Тогда совсем плохо – могут и до Москвы дойти.

– Но в армии же учат пользоваться оружием? – заметил Дронин.

– Наверное, на присягу дадут АК поносить. А так – ты там встретишься с секретным оружием: автотранспортом и бронетехникой на ручной тяге, вёсельным флотом и бегающими по аэродрому лётчиками с раскинутыми в стороны руками, что учатся летать.

– Но по телевизору показывали общевойсковые учения! Это смотрелось замечательно!

Юлиан Семёнович подтвердил:

– Да, молодцы, – научились кино снимать. И потратились, конечно – три раза пальнули из пушек, две ракеты запустили, и рота автоматчиков по пять холостых выстрелов сделала. Говорят, что в съёмках ученик Спилберга участие принимал. Массовка, правда, не та стала, что в сталинские годы перед войной. Смотришь то кино и понимаешь – шапками врага закидаем. А сейчас капитализм, и шапки дорого стоят. Могли бы и Спилберга нанять, но тогда генералам не хватило бы на дачи, машины и поездки на курорты с бабами.

– Но как же боевая подготовка? – вслух задумался Гай.

– Запомни: наша страна никогда и ни к чему не готова. Над ней витает вечный ленинский афоризм: ввяжемся в бой, а там посмотрим. В своей гипертрофированной самооценке власть поднимается до уровня небожителей и потому часто благодушно витает в облаках. Но Горыныч – есть Горыныч. Наверху Горыныч реет, словно чёртов буревестник, грому выхлопа подобный… Ты спроси маму – она не даст соврать. Если ей кто-то из представителей исполнительной власти звонил, то она принимала сообразное решение в тех делах, что вела.

– Но кто-то же должен встать грудью на защиту?

– Для нас самое важное не победить, а сдержать удар. Генералов, что отступали из Афганистана потом наградили. Но они же проигравшие! Пора уже в нашей стране вводить орден «Битой морды» трёх степеней. Ты спросишь – за что его давать? А за то, что они своё лицо подставили, ведь враги могли не по ним ударить, а по государству.

– Папа, по- моему, ты утрируешь.

– Ты вспомни события августа 91-го года, когда до зубов вооруженные военные не смогли разогнать толпу безоружных студентов, которую в качестве массовки удерживали на местах алкоголем и едой. Так это была толпа, которая при выстрелах холостыми начинает прятаться по щелям. А после первой крови разбегается, теряя штаны. А ты говоришь – армия! Третий Рим – мать его! Если бы императоры того, Древнего Рима, начиная с Публия Корнелия Сципиона Африканского, узнали, что цивильные бьют милитариев, то они бы в гробах перевернулись с отпавшей, подгнившей челюстью. И сожгли бы себя адским пламенем вместе с той одеждой, что дали России поносить.

– Но, папа, а как же долг перед государством?!.

– Если можешь, то прости ему долги свои. – ответил отец и замолчал.

Гай Дронин правильно понял своего отца. Он пошёл на военную комиссию с конвертом, где были положены бумажки с водяными знаками. Врачи, которых «народ должен кормить», по выражению Сталина, всегда жили по остаточному принципу и потому не имели принципиальных возражений. Гай вышел после комиссии горбатым плоскостопом с «белым» билетом.

А через 2 года был злосчастный штурм города Грозного, когда на головорезов бросили в атаку необстрелянную и неподготовленную молодежь. И некоторые его сверстники, что не захотели откупаться, вернулись из армии в цинковых гробах.

Глава четвёртая

Наваждение

Медбрат подмывал больного. Когда он повернул его на бок, то раздался треск, подобный выстрелу… Медбрат беспомощно развел руками и повернулся к Гаю. Его белая форма была вся в испражнениях, которые стекали даже на медицинские тапочки.

– Вот тебе и вся благодарность! – горестно развёл руками парень.

Наше общество редко бывает благодарным и особенно радуется развенчанию всякого великого. Брызнешь чем-нибудь на белое и сразу цвет меняется – красота!

Как же радовались люди растлевающей души гласности! Оказывается эти, которые наверху, такие же паучки и червячки! И все у них так же, как у всех – и руки, и ноги, и голова на том же месте, да и вообще они точно такие же… И нет в них ничего великого – одно сплошное недоразумение. А как радость массового откровения возлияниями не отметить?.. Но, к всеобщему раздражению, вставила власть в колеса радости свою палку: объявила сухой закон. А когда рухнула эта власть, что препоны счастью народному ставила, то запила страна по любому поводу – и за то, и за это, и за коммунистов, и за демократов, и за кумач, и за триколор! Как обухом по голове, ударило небывалой свободой! Ведь в России всегда важен сам процесс, а не причина, его запустившая. Как говорил последний и непутёвый Генсек СССР: «Процесс пошёл!», а к каким последствиям этот «процесс» приведёт – уже не важно.

Благодарность и в это время принимали ещё с большой оглядкой, так как не любит власть неучтенных доходов, к которым не может приложить свою руку – этакий постсоветский синдром.

Медбрат вышел из палаты, а затем вернулся в каком-то затасканном халате, ибо нищая медицина не могла себе позволить избытка формы для своих малообеспеченных сотрудников…

Гай спросил на утреннем обходе у врача:

– Какое сегодня число?

– Пятнадцатое октября 1997 года.

От этой информации пациент расстроился, поскольку не успел внести необходимый платеж за торговую точку в районную управу. Но делать было нечего, и он вспомнил тот момент, который подтолкнул его к необходимости начать свой бизнес.

Можно было бы стать штафиркой с мизерной зарплатой и вечным стоном по поводу нехватки средств или рискнуть. Вот Гай и рискнул, заведя своё скромное предприятие, которое, похоже, приказало долго жить. Но память отвлекла его от дурных мыслей.

Гай вспомнил один день 1992 года, когда шагал по центру весенней Москвы, утопающей в грязи, которую развела в городе новая демократическая власть. Возле ЦУМа стоял шикарный автомобиль, черный и блестящий. И он прошёл бы мимо, но спереди капота выступала блестящая фигурка крылатой женщины, которая застыла в позе а'ля фан (только позже он узнал, что это был «Дух экстаза»). Он и сам не понял как, но его руки неожиданно притянулись к ней. Дронин положил на неё правую ладонь, стал гладить и понял, что не в силах разжать пальцы, обхватившие её. Мир стремительно изменился, железный занавес рухнул и что-то схватило Гая за руку и потащило за собой. Мимо замелькали города и сёла и Брандербургские ворота широко распахнулись перед ним. Пронеслись мимо замки Чехии, Польши, Румынии, Германии, Франции и Британии, в ритме вальса закружилась красавица Вена, Тауэр проводил его боем часов, испанская коррида пронеслась под улюлюканье толпы, башня Эйфеля окончательно вскружила ему голову. Нагрянул напитанный солнцем Рим, где уживаются Ватикан и Колизей. Пирамиды подавили своими масштабами. Башни небоскребов США, Гонконга, Токио и Сингапура вздыбились мощью лингамов, насыщая и поражая своей потенцией, великая китайская стена поползла драконом по горам и долинам, невесомый Тадж-Махал растворился в розовом восходе, а буддийские ступы одарили своей отрешённостью. Карнавал в Рио-де-Жанейро вспыхнул для него самыми яркими красками. Древность, готика, барокко, классицизм, модерн опутали его своей сетью, а музеи мира распахнули свои двери, встречая шквалом картин и скульптур… И это продолжалось до тех пор, пока он не посмотрел «кино», завертевшееся перед ним быстро, странно, и в разных направлениях, как мозаика в калейдоскопе.

Не успел он выбраться из этого культурного изобилия, как рука пошла вокруг земного шара на второй виток. Кафе, закусочные, рестораны всего мира распахнули перед ним свои двери. Колбасы и сосиски сотен видов и сортов, мясо каких угодно животных, самая диковинная и свежайшая рыба. Всевозможная птица и даже дичь с хрустящей, румяной корочкой возлежала на подносах. Пряности насыщали своим вкусом и оставляли долгое послевкусие. Ароматные травы и отменные по качеству и красоте овощи всего мира проплывали перед ним на фарфоровых тарелках в небывалой эстетике. Десерты и экзотические фрукты услаждали тело бесподобными оттенками и нежнейшей сладостью.

Таких вкусовых ощущений он никогда не испытывал. В бедном советском рационе жареные пельмени и шашлык были верхом кулинарии. Хорошие рестораны с довольно ограниченным ассортиментом могли себе позволить только люди, близкие к власти и хорошими зарплатами.

Но этот недоступный для него мир оставался за стеклом, словно Мадонна из клипа «Open your heart». И заветным золотым ключиком, приоткрывающим занавес, были настоящие деньги.

– Я – небо, я – ветер, я – воздух! – раздался внутренний крик и всё его существо завибрировало.

Напитки разных стран мира: виски, ром, коньяк, арманьяк, вина, пиво невиданных сортов смешались в один невообразимый коктейль, и Гай стоял, словно пьяный, с дрожащими коленями.

Подошёл иностранец, внимательно посмотрел в вытаращенные глаза Гая, осторожно отцепил его, будто приклеенную, руку от фигурки. Затем уважительно довёл до тротуара и одобрительно похлопал по плечу, сказав:

– It’s a beautiful world!..

Мягко хлопнула дверь его авто, заведённый мотор запел свою механическую песню, и машина умчалась в неизвестность. А Гай вернулся в реальность, в ту и в эту. В той реальности он дал себе клятву, что заработает денег. В этой – он лежал в обычной палате реанимации городской больницы и смутно представлял себе своё будущее.

Больной справа, конечно, облегчился, но не поправился, и к вечеру он умер. Реанимационная бригада пыталась что-то сделать, но было бесполезно. После трудов праведных доктор вытер пот со лба марлевой салфеткой и попросил медбрата позвать Валькирию. Пришли две крепко сбитые санитарки, которых звали Валя и Кира. Их работа была быстрой, четкой и слаженной, они действовали, как единое целое. Каталку с телом накрыли простынёй, словно ангел смерти – своим белым крылом, и вывезли в морг.

Глава пятая

Потрошитель

К соседу слева, байкеру, находящемуся в коме, с утра нагрянуло несколько медиков. Они стучали ему молоточком по коленям и локтевым сгибам, светили фонариком в глаза. Привозили рентгеновский аппарат и делали снимок головы, предварительно введя какое-то вещество в вену. Затем надели на голову ободок с проводами. На краткий момент Гаю показалась, что перед ним лежит статуя Свободы, которую он увидел в клипе Мадонны «Papa don’t preach». Иногда проводки шевелились от сквозняка, сифонящего из щелей окон реанимации. И тогда мерещилось, что Медуза Горгона посетила этот мир… Доктор, Юрий Александрович, вопрошающе взглянул на консультанта:

– Что скажете?

– Прямая, словно моя жизнь. – рассматривая плёнку, которая выползала из подключенного к проводкам аппарата, прокомментировал тот. —Диагноз: «Смерть мозга». Можете приглашать «потрошителя».

Консультант вместе со своим помощником собрал оборудование и покинул помещение. Дежурный врач немного постоял у постели «всадника смерти» и также вышел. Младший медперсонал продолжал выполнять свою рутинную работу.

Примерно, через час Юрий Александрович вернулся в палату уже с другим доктором. Тот спросил:

– Ну что, отключаем?

Человеку, находящемуся на соседней кровати, изо рта вытащили трубку, и он судорожно вскинул руки вверх, словно пытаясь ухватиться за воздух, дабы удержаться от падения в небытие, а на белой, марлевой повязке головы проступило красное пятно в виде японского флага, будто на поясе камикадзе. Но это было мимолетное видение и руки байкера безвольно упали вниз, свесившись плетьми с краев кровати.

– Может, усыпить? – спросил дежурный реаниматолог.

– Ещё чего? На безмозглого препараты переводить! И так сойдёт – распотрошу в лучшем виде. Будет кому-то сегодня счастье, в смысле -органы… – ответил незнакомый врач.

Коматозника переложили на каталку и быстро вывезли из палаты. Сбоку от каталки шла медсестра, которая давила на мешок Амбу, соединенный с лицом вывозимого, отчего казалось, что вывозимое тело ещё может дышать.

Минут через 20 «потрошитель» вернулся и окинул взглядом палату выпученными, крабьими глазами. Его хищный, близорукий взгляд уставился на Гая через толстые стекла роговых очков. Моржовые усы под курносым носом нервно дернулись, он пригладил взъерошенные волосы с проседью и сказал:

– А, может, и этого? К нему кто-то приходил? Усыпим, а когда проснется в лучшем из миров, то сердца, печени и почек уже не будет. У него какая группа крови?

– Валерик, остановись! Тебе бы все план выполнять по донорам.

– Так сейчас премию хорошую обещают – я и стараюсь.

– Пусть живёт.

– Ты только подумай: у нас без плохого ничего хорошего в стране не происходит! Не потоптали бы народ на Ходынском поле, так и не было бы у нас Скорой помощи. Не болел бы цесаревич Алексей гемофилией и не знала бы Россия что такое гематология. Или со своими пламенными, но изношенными сердцами кремлевские старцы, благодаря которым кардиология стала развиваться. Мне один старожил рассказывал, что когда у одного Генсека почки отказали, то ему донора нашли из живых, подходящего. Тот слежку заметил за собой, заподозрил неладное, стал суетиться, выпивать. И пока он почки свои не пропил – его из ГэБэ, того. Тут же машина подъехала, увезли куда надо и «списали» на суицид. Так и стала развиваться у нас трансплантология. Не дай Бог когда-нибудь у нас президент появится молодой и здоровый, тогда медицине плохо станет!..

– Так это всё там – доктор показал пальцем за окно, – а здесь -реанимация. Если не понял, то я здесь людей к жизни возвращаю. А списываю только тех, кто не совместим с нею.– ответил Юрий Александрович.

– И долго собираешься сопротивляться миру чистогана? Ты сколько в месяц получаешь, в переводе на «зелёные»? – поинтересовался ушлый Валерик.

– Да не более ста долларов, да родственники некоторых больных кое-что заносят, но не более полтинника. Главное – спирт есть в свободном доступе. У нас в стране все пьют, начиная с презика. – ответил реаниматолог.

– Мне за того двести «greenов» перепадёт. А если с этим – в два раза больше. В мире нужны наши экологически чистые органы!

– Валерик, заканчивай торг. Не на базаре! – строго оборвал паталогоанатома доктор.

– Ты ещё пресловутую и искажённую советской действительностью клятву Гиппократа вынь – потрясти здесь этой рваной ветошью, святоша чёртов, карась-идеалист занюханный! – обиделся «потрошитель».