Дочь короля Эльфландии

Эта земля, пожалуй, не таила в себе столько тайн, как края по нашу сторону границы сумерек; ибо ничего не пряталось за огромными стволами дубов, да и не казалось, будто там что-то прячется, как это бывает при определенном свете и в определенное время года в ведомых нам полях; ничего необычного не скрывалось вдалеке за хребтами; никто не крался под сенью густых лесов; все то, что имеет привычку прятаться, здесь держалось на виду; все необычное смело открывалось взгляду путника, все те, что крадутся обычно под сенью густых лесов, здесь расхаживали среди белого дня.

И столь сильны были заклятия магии, оковавшие эту землю, что не только люди и звери отлично находили друг с другом общий язык, но некое понимание словно бы связывало людей с деревьями и деревья с людьми. Одинокие сосны на пустоши, то и дело попадавшиеся Алверику на пути, – сосны, стволы которых слабо светились красноватым светом, полученным по волшебству от давнего заката, – словно уперли ветви в бока и слегка наклонились, дабы получше рассмотреть пришлеца. Казалось, они не всегда были деревьями – в прошлом, до того, как однажды на этом самом месте их настигли заклятия; казалось, они желали что-то сказать юноше.

Но Алверик не внял предостережениям ни зверей, ни деревьев и зашагал прочь в направлении зачарованного леса.

Глава III. Волшебный меч отражает удары мечей Эльфландии

Когда Алверик добрался до волшебного леса, свет, озаряющий Эльфландию, не усилился и не померк, и понял юноша, что свет этот чужд любому сиянию, пылающему в ведомых нам полях, и не там берет свое начало; этому свету сродни разве что блуждающие огни, которые на одно дивное мгновение изумляют порою наши поля и исчезают в тот же миг, что появляются; сбившись с пути, забредают они за пределы Эльфландии благодаря минутной путанице в магии. Свет этого зачарованного дня не был рожден ни солнцем, ни луною.

Сосны, по стволам которых до самых нижних ярусов нависающей черной хвои поднимался плющ, замерли на краю леса, будто часовые. Серебряные шпили сверкали так, словно это от них разливалось лазурное зарево, омывающее Эльфландию. И Алверик, который к тому времени зашел уже далеко вглубь волшебного края, до подступов к королевскому дворцу, и знал, что Эльфландия надежно оберегает свои тайны, обнажил отцовский клинок, прежде чем вступить под сень леса. Второй меч все еще висел у него за спиною в новых ножнах, переброшенный через левое плечо.

И в тот самый миг, как юноша проходил мимо одной из таких сосен-стражей, живущий на ней плющ распрямил свои усики, проворно соскользнул вниз, пополз прямо к Алверику и вцепился ему в горло.

Длинный и узкий отцовский меч подоспел как раз вовремя; не извлеки юноша клинка из ножен заранее, он едва ли успел бы это сделать теперь, столь стремительным оказался натиск плюща. Один за одним отсекал Алверик усики, оплетшие его руки и ноги так, как плющ оплетает древние башни, но все новые и новые плети подбирались к нему, пока юноша не перерубил наконец главный стебель, протянувшийся между ним и деревом. Тотчас же Алверик услышал позади себя свистящий звук погони: с другого дерева спустился еще один плющ и прянул к нему, развернув все свои листья. Зеленая тварь, дикая и злобная с виду, мертвой хваткой вцепилась в левое плечо юноши. Но Алверик отсек эти усики одним ударом меча, а затем дал бой прочим плетям; первый же плющ был еще жив, но слишком короток, чтобы дотянуться до противника, и в ярости хлестал стеблями по земле. Придя в себя от неожиданности и освободившись от впившихся в него усиков, юноша отступил назад, так чтобы плющ не сумел более до него дотянуться, а сам он по-прежнему мог бы сражаться с растением своим длинным мечом. Тогда плющ отполз назад, заманивая Алверика поближе, и прыгнул на него, едва чужак сделал шаг вперед. Но хотя плющ крепко вцеплялся в свою жертву, Алверик сжимал в руках добрый и острый меч; и очень скоро юноша, пусть и был весь в синяках, так обкорнал своего недруга, что тот позорно бежал обратно на дерево. Алверик отошел назад и оглядел лес уже иными глазами, памятуя о недавнем опыте и выбирая дорогу. Он тотчас же определил: плющи двух сосен, возвышавшихся прямо перед ним, столь укоротились в битве, что, если пройти между этими деревьями, ни один плющ не сумеет до него дотянуться. Алверик шагнул вперед, но в тот же миг заметил, что одна из сосен пододвинулась поближе к другой. Тогда он понял, что пора доставать волшебный меч.

Алверик вложил отцовский меч в ножны у пояса, извлек через плечо другой, подошел прямо к тому дереву, что сошло со своего места, и, едва плющ бросился на него, рассек злобное растение. Плющ тотчас же рухнул на землю, но не поверженным противником, а грудой самого обыкновенного плюща. Тогда Алверик ударил клинком по стволу, и от ствола отскочила щепка – не больше, чем отбил бы простой меч, однако все дерево содрогнулось; при этом содрогании сосна утратила зловещий вид, присущий ей прежде, и осталась стоять самой что ни на есть заурядной, не заколдованной сосной. Алверик же двинулся по лесу, крепко сжимая в руке обнаженный меч.

Не успел он пройти и нескольких шагов, как заслышал за спиною звук, подобный слабому гулу ветра в кронах, однако ни малейшее дуновение не тревожило зачарованного леса. Юноша огляделся и увидел, что сосны преследуют его. Деревья медленно шли по его стопам, стараясь держаться подальше от меча, но и слева и справа они подбирались все ближе, и Алверик догадался: его постепенно окружают полумесяцем, полумесяц смыкается все плотнее и плотнее, пополняясь по пути все новыми деревьями, и скоро раздавит его. Алверик тотчас же понял, что повернуть вспять означает верную гибель, и решил пробиваться вперед, полагаясь главным образом на быстроту; ибо благодаря своей наблюдательности юноша уже заметил, сколь медлительна магия, управляющая лесом; словно тот, кто повелевал ею, был стар и устал от магии или же отвлекался на другие дела. Потому юноша зашагал вперед, по пути нанося удар своим волшебным мечом по каждому дереву, будь оно заколдовано или нет; и руны, что заключал в себе металл, рожденный по ту сторону солнца, оказались сильнее любых заклятий леса. Могучие дубы с мрачными стволами поникали и утрачивали все свое волшебство, едва Алверик на бегу легко касался их волшебным мечом. Юноша двигался проворнее, чем неуклюжие сосны. И очень скоро он проложил в этом странном, жутком лесу след – ряд деревьев, полностью расколдованных, что застыли на своих местах, и не осталось в них ничего сказочного либо таинственного.

И вдруг юноша вышел из мрака леса прямо в изумрудное великолепие полян эльфийского короля. Нужно заметить, что и нам ведомо отражение этого великолепия. Вообразите себе наши поляны в миг, когда ночь отдернет свой полог; поляны, зажигающие утренние огни рос на смену угасшим звездам; поляны, окаймленные цветами, что только начинают раскрывать свои лепестки, и нежные их оттенки воскресают из ночного мрака; поляны, по которым ни ступал никто, кроме самых крохотных и пугливых; поляны, огражденные от ветра и от мира деревьями, в кронах которых еще таится тьма. Представьте себе эти поляны, застывшие в ожидании птичьего хора; порою в картине этой словно бы проблескивает отсвет зарева Эльфландии, только исчезает он так быстро, что мы никак не можем быть уверены, что же такое видели. Ни наши благоговейные домыслы, ни сокровенные надежды сердец наших не в состоянии показать нам всю красоту росных огней и сумерек, в которых мерцали и переливались эти поляны. Но вот еще что дарит нам их отражение: те морские травы и мхи, что украшают скалы Средиземного моря и поблескивают в зелено-голубой воде на радость глядящим с головокружительных утесов. Гораздо более напоминали эти поляны морское дно, нежели привычные нам земли, – столь ясная синева разливается в воздухе Эльфландии.

Алверик застыл на месте, залюбовавшись на красоту полян, что сияли сквозь росные сумерки в обрамлении розовато-лилового и бордового великолепия куртин эльфийских цветов, рядом с которыми тускнеют наши рассветы и никнут орхидеи; а вдали, за полянами, будто ночь, темнел волшебный лес. А из глубин этого леса поднимался лучезарный, словно выстроенный из звездного света дворец, о котором можно поведать только в песне, – с его сверкающими порталами, выходящими на поляны, и с окнами более синими, чем наши небеса летними вечерами.

И пока Алверик стоял на краю леса, сжимая в руке меч, и затаив дыхание глядел через поляны на величайшее сокровище Эльфландии, сквозь один из порталов явилась дочь эльфийского короля. Ослепляя взгляд, сошла она на поляны, не замечая Алверика. Ножки ее ступали сквозь росу и напоенный ароматами воздух и легко приминали на мгновение изумрудные травы, что склонялись и распрямлялись вновь, в точности как наши колокольчики, когда синие бабочки, беззаботно кружась над меловыми холмами, опускаются на них и опять вспархивают к небесам.

И, следя ее легкий шаг, Алверик не смел ни вздохнуть, ни пошевелиться; юноша не смог бы двинуться с места, даже если бы сосны по-прежнему преследовали его; но сосны остались в лесу, не смея коснуться этих полян.

Чело ее венчала корона, словно бы высеченная из огромных бледных сапфиров; приходом своим озарила принцесса поляны и кущи, словно рассвет, наступивший внезапно, после бесконечно долгой ночи, над планетой, что ближе к солнцу, нежели мы. Проходя мимо Алверика, девушка вдруг обернулась; глаза ее распахнулись, в них читалось легкое изумление. Никогда прежде не доводилось ей видеть пришлеца из ведомых нам полей.

Алверик же заглянул ей в глаза и не смог отвести взгляда – утратив дар речи, беспомощный, замер он перед нею; воистину перед ним была принцесса Лиразель в сиянии своей красоты. И тут юноша заметил, что корона ее не из сапфиров, но изо льда.

– Кто ты? – молвила она. И голос ее прозвучал музыкой, которая, если обратиться за сравнением к земле, более всего напоминала перезвон льдинок, подрагивающих под дыханием весеннего ветра на поверхности озер какой-нибудь северной страны.

И ответил Алверик:

– Я родом из тех полей, что ведомы и отмечены на картах.

И принцесса вздохнула на мгновение о ведомых нам полях, ибо доводилось ей слышать о том, сколь отрадна жизнь в том краю, знающем молодые поколения, и задумалась она о смене времен года и о детях и старости – обо всем этом пели эльфийские менестрели, рассказывая о Земле.

Когда же Алверик увидел, что Лиразель вздыхает о ведомых нам полях, он в нескольких словах описал ей родные места. Принцесса же принялась расспрашивать его дальше, и очень скоро юноша уже рассказывал ей предания своего дома и долины Эрл. И подивилась Лиразель его речам и засыпала его бессчетными вопросами; тогда Алверик поведал ей все, что знал о Земле, но не осмелился представить историю Земли так, как наблюдал ее сам в течение всей своей недолгой жизни, – нет, на устах юноши оживали те предания и легенды об обычаях зверей и людей, что народ Эрла почерпнул из глубины веков, что старики рассказывали вечерами у огня, когда детям не терпелось услышать истории глубокой старины. Так стояли эти двое на краю полян, чудесное великолепие которых обрамляли неведомые нам цветы, позади темнел волшебный лес, а совсем рядом сиял лучезарный дворец, о котором поведать можно только в песне. И говорили эти двое о простодушной мудрости стариков и старух, что судачат об урожаях, о боярышнике и розах в цвету, о том, когда и что до́лжно сажать в садах, о том, что знают дикие звери; о том, как исцелять, как пахать землю, как крыть соломою крышу и какой из ветров в какое время года дует над ведомыми нам полями.

Тогда-то и появились рыцари – те, что охраняют дворец на случай, если кто-то все-таки пройдет через зачарованный лес. На поляну вышли четверо воинов, закованных в сверкающую броню; лица их оставались закрыты. На протяжении долгих зачарованных веков своей жизни никто из них не смел мечтать о принцессе; никогда не открывали они своих лиц, в полном вооружении преклоняя перед нею колена. Однако поклялись рыцари ужасною клятвой, что никто другой не заговорит с нею, буде кому и удастся пройти через зачарованный лес. С этой клятвой на устах они двинулись к Алверику.

Лиразель горестно поглядела на рыцарей, однако не ей было останавливать их, ибо воины явились по повелению ее отца и оспорить королевскую волю она не могла; принцесса хорошо знала, что и отец ее не в силах отменить свое повеление, ибо король высказал его много веков назад по воле Рока. Алверик же окинул взором доспехи воинов, сиявшие ярче любого ведомого нам металла, словно откованы были в одном из тех возвышавшихся рядом бастионов, о которых говорится только в песне; а затем двинулся навстречу рыцарям, обнажив отцовский меч, ибо надеялся острым его концом достать противника в месте соединения лат. Второй же меч он взял в левую руку.

Первый рыцарь нанес удар, Алверик парировал его, но резкая боль молнией пронзила руку юноши, меч выпал из его пальцев, и понял Алверик, что земному мечу не под силу противостоять оружию Эльфландии, и взял волшебный меч в правую руку. Этот клинок и встретил натиск стражей принцессы Лиразели – ибо стражами принцессы были эти рыцари и ждали подобного случая на протяжении всех долгих веков бытия Эльфландии. И более не отзывались в руке юноши болью удары эльфийских мечей, но в металле его собственного меча рождалась и гасла дрожь, словно песня, и разгоравшийся в нем жар дошел до сердца Алверика, придавая юноше сил.

Но по мере того как Алверик продолжал отражать яростный натиск стражи, меч, родня молнии, устал обороняться, ибо по природе своей был склонен к стремительности и отчаянным выпадам; и, потянув за собою руку Алверика, он обрушил на эльфийских рыцарей град ударов, и броня Эльфландии не смогла противостоять им. Сквозь бреши в броне хлынула густая, странного оттенка кровь, и вскоре двое из сверкающего отряда пали. Упоенно бился Алверик, вдохновленный доблестью меча, и вскоре одолел еще одного, так что в живых оставались лишь он сам и один из воинов, который, казалось, наделен был магией более могущественной, нежели его погибшие соратники. Так оно и было; ибо когда эльфийский король только наложил заклятия на своих рыцарей, первым заколдовал он этого стража, пока чудесные свойства рун не утратили еще своей новизны; воин, латы его и меч до сих пор сохранили в себе нечто от первозданной магии, более властной, нежели любые вдохновенные колдовские замыслы, впоследствии осенившие его повелителя. Однако этот рыцарь – что Алверик вскоре почувствовал как в руке своей, так и клинком – не обладал ни одною из тех главных рун, о которых поминала ведьма, когда творила меч на своем холме; эти руны, ограждающие само бытие короля Эльфландии, до поры еще не были произнесены властелином волшебной страны. Чтобы узнать об их существовании, ведьма, должно быть, слетала в Эльфландию на метле и тайно, наедине переговорила с королем.

Меч, что явился на Землю из запредельных далей, разил, словно громовые стрелы; зеленые искры сыпались от брони, и алые – когда меч ударял о меч; сквозь бреши в броне, вниз по латам, медленно текла густая эльфийская кровь. Лиразель не отводила глаз, следя за поединком, и во взоре ее светилось благоговение, изумление и любовь. Сражаясь, противники отступили в лес; сверху на них обрушивались ветви, отсеченные в ходе боя; и ликовали, оглушая эльфийского рыцаря, руны в мече Алверика, мече, проделавшем столь долгий путь. И вот наконец во мраке леса, среди ветвей, что обрушились вниз с расколдованных деревьев, Алверик нанес противнику смертельный удар – так громовая стрела рассекает вековой дуб.

Последний из рыцарей с грохотом рухнул наземь, и в наступившем безмолвии Лиразель подбежала к юноше.

– Скорее! – проговорила она. – Ибо мой отец владеет тремя рунами… – Принцесса не посмела продолжать.

– Куда же? – спросил Алверик.

– В ведомые тебе поля, – отвечала она.

Глава IV. Спустя много лет Алверик возвращается в земли людей

Назад сквозь ограждающий лес спешили Алверик и Лиразель, и только раз оглянулась принцесса на те цветы и поляны, что доводилось видеть разве что погруженным в самый глубокий сон поэтам, позволяющим воображению своему уноситься в запредельные дали; только раз оглянулась она – и увлекла Алверика вперед; он же старался пройти мимо тех деревьев, которые расколдовал по пути ко дворцу.

И Лиразель не позволяла юноше помедлить даже для того, чтобы выбрать тропу, но увлекала его все дальше и дальше, прочь от дворца, о котором говорится только в песне. И новые деревья неуклюже двинулись к беглецам из-за тусклой, неромантической линии, что прочертили удары волшебного меча; с удивлением поглядывали они на своих сраженных собратьев, на их безжизненно поникшие ветви, лишенные ореола магии и тайны. Но едва ожившие деревья подбирались совсем близко, Лиразель поднимала руку, и все они замирали и более не трогались с места; она же по-прежнему принуждала Алверика поторопиться.

Она знала, что отец ее поднимется по бронзовым лестницам одного из серебряных шпилей; она знала, что очень скоро король выйдет на высокий балкон, она знала, какую руну он произнесет. Она слышала звук его шагов: король поднимался все выше, и эхо уже звенело в лесу. Теперь беглецы пересекали равнину по ту сторону леса, стремясь вперед сквозь синий и вечный эльфийский день; снова и снова оглядывалась принцесса через плечо, торопя Алверика. Эльфийский король медленно поднимался по тысяче бронзовых ступеней; шаги его гулко отдавались в тишине, и Лиразель надеялась успеть добраться до границы сумерек, что по эту сторону казалась дымной и блеклой, когда вдруг, в сотый раз оглянувшись на далекие балконы сверкающих шпилей, она увидела, как высоко наверху, над дворцом, о котором говорится только в песне, приоткрывается дверь. «Увы!» – воскликнула принцесса, глядя на Алверика, но в этот миг с ведомых нам полей до них донесся аромат дикого шиповника.

Алверик не ведал усталости, ибо был юн; не ведала усталости и принцесса, ибо время не имело над нею власти. Юноша взял Лиразель за руку; они устремились вперед; эльфийский король вскинул бороду, но, едва начал он говорить нараспев руну, произнести которую можно только однажды, против которой бессильно все, что родом из ведомых нам полей, беглецы миновали границу сумерек, и руна сотрясла и потревожила покой тех земель, по которым более не ступала Лиразель.

И вот Лиразель оглядела ведомые нам поля, столь же непривычные для нее, как некогда были для нас, и пришла в восторг от их красоты. Она рассмеялась при виде стогов сена и всей душой полюбила их причудливые очертания. Пел жаворонок, Лиразель заговорила с ним, но жаворонок, казалось, не понял; однако принцесса обратилась мыслями к иным чудесам наших полей, ибо все было для нее внове, и позабыла о жаворонке. Как ни странно, пора колокольчиков миновала – цвели наперстянки, и лепестки боярышника осыпались, и на смену ему распустился шиповник. Алверик никак не мог понять почему.

Было раннее утро, сияло солнце, наделяя нежными красками наши поля, и в этих ведомых нам полях Лиразель радовалась тысяче самых заурядных вещей – вы бы никогда не поверили, что можно различить столь многое среди повседневных, привычных картин Земли. Так счастлива была она, так беспечна, так весело звенели ее изумленные восклицания и смех, что отныне Алверик понял, как несказанно хороши лютики, – дотоле он и вообразить себе подобного не мог; и как забавны телеги – раньше ему это как-то не приходило в голову. Каждый миг Лиразель с ликующим возгласом открывала для себя новое сокровище Земли, в котором юноша не подмечал красоты прежде. И вдруг, следя за тем, как она одаряет наши поля красотою более неуловимо-тонкой, нежели приходит вместе с дикими розами, Алверик заметил, что ледяная корона принцессы растаяла.

Так Лиразель покинула дворец, о котором поведать можно только в песне, и к вечеру пришла вместе с Алвериком к порогу его дома, – через поля, о которых мне рассказывать ни к чему, ибо это самые что ни на есть обычные земные поля; очень мало меняются они с ходом веков, да и то лишь на краткий срок.

А вот в замке Эрл все изменилось. В воротах пришлецам повстречался страж, знакомый Алверику; он уставился на них во все глаза. В зале и на лестницах им встречались люди, прислуживающие в замке: все они с удивлением поворачивали головы. Их Алверик тоже знал, однако все стали старше; и понял юноша, что, хотя провел он в Эльфландии один-единственный лазурный день, здесь, должно быть, за это время прошло добрых десять лет.

Кто ж не знает, что таковы законы Эльфландии? Однако кто бы не удивился, увидев нечто подобное своими глазами, как видел теперь Алверик? Он обернулся к Лиразели и сообщил, что миновало десять-двенадцать лет. Но это имело такой же успех, как если бы бедняк, женившийся на земной принцессе, пожаловался ей, что потерял шестипенсовик; время не имело ни ценности, ни значения в глазах Лиразели, и она ничуть не встревожилась, услышав о десяти канувших в никуда годах. Ей даже пригрезиться не могло, как много значит здесь для нас время.

Люди поведали Алверику, что отец его давным-давно умер. А кто-то добавил, что умер старый лорд счастливым, вооружившись терпением, полагаясь на то, что Алверик выполнит его волю; ибо хозяин замка знал кое-что о законах Эльфландии и понимал: те, кто сносится между тем и этим краем, должны обладать хотя бы долей того безмятежного спокойствия, что вечно царит над погруженной в грезы Эльфландией.

Выше по склону долины пришлецы услышали звон наковальни – то кузнец припозднился за работой. Именно кузнец некогда выступил глашатаем от лица тех, что давным-давно явились в просторный зал, отделанный в алых тонах, к правителю Эрла. Все эти люди были еще живы; ибо время, хотя и шло оно над долиной Эрл так же, как над всеми ведомыми нам полями, шло неспешно, не так, как в наших городах.

Оттуда Алверик и Лиразель направились к священной обители фриара. Отыскав же фриара, Алверик попросил обвенчать их с принцессой по христианскому обряду. Но едва увидел фриар, как засияла ослепительная красота Лиразели среди незамысловатого убранства его маленькой священной обители (ибо он украсил стены своего дома всякого рода безделушками, которые время от времени покупал на ярмарках), он тотчас же испугался, что гостья – не из рода смертных. И когда он спросил девушку, откуда она, и та радостно ответила: «Из Эльфландии», – добрый человек всплеснул руками и очень серьезно объяснил принцессе, что всем обитателям той земли в спасении души отказано. Но Лиразель улыбнулась в ответ, ибо в Эльфландии ничего не нарушало ее праздного счастья, а теперь в мыслях ее царил один только Алверик. Тогда фриар обратился к своим книгам: посмотреть, как следует поступать в подобном случае.

Долго читал фриар в молчании; тишину комнаты нарушало только его дыхание; Алверик же и Лиразель терпеливо стояли перед ним. И наконец фриар отыскал в своей книге образчик венчальной службы для русалки, покинувшей море, хотя об Эльфландии в священной книге не говорилось ни слова. Этого, сказал фриар, вполне достаточно, ибо русалкам, точно так же, как и эльфийскому народу, заказана самая мысль о спасении души. И вот фриар послал за колоколом и подобающими случаю свечами. Затем, обернувшись к Лиразели, он повелел ей отринуть, отвергнуть и торжественно отречься от всего, что имеет отношение к Эльфландии, медленно зачитав из книги слова, применимые к сему благому случаю.

– Достойный фриар, – молвила Лиразель, – ни одно слово, произнесенное в этих полях, не может пересечь границ Эльфландии. И очень хорошо, что так, ибо отец мой владеет тремя рунами, что могли бы развеять по ветру эту книгу, едва он ответил бы на любое из ее заклинаний, – конечно, если бы словам под силу было проникнуть за сумеречные пределы. Я не стану заклинать заклинания моего отца.

– Я не могу обвенчать человека христианской веры, – отозвался фриар, – с одною из тех упорствующих, коим отказано в спасении души.

Тогда Алверик принялся умолять принцессу, и она повторила то, что написано в книге («Хотя мой отец мог бы развеять по ветру это заклятие, – добавила Лиразель, – столкнись оно с одной из его рун»). И вот принесли колокол и свечи, и в своем тесном жилище достойный фриар совершил над молодыми венчальный обряд, применимый для венчания русалки, покинувшей море.

Глава V. Мудрость Парламента Эрла

Во дни после брачного пира люди Эрла частенько захаживали в замок – вручить дары и восславить молодых; вечерами же селяне обсуждали в своих домах счастливые перемены, что грядут в долину Эрл благодаря мудрому поступку, что некогда совершили они, обратившись к старому правителю в его просторном зале, отделанном в алых тонах.

Кузнец Нарл, что некогда возглавил просителей; Гухик, фермер с нагорий близ долины Эрл, где раскинулись клеверные пастбища (ему первому пришла в голову благая идея – после разговора с женой); возчик Нехик, четыре торговца скотом, и Отт, охотник на оленей, и Влель, глава гильдии пахарей, – все они, и еще трое, много лет назад отправились к правителю Эрла и высказали свою просьбу – просьбу, что погнала Алверика в дальние странствия. Теперь же эти люди рассуждали о том, сколько добра принесет это деяние. Все они хотели, чтобы долина Эрл стала известна среди людей: все они были твердо уверены, что долина этого вполне заслуживает. Селянам доводилось заглядывать в исторические хроники и листать книги, трактующие о пастбищах и выгонах, однако в них крайне редко упоминалась любимая всеми долина – ежели упоминалась вообще. И в один прекрасный день Гухик сказал: «Пусть народом нашим впредь правит чародей: он прославит имя нашей долины, и не будет впредь на земле человека, что не слыхивал бы о долине Эрл».