Журавли. Рассказы

Анна три километра несла его на руках в сельскую больницу. Врачи, увидев рану, только развели руками. Что помогло Мишке выжить: молитва ли матери, его желание жить, грамотные действия врачей, – неизвестно. Наверное, все вместе.

Сколько всего испытал Мишка, знали двое – он и мать.

Сейчас его уже выписали, он находился дома. Морозными зимними днями Мишка лежал на теплой русской печке, ожидая возвращения своих сестер и матери. В один из таких дней резко распахнулась дверь избы, ворвались в дом клубы морозного воздуха, и раздался голос дяди Вани, младшего брата матери.

– Гостей здесь принимают?

Мишка, отдернув занавеску, радостно слетел с печки.

– Принимают, принимают, дядя Ваня! – закричал он, прыгая в объятия высокого красивого мужчины.

– А где постояльцы, Мишка?

– У нас нет постояльцев, мы одни живем.

– Я про них и спрашиваю, про сестер и маму.

– Мама на ферме, а Капка с Милкой в школе.

– Значит, ты один хозяйничаешь?

– Мы с котом лежим на печке, мама говорит – кости греем.

– На печке хорошо. Вот Илья Муромец, был такой русский богатырь, тридцать три года на печи лежал.

– Как это, дядя Ваня? Неужели столько можно лежать?

– Эх, Мишка, совсем ты, брат, сказок-былин русских не знаешь… Ну ничего, в школу пойдешь, читать станешь, всему научишься.

– Ну, если это сказка, тогда понятно. И сказки мне мама читала, у нас и книжка была – русские народные сказки.

– Давай я, Мишка, коня распрягу и в стойло поставлю, и гостинцы домой занесу.

Каждый приезд Ивана был праздником для детей. Жил он на устье Илима, а там рукой подать до Ангары, поэтому рыбалка была повседневным занятием местных жителей. А рыба в Ангаре водилась – ни чета илимской. Частенько в сети попадалась стерлядка, иногда и таймень запутывался.

Дядя Иван был хорошим рыбаком и охотником, поэтому в трудные послевоенные годы его семье жилось полегче, чем соседям.

В каждый приезд он привозил подарки: соленую рыбу, мясо, иногда и муку. Так было и в этот раз. Только сейчас было привезено всего помногу: и мяса, и рыбы, и мешок картошки, и мешок муки. Кулечек сахара и пакетик конфет.

Скоро пришли девчонки из школы. К приходу Анны на столе в единственной общей комнате приятно томился чугунок с картошкой, на сковородке было зажарено мясо и аккуратно порезан и красиво уложен на узкой рыбной тарелочке кусочек стерляди. Увидев это, Анна всплеснула руками.

– Вот молодцы-то, – и, поцеловав брата, добавила: – а тебе дай Бог здоровья, Иван. Такого кушанья мы давно не видели.

Ужин закончился быстро, хотя Анна пыталась незаметно одернуть девчонок и Мишку, чтоб не торопились глотать, как голодные птенцы, и прожевывали все медленно. Но голодуха и привычка выработали свои скорости. Каждый старался съесть побольше и побыстрее. Иван пил чай, поглядывая на родню с веселой улыбкой.

– Пусть едят, Анна, им расти надо.

– Я что, против? Только торопиться не надо.

Дети не спорили с матерью, но ели как всегда, быстро подбирая каждую крошку. После ужина Анна определила, где кому спать. Ивану, как гостю, досталась железная кровать, гордость в доме. Правда, никто не помнил, откуда она появилась. Продавленную сетку давно заменили на доски, матрац каждый год набивали соломой.

На этой кровати спали гости, изредка посещавшие дом. Для себя Анна выбрала место на большом сундуке, девочкам соорудила спальные места на скамейках. Мишка, как всегда, располагался выше всех, на русской печке. Укрывали его овчиной шкурой.

Уложив всех, Анна пошла на кухню поговорить с Иваном.

Однако как ни пытались по-тихому разговаривать брат с сестрой, их слушателями оказались все обитатели дома.

– Иван, как там наши отец с матерью?

– Я был у них осенью. Все в порядке, здоровье, славу Богу, есть, хозяйством занимаются сами. С дровами Трофим с сыновьями помогает. Отец прошлой зимой на медведя ходил.

– На медведя?! Так ему уже восемьдесят!

– Восемьдесят два. Однако крепкий. Меня осенью за ремень поднял от пола одной рукой.

– Молодец.

– У мамы глаза сели, плохо видит.

– Так чего очки не выпишет?

– Устали говорить ей об этом. Все чего-то стесняется: да как я буду ходить в очках, словно бы ученая какая. А все знают, что я в школе ни дня не была.

Они немного помолчали. Иван оглядел маленькую кухоньку.

– Ты-то как, Нюра?

– Я тебе все в письме написала, Ваня.

– Да письмо пришло давненько. Я был на охоте, ушел в тайгу в ноябре, в Григорьевское ухожье. Раньше из колхоза на охоту не отпускали. Да так каждый год: пока не приберут в колхозе, все не заскирдуют, не обнесут скирды с хлебом остожьями, в лес ни ногой. Мужики, чтоб в тайгу попасть, «пашут» и днем и ночью. А в конце января собака ногу на капкане повредила, пришлось спускаться в деревню. Так что Надя мне твое письмо показала. Засобирался к тебе, заодно дела в райцентре нашлись.

– Спасибо, Иван.

Анна, приподняв краешек белого платка, который был повязан на шее, утерла уголки глаз.

– Так ты-то что плачешь, Нюра?

– Да я так, мне хорошо с тобой.

– А помнишь, ты у нас нянькой была. Родители в поле, ты в доме старшая.

– Я и сейчас старшая.

– Ну что поделаешь, война никому добра не принесла.

– Может, Ваня, чаю попьешь?

– Напился я его за вечер.

– Ну тогда пошли отдыхать.

– Подожди, Нюра. Знаю, что поздно, но хочу сказать: мы с Надей вот чего порешили.

Иван почесал затылок, тяжело вздохнул, поерзал, словно не находил себе на табуретке места.

– Чего, Иван, решили-то?

– Взять у тебя ребенка на воспитание.

– Какого ребенка? Говори толком.

– У тебя же трое! Отдай одного нам.

– Как это – отдай?

– Но ты в письме, Анна, написала, помогите…

– Так то – помощь! А вы – ребенка отдай. Да где ж это видано! А воспитать-то я сама могу, вот только прокормить трудно.

– А мы прокормим. Мать не заменим, но сытый будет.

– Ну о чем ты говоришь, Ваня! Писала я когда, время очень тяжелое было, все к одному собралось; девки голодные, Мишка в больнице. Сейчас вроде все налаживается.

– Что налаживается, Анна? Хлеба как не было, так и нет. Молока тоже, хотя в передовых доярках ходишь.

– Причем тут доярка? Коровы-то колхозные. Если Мишка забежит, кружку молока дам, а у самой руки-ноги трясутся от страха, кабы кто не увидел.

– Во-во…

Они замолчали. Анна отвернулась к окну, Иван зачем-то рассматривал свои руки, затем положил их на стол перед собой и, глядя на Анну, сказал:

– Может, Мишку нам отдашь?

– Кого?

– Мишку.

– Чего ты придумал? Он же кроха еще, ему с матерью надо быть.

– Шесть лет весной будет. Конечно, не богатырь, но крохой не назовешь.

– Перестань, Иван. О Мишке и разговора не может быть.

– А о ком разговор? О Капе? Так она в седьмом классе учится, а у нас в деревне школа только начальная. Семилетка за пятьдесят верст в Нево-не. Для чего брать? Чтобы сразу отправить в чужие края, где жить будет без матери и родных? То же самое с Милкой, в пятом учится. Не учиться сейчас грех. Хотя бы семь классов надо закончить.

– Надо, Ваня, кто спорит.

– А Мишку мы поднимем. Я его делу научу. Рыбалке и охоте. Как сын мне будет. Нам с Надеждой Бог деток не дал, ты же знаешь, как она страдает…

– Нет, Иван, не могу, маленький он еще очень.

– Зато мы с Надеждой большие, с одним маленьким справимся, да и не грудной же он.

Они опять замолчали.

– Пойдем спать, Ваня, мне рано вставать. Ты еще завтра у нас побудешь?

– Да, мне нужно в райпотребсоюзе насчет пороха договориться.

– Ну вот и хорошо. Иди, там я тебе постель приготовила.

Утром Мишка проснулся, когда в доме за столом завтракал дядя Ваня.

– Ну ты, парень, богатырь! Спать-то горазд.

– А куда мне торопиться, валенок все равно нет.

– А куда они делись?

– У нас с Милкой одна пара на двоих.

– С Милкой? Так у нее нога больше твоей.

– Больше – не меньше.

– А так в чем бегаешь?

– Если на улицу по нужде, чирки или ичиги надеваю, вон они у двери стоят.

– А шубейка тоже на двоих?

– Нет, кожушок есть, мама у Григорьевых взяла, а шапку у Кудриных.

– Значит, тебе только валенки надо?

– Да, пойди купи их, они в сельмаге таких денег стоят!

Подумав, Мишка добавил:

– Там все есть. Всякая всячина. Мы летом с пацанами забегали посмотреть, а там конфет полный ящик.

– А ты конфеты ешь?

– Редко. Осенью собирали головки клевера, сушили, а потом ели как конфеты, вкуснота.

– Разве клевер может быть вкуснее конфет?

– Конечно, конфеты лучше, но их же в поле не найдешь.

– А мама твоя знает, что ты клевер ешь?

– Знает, да мы с Капкой и Милкой в поле кислицу, клевер, щавель собирали, сушили их, а потом толкли в ступке, и мама пекла лепешки.

– Ну, Мишаня, у тебя житуха. Ты что, вот так и сидишь один дома?

– Пока не попал в больницу, меня водили в детский сад, а сейчас я поправляюсь.

– Как это – поправляешься?

– Ну, так мама говорит, у меня же грудь забинтована.

Мишка поднял нижнюю часть рубахи и показал забинтованный живот и подмышку левой руки.

– Больно?

– Сейчас нет, а сразу больно было.

Иван прижал щупленькое тело мальчишки к себе и, поглаживая по голове, говорил ему ласковые слова.

– Дядя Ваня, а правда, что ты на медведя с рогами ходил?

– С рогами? Кто ж тебе такое сказал?

– Мама, – нахмурился Мишка.

– Мишенька, не с рогами, а с рогатиной.

– Значит, я не понял. А медведя ты убивал?

– Убивал, Миша.

– Страшно было?

Иван рассмеялся, посадил Мишку на колено.

– В первый раз страшно, а потом ничего, привык. Ладно, племяш, посиди дома, а я по делам схожу. Не боишься один?

– Да нет, чего бояться. Меня кот Василий охраняет.

– Тогда поиграй немного, я скоро.

Вечером, когда Анна пришла домой, у самых дверей ее встретил возбужденный сын.

– Мама, посмотри!

Мишка был одет в новые валенки, небольшую ватную фуфайку, новую ситцевую рубашку, а на голове была водружена шапка с медной звездой. Его было не узнать. Анна всплеснула руками.

– Господи, красавец ты мой, на улице и не узнала бы. Иван, ну зачем ты так потратился?

Иван улыбался, довольный, что подарок всем понравился.

– Эх, Анна, какие это траты? Мелочь.

После ужина Анна с Иваном продолжили вчерашний разговор, но Мишка не слышал, о чем они говорили. Аккуратно сложив свои новые вещи на табуретке, он обнял кота Василия и уснул счастливый и радостный. И гордый тем, что наконец-то у него есть свои валенки, и он может бегать по улице всегда, когда ему захочется. А такой шапки, как у него, со звездой и длинными ушами, нет ни у кого из ребят.

Утро его встретило щедрым солнцем, ясным небом, без единого облачка. Завтрак – сковородка с картошкой, ждал на загнетке, а кружка молока, прикрытая вафельным полотенцем, – на столе.

Мишка торопясь все съел, быстро оделся в обновы и выскочил на улицу. Друзья еще сидели по домам. Вовку и Тольку он вызвал стуком в ставню, Гошка, услышав шум, появился сам. Друзья с удивлением смотрели на товарища.

– Мишка, а почему Милка дома? – спросил Гошка.

– Нет, она в школе.

– Так откуда у тебя валенки?

– Дядя Ваня купил. Мамин брат. Но он и фуфайку, и шапку со звездой, и рубаху тоже купил.

Ребятня с восторгом и не без зависти рассматривали обновки. Мишка видел, что шапка со звездой понравилась больше всего.

– Мне отец обещал ремень со звездой подарить, – сказал Вовка.

– Не сказал, когда? – засмеялся Гошка.

– Летом подарит, – насупившись, буркнул парнишка и побежал к своему дому.

– Вовка, возьми мою шапку! – закричал Мишка. Ему не хотелось, чтобы приятель уходил.

Вовка подошел, взял из Мишкиных рук шапку, натянул ее на голову, заулыбался.

– Она мне маловата…

Шапка вскоре наскучила, стали играть в прятки, потом устроили кучу малу, и скоро все забыли про обновки.

В дом Мишку загнали сестры, пришедшие из школы.

– Ты чего это бегаешь, тебе же в поездку надо собираться.

– Какую поездку?

– Тебя дядя Ваня увозит.

– Куда увозит?

– К себе домой.

– Вместе с вами и мамой?

– Ага, и вместе с домом.

– А как дом-то он увезет?

– Ладно дурака валять, только тебя забирает, радуйся.

– А вы как?

– Мы никак, тоже радоваться будем. От братика отдохнем. Пошли домой, Мишка, а то неизвестно, когда и свидимся…

Вскоре пришла мать. Она не успела еще раздеться, к ней подбежал Мишка и стал выпытывать:

– Мама, меня дядя Ваня к себе забирает?

– Кто тебе сказал об этом?

– Милка с Капкой.

– А у вас прямо язык чешется. – Анна повернулась к дочерям, те смутились и опустили глаза.

– Вы разговор вели с дядей Иваном, вся деревня слышала, – оправдывалась Капка.

– Прекратите, устала я очень.

Анна прижала к себе сына и поцеловала.

Капка попыталась что-то сказать, но не успела и рта открыть, как мать ласково, с болью в голосе попросила:

– Не надо ничего говорить. Конечно, я виновата, что вам одеть нечего, и еды порой не хватает…

Она закрыла маленькими ладошками свое лицо и заплакала. Тихо, по-детски шмыгая носом.

Дети прижались к ней.

– Ну ладно, чего это я расклеилась? Давайте ужин готовить.

– Мама, картошка готова! Я зажарила ее на сале! – Мила побежала к печке.

– Ну вот и хорошо, сейчас порежем соленую рыбку, что привез дядя Иван, и покрепче чай заварим с травами луговыми…

Анна быстро привела себя в порядок, сестренки достали праздничную скатерть. Вскоре подошел Иван, и все дружно уселись за стол на последний свой совместный ужин.

Мишку в дорогу собирали недолго. В вещмешок, с которым отец вернулся с фронта, положили две рубашки, суконные заштопанные штаны и старые, со сбитыми каблуками ботинки. Нашли кепку, она лежала в сенях. Сверху Мишка положил букварь, доставшийся ему от Женьки, соседа, учившегося уже во втором классе. Легли рано, каждый со своими мыслями и переживаниями.

Для Мишки это была первая поездка, никогда он не был так далеко от дома. Мальчик с радостью думал, что увидит новые деревни, наконец-то побывает на Ангаре, о которой столько слышал. Огорчало только расставание с матерью, но он отгонял эту неприятную мысль, сильнее был соблазн наконец-то увидеть большой и незнакомый мир, который лежит где-то далеко за Качинской сопкой…

Кот Василий, словно чувствуя расставание, ластился к Мишке и даже умудрился лизнуть его в щеку. Все уговоры взять кота с собой ни к чему не привели. Первым противником был дядя Ваня.

– Мишка, у нас кот и кошка, появится твой Вася, загрызут друг друга. Ну кому это надо. Да и везти его трое суток – проблема, выскочит где-нибудь, как искать.

Мила была категорически против.

– Он что – твой личный кот? Он нас здесь оберегает от мышей. И я уверена, не поедет он с тобой. Для него место важно. Я где-то читала, что однажды кота увезли из дома, так он сто километров прошел, чтобы вернуться.

– Не кота увезли, а кошку, – поправила Капка.

– Да какая разница.

Короче говоря, не дали взять с собой кота Василия. Мишка был уверен, что коту без него будет плохо. Их связывала между собой многолетняя, настоящая мужская дружба. Увлеченный своими заботами, Мишка не замечал, как изменилась мать. Лицо ее, всегда улыбчивое, посуровело, под глазами появились черные впадины. Всем кроме него было видно, что расставание с сыном угнетало ее. Он был последним ребенком в семье. Иногда Анна называла его ласково, непонятным ему словом – поскребыш. Родив его в муках в первом послевоенном году, не успев вместе с любимым мужем нарадоваться на ребенка, она осталась вдовой с тремя малыми детьми.

Утром проснулись почти все одновременно, даже Мишка. За ситцевой занавеской, что отгораживала верх русской печи от избы, он слышал, как брякает в кухне умывальник, как, потрескивая, в чугунной печке разгорается огонь, как наливают воду в чайник, учуял, как вкусно запахло блинами.

– Мама, я проснулся! – радостно закричал Мишка.

– Проснулся, солнышко, вставай, сейчас будем есть.

Мишка вместе со всеми сел за стол, быстро сглотнул два блина, густо намазанных черничным вареньем, и запил чаем с молоком.

– Мама, а у нас сегодня праздник?

– Нет у нас сегодня праздника, сынок.

– А почему блины, да еще и с вареньем?

– Дядя Ваня с тобой уезжает, решила порадовать тебя.

Девчонки убежали в школу, Иван пошел запрягать коня, мать осталась с Мишкой в доме.

– Боюсь я за тебя, Мишенька, ты уж береги себя.

Мишка подошел к окну, в утренних сумерках Иван вел коня к саням. Неожиданно Мишка подбежал к матери, прижался к ее ногам и тихо прошептал:

– Мама, поедем вместе.

– Чего? – не поняла Анна.

Мишка уткнулся в ее платье.

– Чего ты сказал, солнышко мое?

Мишка запрокинул голову и, глядя в голубые мамины глаза, сказал отчетливо и твердо:

– Я хочу, чтобы ты поехала со мной.

Анна приподняла его, поставила на табуретку и стала беспорядочно целовать сына, приговаривая нежные слова.

В избу вошел Иван, увидел затянувшееся прощание и с улыбкой сказал:

– Ну что вы навеки прощаетесь, даст Бог, летом на баркасе с Мишкой приплывем. Анна, одевай сына.

Мишка спрыгнул с табуретки, быстро надел фуфайку, вскочил в валенки, нахлобучил на голову шапку. Мать, как будто пытаясь защитить его от всех грядущих стуж и невзгод, обмотала его голову и плечи большим клетчатым платком. Туго затянула.

– Ну вот, готов наш путешественник. Ваня, я прошу тебя, ты поглядывай за ним, он ведь в каждую дырку свой нос сует.

– Анна, я ведь тебе клятву дал, зря ты переживаешь.

– Лишним напоминание не будет! – Она замахала рукой на Ивана, когда он сделал попытку что-то ответить.

Мишка стоял у двери, смотрел на то, к чему так привык: стол в простенке, над столом икона на полочке, с маленьким расшивным полотенцем, скамьи вокруг стен, большой сундук и у кухонной перегородки железная кровать. Из-за занавески над русской печкой грустно поглядывал кот Василий, словно прощаясь с Мишкой навсегда.

В санях Мишку запаковали в тулуп, ноги укрыли овчиной, Анна открыла ворота, и повозка медленно и тяжело выехала со двора.

– Иван, а ты зачем в центр поехал, тебе в другую сторону.

– Я в сельпо заеду, там мои покупки; порох, пули. Мы их вчера упаковали, но не в дом же везти такое опасное приобретение.

Сани заскрипели по снегу, Мишка до самого поворота видел, как мать смотрела им вслед.

Проводив брата и сына, Анна вошла в дом. Щемящая тишина пронзила ее. Женщина присела на табуретку, не заметив, что забыла закрыть дверь, и тепло, что с вечера еще оставалось в доме, вытекало на волю и отчаянно сливалось с морозным воздухом. Кот Василий прыгнул к хозяйке на колени и посмотрел ей в лицо, словно спрашивал – где Мишка?

На подоконнике, рядом с алеющими цветками герани, лежал листок бумаги, но котором рукой сына был нарисован самолет. Одного взгляда хватило, чтобы увидеть лицо Мишки, старательно раскрашивающего звездочку на крыле чудо-машины, от усердия высунувшего кончик языка. Анна взяла листок и прижалась к нему щекой. Что же она натворила? Сына отдала! Конечно, родному брату, но все равно – при живой-то матери! Жив бы был Степан, что бы он сказал?

Женщина подошла к иконе и вздрогнула, заметив, что Богородица осуждающе, сурово смотрит на нее. Жалость к себе, к Мишке, ко всему страждущему миру выплеснулась из глаз Анны со слезами. Мысль о своем предательстве разрывала ей сердце, пальцы тряслись, мысли путались.

Как она могла поддаться на уговоры? Господи, что же она наделала? Как людям-то в глаза глядеть? Да причем тут люди? Как она сама будет жить, не видя светлого, родного лица сына, не слыша его искренних, утешительных слов, не ощущая маленьких добрых ладошек его на своих плечах. Низко поклонившись Богородице за вразумление, истово перекрестившись, Анна выбежала на улицу…

Сначала она поспешила в центр, но, усомнившись в своих силах, решила подождать и перехватить сани на их обратном пути, на дороге, проходившей по реке. Добежав до проулка, увидев издалека повозку и понимая, что может не успеть, Анна изо всех сил, надрывая голос, закричала.

– Миша, Мишаня! – Горло на морозе перехватило, сняв платок на бегу, она стала махать им, повторяя осипшим голосом: – Миша! Мишаня!

Мишка мечтательно смотрел на дорогу, на Илим, на избы, остающиеся позади. Уже поравнявшись с последними домами, он заметил бегущего с боковой улицы человека. Тот что-то кричал и махал руками.

– Дядя Ваня, кто-то нам кричит! – застучал он кулачком в спину дяде.

– Чего такое? – остановив лошадь, спросил Иван.

– Кто-то бежит, вон, посмотрите, у последних домов.

– Интересно, кому мы понадобились?

– Дядя Ваня, это наша мамка бежит.

– Анна! – пригляделся Иван. – Видно, что-то забыла. Что же могла она забыть?

Мишка стал выбираться из-под накинутого на него тулупа, ловко выпростался из дохи.

– Ты-то куда? Заворачивать буду полчаса…

Мальчик колебался долю секунды, но все-таки выбрался из саней и побежал навстречу матери.

– Мамочка! Мамочка! – задыхаясь от радости и от мороза, кричал он на бегу, глубоко проваливаясь в снег.

Они вцепились друг в друга на белоснежной равнине, между накатанной ледяной дорогой и крутым угором, на котором стояли темные от времени и непогод избы, с хитрецой наблюдающие своими видавшими виды глазами-окнами эту необычно радостную встречу.

От стремительного бега расстегнутая телогрейка Анны сползла с плеч, волосы выбились из-под платка и солнечной волной, как иконным окладом, обрамляли лицо. Мать, тяжело дыша, сгребла Мишку, пытаясь его поднять.

– Мама, ты чего? – удивился сын.

– Все хорошо, родной, все хорошо, – шептала Анна, стараясь подавить подступившие слезы.

Подошел Иван, с недоумением посмотрел на сестру.

– Что-то случилось? – неодобрительно спросил он. – Что-то забыла?

Анна величественно выпрямилась, отерла платком лицо. Казалось, ей не хватало воздуха, чтобы ответить. А может, просто не находилось нужных слов.

Наконец медленно и непререкаемо, глядя прямо в глаза брату, она произнесла:

– Ваня, прости меня, не отдам я Мишку.

Иван взял нежно сестру за руку и попытался что-то возразить.

– Не отдам! Понимаешь? Не отдам! – вдруг сердито закричала она, вырвав руку, и прижала к себе сына.

– Ты чего, сестрица, орешь, успокойся, пожалуйста, никто его не забирает.

Анна обессилено села на снег, не отпуская сына. Мишка своими ручонками аккуратно укладывал пряди волос матери под платок, высвобождая родное лицо. Она подняла проясневшие свои голубые глаза к небу, ласково обвела взором окрестный мир и, тепло улыбнувшись сыну, строго сказала брату:

– Ваня, не ругай меня, но без Мишки мне жизни не будет.

Потом Анна, выдохнув все свои прежние тревоги, легко поднялась, отряхнула снег, подошла к саням, вынула Мишкину котомку.

– До свидания, Ваня.

– До встречи, Нюра. Давай подвезу к дому.

– Не надо, езжай, возвращаться – плохая примета.

Мишка с матерью беззаботно шли навстречу солнцу, которое тяжело, но неотвратно во всей своей неизбывной щедрости вздымалось над тайгой. Их снежный путь вспыхивал цветными искорками, слепящими глаза, заставляя щуриться и смущенно улыбаться над своей беспомощностью перед природой, перед незыблемыми законами жизни. Казалось, обрадовались произошедшему и повеселели свидетели – деревенские избы, столбы их сизых дымков, затейливо приплясывая, тянулись из труб к ясности, к чистоте и растворялись в океане пречистого небесного света.

Где живет солнце

Последние дни августа удивительно теплые. На небе ни облачка, воздух прозрачен. О такой погоде можно только мечтать. Деревня пустынна, все на жатве, и взрослые, и дети. У каждого своя работа. Торопится деревенский люд до Хлебного Спаса убрать урожай пшеницы и ржи.

Анна Карнаухова с двумя дочерьми-подростками и пятилетним сыном Мишкой работали возле поворота на кулигу. Здесь комбайн не может пройти. Мешают деревья и корни, протянувшиеся на десятки метров. Такие места обрабатывают вручную. Где-то косой проходят, а чаще серпом.

Анна работала серпом, внаклонку, позади нее двенадцатилетняя Капа вязала снопы, за ней Мила, которой только на днях исполнилось десять, ставила их в «суслоны».

Мишка вертелся под ногами, мешал работать. В широких шароварах, в синей рубашке, в кожаных чирках[3], он походил на колобок, что катается по полю от порывов ветра. Наконец, устал, притих. Лег на спину и стал смотреть в голубое бездонное небо.

Подошла мать.

– Миша, не лежи на земле, расстели половичок.