Журавли. Рассказы

– А это кто у нас в гостях? – кивнул хозяин катера на привязанного к носовой палубе громилу.

– Посмотри внимательно, может, узнаешь одноклассника, – весело ответил Степан.

Рыбинспектор брезгливо посмотрел на мужика.

– Да, зарос, как старый дед. Вот что значит тайга, таким видом взрослого напугать можно, а уж о детях и говорить не приходится. Эх, Юра, Юра, до чего ты дожил, а помнишь, о чем мы вместе мечтали, когда шли по таежным тропам в Большую Елань к твоему отцу. Ну чего молчишь, сказать нечего? Ладно, подвинься немного, рядом положу твоего другана, теплее вам станет, да и на виду вы здесь оба будете.

Володиша выпрыгнул из лодки и из-за кустов вывел мужика с синюшным лицом и завязанными за спину руками.

Степан помог упаковать и второго бандита.

– А где еще двое, Володиша?

– Да, похоже, ушли раньше, где и когда, кто знает. Что им тут делать? Это Юрку на родину потянуло, а напарнику все равно с кем идти.

– Ну что, поплывем с Богом?

– Нет, Степа, нагрузились прилично, давай поставим второй мотор.

– А бензина хватит?

– Хватит. Давай я лодку вдоль берега поставлю, ты подержи ее, мне движок легче будет закрепить.

Поднялась Маша.

– Может, и я помогу.

– Ух, красавица, наконец-то голос услышал. Ангельский. Нет уж, сиди, мы на тебя любоваться будем. Великая нам от тебя в том подмога будет.

– Володиша, ну зачем ты так, – ревниво выговорил Степан.

– Ладно, я пошутил, – засмеялся Володиша, – держи, Степа, держи лодку крепче.

Чувствовалось, что для приятеля такая работа привычна. Быстро и умело установив второй мотор, он оттолкнул катер от берега, взревели громкоголосые моторные «Вихри», и шустрой летучей рыбкой полетел катер над извилистой рекой, обдавая разгоряченных работой и волнением ребят живительными обжигающими брызгами влаги и веселым ветром, напоенным сложным таежным благоуханием.

Самая лучшая песня

Милиционеры встретили катер на причале и забрали измученных собственной злобой и бессилием бандитов. Договорились, что завтра с утра Володиша заскочит в райотдел и напишет все, что положено в таких случаях. Покончив с формальностями, героический страж водных богатств родины с легким сердцем воскликнул:

– Ну теперь вперед, ребята, к родному очагу! Заводи мотор!

– Ой, Володиша, родной очаг – это он для тебя родной, а для меня – родная деревня, – поправил друга Степан.

– Ну что, спорить будем? А Маша пусть мерзнет? – И Володиша, находясь в романтическом кураже, что есть силы дернул на себя шнур. Мотор взревел, катер, как молодой нетерпеливый конь, встал почти на дыбы, но, показав свою прыть, быстро опустился на воду и бережно понес путешественников к «родному очагу».

Волны равнобедренным треугольником расходились от носа к берегам, покачивая лавницы, лодки, забрызгивая нехитрую речную утварь, прикрепленную хозяевами к примитивным береговым сооружениям.

Володиша по-капитански серьезно подправлял руль, гордо поворачивал голову, высматривая на высоком берегу избы родной деревеньки. А они, выстроившись в ряд, казалось, восторженно глядели на местного героя всеми своими окнами-очами, украшенными белыми резными наличниками. Ладные домики, составлявшие улицу, стояли близко друг к другу. Их сплоченный ряд со стороны реки казался неприступной крепостной стеной, а вся деревня – крепостью. Слева она была защищена Красным Яром – древней гранитной преградой, одолеть которую невозможно и в наши высокотехнологичные времена. Лишь с поскотины деревня оказывалась беззащитной, поэтому каждый хозяин с этой стороны делал высокий дощатый заплот, надеясь, что он оградит и от зверья, и от худого человека.

Катер привычно скользнул по деревянному настилу и на полкорпуса вылетел на берег.

– Ну вот и приехали. Степа, помогай высаживаться.

– Это чего вы так долго в райцентре задержались? – певуче спросила подошедшая молодая женщина.

– Вот моя Валя! Узнаешь, Степан? – восхищенно произнес Володиша.

Вглядываясь в красивое лицо юной женщины, Степан находил знакомые черточки, с трудом осознавая, что перед ним та маленькая соседская девочка, которую когда-то он видел каждый день и не принимал во внимание.

– Если б Володиша не сказал, что это Валя, ни в жизнь бы не узнал.

– А ты, Валюша, узнаешь?

– Неужели Степка? Боже мой, как возмужал. Степан, откуда? С женой? В гости? Надолго ль? Насовсем?

– Остановись, Валя, дай из катера выйти. Обо всем расскажу, ничего от тебя не утаю, – строго пресек вопросы жены муж.

– Пойдемте в дом, все готово: и банька, и стол, – взволнованно и заботливо щебетала молодая женщина. – Я давно заприметила катер, но подумала, что он на вечную стоянку у причала в райцентре встал. Уже собралась племянника отправить разузнать, что случилось.

– Да все нормально, груз милиции передавали.

– Милиции?

– Ей, родной. Хватит разговоров, пошли, – строго сказал Володиша.

Степан в разговоре не участвовал, сложное чувство сжимало его сердце. И радостно, и больно быть гостем в родной деревне, откуда уехал мальчишкой, а вернулся мужчиной, закаленным в сражениях с теоретическими выкладками и практической таежной наукой. И где нет уже твоего родного дома, и не осталось никого из родни. Чужаком почувствовал себя Степан.

Дверь в дом Володиши не закрывалась – гостей не считали. Кто-то садился за стол и расспрашивал Степана о жизни в городе, женщины, знавшие односельчанина с детства, обнимали, целовали по-матерински – кто в щеку, кто в макушку, удивляясь и богатырскому росту молодого человека, и красоте, унаследованной от матери.

Дарья Петровна, мать Володиши, поглядывая на Степана, утирая кончиком платка глаза, несколько раз повторила одну и ту же фразу:

– Вот бы мать твоя, Степа, дожила, как бы радовалась. Коли дожила – ах, как бы радовалась наша красавица, – и, безнадежно махнув рукой и смахнув слезу, утвердительно заключила: – Видно, на все воля Божия.

День был трудный, вечер выдался хоть и радостный, но шумный, мучительно многолюдный. Первой сдалась на милость сна Маша. Валя, заметив мучения девушки, потихоньку вышла, чтобы соорудить ей ночлег в чистой половине амбара, которая летом использовалась как покои для ребятни или молодых. Степан за прошедший день устал сильно и тоже рад был бы рухнуть в сено, но Володиша взбодрил его непререкаемым шепотом:

– Терпи, Степа, порядок такой, обидятся. Мы еще с тобой по деревне должны пройти, чтобы все на нас смогли посмотреть, чтобы было потом о чем сельчанам посудачить. Гости у нас не часто бывают. Ты разве не помнишь, что в любого гостя деревня вглядывается внимательно, радостно, а потом обсуждает и рост, и цвет волос, и что пьет, и что носит. Эта традиция вековые корни имеет. Так что терпи, коль к родине захотел прикоснуться.

Природа подбодрила двух друзей, зарядив дополнительной энергией, излучающейся от тайги, от реки, от неба. Даже солнце, казалось, замедлило свое, неминуемое в этот час падение за Красный Яр и щедро озаряло путь плазменными сполохами своих еще горячих лучей.

Володиша и Степан в компании нескольких друзей зашагали по единственной деревенской улице. У каждого дома их останавливали односельчане, расспрашивали Степана о жизни, разглядывали его городской костюм, иногда со смехом вспоминали его детские проказы, в которых, однако, принимали участие все друзья, идущие сейчас с ним по этой приветливой деревенской дороге, на которой он никогда уже не встретит своих родных. Опять защемило сердце, и Степан, словно вспомнив что-то неотложное, быстро проговорил:

– Володя, у меня к тебе просьба: подбрось меня завтра к сестре.

– Ну о чем ты говоришь, конечно. Как голову от подушки оторвешь, так сразу и полетим.

– А милиция?

– Не волнуйся, везде успею.

– Может, я с утра на могилку к матери, а…

– Ну вот, пока ты там, я в милицию успею, – закончил мысль Степана Володиша, заметно утишая голос. Подняв указательный палец в знак окончания разговора, он указал им куда-то вдаль. Туда, откуда лилась до слез знакомая, правильная, самая лучшая в мире песня.

Это, расположившись на высоком берегу, пели местные девчата. Их песня легко летела над Илимом, огибала подлесье, ударялась о глухую стену Красного Яра и уносилась в дальнюю даль.

Степан не заметил, как стал подпевать. Он много раз слышал эту песню по радио, знал ее слова, но сейчас она звучала по-особому. Потому что это был голос и слова его сердца, наполненного любовью, нежностью и еще какими-то чувствами, о которых он прежде не знал.

«Жить без любви, быть может, просто, но как на свете без любви прожить»…

– Да, – вздохнул Степан и повторил про себя печально: – «…но как на свете без любви прожить».

А что такое любовь? Прежде он не думал об этом. Почему же сейчас так сладко у него на душе? Неужели от того, что она наполнена любовью? Но как такое может быть? Почему в один миг захлестнуло его нежданное счастье? А может, он ошибается, и это томление связано с усталостью, с негой родных мест? Как узнать? Ни у кого не спросишь. Да и спрашивать о таком сокровенном нельзя, это он точно знал. И понял сегодня Степан, что на все эти сложные вопросы должен найти ответы сам.

Молодого человека охватила такая истома, что задрожали ноги, и он вынужден был присесть на попавшийся дощатый выступ какой-то старой ограды. Откинув голову, Степан блаженно прикрыл глаза, и сразу явилась она – ослепительно красивая, радостная, излучающая очами свет небес. А вокруг ее головы сияли звезды – это он точно видел: много звезд, Вселенная простиралась за ее спиной.

– Степан, ты чего, уснул что ли?

– Да нет, Володиша, хотя немного отдохнуть после такого насыщенного дня не мешало бы, – радостно солгал Степан, не открывая глаза.

Но ему уже не хотелось спать, ему хотелось рассматривать ее волосы, тонкие пальцы, поднося к губам каждый пальчик по очереди, чувствовать их благоухание, откликаться на трепетание ее тела, целовать ее лоб, щеки, медленно спускаясь к губам, и, коснувшись их, прильнуть к ним, горячим, желанным, отзывчивым, на всю свою жизнь.

– Так в чем дело, пошли.

– А как же ребята? – нарочито зевая, глухо откликнулся Степан.

– Ребята до первых петухов будут бродить, сначала кучками, потом парами. Забыл, как мы, будучи пацанами, мешали молодежи целоваться.

– Такое разве забудешь. Радостно смотреть на ребятню, что горячим табунком стоят вон там – у старой кривой сосны. Видишь? Они-то и являют новую жизнь, новое счастье. Все это повторяется от века к веку, закон жизни, которому никто не учит, – философски подытожил Степан.

– Этому не научишь. Это – любовь, – с интонацией опытного мастерового заключил Володиша. – Ну пошли, Степан.

А над Илимом, над деревней, над всем миром все еще разливалась девичья песня, заставляющая поверить, что горя нет, ночи нет, смерти нет. Есть только вечная Жизнь и счастливая Любовь.

Горизонт без края

Сестру Степан отыскал в огороде. Пользуясь погожими днями, она собирала народившееся добро: морковь, свеклу, редьку и всякую другую зелень, которая неожиданно появляется невесть откуда в конце лета.

Увидев брата, женщина будто обомлела, не поверила своим глазам, прищурившись, присмотрелась и через мгновение уже бежала к нему, по-матерински раскинув руки.

– Степан, Степа, братик, родной! Долгожданный! Как же я давно тебя не видела!

Он тоже поспешил к ней навстречу. Обнялись крепко, горячо. Сестра не уставала повторять:

– Ласточка ты моя, солнышко! Степушка! Какой же ты молодец, что приехал!

– Мила, Мила, ну не надо, я же не маленький. Ты, кажется, не замечаешь, что я уже вырос. Неловко при народе такие нежности выказывать, – ласково упрекнул ее брат.

– Да я при всей деревне тебя солнышком назову, – восторженно проговорила сестра.

Степан подвел ее к Володише и Маше.

– Ну, Степан, знакомь меня с твоими друзьями, – проговорила Мила, раскрасневшаяся от радостного волнения.

– С Володишей-то тебя чего знакомить, ты его знаешь, мы ведь вместе учились.

– Ну, это ты учился. Так это Назаровский значит парень? – всплеснула руками узнавшая его Мила.

– Он.

– Здравствуй, Володя, вот ты какой. Я слышала о тебе много хорошего, о твоей работе, конечно. Герой ты на всю округу.

– Спасибо, тетя Мила. Это не геройство – это моя работа, обязанность.

– Неужели я такая старая, что уже и для тебя тетей стала? – то ли шутливо, а скорее всерьез упрекнула Володишу молодая женщина.

Тот смутился и по-детски ответил вопросом на вопрос:

– Но не Милой же мне вас называть?

– Можно и Милой, – пококетничала она, – в том плохого ничего нет, мне в радость, будто и не минули долгие годы со дней моей юности. – Но, взглянув на красавицу Машу, посерьезнев, добавила: – А это твоя жена, Володя?

– Нет, – односложно ответил Володиша, не желая продолжать тему.

Сестра вопросительно посмотрела на брата.

– Это Маша. Мы недавно познакомились, идем вместе почти с Хребтовой, – неуверенно, явно подбирая слова, пояснил Степан.

Маша пришла ему на помощь, очень кратко пояснив:

– Я шла с группой ребят из Усть-Кута, у одной девушки произошел вывих ноги, она со своим парнем осталась в Илимске, в больнице, а я напросилась со Степаном до райцентра, а потом и у вас уговорил он меня побывать. Я очень люблю путешествовать.

– Ну пойдемте, дорогие мои, в дом, – ощутив неловкость своих расспросов, заключила сцену знакомства Мила.

– Я-то, пожалуй, поеду, – воспротивился приглашению застеснявшийся Володиша.

– Куда собрался, Володя? В кои-то веки встретились, и в дом не зайдешь? Нет уж, пойдем, а там будет видно.

– Хорошо, хорошо, Мила, конечно, я побуду с вами.

– А где Юра, сестренка?

– У него, как в доме работа, так неотложные дела находятся. Прибежит сейчас. Вы же на катере приехали?

– Да.

– Значит, скоро будет. Он же не знает, что ты приехал, подумает, что рыбинспекция к нам нагрянула.

Не успела Мила договорить, в калитке появился ее муж Юрий.

– Вот, легок на помине, всегда готовый отметить и радость, и поминки, – осуждающе усмехнулась жена.

Юра пропустил мимо ушей ее слова, увидев Степана, заулыбался ему, схватил дорогого гостя в свои сильные, широкие объятия, попытался приподнять его, как маленького, приговаривая:

– Ну, наконец-то, Степа, а то ведь ждем-ждем, а тебя не дождаться.

Но попытка оторвать высоченного Степана от земли не удалась.

– Мужиком стал, – сделал Юрий очевидный вывод, – а раньше я тебя легонько вверх подбрасывал.

– Выпивать меньше надо, водочка она ведь силы забирает, – проворчала жена.

– Мила… – Юра посмотрел на нее осуждающе.

– Заходите все в дом, я мигом на стол соберу.

Маша зашла в сени первая и растерялась. Это было просторное помещение с одной большой металлической кроватью у окна. Рядом – стол, покрытый скатертью, расшитой по центру крупными васильками и ромашками, а на кайме гордо вышагивали друг за дружкой по всему периметру огненные петухи с ярко-желтыми гребешками.

Девушка вопросительно посмотрела на кровать, потом на Степана. Тот понял причину ее растерянности.

– Так это сени, а за перегородкой клеть. Летом здесь живут, в доме душно.

Маша смущенно улыбнулась, движением плеч давая понять, что ошиблась в своем предположении о месте ночлега.

– Извини, я ведь не часто бываю в деревенских домах.

– Ну что ты, Маша, вот вход в дом. – Степан по-хозяйски распахнул массивную дверь, пропуская девушку вперед.

Переступив высокий деревянный порог, гости вошли в главное помещение избы – это была большая квадратная зала. В правом углу – сердце таежного жилища – большая русская печь. Все кирпичики были бережно и тщательно затерты глиной и побелены. Перед загнеткой печи – маленькая кухня, она отделялась от основного помещения легкой деревянной перегородкой. В небольшое по таежным законам окно вливался в достаточном количестве дневной свет.

По диагонали от печи, как и положено, между восточной и фасадной стенами, над столом, красовалась божница, заставляющая всех входящих в первую очередь обратить свои взгляды именно в этот угол и склонить головы пред иконами. Их, расположившихся на двух полочках, было не много. Образа обнимало длинное узкое домотканое полотенце с густой орнаментальной вышивкой на концах. Степан заметил, что на верхней полке сбоку отдельно лежала одна толстая книга, а рядом стопочкой еще какие-то тонкие брошюры, потрепанные, видно, много раз читанные.

Поклонившись красному углу – кто вольно, кто невольно, – гости уселись на длинную отполированную долгим использованием лавку, находящуюся вблизи окон, выходящих на улицу.

Володиша и Степан, взглянув в окна, залюбовались широким Илимом, который, как рушник над божницей, бережно своим водным нетканым полотном обнимал деревню. Как будто хотел защитить ее от невзгод и непогод.

– Наверное, здесь мелковато, – перевел романтическое созерцание в прозу жизни будущий строитель, желая показать и свою наблюдательность, и теоретический опыт. – Володиша, видишь, какой Илим широкий. При такой ширине глубин больших быть не может.

– Да я бы не сказал, – возразил друг. – Метра три точно будет. Здесь я на моторе прохожу спокойно, это в других местах мелководье, там приходится мотор приподнимать и идти на веслах.

– Что, и вверх по Илиму вручную?

– Бывают места, где даже шестом толкать приходится.

Профессиональный разговор приятелей прервал удивленный голос Маши.

– Степан, Володя! Подойдите же сюда. Ну скорее!

Молодые люди оглянулись: Мария стояла у божницы с иконой в руках.

– Что случилось, Маша? – взволнованно спросил подошедший к ней Степан.

Девушка протянула ему трехстворчатый складень:

– Откуда это у вас?

Степа ничего не мог ответить, только пожал плечами, потом позвал сестру, занятую приготовлением праздничного обеда.

– Мила, Мила, подойди сюда, – крикнул он в окно, выходящее во двор.

– Что такое? Что за спешка? Подождать не можете? – напевно откликнулась возбужденная заботами Мила.

Не дожидаясь, Маша сама вышла на улицу, неся на ладонях как драгоценность икону. Девушка была явно встревожена и удивлена до такой степени, что не могла сформулировать свой вопрос точнее.

Людмила, Степан и все остальные ждали от нее пояснений по поводу так взволновавшего ее образа.

– Откуда эта икона у вас? – еле слышно промолвила Маша.

– Она всегда у нас была, и до нас была: у наших родителей, кажется, даже у их родителей тоже.

– Подождите! – Маша бережно, как бесценное сокровище, переложила икону на ладони Степану, а сама побежала в сени и принесла оттуда свой рюкзак. Порывшись в нем, извлекла кожаный мешочек, крепко затянутый шелковым шнурком. Дрожащими пальцами она с трудом развязала два тугих узла и достала складень, как две капли воды похожий на икону, которую Степан держал на вытянутых руках.

– Посмотрите! Посмотрите! – восклицала Маша, как маленькая девочка, рукой приглашая всех присоединиться к созерцанию этого радостного чуда.

– Да, как близнецы, – задумчиво произнес Степан.

Людмила поклонилась обеим иконам и перекрестилась.

– Чудеса, да и только, – вымолвил Володиша.

Юрий долго и внимательно разглядывал складни, то закрывая их, то опять разворачивая, старательно вглядывался в изображение, поднося к глазам то одну икону, то другую.

– Посмотрите-ка, тут что-то написано, – провел по тыльной стороне пальцем Юрий, как подчеркнул. – А еще герб какой-то выцветший.

– Где, покажи? – через его плечо Степан тщетно пытался рассмотреть надпись.

– Юра, ты положи икону на лавку, в твоих руках ничего не видно, – с нетерпением приказал молодой человек.

– А много ль ты на лавке увидишь? Здесь через лупу надо смотреть.

– Через лупу, говоришь? Нет ничего проще, – усмехнулся Володиша и вытащил из кармана тканевый кисет, а из него – лупу небольшого диаметра.

– А ты всегда с лупой ходишь? – удивленно спросил Степан.

– Сначала посмотри через нее, может, прочитаешь начертанное, а потом любопытство проявляй, – подавая Степану лупу, самодовольно ответил Володиша.

– Так, так, – тянул Степан время, разглядывая еле заметные штрихи. – Первая буква «А», вторая «Л», третья – не пойму, вроде, по иностранному написано.

– Степан, дай мне посмотреть, – нетерпеливо попросила Маша, выхватывая лупу из рук друга. – Да! Я так и думала! – взглянув на отметины, победно воскликнула девушка. – Здесь написано – Алексей. И герб похож.

Воцарилось молчание. Все внимательно смотрели на Машу, как на капитана судна, попавшего в невероятное приключение.

– Это икона Алексея Ильича Чирикова.

Присутствующим такое заявление мало что прояснило. Они продолжали молчать.

– Неужели вы не знаете ничего про этого великого человека?

– Дорогая Маша, не задавай неразрешимых загадок, не уличай нас в незнании. Давайте все сядем за стол, и ты расскажешь нам и про икону, и про великого человека Чирикова, – рассудил Володиша.

– Правильно! Молодец! – сразу поддержала его Мила. – А то посередине двора говорим о том, чего не знаем.

Маша подчинилась, сложила оба складня и, прижав их к своей груди, пошла в дом.

– Мила, – зашептал как о сокровенном Степан, – а у нас-то откуда эта икона?

– Сядем за стол, там и поговорим обо всем. А сейчас, брат, помоги мне – спустись в ледник, достань сала, грибов, огурцов малосольных, а я с картошкой уже заканчиваю.

Людмила с двумя помощниками Степаном и Юрой быстро накрыли на стол. На простой дощатый, отскобленный ножом добела стол она накинула хрустко накрахмаленную белую скатерть, особо торжественную, вышитую своими руками мережкой. К столу придвинули табуретки, в центр Юра взгромоздил бутыль самогона, а перед каждым гостем расставил по небольшой граненой стопке из простого с синеватым отливом стекла. Гости с восхищением глядели на немудреную деревенскую снедь, загодя заготовленную хозяйкой и принесенную что из клети, что из кути, забыв на время о своем происшествии.

Пить кроме Юры никто не пожелал, видя это, Людмила отодвинула стопку и от мужа, попытавшегося возразить жене. Но сдавшись под непреклонным выражением ее сердитых очей, он обреченно махнул рукой и, повернувшись к гостям, обиженно покачал головой.

Степану не терпелось услышать Машин рассказ, но сестра старательно потчевала гостей и просила, чтобы они не обижали ее и обязательно отведали и то, и то другое, и десятое кушанье.

Через некоторое время стол заметно опустел, Юра по привычке потянулся за послеобеденной папироской, однако, почуяв торжественность момента, не стал зажигать спичку: Маша начала говорить об Алексее Ильиче Чирикове.

– Алексей Ильич, выдающий мореплаватель, один из первооткрывателей Северо-Западной Америки, капитан-командир.

– Вот это да! – восхищенно воскликнул Степан. – А на Илиме он как оказался?

– По этим местам проходила дорога на Тихий океан, и первая Камчатская экспедиция под руководством Витуса Беринга шла по этой дороге.

Девушка замолчала.

– Ну а дальше-то что?

– Это известная история, о ней написано много книг. Меня больше волнует судьба иконы. Почему она оказалась здесь?

– Может, он потерял ее, – неуместно предположил Степан.

– Не придумывай, – одернула Мила брата.

– А у тебя другая есть версия?

– Да, есть другая. Сколько я себя помню, эта икона всегда была с нами. Бабушка Степанида незадолго до своей смерти рассказала о ней. Мне трудно сейчас вспомнить точно, была я тогда девчонкой-пионеркой, и особого желания слушать про иконы не было. Запомнила, что какой-то знатный человек подарил нашему прапрапрадедушке Михаилу этот складень за спасение жизни. Тот барин тонул на Илиме у Качинской сопки, а наш далекий предок его спас.

– А где эта сопка? – заинтересовалась Маша.

– Да вот она, родимая, стоит и нас смотрит. Взгляни в окно, Машенька.

Степан одной своей ладошкой накрыл Машину руку, а другой – указал на Качинскую сопку.

– С тех самых пор, – продолжила Мила, отводя глаза от многоговорящего жеста брата, – эта икона передается в нашей семье по мужской линии.

– Выходит – она должна принадлежать мне! – после недолгого раздумья воскликнул Степан.

– Выходит.

– Тогда почему она у тебя?

– Ты же у нас атеист. Когда ты уезжал в Иркутск, я предложила тебе ее взять. А ты мне что сказал? Помнишь?

– Нет.

– А я помню. Ты сказал, что у меня не все в порядке с головой, раз про иконы говорю.

– Так и сказал, сестренка?

– Так и сказал. Да что теперь об этом вспоминать. Икона твоя, возьмешь в любое время. А вы Маша, какое имеете отношение к таким древностям?

Маша помолчала, собралась с мыслями. По тому, как дрожала прядь, выбившаяся из тугого пучка ее блестящих волос, было видно, что девушка волновалась не менее прежнего. И продолжила: