Первый Тест На Божественность

– Слово-то какое пакостное – «делегирую», – Инок скривился. – По Руси испокон веков воины-монахи ходили. Правду несли, кривду били. Вот и я у себя таких привечаю. Или, думаете, перевелись?

Репортёр неопределённо дернул головой, как бы требуя пояснения.

– Честно говоря, на эту тему вам лучше пообщаться с Константином Романовичем Волконским, но давайте я опишу вкратце. Вы знаете, в чём заключается смысл фильма «Рэмбо»?

– Посттравматический синдром? – неуверенно протянул москвич.

– Правильно! – одобрительно и с лёгким удивлением подтвердил Инок. – Большинство в «обновлённой» России 90-х воспринимало его поверхностно, просто как очередной боевик. Плохой перевод тоже не помогал, но да, фильм был про парня, вернувшегося с войны и разучившегося жить на гражданке. У нас та же проблема была с воевавшими в Афгане… потом в Чечне. Так вот, Константин Романович, будучи бывшим военным медиком, а далее психотерапевтом, выдвинул интересную теорию о первопричинах посттравматического синдрома и на её основе разработал программу реабилитации. Собственно, так мы с ним и познакомились…

Санкт-Петербург, угол проспекта Энгельса и Гданьской, начало нулевых.

– Да ты совсем охренел?! Ты видишь, что он с моей тачкой сделал?

– Базар фильтруйте, гражданин Савушкин, – старший лейтенант не был новичком и умел абстрагироваться от эмоций. Знал, когда нужно оскорбляться, а когда не стоит реагировать на необдуманные слова, брошенные в пылу ссоры. Поэтому просьба была произнесена спокойно, но веско. Чтоб проняло.

До Савушкина сразу дошло, что из потерпевшего (автомобиль с покорёженным корпусом стоял на обочине) он может быстро переквалифицироваться в задержанного «за оскорбление при исполнении», так что он тут же переобулся:

– Виноват, товарищ милиционер, но вы поймите, эээ… что я страховщикам скажу? Они меня на смех поднимут!

– Со страховщиками я поговорю, – выделил «я» полицейский, – ремонт будет оплачен, но вот заявление писать не надо. – Старший лейтенант поднял взгляд от протокола с показаниями свидетелей, который просматривал уже второй раз, и взглянул на потерпевшего. – По-человечески прошу.

– Хм. Знакомый, что ли? – водитель понял, что денежных потерь не намечается, и заметно расслабился. В голосе теперь звучал скорее интерес, чем негодование. Тем более, что сегодня ты выручишь ГАИшника, а завтра, глядишь, он тебя…

– Первый раз вижу. Но бьюсь об заклад, что парень служил и только что вернулся из командировки.

– Ну и что?

– А ты вспомни новости и прикинь, кто и откуда у нас недавно вернулся, – всё так же спокойно разъяснял полицейский.

– Ааааа… – лицо водителя застыло. В новостях показывали только отрывки. Показывать всё не решились. И не только из-за детей. – Мля…

– Вот именно…

Они не сговариваясь обернулись и посмотрели на закованного в наручники зачинщика, сидящего рядом со служебным автомобилем. Парень как парень. Ничего особенного. Только взгляд застывший, как у наркомана, и мешки под глазами, словно не спал неделю.

– Хрен с ними, со страховщиками, – хрипло прошептал водитель. – Скажу: ветка с дерева упала, лады?

– Угу.

– Ну, вот… – водитель помялся и, отведя взгляд от задержанного, повторил. – Мля…

– Угу, – грустно согласился лейтенант. А что тут ещё было добавить?

Через полчаса, когда представителю страховой компании были даны исчерпывающе-нелепое объяснения водителя и недвусмысленное напутствие старлея, последний сел в служебный автомобиль, на заднем сидении которого уже обосновался зачинщик. Лейтенант направил машину к своему участку и первым нарушил затянувшееся молчание:

– У меня брат афганец,.. – три слова не могли сделать милиционера «своим» для молодого ветерана с выгоревшими глазами, но могли сузить пропасть, которая между ними пролегала. Вроде как «я не могу знать, каково это – бороться с такими демонами, но я помогал с ними драться другому». Иногда это не так уж мало. – Спать-то получается?

Несколько секунд парень не реагировал, но потом его взгляд всё же сконцентрировался на отражении в зеркале заднего вида.

– Сны – это не самое страшное. Сны – это всего лишь плод воображения. Люди спят в безопасности. Сложнее со звуками и с запахами. Знаете, как бродячая собака реагирует на склонившегося человека? Она убегает, потому что думает, что тот поднимает камень, чтобы в неё бросить. Так и я… слышу грохот упавшей кастрюли – и ожидаю удара взрывной волны… слышу запах горелого – и жду криков бьющегося в агонии заживо сгорающего человека… Я не могу это отключить, понимаете? Не знаю, как! Пытаюсь, но не могу! – голос молодого человека задрожал и сорвался.

Старший лейтенант передёрнул плечами, когда мурашки пробежали по спине. Жить в страхе – это почти что не жить.

– Отвезу тебя в камеру. Ты не подумай, дело я замял. Просто брат однажды признался, что в камере, куда мне пару раз приходилось его сажать, он высыпался лучше, чем где-либо на гражданке. Говорил, там не то чтобы спокойно, но… – лейтенант попытался подобрать правильное слово.

– Порядок есть.

– Точно. Сказал, у нас хоть и вяленые все, но хоть устав и инструкция есть.

– В училище это с первого дня вдалбливают, но пока в бою не побываешь, всё равно не поймёшь. И я не понимал. На секунду растерялся – ты труп. На минуту дисциплина отряда пропала – отряду хана, будь ты хоть трижды мастер спорта и обвешан оружием. Война – это командная игра. А тут… тут я один.

– Тут не война.

– Уверен?

– Иногда не уверен. Но тех, кто так не считает, мы как раз ловим и сажаем.

– Ну, вот и сажай.

Санкт-Петербург, Военно-медицинская академия им. С.М. Кирова, начало нулевых.

– Да пойми ты, Константин Романович, дорогой! Ну, нет у нас средствОв на такое, просто нет! Ты же сам видишь, что вокруг творится! Эти грёбаные реформаторы взялись за армию всерьёз, и пока они не наиграются, я не могу тратить средствА не по существу. Не имею права! Последний раз, когда у нас такое затевалось, был сороковой год, и я молюсь всем святым, чтобы в этот раз никакая Германия не решила воспользоваться ситуацией!

– «Не по существу»?

– Вот только не надо этого, полковник. Ты знаешь, что я имел в виду. В отличие от кабинетных крыс, я не считаю вышедших в запас и на пенсию мусором и помогаю, чем могу, но пойми, тут мои руки связаны. Для этого есть специальные отчисления и фонды.

– Я туда обращался, и не раз, это вам прекрасно известно, как и тот факт, что деньги из этих фондов расходятся по карманам упомянутых вами кабинетных крыс.

– А как насчёт Министерства образования или здравоохранения? Это, скорее, по их профилю.

Волконский поднялся со стула и, вытянувшись по струнке, отдал генералу честь.

– Разрешите идти, товарищ генерал? – голос полковника был предельно нейтрален. Он не позволил себе и тени неуважения к старшему по званию.

– Не разрешаю, мля! Сядь, полковник! – показная отстранённость медика взбесила генерала намного сильнее, чем высказанная ранее наболевшая просьба, с которой он и хотел бы, но никак не мог помочь.

– Как ребёнок, ей-богу.

– Я вёл себя как взрослый весь последний год, и мой запрос остаётся без внимания, а между тем люди калечат себя и своих близких. Не говоря уже о репутации армии…

– Ты по поводу репутации армии депутатам заливай, ладушки? – прервал говорившего генерал. – Хотя кто тебя к ним пустит, такого, мля, тактичного.

Покопавшись в столе, он выудил пачку «Беломорканала».

– Слушай сюда, полковник, – хозяин кабинета вытащил одну папироску и с энтузиазмом озарения ткнул ею в сидевшего. – Был у меня не так давно один интересный разговор с капелланом нашим. Рассказывал, что один его земляк, новгородец, не из того, который Нижний, а рядом, на Волхове, так вот, вроде как земляк этот там большой человек, с серьёзными связями. Ещё говорил, что он как раз налаживал между его отделом, или что у них там, и армией более тесный контакт и капеллана нашего к себе звал. Уж не знаю, что именно имелось в виду под «тесным контактом». Ну, так вот, ты поговори с ним, да и узнай. Глядишь, и средствА на программу твою даст.

– Не думаю, товарищ генерал, что мы найдём с этим человеком общий язык. Нашего капеллана я уважаю, из одного котелка ели, по одним горам бегали. Но он, скорее, исключение, чем правило. Я человек науки, а не религии.

– Людям помочь хочешь? – генерал дождался дежурного «так точно» на риторический вопрос. – Тогда найдёшь общий язык, – он щёлкнул настольной зажигалкой и раскурил едкую папиросу. – Вот теперь, полковник, – струя дыма угрожающе понеслась в лицо некурящему Волконскому, – можешь проваливать.

Санкт-Петербург, пышечная на Невском проспекте, начало нулевых.

– Честно говоря, странно, что это вы ко мне приехали, а не наоборот.

– У меня здесь были дела.

– Вы моложе, чем я думал. – Волконский без стеснения рассматривал сидевшего перед ним человека: волнистые волосы, косматая борода, свободный балахон. Они были полной противоположностью друг другу буквально во всём, вплоть до собственно отношения к этой встрече. Медик был предельно серьёзен, а монах слегка улыбался, будто знал наперёд, чем закончится разговор. Те десять-пятнадцать лет, на которые Константин Романович был старше, почему-то совсем не ощущались преимуществом, и это ещё больше его раздражало. Он изо всех сил старался задушить свою предвзятость, раз за разом напоминая себе, ради кого он здесь. Как мантру, повторял, что очереди из желающих ему помочь не существует. Получалось плохо.

– Едва ли это главная причина, по которой я вам так не нравлюсь.

– Заметно, да?

– Уверен, если бы вы не были таким уставшим и чаще тренировались лгать, лицемерие давалось бы вам легче.

– Как вам, например? – «Ну, вот зачем я назвал лжецом человека, у которого собираюсь попросить кучу денег?»

– Я о вас поспрашивал и даже пролистал некоторые ваши труды. – По лицу монаха было непонятно, обиделся он или нет. – Естественно, это не даёт мне права считать, что я вас знаю, но я примерно представляю себе, как и почему вы сейчас сидите напротив меня. По вашему вопросу я понимаю, что похвастать тем же вы не можете.

Иноку нравилось работать с людьми, не разделявшими его взгляды. Ещё больше ему нравилось смотреть, как люди постепенно начинали понимать, кто он есть на самом деле. Но больше всего ему нравилось, когда эти люди вставали под его знамёна. Не из страха, не по обману, а потому что начинали верить. Душевная трансформация.

– Мне известно, что вы новоиспечённый религиозный гуру, резво поднимающийся по карьерной лестнице. Вы на слуху, часто светитесь на телевидении, даже на центральных каналах. У вас есть высокопоставленные друзья в самых разных сферах и железобетонная «крыша». Несколько ваших затей не могли не стоить кое-кому очень больших денег, но пулевых отверстий в вас не наблюдается, что говорит само за себя. – Волконский откинулся на спинку дешёвого пластикового стула и, убедившись, что поблизости никого нет, решил перейти к делу. – Вы как кандидат на предвыборных гонках, творящий добро ради высоких рейтингов. И я пришёл продать вам голоса своих пациентов вместе с собственной душой, чтобы получить взамен финансирование, которое необходимо моей программе реабилитации ветеранов Вооружённых Сил РФ. Помогите мне, и все отставники Северо-Западного округа будут пить за ваше здоровье.

– Вы же не верите в Бога, если я не ошибаюсь?

– Нет.

– Но вы только что предложили мне купить вашу душу?

– Это была фигура речи.

– Замечательно. То есть вы не будете против того, чтобы продать мне свою душу?

– Я вас не совсем понимаю.

– Да и понимать нечего, я предлагаю продать мне вашу душу, что тут может быть непонятного? Вы человек неверующий, так что для вас это не имеет значения. Я же, напротив, человек глубоко духовный, и для меня это важно. – Сильвестр достал салфетку из стоящего на столе стаканчика и непонятно откуда взявшимся в руке огрызком карандаша написал на ней пару строчек. – Вот, контракт на покупку вашей души за один миллион рублей. Это не финансирование, конечно, но на то, чтобы помочь паре пациентов, хватит. Заключим эту сделку, а затем поговорим о финансировании.

– Вы шутите?

– Не в этот раз. Всё серьёзно. Подпишите – и в течение часа на счёт вашего благотворительного фонда поступит перевод.

Волконский пробежал взглядом по бумажке. «Я, Волконский Константин Романович, продаю свою бессмертную душу Иноку Сильвестру за один миллион (1000000 руб. 00 коп.) рублей.»

– Что вас смущает? – Инок по-прежнему протягивал Волконскому карандашик.

– Не знаю. Не имею ни малейшего понятия что именно, но подписывать не стану.

– Миллион рублей?

– Перебьюсь.

– Вы же понимаете, что ничего не теряете в случае отсутствия Бога и души? А приобретаете миллион рублей. Просто так.

– Если она есть, она стоит существенно больше. Если нет, тогда это тоже неравноценный обмен. Терпеть не могу, когда меня пытаются обмануть, и не имею привычки делать это сам.

Инок аккуратно взял салфетку за краешек и поднёс к зипповской зажигалке, зажатой в руке, в которой пару секунд назад был карандаш. Откуда она взялась, Волконский опять не заметил: рук со стола Инок не убирал. Чиркнул кремень, и дьявольская сделка исчезла в пламени, осыпавшись пеплом на пластиковую тарелку.

– Драматично.

– Издержки профессии, – развёл руками монах. Зажигалки в них уже не было.

– Значит, мы не договоримся…

– «Просите, и дано будет вам». Как я уже сказал, я знаком с вашей работой и буду только рад помочь. Но прежде, чем я выделю деньги и обеспечу необходимую поддержку, я должен увидеть своими глазами, что именно вы умеете.

Волконский ожидал такого поворота событий.

– Вы можете поприсутствовать на одном из собраний, или же я могу попросить кого-то из своих подопечных разрешить вам присутствовать на их персональных сессиях.

– Честно говоря, я думал о чём-нибудь более… спонтанном. Прокатимся?

Санкт-Петербург, отделение полиции, Выборгский район, начало нулевых.

– Тарасов, Александр! На выход!

Железная решётка мучительно заскрипела; звук отдавался неприятными мурашками по телу. Молодой парень, дремавший на одной из нижних полок, не спеша поднялся и, тряхнув зажатым в руке пиджаком, покинул убогое помещение. Остальные сидельцы, втроем ютившиеся на противоположной койке, молча проводили его взглядами и, не сговариваясь, с облегчением выдохнули. Всё имущество Тарасова составляли мятые рубашка и брюки, спортивные туфли, шнурки от которых ему вернули на проходной вместе с тонким чёрным галстуком, и полупустая фляга на 200 миллилитров. Ни денег, ни документов.

Выйдя на улицу, он ловко повязал галстук, но затягивать не стал. Открыв флягу и проверив исходящий из неё аромат («с этих гавриков станется вылакать недешёвый коньяк и нассать в ёмкость»), он сделал глоток и удовлетворенно причмокнул. Жизнь немного ослабила захват; до момента, когда его опять накроет, оставалось ещё какое-то время, и он собирался насладиться им по максимуму. А если ещё поддерживать в себе необходимый уровень алкоголя и держаться подальше от конфликтных ситуаций, то можно и месяц не появляться в участке. Кошмары вот только…

– Служивый!

Оклик прозвучал со стороны старого, но ухоженного BMW, в котором сидели двое мужчин. Александр приметил их сразу по выходе из узилища, но ни машину, ни людей он не знал, так что подходить не спешил. Только повернул голову, обозначив тем самым, что обращение услышал.

– Подвезти?

Тарасов быстро прикинул ситуацию, оценив дистанцию до дома и отсутствие какой-либо наличности и вероятность того, что незнакомцы наверняка попытаются по дороге залезть в душу, а возможно, и сделают ещё какое-нибудь – скорее всего, дурацкое – предложение, и решил всё же на первое предложение согласиться.

– Куда? – спросил его сидящий за рулём косматый мужик в рясе.

– А вы не знаете?

– Домашний адрес – знаю. Но, может, тебе ещё куда-то надо, – совсем не смутился водитель.

– Не надо. Сигареты есть?

– Константин Романович, бардачок, будьте любезны.

Сидящий рядом с водителем интеллигентный пожилой мужчина с военной выправкой вытащил вскрытую пачку «Мальборо» с зажигалкой внутри и через плечо протянул Тарасову. Парень приоткрыл окно и с наслаждением затянулся. В глазах отсутствовал какой-либо интерес к продолжению беседы, поэтому Инок тронул автомобиль с места и снова обратился к Александру:

– Меня зовут Сильвестр. Инок Сильвестр. А это полковник Волконский, Константин Романович.

– Здравия желаю. – Нельзя было сказать, что у парня появился интерес, но, по крайней мере, он показал, что есть вещи, которые ему не безразличны.

– Если честно, то сам я никогда в армии не служил, не довелось. Но мне кажется, у нас с тобой, Александр, есть кое-что общее.

Парень продолжал отмалчиваться; Инок продолжал делать вид, что его устраивает роль оратора и игра в одни ворота.

– Дело в том, что я тоже вернулся домой после продолжительной командировки. Вернулся, вдохнул знакомый с детства воздух, прошёлся по изученным вдоль и поперёк улочкам и… не почувствовал себя дома. Помню, сильно удивился, когда это осознал. Вот он вроде бы есть, родной город. А родным почему-то быть перестал. Как будто, пока я за хлебом ходил, в мою квартиру других людей заселили. Неприятное ощущение, правда?

Парень всё так же невидяще глядел на проносящиеся за окном улицы и, лишь когда пауза слишком затянулась, лениво бросил:

– Вы меня в клуб обездоленных сблатовать хотите?

– У клуба другое название, но суть примерно угадал. Все мы чего-то хотим, Саша. Вот Константин Романович, к примеру, хочет помогать таким, как ты, не пускать себе пулю в висок после года на гражданке. Ты не подумай, полковник не альтруист. Просто он так воюет. Воевать ведь можно не только с людьми, правда, Константин Романович? – На риторический вопрос Волконский не ответил. – И ты, Саша, тоже чего-то хочешь. Может, кошмары перестать видеть по ночам. А может, понять, кому вся эта война нужна была. Или просто душевное равновесие обрести. Больше не воевать, так сказать, самому с собой.

– А тебе чего надо? Мою душу спасти? Ты, типа, с дьяволом воюешь?

– С дьяволом рано ещё. Не дорос. А нужны мне, Саша, богатыри. Помнишь, кто такие?

– Герои русских сказок.

– Теперь да. А когда-то это были хорошие профессионалы. Умельцы с боевым опытом и отличными мозгами. Нужно было какому-нибудь князю, к примеру, непростую проблему решить, так он мог, вместо того чтобы всю рать созывать, послать одного богатыря. Они не тем сильны были, что палицей резво махали, а тем, что проблемы умели решать.

– В князья метишь, батюшка?

– Я Инок – это другое. Я не правлю, а служу, так же, как и ты, Саша, когда-то. Мне не нужна армия, потому что воюю я не с людьми, а с их пороками. Мне нужны ещё одни руки. Длинные такие руки, которыми я бы мог защищать свой дом от всех врагов, внутренних или внешних.

– Если ты пророчишь меня на эту роль, то эти длинные руки уже давно не те.

– А тут уже ваш выход, Константин Романович.

BMW остановился напротив подъезда, в котором обитал Тарасов; замки на дверях автомобиля щёлкнули и открылись.

– Если вы договоритесь, то приезжайте в Новгород, в Юрьевский монастырь. Покажите, на что способны, полковник, и у вас будет всё необходимое: клиника, оборудование, персонал, бюджет. А ты, Саша, захочешь остаться и помочь мне – буду рад. Не захочешь – воля твоя. Мне ты ничего должен не будешь. Вот, разве что полковнику – спасибо … Бывайте, воины.

Тарасов проводил взглядом BMW и уставился на Волконского.

– Сам ещё не понял. Только сегодня повстречались. – пожал плечами тот.

– А меня уже поняли?

– Только часть. Ту, что ты водкой заливаешь.

– Коньяком, – уточнил парень. – И это я весь.

– Это ты так чувствуешь, будто ничего больше и нет, один только страх. Но я действительно вытаскивал парней из такого состояния. Когда они мне это позволяли сделать. Просто не надо забывать, что война – это командная игра.

Александр продолжал буравить взглядом медика, а потом мотнул головой в сторону двери:

– Люди думают, что они понимают, но на самом деле, они просто жалеют. – Александр открыл вход в подъезд и, остановившись, снова посмотрел на Волконского, будто всё ещё не решив, пускать его домой или нет. – Видят, что человек сломан, знают причину… но они понятия не имеют… – Тарасов замолчал, пытаясь подобрать слова.

– … что это борьба. Что быть сломленным – это не окончательное состояние. Что проблема не в том, что ты пережил, а в том, что продолжаешь это переживать, – Волконский постучал себя пальцем по виску, – вот здесь. Люди думают, что ты уже сломался. Жалеют, потому что думают, что уже потеряли тебя. И ты чувствуешь, что тебя бросили. Бросили в плену твоего страха и даже не пытаются вытащить. Чувствуешь, что ты совсем один, а значит, ты проиграл…

– … потому что война – это командная игра. – Тарасов кивнул. Всё так. – Поговорить со своими помогает, не буду врать. И судя по тому, что вы сказали, вы свой. Но это не лекарство. Только обезболивающее.

– Лекарства не существует. Посттравматический синдром можно назвать хроническим заболеванием, но у любого хронического заболевания есть свои возбудители. Когда дело касается тела, необходимо избегать этих возбудителей. Когда дело в голове, всё сложнее… но и проще. Избежать мыслей невозможно, но возможно их изменять.

Глава 9 – Люди и их самомнение

Великий Новгород. Неревский конец.

Вернувшись к себе в номер, Назира не спеша собрала любимый чемоданчик, с которым предпочитала путешествовать, и, удостоверившись, что ничего не забыла в ванной, спустилась к стойке администратора.

– Желаете рассчитаться, мадам? – ночная смена уже закончилась, и Назире улыбалась незнакомая девушка.

– Да, мне пришлось сократить свою поездку.

– Одну минуту, пожалуйста, – девушка пробежалась глазами по экрану монитора. – Ваша карта на подтверждении, но у нас стоит отметка, что вы хотите расплатиться наличными, – она выложила стойку листок с детализированным счётом.

– Так и есть. – Назира достала из сумочки внушительную пачку пятитысячных купюр и отсчитала требуемую сумму. Затем добавила ещё три купюры.

– Одна из них должна найти дорогу к мальчику, который работал сегодня утром. Передайте ему, что он мелкий засранец. Он поймёт.

– Хорошо,.. – неуверенно согласилась обрадовавшаяся было девушка.

– Отлично. А теперь вызови мне такси, девочка, только что-нибудь приличное.

Назира не сомневалась, что за ней присматривают. Может быть, вживую, а может, просто отслеживают её номер телефона. В конце концов, она не дала никакого повода для чего-то более радикального, но и оставлять её совсем без присмотра было бы со стороны Ордена наивно. Всё, что от неё требовалось, – это удостовериться, что её люди освобождены, и покинуть пределы области. Любое отклонение от заданной схемы сразу же вызовет лишние подозрения, и весь кредит доверия, который она сумела получить за столь короткий срок, испарится.

Как-то в детстве Дед объяснил ей, что есть много способов вызвать к себе доверие. Все они требуют большого количества ресурсов, в особенности – времени. Чтобы обойти эти правила, нужно заглянуть в суть самого явления: доверяют не людям, а своему мнению о них. Другими словами, когда ты становишься понятен для людей, они начинают тебе доверять. Назира встретилась с Иноком Сильвестром только сегодня, и доверию взяться было неоткуда. Но она была понятна Иноку. Предельно простая биография Назиры, её открыто сложные отношения с семьёй, непростое положение бизнес-леди в исламской культуре, желание доказать, что она не хуже мужчин, стремление получить одобрение Деда, экстравагантность и даже эпатажность вперемешку с импульсивностью молодости, а также дурные привычки и желание попробовать запретное, её умение просчитывать ситуацию на пару шагов вперёд, но неумение посмотреть на ситуацию шире – всё это делало её предельно понятной для Инока Сильвестра. А тот факт, что она оказалась у него в долгу, максимально усиливал этот «стокгольмский синдром наизнанку». Теперь он видел в ней не угрозу, а только маленькую девочку с набором комплексов и желанием найти кого-то на роль любящего отца. Ч.т.д.

Пора была переходить ко второй части Мерлезонского балета. Центральное отделение МВД, куда в конце встречи ей посоветовали обратиться, было в пешей доступности, но возвращаться в гостиницу девушка не планировала, а потому договорилась с водителем об аренде на день. Весьма довольный сделкой, он припарковался у кофейни напротив, а Назира потянула на себя массивные, больше похожие на крепостные ворота, двери отделения.

– Мне нужно поговорить с майором Дибровым.