Жизнь без света

Валерий Шипулин

Жизнь без света

Глава 1

Гаврилов Артур Сергеевич. Абстинентная интродукция в качестве пролога, обретения смысла и завязки романа

Ыымм… Душу мотать… Мерзко-то как…

В морду плюнуть хочется… Себе… А сил нет…

Как домой попал?..

Не помню…

Один?

Не помню…тоже.

Какая-то была…

А потом?..

Не помню…

Глаз открыть, посмотреть?

Нет. Только не это… Попробую рукой нащупать… Никого.

Телефон. Ыыыммм! Только тебя не хватало! Звонит, гад, враг рода человеческого. И какая зараза тебя выдумала?! Эдисон?.. Или Бэлл?.. Точно, он паразит! А какая сволочь это звонит?

Эти мычания и стенания мои. Я – журналист, корреспондент, борзописец, акула, аллигатор пера, прошу не стесняться, выбирайте, кому что больше нравится, в прошлом спецкор и собкор центральных газет – специальный и собственный, это если кому-то неизвестны эти сокращения, лауреат конкурсов и прочая мишура. Это в прошлом, gloria mundi, так сказать, а сейчас я люблю выпить, сейчас я… сейчас я – шакал пера.

И глаза мне тогда пришлось открыть, и телефон взять тоже. Сволочью же, что звонила, был редактор газетенки, где я по крайней нужде в последнее время подвизался, мой последний, так сказать, оплот и рубеж. Последнее и последний – вот такая тавтология. Что? Невеселая? А чему радоваться, редактор редко бывает приличным человеком, приличный человек не будет звонить в субботу спозаранья. И ведь не благородные чувства подвигли его на звонок, отнюдь – как, дескать, самочувствие дорогой наш мэтр, глубокоуважаемый Артур Сергеевич? И теплых слов таких в его лексиконе не имеется и, подозреваю, слово «лексикон» ему тоже не известно, равно, как и жанры газетные, если путает фельетон и моветон. Редакционное задание, ну не вершина ли низости и подлости человеческой, в субботу, когда синдром, как напалм выжигает, душит, как иприт! Какие-то там сумасшедшие слепые инвалиды задумали у себя в клубе турнир доминошно-шахматно-шашечный и, якобы, в нем принимать участие будут не только эти сумасшедшие слепые, но еще и глухие, и немые, и горбатые, и колясочники. И что играть будут все вместе и, якобы, за одной шахматной доской с одной стороны будет играть совершенно слепой, а с другой такой же глухой и, якобы, такого в мире еще нигде не было. Matka Boska! Pater noster! Босх и Брейгель, сюры вы мои нетленные! Мания – богиня безумия, чего только не притащат тебе на жертвенник! Боже, чудеса дивные творишь ты на Руси!

А что делать? Волокусь к слепым. Бред какой-то!

И?

И все-таки весна! И все-таки май! И все-таки юг! И цветет все! И ведь каждый год так, и дух каждый раз захватывает от красоты такой! Слива! Яблоня! Вишня! Всё! Всё в цвету! А запахи, как в парфюмерной лавке! Да, все-таки жизнь не такая уж мерзкая штука.

Вот оно. Это общество слепых. Ворота открыты. И ведь идут убогие, идут. Всякие идут: в черных очках с палочками белыми и без оных, кого-то под руку ведут, кто-то на костылях – эти, похоже, из зрячих будут. И на колясках едут. Мда, все флаги в гости к нам! И баннер красным лупит под стать – «ИНВАЛИДЫ ВСЕХ НОЗОЛОГИЙ, СОЕДИНЯЕЙТЕСЬ!» И нищета. Удручающая. Кругом. Клуб называется – на окнах тряпки линялые, грязные, пыльные изображают шторы, и на подоконниках грязь со времен последнего 28-го съезда КПСС, и столы, и стулья оттуда же, линолеум клочьями. Убогое, убитое все, и время, как будто остановилось. Ну, спасибо тебе, друг-редактор, отец родной и благодетель! А ну его вообще к черту! Изжога у меня от него… в душе.

А «инвалиды всех нозологий» все идут и идут, дамочка-секретарь их фиксирует в ведомость – фамилию, имя, отчество, возраст, заболевание – инвалидность, группу инвалидности, спортивный разряд, если таковой имеется. Вот так, строгий учет и контроль – контора пишет, лес плывет.

Выяснил: оказывается, турнир этот придумал слепой. Вот уж, поистине, голь на выдумки! Узнал фамилию, зверская фамилия – Колтыганов! Говорят, сравнивали его с Остапом Бендером. С такой-то фамилией и с Бендером! Впрочем, черт с ней фамилией, Бендеру за его Нью-Васюки чуть морду не начистили, посмотрим, чем здесь дело кончится. И анекдотец старый к месту вспомнился: слепые с глухими затеяли в шашки поиграть, глухие мухлевать стали. Слепые в претензию, глухие в драку, поначалу слепым здорово досталось от глухих, а потом какой-то ушлый слепой догадался свет выключить…

Так, внимание, начинается торжественное открытие, поднимаются на сцену. Ну, держись, народ! Держись и береги уши, сейчас в них будут вдувать! Нет, на удивление быстро оттрепались. Ого! А это еще что такое? Автор турнира, сам господин Колтыганов, берет со стула баян. Вот сейчас, похоже, точно держись народ. Так, ремни на плечи накинул, меха раздвинул. Боги, боги, да за что мне эти испытания?

И что? «Спортивный марш» играем, вот что играем! И неплохо играем. Совсем неплохо. Браво, господин Колтыганов!

Ну, наконец-то, жеребьевка! А у них вроде все по-взрослому: судья по шахматам, судья по шашкам, помощники у судей, волонтеров несколько человек и жеребьевка – инвалиды не из шапки номера тянут, кто с кем играет, а у судьи компьютер, а в компьютере программа специальная – жеребьевочная, и играть будут, не хухры-мухры, а по швейцарской системе. Ну-ну, скажите, пожалуйста.

Ага, ну что же, мои дражайшие, мои прекрасноокие герцогини и утонченные маркизы, все понятно, все понятно и элементарно, интрига оказывается в шахматных и шашечных досках, в фигурах и шашках! Они специальные, тактильные, т.е. для слепых! На шахматных досках черные клетки расположены выше белых, у белых фигур окантовка внизу с углублением, у черных нет окантовки, все фигуры имеют штырьки для фиксации, а на доске в каждой клетке отверстие для штырьков.

На шашечных досках, наоборот, выступают белые клетки, черные утоплены и нет отверстий для штырей. У белой шашки на самом верху имеются две полоски, у черной – одна. Ребро белой шашки украшено одной полоской, на черной шашке этой полоски нет. Ну, теперь, все понятно! Как там Чичиков причитал? «Давно не брал я в руки шашек». Я, кстати, тоже давно, и ни шашек, и ни шахмат, а ведь раньше-то играл и прилично, Парнова и Эстрина от корки до корки, и как мат Легаля втыкал помню!

Ладно, что было, теперь не считается. Попросил у секретаря список участников. Ого, 119 человек! Черт возьми, кандидат в мастера спорта по шахматам! Слепой! Мастер спорта по шахматам – глухой! Оба и совсем, т.е. один не видит ни фига, другой также слышит. Мастер спорта по шашкам и тоже слепой! Это уже не забавно, это уже любопытно, это уже интрига, эт-то уже вызывает интэрэс!

Так, расселись шашисты-шахматисты, волонтеры рассадили. Доминошников увели в другое помещение, от них шума много, да и интерес, если честно, к ним небольшой. Шашистов больше шахматистов, впрочем, это объяснимо. Играть начали. С часами! Шахматисты с часами, шашисты без. И ведь точно, играют, играют все: и слепые с глухими и те, что на костылях, все, все вместе! Вот уж точно – смешались в кучу кони люди, чересполосица квадратно-гнездовым.

Ладно, хватит пузыри пускать, ведь играют? Играют. Слепой, прежде чем сделать ход, ощупывает фигуры, вытащит какую надо из клетки, воткнет в другую, кнопочку на часах нажмет. По проходу между столами, если что, волонтеры ходят. Все в порядке, один играет вглухонемую, другой вслепую. Алехин-то, светлой памяти Александр Александрович, один на 32-х досках вслепую играл и ничего, так что пусть себе играют, а мне материал, материал нужен, и не штапель с гарусом, и не креп-жоржет, а материал для статьи! Материал, по-нашему – мясо! А посему на штурм! Номер первый – Колтыганов. Колтыганов Юрий Константинович.

– Скажите, Юрий Константинович, как, когда и кому пришла идея такого турнира?

– Как? Да на заседании бюро нашего Общества сели обсуждать план мероприятий на 2-й квартал. Один предложил провести турнир по шашкам. Подумали: а почему только по шашкам? В домино, давайте, поиграем. И знаете, всё как всегда, из года в год, одно и то же, а я возьми и предложи: «А давайте турнир устроим среди всех инвалидов города. У нас есть клуб, соберемся, поиграем. Может, под это дело какой-никакой ремонт в клубе сделают, мебелишку поменяют. Турнир приурочим к 1-му мая, раньше 1-е мая было Днем международной солидарности трудящихся, и наш турнир пусть будет турниром солидарности всех инвалидов». Переделал «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» в «Инвалиды всех нозологий, соединяетесь!». Нозология, значит, заболевание.

– Лихо, а что дальше?

– Поначалу идея всем понравилась, а потом началось нытье: ничего не получится.

– И?

– Ну, вы сами видите.

Я посмотрел по сторонам, за девятнадцатью столами играли, остальные участники ждали своей очереди. И когда это кончится?! Финала, дорогие товарищи нозологические спортсмены, я, похоже, не увижу, до финала я не доживу. Чертов синдром, точно не доживу! Ладно, едем дальше.

– Скажите, Юрий Константинович, а зачем всё это?

– Что?

– Ну, вот это всё, инвалиды всех нозологий, турнир этот для чего?

– То есть как для чего? У людей праздник, в кои-то веки собрались, общаются!

– А что просто так, без турнира, нельзя?

– Вы знаете, может, у вас, у зрячих, и можно, а у нас, у слепых, в отличие от вас, не так много поводов и возможностей, да и праздников тоже.

– Проблема вырисовывается?

– Вырисовывается. Эта проблема – наша глобальная проблема!

– Так уж и глобальная?

– Глобальная – одиночество, дефицит общения. Вам, зрячим, проще, вы можете в кино сходить, в театр, на футбол, в ресторане посидеть, а мы ничего этого не можем, нам это недоступно – мы слепые. Мы меж собой-то общаемся с трудом.

– Почему с трудом?

– А вы попробуйте с завязанными глазами по нашим дорогам по гостям походить.

– Понятно. А еще какие цели преследовали, чего вы хотели добиться этим турниром? Прославиться, денег заработать?

– Да что вы? Какая слава, какие деньги?

– Ну зарабатывают же на различных мероприятиях, конкурсах красоты, фестивалях, ну я не знаю, на чем еще… на всевозможных шоу?

– Я об этом вообще не думал, да и что на слепых заработаешь? Я хотел этим турниром привлечь внимание к нам, к инвалидам.

– То есть?

– Понимаете, получается, мы вроде как есть, а на самом деле нет. Никому до нас дела нет, вы же зрячий, видите, что у нас творится? Производство не работает, клуб развалюха. Я же говорил, думал, может, кто-нибудь ремонт сделает или мебелью поможет.

– Помогли?

– Помогут, жди! Паршивые пять тысяч искал, не нашел.

– Ага, значит, денежки все-таки нужны?

– А как же? Конечно, нужны.

– Зачем?

– Понимаете, турнир штука долгоиграющая, двумя часами не отделаешься, вот сейчас кто-то играет, кто-то ждет своей очереди, пока все отыграют, пока судьи подведут итоги, потом награждение – часов шесть-семь точно пройдет, а ведь хочется и попить чего-нибудь, и перекусить. Кофе хотите?

– Хочу.

– Прошу.

В другом конце зала что-то вроде барной стойки – стол застелен скатертью из полиэстера, одноразовая посуда, чай пакетиками, кубиками сахар, кофеёк, хоть и растворимый, но не из дешевых. Кофеек, как раз в жилу, благодарю, дружище Колтыганов! И вода не из-под крана – очищенная, и инвалиды тут же на перекусе, кто чай, кто кофе с бутербродами. А Колтыганова я «распочал», подцепил за живое, разговорился мужичок.

– А еще грамоты победителям купить надо, медали, кубки и судьям с помощниками за работу тоже что-нибудь надо, считай, целый рабочий день здесь с нами валандаются.

– Ну, теперь все ясно и понятно, получается, что-то все же нашли?

– Нашли. Весь город оббегали.

– Один оббегали?

– Нет, конечно. Оргкомитет под турнир собрали, так и ходили всем кодлом, один с 3-й группой водил нас, мы же все тотальники.

– Тотальники – это что?

– Тотально, т. е. полностью, т.е. совсем слепые.

– Много денег насобирали?

– Ни копейки.

– А как же кофе, чай, бутерброды?

– Один богатенький продуктами помог, у другого завалялись грамоты и медали. Как начинаем деньги просить, смеются, про Остапа Бендера вспоминают, говорят у вас производство, просите деньги у директора.

– Так, получается, у вас здесь производство имеется.

– Было. Нет его уже давно! Директор остался, а производства нет.

– Как так? Куда делось?

– Туда и делось, что смог украл, только вы про это не пишите. Что не смог украсть, развалил, а что не смог развалить и украсть: здания, клуб, мастерские все в аренду сдает, сами же видели, когда на территорию заходили, чего только нет – слесарная мастерская, ателье, аккумуляторами торгуют, пироги пекут, два стоматологических кабинета, потомственная колдунья, две секты целый день молятся и песни поют, а ночью здесь платная автостоянка.

– Вы так спокойно об этом говорите.

– Привык уже. Поначалу кипело, потом прошло. Сейчас у слепых везде так, по всей стране, производство сворачивают, говорят нерентабельно, людей в неоплачиваемые отпуска отправляют, а все имущество, оборудование, станки, производственные площади в аренду сдают.

Что-то здесь не так, что-то не клеится, похоже, что-то путает инвалидский Остап Бендер. Ладно, беру на заметку, разберемся.

– Юрий Константинович, а к директору обращались за помощью? Помог чем-нибудь? Деньгами?

– Обращались. Нет денег, говорит, коммуналка все съедает, а что остается в Москву, в ВОС – Всероссийское общество слепых отсылает.

– Вот как? Ладно. За кофе спасибо. Славный кофе! Я тут еще побуду, а пока пойду потолкую с вашим директором. Вопросы ему позадаю. И вам, если позволите, еще один: – Хорошо на баяне играете, я бы даже сказал профессионально.

– А я и есть профессионал. Курское музыкальное училище окончил по классу баяна.

– Это как?

– Музучилище есть в городе Курске для слепых.

– Понятно. Вернее, ничего не понятно. Юрий Константинович, а если я вам еще вопросы позадаю, попозже. Сейчас с вашим директором повстречаться хочу.

– Конечно, пожалуйста.

– Вот и хорошо.

Я вышел на воздух, небольшую площадь перед клубом ограничивали: справа трехэтажное административно-производственное здание, слева длинное одноэтажное строение с мастерскими, прямо перед клубом, через площадь, одноэтажный блок со складами и мастерскими, все надлежащим образом оформлено – над каждой дверью кто что делает, чем арендатор занимается. Ознакомился с вывесками, мама дорогая, кого только нет – зверинец и музей мадам Тюссо! Тут тебе и потомственная ведунья, сиречь колдунья, и слесарная мастерская, тут же ребята с автомобильными аккумуляторами что-то химичат, стрекочут в ателье машинки, из открытых окон несутся восхваления и мольбы богу, а чтобы богу было лучше слышно – через микрофон, а чтобы уху слаще – под аккомпанемент синтезатора, гитар и барабанов, и над всем этим визг бормашин стоматологов и запах только что испеченных, только вынутых из печи пирогов. И ведь все работает, крутится, вертится, шкворчит и пахнет – авто-мото-вело-фото-бричко-тракторный завод! Да, господин, так называемый директор, арендаторы-то времени не теряют, у них все работает! А у вас? Любопытно, черт возьми, посмотреть вам в глаза, господин директор!

Директора я тогда не нашел, поимел, используя семантику потомственной гадалки, «пустые хлопоты», зато пообщался с судьями турнира. Да, работают бесплатно, за идею. Говорят, что интересно, что никогда таких соревнований еще не судили, и уровень некоторых игроков чрезвычайно высок для такого уровня соревнований.

– Ну что же, Артур Сергеич, есть тема. есть! Супертема! Вот только газета, куда ты будешь обо всем этом писать, игрушечная – «Мурзилка» с «Веселыми картинками», тираж мизерный и никто ее, кроме редактора, не читает. Стоп, старичок, а чоб тебе не накатать, как ты можешь, по крайней мере, раньше мог, про то, как соединяются инвалиды всех нозологий для центральных изданий, связи-то у тебя остались? Может, кто из старых друзей-приятелей и воткнет?

Я стоял и поздравлял себя с удачей. Мысли перли чехардой и вдруг эту чехарду разметала порывом ветра сладкая, пьяная струя – неистовая, она просто кипела неистовством цветущей вишни, я машинально перевел на нее взгляд – высокая, вся в белом буйстве взметнулась в лазурь весеннего неба! И пчелы роятся, гудят, собаки!

– А ведь они, эти слепые, не видят этой красоты, этой феерии красок! – клюнуло мне в голову. – Они лишены этой возможности, они не могут этого! Почему? За что? За какие такие грехи им это наказание? Они могут лишь слышать, осязать, обонять. А как услышать, понюхать, пощупать плавную величавость парящей чайки над морем, как это попробовать на вкус? А накат волн на закате, когда хочется одного – сидеть на берегу и смотреть, смотреть на них и ни о чем не думать. А языки пламени, их можно пощупать, но…

– Они не видят. Они не видят лица, улыбки любимой женщины, не видят призыва ее глаз, ее губ. Не видят превращений ее лица в момент наивысшего блаженства. Они не видят, они могут чувствовать, слышать, но не видеть…

Глава 2

Колтыганов Юрий Константинович. Детство

Мужчиной меня сделала соседская девчонка. Сделала она это быстро и умело, как надо сделала. Было мне тогда пять лет. Какой-нибудь вундеркинд в эти годы читать начинает, а я в пять лет уже знал, как и откуда берутся дети. Девчонке было восемь лет, сделать это ей сказал мой друг Васька Хряпа, ему было девять, и жили мы тогда в станице с красивым названием Вишенная.

Не знаю как, но отец узнал об этом и выдрал своим широким кожаным ремнем нас обоих, меня и ее. Делал он все если не с душой, то основательно. От основательности его у нас долго болело, а Васька потешался над нами: «Вот такая штука – эта любовь, любишь кататься, люби и саночки возить». Хряпа – он и есть Хряпа.

Отец мой, Колтыганов Константин Петрович, не сказать, что жестоким был, нет, жизнь он повидал и имел на всё и на нее тоже свое разумение. Жили мы плохонько, а кто тогда в деревне жил хорошо, колхозники из кино, «Кубанских казаков» видели? Отец прошел войну, побывал в немецких и сталинских лагерях. В 41-м юнцом сопливым попал в окружение, когда гнали их колонной, сумел незаметно выскочить. На обочине старуха на телеге дожидалась, когда пленные пройдут, она-то его и сховала в ворохе сена. К себе в деревню увезла, у нее и жил, пока не подрался с сыном старосты, староста и сдал его немцам. В город Кёльн, в трудовой лагерь, отправили его. Работал на заводе, бежал, а там уже через партизан попал в армию, оттуда в штрафбат; а после войны, как бывший военнопленный, залетел на три года в сталинские лагеря, в Сибирь.

Это про папаню моего, а если про меня, то я ноябрьский – в ноябре родился, в ноябре 56-го года. Родился нормальным, т.е. зрячим. Вообще родиться в ноябре счастья немного, хотя с какой стороны посмотреть: все твои одногодки в семь лет в школу идут, а ты еще год гуляешь. В школу тогда брали только с семи лет, считалось, что программа трудная, и, если мальчишка пойдет в школу в шесть лет, то не будет успевать. И вроде лишний год дурака валяешь, а на улицу утром выйдешь, никого – все в школе – чего хорошего-то? Хорошего мало.

Так вот, родился я в ноябре, у родителей нас было трое: старший брат, сестра и я. Жили, как я уже говорил, бедно. Отец после войны из лагерей вернулся, устроился работать шофером, женился. Женился – где-то жить надо. Слепил самануху – поставил стены из деревянного каркаса, на каркас присобачил плетень, намесил глины с соломой и коровьим навозом, чего-чего, а такого стройматериала тогда хватало, и добром этим с размаху да на плетень! И снаружи, и снутри. Потом с матерью стены поровнее подделали, побелили. Само собой двери, окна вставили, крышу отец толью покрыл. Толь, если кто не знает, картон, пропитанный какой-то черной дрянью, дегтем или еще чем, и как сильный дождь, вся вода у нас в хате.

Мать из сливы ведрами варила варенье, повидло. Кабана держали, тогда в деревне каждый что-нибудь держал. Отец, чтобы голову не ломать, из года в год борова Борькой звал и к Новому году, Борьку того. Мать из сала смальца натопит, на хлеб намажешь, солью посыпешь – красота! И вроде жили мы небогато, а не голодали – была еда, что не у всех соседей было. И, получается, что небедно жили мы, а потом и вовсе переехали в другой дом, хороший.

Имелся в станице детский сад, попробовали меня туда пристроить – ничего не вышло. Парнишкой-то я шкодным рос, то пацанов детсадовских подобью в рощу за село сбежим, там костер запалим, а не дай бог, еще чего от войны найдем – взрывпакет, гранату или фугас, пожарные тушить приезжали, то на речку Карасевку купаться уйдем, юг ведь, лето длинное, и как никто не утонул? В общем, не удивительно, что за такие организаторские способности из детского сада меня попросили и подвиги с художествами я уже дома продолжал, но не долго. В 61-м, после реформы хрущевской, отец купил старшему брату гармошку за 17 рублей новыми. Брат ее ковырял, ковырял, одну песню выучил:

Водки нету и не надо –

Водку можно заменить.

Самогонки мы нагоним,

Самогонку будем пить.

Погонял братан эту «самогонку», погонял, а сколько можно одно и то же гонять, и забросил гармошку, а я на ней выучил «Хороши весной в саду цветочки, еще лучше девушки весной» и другие песни. На столбе у клуба рупор висел, иногда играл, какую песню услышу, понравится, сяду, подберу и вроде при деле, а все равно времени и на гармошку, и на проделки хватало. Тогда мать сказала отцу: «Ты его лучше с собой на работу бери».

А что, отец меня с собой в рейс возьмет, мимо базара едем, остановимся, он мне: «Ну-ка, сыграй, сынок». Я играю, гармошка духовитая такая оказалась, громко играла, хорошо слыхать, а на гармошке, скажу я вам, играть нелегко, там этих промежуточных нот нет – диезов, да бемолей, так что мелодию я, может, где и неточно играл, а ритм держал железно. Играю, а мне несут: кто чебурек, кто пирожок, кто огурцов с помидорами, а то, глядишь, фруктов разных притащат. Или после работы отец с корешами соберутся на речке, выпивают, а гармошка-то всегда с нами, я им играю, мужики поют, меня вкусненьким подхарчат, конфетами или еще чем, специально покупали, а отец глотнуть давал, говорил: «Для аппетита».

В школу пошел в 64-м, все мои одногодки в 63-м, а я, как ноябрьский, в 64-м, и, когда в школу пришел умел и читать, и писать. Класс казался большим, светлым, оно и немудрено, окна огромные, потолки высокие, парты в три ряда, и поначалу так вкусно пахло масляной краской от пола, от парт! Над доской два портрета – Ленин и Хрущев. Ленин просто так висел, а под Хрущевым надпись «Великий борец за мир», провисел «великий борец» недолго, месяца полтора, потом все его портреты унесли в сарай, мы в них углем кидали, и из рогаток стреляли, выясняли, кто самый меткий. Ребят в школе я почти всех знал, курил вместе с ними на улице, за школьным туалетом, и, когда среди старших возник спор, как вожди ходят по нужде, Хрущев там или кто другой, я – клопыш-первоклассник авторитетно так выдал, что вожди по нужде не ходят, ни по какой вообще – они вожди!

Учитель наш – отставник-фронтовик, ходил в галифе, сапоги не то что блестели – сверкали, поверх галифе гимнастерка, а если праздник какой, то мундир обязательно и фуражку обязательно. Рассадил он нас, чтобы не шалили: мальчик и девочка, мальчик и девочка, и так все двадцать восемь, а я двадцать девятый – ноябрьский, без пары, так и сидел один за партой в самом конце. Школьные парты тогда делали из всего дерева, делали если не на века, то на десятки лет точно. Делали так, что ни разобрать, ни разбить, ее можно было только разбомбить, по ним бегали, прыгали, ими можно было таранить – разгонишь с пацанами парту, и уходи с дороги птица, зверь с дороги уходи! Да, вот такие парты делали, зато сидеть удобно и писать удобно.

Девчонки тогда все и моя сестра тоже, ходили с косами, длиннющими, с одной или двумя. В косы банты вплетали, бедные, вот морока – утром заплетать, на ночь расплетать, расчесывать, а банты утюгом гладить. Утюг тоже непростой, тяжеленный, чугунятина, не электрический – на углях. Угли горящие внутрь утюга в специальную дверцу накладывали, утюг нагревался, тогда гладить начинали – кошмар! Сестра погладит, погладит, остановится, утюгом из стороны в сторону помашет, чтобы угли лучше горели и утюг лучше грели. Но это так, это к делу мало относится, а относится то, что подучил я пацанов в классе вот какой проказе – через парту вперед парнишка перегнется, бант у девчонки, что впереди сидит, тихонько расплетет, чтобы не учуяла, и за спинку сиденья бант-то привяжет. Девчонку к доске вызовут отвечать, она радостная вскочит, ну и дальше понятно что. Девчонка орет, учитель допрос чинит, пацан не сдается: «Не я!» и всё! И мы его не выдаем, а я тем более. А если кто чего другого посерьезней по-тихому натворит, тогда учитель выводил нас, нас – это мальчишек, в школьный двор, выстраивал в линейку и медленно так шел с прищуром глядя в глаза каждому и также медленно и тщательно выговаривал: «Сознавайтесь кто. Мы раскроем вашу организацию, нам известно кто и что здесь среди вас есть, кто вас подбивает, кто вас направляет».