Хроники Януса

Плиния искренне получала удовольствие от нового занятия, и уже через три года наш дом расцвёл. Не было ничего более умиротворяющего, чем летним днём сидеть в тени, созерцать цветы и слушать пение птиц.

… Но я ушёл в сторону от рассказа о новой рабыне. Итак, нубийка была поселена в комнату на двоих, предназначенной для служанок. Эта была чистая комната с отоплением, подававшимся через каменные воздуховоды (за такие инженерные изобретения я горжусь земляками), а рядом во дворе была каменная чаша, вода из которой шла из городского акведука – всегда чистая и свежая вода. Новое место было разительным контрастом с её прежней конурой с заплесневелыми стенами и кишащей мышами, где это создание жило.

Я сказал «создание». Я проговорился. Я испытывал к ней симпатию, и ничего не мог с этим поделать. Однако, здесь было и нечто другое – то, что мне подсказывала интуиция, а она подсказывала, что в этой рабыне есть какая-то тайна. Однако всё, что я сказал выше относительно моих ощущений, было лишь дополнением к главному. Главным же было то, что я выкупил её у набатейца только и ради Плинии, так как очень надеялся на её помощь жене. О том, что это будет за помощь, я расскажу потом.

У этой рабыни был особый тип красоты, отличной от Апеннинской, восточной или какой ещё. Вытянутое лицо, широкий лоб и тонкий подбородок. Тонкий правильный нос. Большие широко посаженные тёмно-карие глаза с почти детским выражением, при этом очень проницательные, с длинными ресницами и тонкими длинными бровями. Чуть припухлые губы, под которыми были белоснежные зубы. И черные как смоль густые волосы, которые она укладывала сзади и закалывала на затылке костяной заколкой. По римским или греческим меркам она была худа, и комплекцией, скорее, напоминала египтянку. В теле её не было лишнего жира, талия её была узка, у ней была красивая, правильной формы грудь. Походка её была плавной, осанка и посадка головы просто царственна. Для меня было загадкой почему такой сквалыга как Ахаб не нажился на её продаже торговцам плотскими утехами. Денег вырученных за её одну ему бы хватило с лихвой на пару новых лавок.

Она сама не знала сколько ей лет. Как-то взяв её в город, Плиния зашла в храм Минервы. Там у входа сидела гадалка, которая, по слухам, редко ошибалась. Плиния заплатила ей и попросила сказать кто эта девушка. Нубийка села напротив неё. Они долго смотрели в глаза одна другой. Гадалка сказала, что ей восемнадцать. Она, также, сказала, что Деба была из знатной семьи, но их землю разорили египтяне, а её саму продали в рабство набатейскому купцу.

***

Стоял прекрасный солнечный день.

Я сидел в кабинете и перебирал документы и не заметил когда она вошла. В её руке были восковые таблички, иначе церы, в которые я делал заметки.

– Мой господин забыть это в саду, – сказала она. – Госпожа найти это и просить меня передать ему.

Я кивнул. Мой стол был завален свитками.

– Поблагодари госпожу и положи это вот сюда, – сказал я, указав на широкую скамью рядом куда обычно приносили мне еду если я задерживался.

Девушка наклонилась. Она носила свободную тунику на восточный манер. Когда она наклонялась, мой взгляд невольно упал в широкую прорезь на груди. Я отвёл глаза.

Деба выпрямилась, и сделав поклон, собралась уйти.

– Постой, – сказал я. – Я хочу тебя спросить что-то.

– Что хочет спросить господин? – повернулась она.

– Ты сыта? Мне сказали, что ты мало ешь.

Она улыбнулась. Она была тронута.

– Нигде не спрашивать меня об этом, кроме как в этом доме. Я нигде не видеть, чтобы слуг так вкусно кормить. Но я привыкла есть мало.

– Тебе не нравится наша еда?

– Это очень вкусный еда, мой господин. Просто я другая. Я могу долго без еды. Но я могу много работать.

– Если ты не будешь есть, ты не сможешь много работать. Я прошу тебя есть как все.

– Как хочет мой господин, – сказала она и сделала короткий поклон.

Она молчала. Я смотрел на неё. Я не хотел, чтобы она уходила.

– Деба, я спрошу тебя кое о чём… Можешь не отвечать, если не хочешь.

– Господин не надо спрашивай меня хочу я или нет. Я служи ему. Я буду делать то, что он хочет. Господин может спросить меня всё, что он хочет. И я буду говорить правду.

– Хорошо. – Я сделал паузу. – Ты красива, Деба.

– Благодарю, мой господин.

– Наверное это тебе говорили и другие.

– Да, мой господин.

– Скажи… сколько мужчин было у тебя?

Я заметил румянец на её щеках.

– Когда я жила на мой родина, у меня был хашэ, как это…женх.

– Жених.

– Да, жених. Он был хороший человек. Его имя Тумо. Когда пришёл Египт, он защити меня. Египт убил его, – её глаза стали грустными. – Это был только мужчина я знай.

– И когда тебя продали никто не пытался завладеть тобой?

– Я хочу что-то сказать мой господин. Я не такая как все. Боги с мой земля дали мне что нет другие. Я могу лечить болезни. Но я могу делать плохо. Когда Египт продал меня Ахаб, он вёз меня на корабль. Люди с корабль платить ему, чтобы владеть меня. Он взял деньги и разрешить им. Их было четыре. Один из них имел кувшин со змей, он хотел продать змей в Рим для врач… Они схватить меня. И когда они подойти делать мне плохо, я стала молить богиня Мохаш с мой земля. Один раз в мой земля я спасла раненый змей и лечить его. Змей знать это и не кусай меня… Этот раз я сильно смотреть на кувшин со змей. Богиня Мохаш слышать меня. Она разбить кувшин. Змей ползти и кусай два человек. У этот змей сильный яд. Оба они умереть. За это меня сильно бить. И у хозяин Ахаб был страх. С этот день все называть меня… как это… ведьма. И больше ни один заставил меня силой любить.

После её слов с моих уст сошла горькая усмешка вроде «уж так устроен этот мир». Её история была, возможно, одна из десятков, а то и сотен ей подобных. Она смогла избежать унижения потому, что то ли ей в самом деле помогли её способности, то ли её боги. Но сотням другим таким же, как она, посчастливилось гораздо меньше.

Я был, однако, удивлён тому, что она сказала о себе. Моя интуиция не подводила меня: в этой девушке определённо есть тайна. И эта тайна начинает открываться.

Она подняла голову и вдруг тихо произнесла:

– Почему мой господин спрашивать меня это?

Я пожал плечами.

– Не знаю. Мне просто любопытно, – сказал я. И в самом деле, зачем задавать такие вопросы, не подумав как молодая красивая рабыня может это истолковать.

– Любо…что?

– Любопытно.

– Я понимай, – кивнула она.

– Мы говорим «я понимаю».

– Я панимайу.

– Так лучше, – сказал я. – Я хочу, чтобы ты подтянула латинский. Я найму тебе учителя, твоей госпоже нужна грамотная служанка.

– Я очень благодарна господину, – и она снова поклонилась.

– Расскажи ещё мне о себе.

Она посмотрела мне в глаза и тут же отвела взгляд. В Риме, как и везде, царило негласное правило, что раб не может смотреть долго в глаза своему господину. Поэтому даже среди свободных можно было легко определить вольноотпущенника по этой привычке, которая не пропадала с годами.

– Что мой господин хочет знать? – спросила она.

– Расскажи, что ты делала у Ахаба.

– Я готовила. Я знай как готовить много вкусный пища. Ещё я знай травы и специи. Я убирала таверна. Ещё я могу петь. И когда я петь, в таверне ходил много людей слушать меня. И я могу лечить. Я лечить много людей. Ахаб знай это и брал много деньги за это.

– Я знаю, Деба. И я хочу, чтобы ты помогла своей госпоже.

– Я буду делать это с любовь к ней. Никто не относиться раньше ко мне так, как она.

– Хорошо, – сказал я. – Я многое узнал о тебе. Теперь я знаю, что гадалка, к которой вы ходили, сказала правду.

– Это я позволить ей. Если бы я нет, то она бы никогда не узнай это. Я позволить ей. Для господин и госпожа, – повторила она.

Я сделал непонимающее лицо.

– Я сказать раньше мой господин, что я не такая, как все, – продолжила она. – Я имею то, что другие нет. Я позволить ей читать меня. Но я сильнее, чем она. Когда она читать меня, я читай её. Только я не сказала, что я читай в ней. Я теперь знаю, что она теряй сына на войне, и что она очень-очень больна и скоро умирать.

Я промолчал и подумал, размышляя о предопределении, о котором я слышал у стоиков, что возможно, это девушка неслучайно оказалась здесь. Что-то вспомнив, я опустил голову. Затем снова взглянул на неё.

– Можно просить мой господин мне уйти? – робко спросила она. – Меня ждёт много работа.

– Да. Конечно. Ступай, – сказал я и сделал жест рукой.

Она поклонилась.

На моём столе лежали свитки из библиотеки. Один из них был из Египта. Я пытался прочесть его. Он был раскрыт и, упав, раскрылся ещё больше. Показывая ей жестом уйти, я нечаянно задел его рукой. Деба тут же присела его поднять. Складка туники на её плече соскользнула вниз, едва не полностью оголив её грудь. Нубийка, заметив мой взгляд, тут же смущённо прикрылась ладонью и поправила складку. Перед тем как отдать свиток мне, она взглянула на текст и чуть улыбнулась.

– Почему ты улыбаешься? – спросил я.

– Я прошу простить мой господин, – виновато сказала она.

– Тебе не за что просить прощения. Просто скажи что тебе показалось смешно.

Она посмотрела мне в глаза и поспешно отвела взгляд. Что за глаза у неё…

– Этот папирус, господин.

– Он что-то тебе напомнил?

– Не он, слова в нём.

Я поднялся со стула и подошёл к ней.

– Ты хочешь сказать, ты знаешь иероглифы…

– Да, мой господин.

– И ты говоришь на египетском?

– Да, мой господин.

Я был удивлён.

– Я его осваиваю с трудом. Я думал, я один из немногим в Риме, кто делает это. Ксэ шер мэдэв ти-бу кетте л'кемт?

– Тив, мэд са фу дар мхетек, и таа-би кемте ду нур фаем шхама, хемэфт…

– Довольно… и никакого акцента. Откуда ты знаешь язык?

– Египт второй язык в наш земля, господин. Но мы говорим на м'ера. Он родной язык нам. Мы зовём Египт «шамри».

– … а сами они себя зовут «тaмри».

– Мой господин хорошо заметить это, – улыбнулась она. – Это наша как это… игра слов. Шамри в наш язык значить э-э… червь, который пьёт кровь.

Я усмехнулся.

– Пиявка. Что ж, боги одарили ваш народ юмором. Но почему вы прозвали их так?

– Мы долго были вместе. И боги Египт были наши боги. Но многие из нас начали понять, что Египт хотят лишь наш земля и власть, – взволнованно произнесла она. – Они не хотят чтобы мы говорить наш язык. Они пришли с много солдат к нам. Они думай, что они лучше всех и только они могут решай за нас. Они приказывай служить другой народ, как и… – она вдруг резко замолчала.

Я подошёл ближе.

– Как и Рим?

Она тут же опустила голову.

Я протянул руку и коснулся её подбородка, заставляя поднять голову.

– Смотри мне в глаза.

Она посмотрела мне в глаза. Это были бездонные блюдца полные детского испуга.

– Я прошу простить, мой господин! Я неблагодарна ему. Я очень плохо сказать. Я не должна так говорить. Мой господин должен наказать меня! – У неё задрожали губы.

– Ты ещё ничего не сказала. Но то, о чём ты подумала правда для тебя. Твоя честность не заслуживает наказания. Тебе не за что любить Рим, как и Египет. Ступай, твоя госпожа ждёт тебя.

Она в слезах выбежала из моего кабинета.

Я двинулся в атриум, взял деревянный молоток и ударил по бронзовому гонгу, подвешенному рядом со статуей Флоры. Пришел Порцир и Малла, старшая служанка. Я дал знак Порциру удалиться.

– Малла!

Она поклонилась и приготовилась слушать.

– У нас новая служанка. Она трудолюбива и скромна. Но её одежда весьма открыта, а она из южных земель. Если она заболеет, госпоже придётся искать другую. Позаботься выбрать ей новую одежду.

– Всё исполню, господин.

Мне часто приходилось лгать во чьё-то спасение. Говоря это сейчас, я подумал о своём.

III

Папирий Курсор

У нас ещё гостила сестра Плинии. Септимия сказала, что её подруга дала ей деньги, чтобы сшить столу, платье для замужних женщин. В Ариминуме, где она проживала, не было искусных портных. Перед приездом она записала мерки, снятые с подруги, однако то ли потеряла, то ли забыла этот клочок папируса, и за это сильно корила себя. Когда Септимия увидела Дебу, то очень обрадовалась, ибо у рабыни был такой же рост и вес. Она пригласила портного, который снял мерки с нубийки.

Через четыре дня портной сделал работу и прислал готовое платье. Примерку решили сделать в атриуме, куда падало больше света. Я направлялся в сад и прошёл позади них по коридору. Мимоходом меня угораздило повернуть голову и бросить взгляд в тот момент, когда Деба сняла с себя одежду и взяла столу из рук Маллы. Каким-то образом нубийка почувствовала мои глаза и быстро повернула голову. Я отвернулся и проследовал дальше.

Я находился в саду некоторое время. Закрыв глаза, я практиковал упражнения персидского «слепого» боя, когда Ритигир разыскал меня.

– Господин! Важные гости посетили твой дом. Они ожидают тебя.

Моя туника была мокра от пота. Недоумевая, я умыл лицо и руки и поспешил посмотреть кто это.

… Жена с сестрой и рабыня находились ещё там. В следующий момент из вестибюля показались два человека. Один был в тоге с пурпурной окантовкой. Он был в годах, но хорошо выглядел. У него были короткие седые волосы, гладко выбритое лицо и надменный непроницаемый взгляд. Его звали Тит Папирий Курсор. Он был один из самых влиятельных людей в Риме. Его сопровождала красивая элегантная женщина на вид намного моложе его по имени Фабия Амбуста, которая была его женой. Рядом с ней стояла девочка, её дочь.

Я совершенно не был готов, что столь высокое лицо с семьёй посетит мой дом. Если такие знатные гости приходят без приглашения или уведомления накануне, это знак особого расположения. Но я не понимал, чем я заслужил его внимание.

– Сенатор, – сказал я растерянно, – это большая честь для моего дома. Я несказанно польщён визитом и прошу простить меня за ненадлежащий вид. Если сенатор даст мне время, я сейчас же переоденусь и распоряжусь накрыть стол для столь уважаемых гостей.

Он улыбнулся:

– Не стоит, советник. Это я должен извиниться за свой визит. Но я просто не мог не айти, чтобы увидеть славного патриота, о котором говорит весь Рим.

Вероятно, он имел в виду историю с поимкой карфагенина. Я сделал почтительный кивок. Следом Плиния. Следом её сестра. Следом Малла и Деба, которые склонили головы до пояса.

Тут я заметил, что Фабия, пробегая глазами по всему дому, вдруг неожиданно заострила своё внимание на нубийке. Её лицо сразу же переменилось. Вид рабыни вызвал у неё сначала удивление, а затем негодование. Склонившись к уху сенатора, она что-то быстрое ему зашептала. Деба же, как только увидела Фабию, вдруг побледнела, стала беспокойна и, казалось, дай ей волю, она тут же выскочит комнаты…

Лицо сенатора после слов его супруги тут же приобрело недовольный вид. Он кивнул, а его седые брови нахмурились. Однако, видимо, больше поддавшись замечанию своей жены, нежели тому что на самом деле он чувствовал, он, кашлянув, изрёк с несколько наигранным сарказмом:

– Советник Капитул. Гм… я так понимаю, это примерка? – он показал пальцем на Дебу – … но, тем не менее… тем не менее, стола – не просто наша одежда. Это наш символ. Свободные римлянки считают её предметом гордости. Многие из них сказали бы, что весьма оскорбительно видеть это на теле рабыни…

Я был смущён его фразой. Я совершенно не подумал об этом раньше. Плиния и Септимия, как казалось, смущены ещё больше.

Я кивнул.

– Это правда, и я благодарю сенатора за мудрое замечание. Я прошу прощения у достойных гостей и обещаю, что впредь не допущу подобного непочтения, – произнёс я и повернулся к Малле: – Немедленно снять!

Малла тут же подала знак рабыне – и они быстро удалились. Септимия последовала вслед за ними.

Я подозвал Плинию, и мы с ней подошли ближе к гостям.

– Достойный сенатор и его супруга окажут мне честь, если разделят нашу трапезу.

– Нет-нет, – повторил сенатор. Его лицо вновь приняло благообразное выражение. – Мы cыты. И, как я сказал, я зашёл лишь просто выразить тебе признательность лично от себя за поимку опасного врага Рима…

Я почтительно кивнул.

Он перевёл взгляд на мою жену и участливо поинтересовался:

– Как твоё здоровье, Плиния? Болезнь оставила тебя?

Плиния вздохнула и собралась ответить…

– Её болезнь подобно Борею, – опередил её я. – Треплет наш семейный корабль. Внезапно налетает и рвёт паруса, и так же стремительно уходит. Мы не знаем причин.

– А что говорит доктор Грациан?

Я вздохнул.

– Он делает всё, что возможно, и он весьма сведущ. Но, увы, как и мы, он не знает причину.

Папирий сочувственно покачал головой. На лице его жены, однако, я заметил, скорее, интерес чем сочувствие.

Возникла небольшая пауза.

Папирий огляделся.

– Я бывал здесь как-то давно. Ты был ещё мал. Я помню эти стены, когда твой отец приглашал меня. Но совсем не узнаю это место.

– Это правда, сенатор. Я перестроил дом. Можно пройти и посмотреть.

– Охотно. Пусть твоя жена сопроводит меня…

– Плиния, – попросил я.

Она кивнула и взяла сенатора под руку.

Я заметил, как Плиния, уходя, бросила мне через плечо тревожный взгляд. Они удалились.

Я подошёл ближе к Фабии.

Дождавшись когда они уйдут, я оглянулся по сторонам и тут же повернулся к ней, едва сдерживая себя:

– И у тебя хватает наглости приходить в мой дом!

– Она поправилась, – ухмыльнулась Фабия, кивая в сторону моей жены. – Ей следует пересмотреть диету и заняться гимнастикой, или дочь винодельщика растостеет, а тебе придётся искать любовницу в Субуре.

– Замолчи…

– Ты мог бы быть полюбезнее. Мы всё-таки оказываем честь тебе.

– Честь мне? Сколько в тебе яда! Оставь при себе внимание моей семье…

Я огляделся. Поблизости не было слуг.

– Зачем ты это делаешь? Зачем ты здесь? – тихо спросил я.

– Чего ты шепчешь? Ты чего-то боишься? – с усмешкой произнесла она. – Муж просто просил меня сопроводить его.

– И ты его послушала! Ему же всё равно, ты знаешь. Ты хочешь сказать, ты покорно согласилась, хотя могла бы отказаться, найдя тысячу причин не появляться здесь!

Фабия пристально посмотрела мне в глаза. Тот же самый. Тот же взгляд за столько лет. Она опять усмехнулась.

– Ты говорил, что не держишь на меня зла. Ты лгал мне, Луций.

– Не тебе, не тебе говорить о лжи.

Фабия не ответила. Отвернувшись, она медленно направилась в дом. Затем остановилась и оглянулась, видя, что я стою на месте, как бы приглашая меня проследовать за ней.

Она проследовала к атриуму и там остановилась что-то наблюдая.

Я, подойдя, остановился рядом.

Из атриума раздавались детские голоса и смех.

Квинт сидел на краю бассейна рядом со светловолосой девочкой его же возраста. Оба свесили голые ноги в воду и о чём-то оживлённо беседовали. Это была её дочь. Эмилия была очень похожа на неё.

Фабия повернулась и чуть улыбнулась:

– Ничего не напоминает?

Я вынужден был признать.

– Кто-то сказал: время повторяется в наших детях.

***

Нас связывала давняя дружба и уже назревавшая любовь. Мне казалось, что всё это теперь забыто и осталось давно в прошлом. Как бы прошлое не досаждало нам и не всплывало в памяти, я думал боги положили этому предел, и то, что произошло между нами, теперь лишь история.

Нам не суждено было быть вместе. Моей женой стала Плиния Орестилла, а не Фабия Амбуста. Всё это время я искренне надеялся, что разрыв с ней не сделает нас врагами, и я вёл себя с Фабией сообразно тому, что я думал. Но дальнейшие события показали, что я ошибся.

Вскоре после моей женитьбы она тоже вышла замуж. Мужем её стал человек известный – квестор Гай Эмилий Циск. Циск был старше её на двадцать один год. Я знал, что он любил и заботился о ней. Хотя, не был уверен, любила ли Фабия его так же, ибо ходили слухи, что она изменяла ему. Я, также, знал, что Циск хотел иметь сына. Но у них родилась дочь, появлению которой он, впрочем, тоже был рад.

Их брак был недолгий, ибо через четыре года после свадьбы её муж таинственно исчез.

Циск уехал по делам за пределы Рима. В своей миссии он был доверенным лицом сенатора Тита Эмилия Лентула, коему приходился племянником. Этот сенатор и ещё несколько с ним были в конфликте с Титом Папирием Курсором, нынешним мужем Фабии, и его друзьями. Причиной конфликта, как мне рассказывали, были земли на северо-западе недалеко от Вульции, где были обнаружены большие залежи меди. Обе группы, представлявшие интересы состоятельных людей, стремились как можно быстрее договориться с местным муниципием на право разработок. Сами же местные не выказывали никому предпочтения, так как и те, и другие предлагали равные условия. Таким образом, это был лишь вопрос времени – кто раньше доберётся до Вульции, чтобы провести переговоры, у того и будет больше возможности получить прииски. Я упомянул, что Эмилий Циск представлял одну группу. Другую группу от Тита Папирия Курсора представлял некто Тертулл. Этот Тертулл выехал из Рима раньше на день и поехал по довольно окольному, но лучшему пути, половину которого он проделал по мощённым дорогам. Ибо стоял октябрь и было дождливо. Циск же выехал из Рима на день позже, уже зная, что Тертулл опережает его. Для того чтобы добраться быстрее, он выбрал кратчайший путь через лес и поля. Однако, ни он, ни трое его сопровождающих так и не добрались до Вульции. Спустя пять дней после его исчезновения были организованы поиски, но они ни к чему не привели. В одном месте около дороги был обнаружен обширный обвал земли глубиной до сорока локтей. Местные говорили, что это зловещее место, ибо до того там стоял этрусский некрополь, который землевладельцы перенесли в другое место (а на самом деле просто свалили в кучу урны с прахом, многие из которых при этом оказались разбиты) а саму землю отдали по выпас скота. С той поры там начали случаться разные несчастья. Один раз молния ударила в хозяина поместья, убив его и его сына. Другой раз был падёж скота. И вот, в третий раз случился этот провал земли. Местные думали, что духи этрусков мстят за осквернение некрополя.

Так или иначе, муж Фабии пропал, и их недолгий брак закончился. После полугодового траура Фабия снова вышла замуж. На этот раз её мужем стал едва ли не самый влиятельный человек в Риме.

Род Папириев древний, но не такой знатный. Тит Папирий из семейства Курсоров был первый, кто взлетел столь высоко. При всех достоинствах, Папириев невозможно сравнивать с Фабиями – одних консулов там было семь со дня основания Рима, не говоря о сенаторах, военачальниках и множестве других чинов, что они получали на службе республике. Фабии очень влиятельны и богаты. Я догадывался о причинах их брака, и не только я. Фабия вряд ли бы охотно согласилась стать женой престарелого сенатора. Я, также, знаю, что не её родители выходили на него, а сам сенатор приложил усилия, чтобы заполучить её в супруги. Думаю, брак был даже не решением её отца, а решением их рода. Причины были политические. Для сенатора союз с Фабиями обещал поддержку его деятельности. Фабиям же этот брак давал следующее: Папирий уступал им половину в концессии по добыче железной руды в Умбрии, отдавал сто сорок югеров земли с виноградниками к югу от Лация, латифундию в Кампании с шестидесятью рабами, а также сто тысяч сестерциев непосредственно семье невесты. Была ли при этом счастлива Фабия с ним как жена и как женщина – этот вопрос я оставляю, так сказать, за скобками.

Знал ли сенатор о том, что у нас прежде были отношения с его женой? Разумеется, и, полагаю, наверняка держал в уме последствия когда у мужчины и женщины в расцвете лет, если им снова позволить видеться, может возгореться прежняя страсть. Но он, также, знал, что Фабия слишком умна, чтобы бросить на него тень. С другой стороны, он так же знал, что мой брак с Плинией Орестиллой не был желанием моих родителей, а исключительно моим, то есть, нашим желанием быть вместе… Но то знал он. Я же знал то, что ожидать от Фабии можно чего угодно. При этом она всегда выйдет сухой из воды.

Теперь я скажу несколько слов о самом сенаторе. Я в курсе чего он достиг в политике. Но я знал и о слухам, ходивших вне её. Например, что сенатор далеко не был идеалом супружеской верности: вплоть до старости он охотно проводил и проводит время с гетерами. От одной из них у него даже родился сын, которого он не принял, а выслал вместе с матерью за пределы Италии дабы избежать кривотолков. Его первая жена, которую он взял, когда ему было за тридцать – скончалась от эпидемии африканской лихорадки, бушевавшей в Риме. Она родила ему сына. Папирий очень любил его. Когда его сыну исполнилось восемнадцать, он хотел сделать из него офицера и направил к легату Юсту в числе делегации на Пелопонесс, где тот изучал военную подготовку спартанцев. Там произошло несчастье. Во время учебных стрельб, одна из стрел попала в его сына. Это был действительно несчастный случай. Стрела пронзила юноше шею – и он умер на месте. Папирий сильно переживал его смерть. Он сделался суеверным и стал думать, что, возможно, боги мстят ему за деяния его предков – у Папириев были основания для подозрений. Он стал посещать магов и оракулов по всему Средиземноморью. И вот некто Теобул, прорицатель в Галикарнасе, которого особо почитали, предрёк, что его женой станет римская женщина с именем на F; у неё будут светлые волосы и особый знак выше лобка – родимое пятно в форме морского конька, и эта женщина родит ему сына… Всё это я узнал от племянника сенатора, который был сильно пьян и оттого словоохотчив. Предсказание, кстати, оказалось необычайно точно. Я говорю это без всякой иронии. Но о последнем обстоятельство насчёт родимого пятна у Фабии я не знал: при всех моих с ней до моего брака отношениях, я не делил с ней ложа; сделай я это, то известил бы сенатора о родимом пятне столь редкой формы, избавив его от утомительного путешествия в Галикарнас – здесь я позволю себе толику чисто латинской иронии.