Песня песка

Кабинет врача пронизывала резкая хвойная прохлада. Мощные дхаавы работали так складно, что на стенах едва не выступал иней. Дышалось необычно легко, и Ана совсем не чувствовала себя больной.

– Что ж, хорошо… – проговорил врач, усаживаясь в широкое кресло.

Ана наконец решилась к нему подойти.

На столе у него валялись стопки измятых протоколов, медицинские карты, пустые бланки для рецептов, отпечатанные на тонкой прозрачной бумаге с едва различимыми прожилками, но внимание Аны привлекла золотистая фигурка вахата – с длинным цилиндрическим корпусом и широко расправленными для горделивого полёта крыльями.

– Где-то у меня тут лежало… – Врач лениво искал что-то на столе. – Ах, вот!

Он вытащил из-под завала бумаг потрёпанную, с надорванной обложкой, медицинскую карту Аны.

– Хорошо, очень хорошо, – сказал врач. – Но где справка о…

– Справка? – не поняла Ана.

– Нет-нет, вижу! Всё вижу.

Врач с выражением лёгкой брезгливости внимательно изучал мятый листок, вклеенный в середину карты.

– Хорошо. Вы проходили последнее обследование четыре месяца назад, всё верно?

– Да.

– Хорошо. – Врач закрыл медицинскую карту. – Что ж. – Он потёр опухшие руки. – Это не займёт много времени. Нужно будет сделать один небольшой тест. Нам как раз недавно привезли новый аппарат. Такого в вашей старой агада-лая точно не было.

Ана вспомнила название кожной болезни.

– У вас как, есть какие-нибудь жалобы?

– Нет, в общем всё… – Ана замялась. – Конечно, после уколов меня немного мутит. Тошнота, головная боль…

Врач несколько раз кивнул с таким видом, как если бы Ана сказала именно то, что он ожидал услышать.

– Но мне говорили, что такое возможно, что это нормально, – поспешила добавить Ана. – Сегодня меня не тошнит.

– Хорошо! – Врач ещё раз дежурно улыбнулся. – Что ж, приступим! – и встал из-за стола.

Они прошли в комнату, пропитанную едким, щелочным запахом, как в палатах, где кто-то недавно умер.

У Аны закружилась голова.

В центре комнаты стоял длинный стол с покалеченными ножками. К столу намертво прикрутили внушительный аппарат, напоминающий человеческие лёгкие. Две стеклянные колбы крепились на изогнутом стержне, как на металлическом хребте. Из колб торчали тонкие трубки, которые соединялись вместе, как кончики сжатого пинцета, и были слегка приплюснуты на концах, точно кто-то судорожно сжимал их зубами от боли. Колбы почти до верха заполняла ядовитая жёлтая жидкость.

Врач показал на стул, и Ана послушно села. Сам же он встал напротив, перед аппаратом.

– Так, – сказал врач. – Я всё уже подготовил перед вашим приходом. Вам нужно просто дышать через трубки.

Ана нехотя наклонилась к аппарату.

– Нет, нет, дышите только ртом! – тут же поправил её врач. – Это очень важно!

Ана вдохнула через трубки.

Жидкость в прозрачных колбах бурлила и пенилась. Горло обжигало кислотой, лёгкие разрывало от боли.

– Что чувствуете? – спросил врач.

Ана отодвинулась от аппарата.

Губы горели. От её рта потянулась к сплюснутым трубкам тонкая ниточка слюны.

– Нет, нет! – запротестовал врач. – Продолжайте дышать!

И Ана продолжила дышать.

В аппарате что-то кипело и потрескивало. Ана делала вдох, и лёгкие её пропитывались едким паром, а рот наполнялся горькой слюной. Она боялась, что если проглотит эту обжигающую желчь, то её тут же вырвет, вывернет наизнанку.

Липкая струйка потекла у неё по подбородку.

– Вот, сплюньте! – Врач пододвинул к ней судно.

Ана отвернулась от аппарата и сплюнула в облезшее от постоянной чистки судно. Гортань воспалилась, как во время катаракты. Хотелось прополоскать рот водой, но она постеснялась спросить об этом врача. Тот молча нависал над ней, глядя, как она, согнувшись над судном, справляется с очередным рвотным спазмом, сплёвывает густую жёлтую слюну.

– Продолжайте дышать, – улыбаясь, сказал врач.

Он коснулся аппарата, повернул незаметный переключатель, провел пальцами по металлическому хребту, как бы убеждаясь, что с устройством всё в порядке, что Ана не нанесла этой изощренной конструкции вреда. Жидкость в округлых резервуарах заметно потемнела.

Ана вновь зажала губами плотные трубки.

Она представила, что едкий пар, выжигающий лёгкие, постепенно её исцеляет. Лечение болезненно, но нужно терпеть, нужно продолжать дышать – как можно глубже и чаще, пропитывая себя едкими испарениями насквозь. И после этого она излечится, после этого ей будет не нужна маска.

Она вдохнула пар через трубки и едва сдержала приступ кашля. Боль в груди нарастала. Рот сводило от горечи.

Пар вытравляет болезнь из её тела. Лёгкие судорожно расширяются, набирая воздух, пропитанный спасительным лекарством. Нужно немного потерпеть, совсем чуть-чуть.

Когда её рвало в судно, врач, наверное, продолжал заботливо рассматривать аппарат.

Потемневшая, спёкшаяся жидкость в стеклянных лёгких сильно пенилась, и пузыри оседали на стенках сосудов. Врач недовольно покачивал головой. Ана уже знала, что он скажет, когда поднимала голову, вытирая губы. Он так и не предложил ей воды.

– Продолжайте дышать.

Ана тяжело вздохнула, всё тело её дрожало.

– Но я больше не могу, – тихо сказала она.

– Плохо! – Врач покачал головой.

Это звучало как приговор. Ана пожалела о своих словах – ведь если она сделает над собой усилие, если попытается…

– Впрочем, – врач опять повернул какой-то регулятор на аппарате, – быть может, этого достаточно.

Жидкость в колбах постепенно осела, но так и не вернула свой первоначальный цвет.

– Да, к сожалению, не самая приятная процедура! – сказал врач, когда они вышли из комнаты. – Но необходимая. И весьма эффективная.

Он развалился в кресле. Ана примостилась на стуле напротив. Она взволнованно ждала, когда врач что-нибудь скажет, объяснит, почему дышать было так тяжело, почему жидкость в колбах потемнела и стала похожа на гной, насколько плохо то, что её стошнило, для чего вообще нужен этот чудовищный аппарат. Она пожалела, что не жаловалась на самочувствие. Возможно, тогда врач не заставил бы её дышать через это страшное устройство. В старой агада-лая её всегда подробно расспрашивали, уточняли каждую мелочь. Её не травили кислотой.

– Хорошо. – Врач даже не смотрел на Ану. – Неприятные ощущения скоро пройдут. У всех бывает такое после…

Он не договорил и что-то торопливо начеркал в медицинской карте.

– Вы знаете, – начала Ана и закашлялась, – вы знаете, мне… мне последнее время становится немного хуже… И мне кажется, что это… из-за уколов.

Врач наморщил губы.

– Но вы же говорили…

– Нет, я, наверное, не совсем так… не совсем так выразилась. – Слова застревали в горле. – Это происходит не всегда. Сегодня я чувствую… чувствовала себя хорошо. Но часто бывает так, что мне становится плохо именно после уколов.

– Что ж, это возможно. Это нормально. Лечение не всегда бывает приятным. Я, к сожалению, тут ничего изменить не могу. Но зато вот сейчас я вам выпишу направление. Будете принимать совсем новый препарат.

– И мне станет лучше?

– Конечно!

Врач схватил тоненький, с прожилками, бланк.

– Но… – проговорила Ана.

Она и сама не понимала, что хочет сказать. Врач протянул ей рецепт.

– Возьмите. Карта ваша останется у меня. А дра́вия у нас в плеве на первом этаже, не нужно долго искать.

Ана взяла рецепт, исписанный витиеватыми каракулями, которые невозможно было прочитать.

– Спасибо, – сказала она.

– Вам станет лучше! – добавил врач, но это прозвучало так неправдоподобно, что он даже виновато улыбнулся.

В дра́вия-ла́я для пациентов было пустынно и тихо. Ана протянула стоявшему за стойкой мужчине рецепт, опасаясь, что тот тоже ничего не сможет разобрать, однако мужчина тут же выдал ей несколько ампул. Она осторожно спрятала ампулы в карман, завернув их в платок.

Потом долго стояла посреди плева, где воздух пах так же, как после павана-ваари на окраине города. На неё стали удивлённо поглядывать другие посетители. Тогда Ана надела дыхательную маску и вышла на улицу.

* * *

Домой она вернулась уже под вечер, хотя и не понимала, как могла так долго ехать по линиям хагаты. Она ещё ощущала едкий кислотный привкус во рту и режущую боль в грудной клетке. Её мучила жажда – и сколько бы она ни пила воды, жажда не проходила. Она не помнила даже, как заснула – помнила только, что всю ночь почему-то работало радио, и в темноте тоскливо звучали песни, похожие на молитвы.

Проснувшись, Ана долго лежала в постели. Радио работало – и молчало. За окном давно рассвело. Шприц уже был заправлен ампулой с новым препаратом.

Ана взяла шприц. Села за стол. Выключила радио, которое всё равно передавало тишину. Потом спокойно и медленно, как учил её Нив, сделала себе укол.

Укол подействовал неожиданно быстро.

Тело налилось тяжестью. Мутило, как после скверной выпивки. Часы на стене неумолимо показывали приближение полудня, но Ана решила, что вполне ещё может немного поспать – или хотя бы полежать в постели, разглядывая солнечные блики на потолке. Нет нужды торопиться.

Она попыталась встать со стула – и не смогла.

Лёгкие вдруг стало распирать от боли, голова потяжелела. Ана забыла сделать вдох.

Она испугалась.

Нужно продолжать дышать, просто дышать.

Продолжайте дышать.

Ана как-то невольно ухватилась за край стола, точно боялась, что вся комната вот-вот перевернётся, и медленно вздохнула.

У неё закружилась голова.

Руки вспотели от волнения, сердцебиение участилось, но размеренное глубокое дыхание действительно помогало. Спёртый воздух в нагретой солнцем комнате показался свежим и прохладным, как в просторном плеве агада-лая. Ана дышала свободно и легко – даже когда вышла на улицу и надела маску.

Северная линия ещё была закрыта, и улица, отключённая от живой транспортной сети, выглядела заброшенной и пустой – оцепеневшей, как и Ана после укола. Всё вокруг двигалось неправдоподобно медленно, как если бы новый препарат искажал само течение времени. Полицейские на улице были похожи на окоченевших кукол – безвольные, обездвиженные. Громоздкий бадван над головой затмевал солнце, и всё мертвенно застывало в его неровной тени. Ане было сложно заставить себя сделать шаг – и не из-за того, что болели ноги, или расходился приступ удушья, а из-за какого-то упругого сопротивления окружающего пространства.

Чёрный полицейский виман, зависший над улицей на уровне бадвана, между сверкающими на солнце путями и цветной стеной жилого дома, медленно покачивался в кипящем воздухе. Его корма плавно поднималась и опускалась, как будто виман неподвижно плыл по невидимым волнам.

Улицы уходили в пустоту, небо было засвечено, как на фотографии. Толпа на площади сонно двигалась к винтовым лестницам. Ану никто не толкал. Все расступались перед ней.

Лишь подъезжая к видая-лая, Ана стала постепенно приходить в себя. Поезд нёс её к последней остановке. В вагоне звучала музыка, заглушая голоса людей.

ЗОНА МОЛЧАНИЯ

Передача должна была начаться в полдень, сразу после третьего урока, и Ана опять опоздала. Сад, с которым она столкнулась на втором этаже, возмущенно потряс руками, процедил сквозь зубы «драапа!» и потащил её за руку с таким видом, словно она едва не сорвала торжественное собрание.

Все и правда уже собрались.

В гаандхарва-заале от яркого света болели глаза. Ана не заходила сюда уже несколько лет. Зал когда-то закрыли на плановое обновление, на которое не выделили достаточно средств, и в итоге большинство теперешних учеников даже и не подозревало, что в видая-лая есть гаандхарва-заала. Впрочем, сейчас это больше походило на склад, пропитанный пылью. Краска на потолке выцвела и облупилась, стены заставили тяжёлыми на вид ящиками из тёмной морёной фанеры и старой мебелью, сломанной и давно списанной. Даже пол под ногами скрипел и прогибался.

Скамеек в гаандхарва-заале тоже не оказалось. Сад, впрочем, предупреждал, что на собрании всем придётся стоять, драапа, как на молитве. Однако электрика работала, и лампы на потолке выжигали глаза. Сад лично руководил восстановлением заалы и очень гордился тем, что им удалось починить приёмное устройство и древний, вышедший из строя усилитель, подключенный к десяткам вещателей у потолка.

Ана попыталась вспомнить, какие мероприятия устраивали здесь раньше – и не смогла. Зал завершался сценой, часть которой несоразмерно затягивал плотный занавес из грубой ткани – как перед началом непонятного представления.

Всё это огромное, занимающее треть этажа помещение, заполняли дети. Ученики, правда, вели себя на удивление тихо – казалось даже, что они чем-то напуганы. На стенах висели яркие таблички с изображением указательного пальца, поднятого к напомаженным женским губам. Вокруг шелестел взволнованный детский шёпот.

Несмотря на дюжину работающих дхаавов, в заале быстро сгущалась духота. Ана подумала, что вряд ли сможет дотянуть до конца эфира.

Невысокий сутулый мужчина – из новых учителей – нервно покашливал, прикрывая рот кулаком. Слышался обеспокоенный голос Канти, которая говорила с кем-то на гали. Шуршала одежда – что-то было потеряно и срочно искалось по карманам. В воздухе витала пыль.

Сад измождённо вздохнул и потёр красный лоб. Он всё ещё держал Ану за рукав.

– Я и не вспомню, когда мы собирались вот так последний раз! – улыбнулась Ана. – Столько детей в одном месте!

Они протискивались вглубь заалы и столкнулись с учениками, которые предательски отступали к выходу. Сад раздражённо схватил одного из беглецов за плечо и что-то прокричал.

Люди в гаандхарва-заале постоянно менялись местами, некоторые придвигались поближе к сцене, другие же, напротив, жались к стенам, где висели таблички, призывающие к тишине.

Сад наконец оставил в покое незадачливого мальчишку и снова потащил Ану сквозь толчею. Ана высматривала в толпе своих учеников, но не видела ни одного знакомого лица.

Над головами неожиданно расплескалась звонкая мелодия.

– Скоро начнётся! – прошептал Сад.

Ана заметила Илу – та мелькнула вдали от сцены и вновь утонула в толпе. На секунду Ана замешкалась, и Сад настойчиво потянул её за собой.

– Пойдём, уже скоро! Ты должна это увидеть! Мы полностью его восстановили!

Свет мигнул и разгорелся вновь, но уже не так ярко, как раньше. Ана вздрогнула, решив, что сейчас во всём здании отрубится ток. Сад тоже задёргался. Шум в гаандхарва-заале нарастал волной.

Многие уже не стеснялись говорить в полный голос. Музыка ускорилась и напоминала теперь гудки в хагате, извещающие об отбытии поездов.

Ана и Сад стояли совсем близко к сцене, всё ещё таинственно скрытой от глаз, хотя занавес уже покачивался, вздрагивая от нетерпения. Они столкнулись с Вайсом, и Сад по привычке принялся с ним о чём-то пререкаться, как вдруг замолчал.

Пыльная штора поднималась.

Стоявшие в первых рядах – в основном, взрослые – задержали дыхание от волнения. Остальные ещё не понимали, что происходит. Музыка заливалась над головой.

На сцене высилось угловатое устройство, от которого тянулось за кулисы множество проводов.

Тень от занавеса спадала. Аппарат ещё не работал.

– Неужели это… – проговорила Ана.

– Да! – заулыбался Сад. – Мы его починили! Он, конечно, не выдаёт такую мощность, как раньше, но вполне…

– А зачем занавес и вся эта музыка?

– Так это же первое открытие после стольких лет!

Сад немного смутился и полез в карман за платком, чтобы вытереть со лба пот.

На сцену вышел мужчина в серой спецовке, похожий на невзрачных техников из патмана, раболепно встал перед аппаратом на колени и стал копаться в переплетениях цветных проводков, торчащих из бесчисленных разъёмов. Сад нервно посмотрел на часы.

Музыка смолкла, прерванная на высокой ноте, и рассыпалась шорохом помех. Учителя и даже неугомонные дети послушно замолчали, уставившись на аппарат. В зале повисла тишина.

Сад напряжённо смотрел на сцену. Воротник его рубашки смялся и вылез поверх пиджака, однако он не замечал или не придавал этому значения.

Мужчина в спецовке поднялся и поспешно удалился за край сцены.

Ана вздохнула.

Уши заложило от низкого нарастающего гула, который не предвещал ничего хорошего. Аппарат включился.

Сад снова взглянул на часы.

Ничего не происходило. По всем вещателям передавали тишину. Зашелестел возбуждённый шёпот. Кто-то из детей позади Аны рассмеялся.

– Да кто это там?! – Сад гневно обернулся.

Передатчик молчал.

– Может, просто опаздывают, – сказала Ана.

– Сейчас должны начать, – сказал Сад.

– Нет сигнала? – громко предположил кто-то.

Ана вновь заметила Илу – та стояла с другой стороны сцены, рядом с приёмным устройством. Ила нарядилась в пёстрое праздничное платье с длинной бахромой на рукавах, но выглядела странно уставшей. Она обнимала себя за плечи, как будто её знобило, несмотря на духоту, и глядела, закусив губу, в сторону сцены.

Но смотреть было не на что.

Электрический гул со всех сторон нарастал, и Ана поняла, что это не придурь старых вещателей, забившихся от многолетнего молчания пылью, а сама, какая она есть, передача. Сад покачал головой.

– Уже должны… – пробормотал он.

Зазвенела высокая нота – электрическая машина безуспешно попыталась изобразить человеческую речь. Люди в зале разволновались. Стоял гомон, как в утренние часы в хагате.

– Драапа!

Сад забрался на сцену и протелепал за кулисы. Через минуту он вернулся вместе с техником. Вещатели под потолком дребезжали. Сад что-то настойчиво втолковывал технику, резко, как при конвульсиях, подёргивая рукой. Техник молча мотал головой.

Они остановились у приёмного устройства, и техник церемонно опустился на колени.

Сад обратился к залу:

– Извините! У нас небольшие технические проблемы. Но, поверьте, скоро всё…

Зал взорвался возмущёнными криками.

– Не волнуйтесь! Скоро всё заработает! – Сад покосился на техника, копошащегося в проводах. – Немного терпения, мы всё починим! Пожалуйста, успокойтесь!

Спокойствие выходит за линию ожидания.

Искажённая передача затихла и сникла – звук убавили до предела. Сад неловко потоптался на сцене, безучастно наблюдая за работой техника и спустился вниз. Он подошёл к Ане и, вытащив из кармана огромный мятый платок, принялся натирать им лицо и шею.

Звук усилился. Техник поднялся на ноги и в ответ на удивлённый возглас Сада развёл руками и громко прокричал:

– Всё в порядке! Именно это и передают!

Сад выругался.

Из вещателей полилась дикая какофония. Протяжная электрическая мелодия, напоминающая неверно сыгранный человеческий голос, резво вклинивалась в остальной шум, и с каждой секундой становилась всё чётче и ритмичней, точно неведомая машина потихоньку училась произносить слова.

Громкость нарастала.

У Аны потемнело в глазах. Она покачнулась и уткнулась в кого-то локтем. Её оттолкнули. Дышать было тяжело. Ана тужилась вздохнуть полной грудью, но вместо этого ослабленно хрипела.

Надрывная музыка, которую передавал трясущийся от напряжения аппарат, не отличалась от записи на кассете Нива.

Но это было невозможно! Невозможно! Невозможно!

Ана зажала уши руками.

Несколько секунд она ещё слышала ровные оглушающие удары – будто старое здание содрогалось от чудовищных подземных толчков, – а потом её с головой накрыла мёртвая тишина. Ана решила, что лишилась слуха.

Она опустила руки. Из вещателей сыпался треск – помехи приёмника со сбившейся частотой. Все вокруг смотрели на Ану. Она попыталась улыбнуться – как-то показать, что у неё всё в порядке – и не смогла.

Треск в вещателях затих, потекло монотонное шипение – и тут же оборвалось тишиной.

– Всё! Хватит! – крикнули в зале.

Его поддержали другие.

– Ахи́ эту трансляцию!

Кто-то из детей вдруг начал смеяться.

– Спокойно! Спокойно! – Сад перекрикивал возмущённые возгласы. – Давайте ещё немного…

Тишина вновь сменилась причудливым шумом, вещатели загудели, как в самом начале передачи, а потом прорезался пронзительный электрический голос.

Сад закашлялся – лицо его лоснилось от пота, даже на воротнике рубашки выступили тёмные пятна.

Ана испугалась. Воздух в зале раскалился. Из-за яркого света перед глазами плыли круги. Голос надрывно нарастал.

Дети плакали. Кто-то отрывисто крикнул – за спиной Аны. Ана обернулась – одновременно с Садом, лицо которого уже воспалилось от пота, – и в этот момент голос стал до невыносимости громким.

Ана зажала уши.

– Выключай! Выключай! – заорал Сад, взбираясь на сцену.

Двери заалы распахнулись. Все повалили к выходу.

* * *

В коридоре стояла неразбериха. Приёмное устройство наконец отключили, но Ана слышала разрывающий барабанные перепонки шум, как если бы всё здание видая-лая захлестнуло нескончаемое дикое эхо.

Сад стоял у стены и спорил с кем-то, яростно жестикулируя. Ана различала лишь отдельные слова.

Женский голос:

– Почему не выключили раньше… Были дети…

Сад:

– Я пытался… мы могли…

Ана искала в образовавшейся толкучке Илу, но её нигде не было видно. Со всех сторон раздавались детские голоса, крики, плач. Ане показалось, что свет на потолке начал мигать.

* * *

Учительскую заполняла глубокая тишина, дышать было нечем.

Сад расшторил окно.

Он стоял, сцепив за спиной руки, и смотрел на людный перекрёсток внизу. Солнце садилось, цвета вокруг потеряли жизнь и яркость.

– Ты уверена, что с тобой всё хорошо? – сочувственно спросила Ила.

Из кабинета Сада донёсся нервный трезвон гииразы, и тот, вздрогнув, понёсся к двери.

Ана сидела на стуле рядом с неработающим приёмником. Сейчас никому бы и в голову не пришло включить радио.

– Нормально, – сказала Ана и коснулась ладонью лба. – Прихожу в себя потихоньку.

– Да, это было как-то… неожиданно, – неуверенно проговорила Ила. – Что-то у нас всё в последнее время не ладится.

– Сад звонил в управу? – спросила Ана.

– Звонил, конечно, – ответил Вайс; он стоял у шкафа и, не глядя, перебирал классные журналы на полке. – Говорил я, что ничего не будет работать, но нет! Понадеялись непонятно на что. Надо было сразу им сообщить, что мы не располагаем…

Вайс достал один из журналов, перелистнул несколько страниц и раздражённо бросил его на полку.

– А теперь мы во всём виноваты! – фыркнул Вайс.

Ана непонимающе уставилась на него.

– В управе сказали, что проблема была на нашей стороне, – объяснила Ила. – Что-то с вещателями.

– Что-то! – усмехнулся Вайс. – Этому хламу лет тридцать, и последние десять им никто не пользовался!

– Но вы же проверяли! – удивилась Ана.

– Один раз. – Вайс снова листал журналы. – Как видишь, этого не хватило.

– Ладно, – сказала Ила. – Мало ли что говорят в управе. Может, это они сами и устроили, а теперь…

– Дорогая, ты как себе это представляешь? – спросил Вайс, не оборачиваясь. – Ты серьёзно считаешь, что так было во всех видая-лая? И они всех теперь убеждают, что это не их проблема? Смешно, да!

– Ой, ну всё! – Ила повернулась к Ане. – Давай в самад сходим? А то что-то здесь сегодня, – она показательно кашлянула, – дхаав плохо работает.

* * *

Когда Ана вышла из видая-лая, уже стемнело, и на стенах домов зажигались синие фонари. Она некоторое время стояла, вдыхая тусклый вечерний воздух, словно ожидала кого-то. Вдалеке, увлекая за собой длинные слепые вагоны, пронёсся поезд.

– Только бы не сегодня… – едва слышно проговорила она.

В вагонах оказалось не так людно, как она боялась. В первом же забравшем её от работы поезде нашлись свободные места.

Ветер хлестал в приоткрытые окна.

Улицы смеркались, небо меняло цвет с пепельного на тёмно-серый. Поезд увозил её в ночь.

Ана вновь поехала по западной ветке, опасаясь, что угодит в давку – и поезд провёз её мимо обрушившейся башни, над которой всё ещё кружил огромный виман, прощупывая длинными лучами страшные разломы в стенах. Ана подумала, что завтра дети опять спросят её, когда заработают северные линии, и что случится, если на видая-лая упадёт долия.

Вид разрушенного, расколотого пополам здания больше не пугал Ану. Руины уже стали частью города – такой же, как синие огни или толкучка в плевах по вечерам.

Ана вернулась домой ночью.

На самых высоких башнях северного округа зажглись мощные прожекторы и насторожено, как часовые, осматривали погасшее небо, высвечивая редкие перистые облака.

Ана включила радио.

В новостях никаких прогнозов не сообщали – говорили о восстановлении города и дожде из долий в мёртвых песках. По другой волне лилась музыка, по ещё одной – образовательная передача, бессмысленная в такой поздний час. В комнате было почти невозможно дышать.