Монах Ордена феникса

– Остальные бочонки!!…

Он первый прыгнул в окно. Альфонсо бросился за ним, но схвативший его за ногу тампль – обгоревший, без шпаги, выползший из ревущего пламени бушующего пожара, словно демон, бормотал что то грозное, уронил его на пол, вцепился корявыми пальцами в штанину.

– Да отцепись, придурок, – крикнул ему Альфонсо и пнул его ногой по лицу.

На площадь, крича и захлебываясь визгом, из окна второго этажа прыгали люди: графы, графини, герцоги, герцогини, падая на камень площади, ломая руки, ноги, украшения и свое благородство. Альфонсо выпрыгнул последним, и его полет совпал с диким криком «Пожар!!», раздавшимся на площади. Он рухнул на площадь на ноги, попытался кувыркнуться, чтобы снизить нагрузку на нижние конечности, но врезался в какую то графиню, пытающуюся встать. Жуткий грохот сотряс землю, синее пламя выбросило своей могучей, жаркой рукой кучу щепок, осколков бутылок, жареных остатков еды, осыпав этим всем головы и спины всех, кто валялся под кабаком.

Альфонсо поднялся на ноги, несмотря на отшибленные – его слабое место- колени, посмотрел на последний инквизиторский костер: ярко и весело, не смотря на моросящий на улице дождик, горело на нем тело, не известно чье. Вот перегоревшие веревки освободили его и оно, сложившись пополам, упало на край платформы.

– Граф, с вами все в порядке? – это появился Тупое рыло, схватил Альфонсо, под руки, – пройдемте к Вашей карете. Содрогаясь от боли в коленях, залез на телегу Альфонсо, хрипло спросил:

– Снял?

– Да, это ведьма. Отвлекли толпу Вы лучше некуда, граф.

– Что, никто ничего не видел?

– Пара десятков человек. Но им все равно никто не поверит.

– Надеюсь.

Тупое рыло гнал бедного рысака со всей силой своих рук: оба, с трупом ведьмы в гробу чувствовали себя в городе неуютно, хоть повозки с гробами здесь и не были редкостью. И все же, выехав за город, они вздохнули облегченно, Альфонсо захотел есть, пить, и по нужде, но на это решили не останавливаться- потерпится.

– Черт, она хоть жива, – всполошился Альфонсо, обеспокоенный тишиной, не свойственной для ведьмы. Он приоткрыл крышку гроба – Лилия лежала, скривив голову на бок, на желтое лицо ее упали несколько спутанных прядей волос. Край платья опален, ступни ног обгорели до волдырей – все же ей пришлось не сладко.

– Она жива?– спросил он.

– Да, дышит. Только дыма наглоталась, в обмороке: поздно вы пожар устроили, граф. Хотя придумано гениально, я о таком и не подумал. Благо, дождь пошел, пламя немного потухло – это Божий знак, значит, праведное дело делаем…

–Ну думай так, если тебе от этого легче, – подумал Альфонс и улегся на соломе телеги рядом с гробом.

4

…Но хитры и опасны были ведьмы, что рождены были преисподней, ибо были они зубасты и когтисты, да и заклинаниями черными владели. Но не дрогнул Алеццо перед напастью колдовской, поднял, высоко, голову, кинул клич, по всему Континенту Великому:

– Ой вы, гой еси люд добрый. Ищите слуг Сарамоновых, изобличайте их, обращайте в веру праведную, а не покается ведьма злобная – уничтожайте силу темную…

Сказ о жизни великого Алеццо дэ Эгента,

святого – основателя Ордена света

Часть 14 стих 245

Чем должен заниматься основатель ордена, ответственного за изничтожение злобной Сарамоновой силы? Наверное, изничтожением этой самой силы. Если бы Агафенон, разорвав пленку серо-сине- черных облаков, направил на грязную дорогу, зажатую с двух сторон лесом, свой солнечный светильник, он бы увидел странную картину. Он бы увидел, что пророк его, его избранник на должность основателя Ордена света, сладко спит, обнявшись с гробом, в котором едва дышит ведьма, украденная с костра.

На самом деле, Альфонсо не спал, точнее, почти не спал; отрешившись от всего суетного, он слушал надоедливый звон в голове, ноющую боль в коленях и наслаждался свежей соломой, покрывающей дно телеги. Удобной, кстати, телеги – в рейтинге самых удобных повозок, по версии Альфонсо, гробовозка обогнала даже королевскую карету, поскольку была длинной, и позволяла вытянуть ноги. Несмотря на боль, Альфонсо был доволен: ведьму спасли, неведомые сектанты (кто они там: сопли, вопли?) получили свое, к тому же, в начале путешествия, он сказал Тупому рылу: «на этой дороге смотри повнимательней, а то шарятся тут разбойники всякие». Это было очень остроумно, чедь именно в этом месте Тупое Рыло (А на тот момент Тощая задница)пытался убить Альфонсо. Тупое рыло не отреагировал, но Альфонсо его подколка все равно понравилась, и он пережевывал ее в своих мыслях снова и снова. И улыбался.

Что может случиться плохого? Оказалось, что угодно.

К приближающемуся хлюпанью копыт по дороге Альфонсо не прислушивался: все таки, это дорога, и по ней, по определению, кто то должен периодически хлюпать, по этому выпал из прекрасного забытья только тогда, когда услышал крик:

– Альфонсо!

Альфонсо открыл глаза и увидел карету, карету герцога Морковкина, из которой вылезал и он сам.

– Скажи мне, судьба, зачем так делать? – с тоской подумал Альфонсо, глядя на герцога, потом, на появившуюся Милаху, на ее прислужницу девку, округлившую глаза от любопытства, и с пяток сопровождающих слуг на лошадях, которые тоже нисколько не стеснялись вылупить зенки.

– Ваша светлость, какая приятная встреча, – Альфонсо поднялся с соломы, отряхнул опухшее, помятое лицо от прилипших соломинок, спрыгнул в жижу грязной дороги, – неожиданно встретить Вас здесь. Миссис Морковкина, безумно рад.

Альфонсо поцеловал протянутую руку Милахи, и, случайно взглянув в ее глаза, подумал, ненароком, что она тоже рада. Он и раньше замечал в ней эти признаки проблем с любовными чувствами к нему, но старался не обращать на них внимания. Милаха была маленькой, тоненькой женщиной, постоянно носила длинную косу из белокурых волос, и обладала большими, умными глазами, при взгляде на которые Альфонсо становилось не по себе. Если Лилия была боевой, озорной, наглой девкой, а принцесса Алена – сверхскромной, стеснительной и робкой, то Милаха находилась где то посередине между ними, сочетая в себе периодические смены скромного озорства, и смущенного напора. Она никогда не повышала голоса, но к ней всегда прислушивались, никогда не спорила, но всегда выигрывала в спорах. Первый раз увидев ее, Альфонсо недовольно подумал:

– Чего это все девки такие стали субтильные? Год что ли неурожайный был?

И самое обидное было то, что такие маломощные липли к нему, как грязь к алкоголику, а Иссилаида, божественно прекрасная, совершенная женщина, отвергала.

И вот опять, Милаха повела себя как настоящая дама, не смотря на просто распирающее ее любопытство, стояла молча и ждала, пока заговорит герцог Иван. Иссилаида бы уже давно влезла в разговор, как корова в камыши.

– Боюсь показаться нескромным…– замялся герцог Иван, оглядывая обожженного, маленько подранного и грязного Альфонсо в королевском камзоле, вылезшего из гробовозки, – но что с вами приключилось?

– Я объезжал свои владения, мне кажется, кто то охотится здесь помимо меня, я хотел поймать их и наказать, но конь понес, сбросил меня с седла и я плутал в лесу, пока этот послушник не подобрал меня. Вы же знаете, Ваша светлость, какой я плохой наездник.

– Господи, граф, надеюсь, с вами все в порядке? – ахнула Милаха с непритворным испугом. Этот ее испуг был приятен, и раздражал одновременно. – У вас совершенно пропали с лица ресницы и брови, да и камзол обгорел…

– Я пытался развести костер. Но, не стоило так близко к нему ложиться, спать, наверное.

– Ух ты, как же складно я вру, – восхитился собой Альфонсо. Четыре месяца общения со знатью, и я уже профессиональный лицемер и лгун!

– Мои соболезнования, – произнесла Милаха, обращаясь к Тупому рылу.

– Благодарю Вас, Ваша светлость. Но эту женщину я не знаю, я просто везу ее отпевать.

– Мы хотели нанести тебе визит, Альфонсо, но не застали тебя дома по вполне понятным теперь причинам, – сказал Иван, – мне ужасно любопытно, как все прошло у короля, и какие теперь новости в стране. Но я вижу, что ты порядком устал и поистрепался, нам проводить тебя до твоего особняка?

– Не стоит беспокоиться, Ваша светлость, – почти явно испугался Альфонсо того, что они прицепятся к нему. –Мы уже почти приехали.

Герцог хотел еще что то сказать, но не успел. Жуткий женский визг, срывающийся в надсадный хрип резанул по ушам всех, кто их имел, заставив дернуться. Милаха, так вообще, как и положено женщине, завизжала в унисон. Телега заходила ходуном, лошадь с испугом обернулась: Лилия колотила ручонками по крышке гроба так неистово, что та подлетела вверх и упала в грязь; с новым приступом жуткого крика, рыданий, задыхаясь от страха, она села в гробу, глядя перед собой и ничего не видя.

– О, очнулась, – произнес Тупое рыло.

– Матерь божия, – прошептал герцог Иван.

Лилия билась в истерике, содрогалась от рыданий, производя потоки слез, на все это было жутковато смотреть даже Альфонсо, Милаха же и вовсе грозила упасть в обморок. Нужно было срочно что-то делать, но что? Он подошел к Лилии, взял ее за плечо, подумал, потом нежно и успокаивающе, насколько мог, заговорил:

– Да чего ты так орешь то!

– Я думала… меня живьем… это страшно… – рыдала ведьма.

– Ну ладно, ладно, успокойся, солнышко, – Милаха бледная, сама как из могилы, едва очнувшись от шока, подбежала кЛилии, обняла ее, погладила по плечу, по волосам, обняла. Восстание из мертвых не было обычным развлечением для людей, но и похороны человека заживо, с той медициной, какая в то время была, не были редкостью.

– Красная волчанка, – вдруг подумал он, глядя, как Милаха успокаивает Лилию. – А интересно, насколько она заразная?

– Простите нас, Ваша светлость, что так бесцеремонно прощаемся, но у нас тут казус с покойной произошел, так что… прощайте, – сказал Альфонсо в слух.

– Да-да, конечно, – пролепетал герцог. В карету он залез не сам, а с помощью Милахи, которая не позволяла слугам помогать Ивану, поскольку любила ухаживать за ним сама. Альфонсо смотрел на их теплые отношения с завистью: если бы Иссилаида была такой же заботливой, как Милаха, он был бы самым счастливым человеком во всем мире, но все отношения со своей возлюбленной у него сводились к периодическому гавканью с ее стороны, и он искренне надеялся, что Милаха просто ждет, когда герцог откинет копыта, чтобы завладеть его землями и богатством. Но суровая правда была в том, что Милаха и вправду заботилась о Иване, и, похоже, любила этого старого хрыча по настоящему.

– Где я? Что происходит? Что случилось? Это что, такой рай что ли? – затараторила Лилия.

– Да успокойся ты, тараторина! – вскрикнул Альфонсо, – мы тебя спасли, едем в Теподск, спрятать нужно потому что… тебя. Лезь в гроб обратно.

– Не полезу, -закричала Лилия в истерике, и стала вылазить, – ни за что! Никогда больше!

– Тебя не должны видеть в деревне, дура! Тогда тебя точно сожгут, повторно.

– Нет, мне страшно. Там жутко.

Препирались долго, и результатом переговоров был компромисс: ведьма согласилась лечь в гроб, когда ей положили туда соломы, но крышку оставили приоткрытой, решив закрыть ее непосредственно в деревне.

–Разве это способ путешествия для благородной дамы, – донеслось из гроба брухтение, и Альфонсо с трудом поборол в себе жуткое желание закрыть ее сейчас же и заколотить гвоздями побольше.

Боригердзгерсман неторопливо вышел встречать въезжающий гроб: торопиться ему не позволяла сановитость, а усидеть на месте не позволило любопытство. Кустистые брови его были сдвинуты и заползли на глаза, рот был сжат в невысказанном гневе, а вся мощная, переваливающаяся походка говорила: на Лилию надвигается буря праведного укора за служение Сарамону.

Ведьма села в гробу бледная, трясущаяся от страха, с плотно сжатыми губами, и увидев попа, перестала трястись. Оглянулась вокруг.

– Вы что, издеваетесь, что ли? – воскликнула она удивленно-испуганно-настороженно глядя на Альфонсо, – вы меня зачем в церковь привезли, олухи?

– Не бойся, дочь моя, здесь тебе ничего не угрожает…

Альфонсо от удивления перестал слазить с телеги, посмотрел на попа, потом на Тупое рыло, и, наконец, на Лилию. Тупое рыло тоже замер в изумлении: в Боригердзгерсмане только что словно что-то сломалось, что-то, что было его несущей конструкцией, основой его твердости и непреклонности. Стальной взгляд моментально стал мягким, губы затряслись, в голосе сквозило столько нежности, сколько не поместилось бы в самой лучшей матери. Он только что не заплакал.

– Поп, ты что, я ведьма, – недоверчиво сказала Лилия. Вот ее голова даже не пыталась понять, что происходит, поскольку кружилась, страдала от запаха гари, въевшегося в горло, и ноги… Ноги словно продолжали гореть до сих пор.

– Это не правда, – прошептал поп, – ты ангел. Я вижу, пламя огня все же добралось до тебя, позволь, я отнесу тебя в келью – тебе нужно намазать стопы перетертой свеклой и замотать портянками.

– Лучше соком облепихи. Или алое. – пролепетала Лилия, которой голос такого грозного человека показался странным. С другой стороны, вот висишь на столбе, горишь, потом бах-просыпаешься в гробу, а потом тебя привозят в церковь- в организацию, которая пыталась тебя сжечь. Механизм восприятия странного у бедной Лилии сломался, потому что зашкалил.

– Стой, – крикнул Альфонсо,– не прикасайся к ней, у нее красная волчанка…Ты можешь умереть. А потом, почему то посмотрев на опешившего Тупое рыло, добавил:

– А можешь и не умереть…

– Господи боже, почему же Вы мне не сказали, что она заражена? – закричал Тупое рыло, даже, в порыве праведного гнева, подскочил к Альфонсо, сделав пару шагов. Тот невольно положил руку на кинжал, покосился на Боригердзгерсмана; страшно не любил поп оружие на территории своего прихода, но сейчас не обращал внимания ни на кого. Он нежно, словно ребенка, взял Лилию на руки, болезненно морщась от страданий за нее, когда она болезненно морщилась от страдания за себя, и понес к своему дому рядом с часовенкой.

– Да потому что терпеть тебя не могу, чертов ты убийца, а еще…

А еще Альфонсо просто забыл про это, и вспомнил, только когда увидел объятия Милахи с ведьмой. Впрочем, даже от чумы умирают не все, причем, не все еще заражаются, возможно, красная волчанка тоже не всех убивает.

– Нет, – взвизгнула Лилия и тем самым вырвала Альфонсо из объятий своих мыслей. Он отмахнулся от Тупого рыла, хотевшего еще что-то сказать, но понял, что устал, проголодался, и кроме горизонтального положения, пусть даже на тюфяке с соломой уже ничего не хочет.

– Нет, не хочу в дом! Хочу в сад, хочу видеть деревья! – истерила Лилия, и послушный раб ее, смущенно и обреченно пробормотал:

– У меня нет сада, дитя мое. И нет деревьев, есть только огород и помидоры…

– Пусть, пусть помидоры, – Лилия дрожала, глаза ее покраснели, готовясь снова слезоточить. Потом она всхлипнула, а когда Боригердзгерсман выгрузил ее на грядку помидор которые, стояли уже подвявшие, без ягод и по размеру были похожи на деревья, только привязанные к палкам. Едва коснувшись земли, Лилия зарыдала, обняла первую попавшуюся помидору, дотронулась пальцами до поникших цветков, всхлипнула.

– Ты чего это? Мало тебе на площади помидоров накидали? – спросил Альфонсо, и Боригердзгерсман наградил его таким лютым взглядом, что он мигом заткнулся. Лесной, свободный житель, привыкший к простору, деревьям, живущий в полной гармонии с природой, просидел три месяца в полутемном, каменном мешке в ожидании смерти. Лилия уже не надеялась увидеть небо, растения, пощупать траву, под ногами, вдохнуть свежего воздуха, не пахнущего тухлятиной, дерьмом, безнадегой и мучительной смертью.

– Боже, как же красиво, – повторяла она сквозь слезы, глядя на небо, которое, кстати, было похоже на серую, ползущую к горизонту кашу.

– Пошли, оставим ее одну, – сказал Боригердзгерсман и потянул Альфонсо за руку, словно из боязни, что тот останется и снова скажет какую-нибудь гадость.

5

Среди многотрудных, изматывающих дух и тело обязанностей, помимо покрикивания на слуг, организацию пиров и балов, а также поездок на охоту, у дворян была еще и необходимость объезжать свои владения со всевозможным пафосом и важностью. Зачем это делается, Альфонсо не знал, и делать этого не любил, но в разное время, от разных дворян, он то и дело слышал фразу «объезжая свои владения», и думал, что делать это нужно обязательно. Тем более, учитывая площадь последних, процесс этот не был долгим. Однако каждый раз возникала проблема организационного характера: для пафоса и важности нужна была карета и свита, а у Альфонсо не было ни того, ни другого. Вместо кареты он трясся на старой, скрипучей телеге, одолженной у управляющего, она громко грозила в любой момент развалиться, и в ней постоянно догнивала какая то трава. Сам управляющий городком и тремя селами, преисполненный гордости и важности, сидел рядом, непрестанно рассказывал что-то, показывая рукой куда-то и время от времени потряхивая вожжами для стимуляции движения старенькой лошадки, которую эти стимуляции ни мало не беспокоили.

– А вот в энтом доме крыша проломилася, а скоро зима, ваше превосходительство – мужчин в деревнях позабирали всех, дети мал мала и бабы с утра до ночи в полях, да только не успеем все убрати до заморозков.

Альфонсо мрачно отмалчивался. Денег у него не было, он все их тратил на Иссилаиду, жестоко ругая себя после каждого ублажения ее хотелок, но сделать ничего не мог. Телегу провожали злобными взглядами бабы в ободранных платьях, тощие, изломанные тяжелой работой и угрюмые, не скрывая ненависть к своему помещику. Из униженных временем и непогодой избушек выползали голодные дети, с голодными же глазами, тощие, полуголые с вспученными животами, и это было самое неприятное, на что приходилось смотреть.

У управляющего было круглое лицо (отнюдь не голодное), узкие глазки и значительно заметные, красные щечки, которые он не жалел совершенно, как и слух Альфонсо, совершенно непрерывно рассказывая о проблемах всех четырех населенных пунктов.

Приехал в имение Альфонсо грустный, усталый, а, насмотревшись на нищету, которую сам же и создал, еще и голодный, но, едва успев получить новую порцию упреков от своей ненаглядной, как во двор завалилась свита и королевская карета. Был жуткий соблазн притвориться мертвым, как это делали жуки при опасности, но это бы все равно не помогло – дэ Эсген уже стучался в сени, и ему уже с поклоном открывал двери Микула. Альфонсо даже не встал из-за стола, как, впрочем, и не пригласил отведать скудных яств явившегося начальника дворцовой стражи.

– Граф Альфонсо дэ Эстеда, его величеством, королем Эгибетуза, Аэроном Первым, Вам предписывается, в связи с интенсивными военными действиями, отдать королевской казне полтора миллиона песедов и предоставить в войско короля пять сотен подготовленных бойцов в течении недели…

Альфонсо поперхнулся, кашлял долго и интенсивно, параллельно с этим приходя в ступор. Полтора миллиона песедов! Да он в жизни столько не видел, не говоря уже о том, чтобы взять и отдать. Да даже если он обчистит каждый двор, заберет каждую монетку, то останется отдать полтора миллионов песедов.

…– Также, во владение королевской армией, предписывается предоставить сотню лошадей, пятьдесят волов, тысячу тонн зерна, или семьсот тонн муки…

– Да вы рехнулись что-ли, – взорвался Альфонсо, и медная ложка, которой он ел, полетела на стол, – какая тысяча солдат!? Какие триста тонн муки? У меня урожай не собранный, одни старики, бабы и калеки остались, и те с голоду пухнут?!

– Далее, – злобно улыбнулся дэ Эсген, – графу Альфонсо дэ Эстеде приказывается возглавить собранный им полк (издевательская улыбка) и отправиться на Постгиванский фронт, дабы всеми силами остановить силы неприятеля. Не исполнение приказа карается виселицей.

Перед мысленным взором Альфонсо предстала эпическая картина: кое-как ковыляющие старики, оборванные и напуганные бабы и калеки, кто без руки, кто без ноги, в мощной атаке смешат прекрасно организованную, сильную армию Степи. И во главе всей этой клоунады его превосходительство граф-монах Альфонсо дэ Эстеда, на телеге с полудохлой лошадью машет своим кинжалом.

Чтобы вывести из себя злобу и досаду, кипевшую в голове, как в котле, одного рта стало не хватать, и Альфонсо начал интенсивно махать руками и стучать кулаками по столу.

– Да, граф, перед этим его величество король хочет дать тебе задание по твоему профилю- монашескому.

Много хочет. Альфонсо вдруг успокоился: да воевать за кого то, что может быть глупее: по уши в грязи, голодный, замерзший, весь в репьях и ранениях, будет он рисковать жизнью ради чего? Ради короля? Который, сидя в замке, в тепле, даже потом «спасибо» не скажет? Пусть сам за себя рискует, в любом случае какая разница, в какой стране жить, и какому царю лицемерить?

– К концу недели, до заката, тебе, граф, нужно предстать перед его величеством Аэроном первым, – договорил дэ Эсген и наконец то стало тихо.

– Все? До свидания. Может теперь, вместо работы глашатого, займешься наконец своими непосредственными обязанностями охранника? – сказал спокойно Альфонсо, поднял с пола ложку и продолжил трапезу, аппетит к которой, правда, уже потерял.

– До заката, – проговорил дэ Эсген, развернулся, и вскоре его свита перестала мелькать перед окнами. Зато тут же замелькала свита князя Морковкина, расположившись на весь двор своей громадной каретой и десятком прислуги верхом на лошадях.

–Да что Вас разорвало! – чертыхнулся Альфонсо, – дорогой граф, миссис Морковкина, какая честь видеть Вас… Снова… Прошу, присаживайтесь, к столу, я позову Иссилаиду…

– Не стоит беспокоиться, Альфонсо, – сказал князь, покосившись на стол с порушенными закусками, сморщенными, съежившимися солеными огурцами, погрызенным жизнью хлебом, – мы только пообедали.

Альфонсо кликнул Иссилаиду, вполне себе бесполезно, даже Микула не знал, где она ходит, а если и он был в неведении, то и сам Сарамон бы ее не нашел.

– После встречи нашей и вашей ожившей покойницы, я думал, что меня ничем нельзя удивить, – воскликнул герцог Морковкин, а Милаха кивнула. Ну либо отмахнулась от последней осенней мухи, вялой и сонной, но все равно надоедливой.

– Впрочем, в наши времена закапывают множество людей живьем, и бедной девушке еще повезло очнуться вовремя, – продолжил герцог.

– Как она себя чувствует? – встряла Милаха, чем заслужила недовольство Альфонсо. Он невольно сравнивал ее и свою ненаглядную, которая бы и не додумалась беспокоиться о ком то, кроме себя, и Иссилаида вечно проигрывала идеальной Милахе, которая с каждой сказанной фразой казалась все совершеннее, чем, безусловно, раздражала и злила.

– Да ничего, наверное, – ответил Альфонсо, – ревела всю дорогу, а так… Да и реветь – нормальное бабское дело…

– Да уж, с этим не поспоришь, – сказал Иван.

– Скажи, Альфонсо, ты не знаешь последние новости? Например, про пожар на главной площади? – продолжил он после некоторого молчания.

– Что –то слышал. А что?

Альфонсо насторожился, неосознанно выглянул во двор, сколько с собой свиты притащили Морковкины. Шесть конников без доспехов, трое с луками, в отличие от тупорылых, полупьяных разбойников, этих победить будет проблема. Да просто убежать от них будет проблема.

– Что-то слышал? Он что-то слышал! – воскликнул Морковкин и подпрыгнул на стуле, – Господи, да вся столица гудит о том, как монах Ордена Света прикончил семерых сторонников ордена Тамплей! Да как? Сжег, кинув в них бочонком со спиртом! Это непостижимо уму!

– Они хотели меня убить, – как можно спокойнее ответил Альфонсо, хотя сердце его начало колотиться. Узнали ли они все про подмену ведьмы? А потом он вспомнил, что насчитал одиннадцать нападавших, значит- логика на помощь- сгорели не все? Жалко.

– Ну тогда считайте, Вы покойник, граф дэ Эстеда, – удрученно воскликнул Морковкин, от волнения начав называть Альфонсо на «Вы» – объявить войну ордену Тамплей, все равно что подписать себе смертный приговор, ибо этого ордена боится даже сам его Высокопреосвященство, настолько он могущественный, многочисленный и влиятельный.

– Может боится, – подумал Альфонсо, – а скорее всего, сам его и подговорил на этот шаг. День, начавшийся так тускло и мрачно, становился все грустнее и грустнее, еще и обеспокоенные глаза Милахи добавляли злобы и раздражали.

– Мне неловко просить о помощи, Ваша светлость… – Альфонсо выбрался из своих мыслей, чтобы задать этот вопрос.

– Конечно, я попытаюсь предоставить Вам убежище, возможно, я смогу отыскать место…

– Чего? Зачем мне убежище? Ваша светлость, дайте в долг пятьсот солдат, пятьсот тонн муки и два миллиона песедов.

Морковкин опешил.

– И пятьдесят волов, – вспомнил Альфонсо. Потом он вспомнил про лошадей, но не вспомнил, сколько надо, да и влезать в долги особо не хотелось. Может, этого и так хватит и его не повесят.