Без права на славу

Солнце встало рано, из приоткрытой форточки потянуло утренней свежестью, пробирая молодое тело холодком. Чтобы согреться, Тимофей сначала поприседал, потом тридцать раз отжался от пола. Обтерев ладони о штаны, открыл сумку, которую дала мать, и принялся за завтрак. С улицы донеслась песнь зырянки, видимо, гнездо у пичуги было неподалёку.

Постепенно комната наполнилась городским шумом. Сначала прошла поливальная машина, за ней прошуршал метлой дворник, застучали женские каблучки. Вот мужской разговор, обрывки которого вошли в комнату. Машины поехали вдоль улицы, рокот двигателей смешивался с воркованьем голубей и чириканьем стайки воробьёв. Ещё немного, и все звуки городского оркестра слились в какофонию уличного шума, в котором уже нельзя было разобрать отдельных звуков.

Внезапно дверь в комнату отворилась. Вошёл капитан с васильковыми петлицами и портупеей поверх офицерского кителя.

– Здравствуйте, – сказал Тимофей.

Капитан не ответил. Скрипя портупеей, он прошёл к одному из столов, сел. Положил перед собой лист писчей бумаги, достал ручку и, не глядя на Тимофея, глухо, но отрывисто-грозно спросил:

– Фамилия, имя, отчество?

– Вам и так известно, капитан, – без страха ответил Тимофей. – Вчера, когда забирали, уточняли, кого брали. Давайте по существу.

Капитан удивлённо вскинул голову и уставился на юношу. И вдруг рявкнул:

– Встать!

– Чего вдруг-то? – опешил Тимофей. – Я же правду говорю. Все мои анкетные данные у вас есть, так чего зря время тратить.

Лицо капитана побагровело. Бросив ручку, он выкрикнул:

– Здесь я командую!

– Ну и командуй, я присяги не принимал.

Голос Тимофея едва заметно дрожал, но говорил он с напускным спокойствием. Это несколько охладило пыл капитана.

– Морозов Тимофей Алексеевич, так? – сквозь зубы спросил он.

– Так.

– Год, число и месяц рождения.

Похоже, капитан писал по памяти, потомучто, не останавливаясь, продолжил:

– Место рождения, образование восемь классов, рабочий. Где работаешь?

– На колхозной лесопилке, – так же спокойно отозвался Морозов.

– Кем?

– Заточник-наладчик, пилорамщик – второй номер.

– Это как? – поинтересовался капитан.

– Это значит, занимаюсь заточкой всего инструмента и при необходимости работаю на приёме распила. Горбыль сам с бревна не сходит, его руками снимать приходится.

Капитан перестал писать и посмотрел прямо в лицо Тимофею.

– Стишками давно балуешься?

– С тринадцати лет.

– А кто тебя эти слова надоумил написать? Поди, чьи-то разговоры подслушал, да и записал. Ачьи именно?

– Какие такие слова? Конкретно, пожалуйста. Может быть, вы имеете в виду: «Буря мглою небо кроет». Так эти не мои, – с иронией произнёс Тимофей.

– Веселишься? Хотел бы я посмотреть, как ты, сучонок, на этапе веселиться будешь!

Тимофей побледнел, сердце затрепетало от страха, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки.

– … А рабочий раз в неделю видит только два яйца, когда в бане моется… – вдруг процитировал капитан. – Это что, не твоё? Между прочим, ты сам тетрадку-то выдал. Так как, признаваться будем?

– Признаю, моё. А разве это неправда? – вызывающе спросил Тимофей.

– Неправда! – хлопнув ладонью по столу, выкрикнул капитан.

– Да ладно! Небось, не на митинге. Ты в сельпо-то давно заходил? Что там найдёшь на пустых полках, кроме тараканов? А не задумывался – как старухе матери-героине на пенсию в тридцать пять рублей прожить? Это притом, что все дети в войну полегли – кто на передовой, кто в тылу от болезней и голода.

– Неправда, таких пенсий не бывает, – упрямо возразил капитан.

– Ну, конечно, не бывает, коли под фуражкой тридцать два сантиметра брони да мозоль от головного убора.

Капитан медленно поднялся во весь рост.

– Да я тебе, щенок, сейчас все зубы повыбиваю! – закипая изнутри гневом, угрожающе проговорил он.

– Да, правда, штука колючая, не каждому дано её переварить, а уж осмыслить тем более, – насмешливо ответил юноша. – Родину любить на словах все горазды. А ты попробуй на деле её полюбить, да так, чтобы из носа не капало.

Капитан сделал пару шагов к Тимофею, но в этот момент дверь в комнату распахнулась. На пороге стоял среднего роста коренастый мужчина лет сорока. Он был одет в штатское, но при его появлении капитан замер по стойке смирно.

– Здравствуйте, – поздоровался вошедший, ни к кому особо не обращаясь.

– Здравия желаю, – отозвался капитан.

– Здрасте, – сказал Тимофей.

– Где вы спали, молодой человек? – спросил вошедший.

– Здесь.

– Та-а-ак, – бросив беглый взгляд на капитана, протянул мужчина. – Кормили?

– Что мать собрала, то и поел.

– Ну а в туалет-то хоть выводили?

– Нет. А хочется – жуть, – покачал головой Тимофей.

Человек в штатском повернулся к капитану.

– Капитан, я отстраняю вас от ведения этого дела. Взыскание получите позже, у меня на совещании.

– Есть, – мрачно отозвался капитан.

– А сейчас проводите задержанного в туалет, хотя нет, лучше передайте его конвоиру.

– Вперёд, – скомандовал капитан, мотнув головой Тимофею.

Обратно его привели в ту же комнату. На столе уже стояли две фарфоровые кружки, чайник с кипятком, заварочный чайник и сахар.

– Пей чай, и поговорим, – спокойно предложил начальник в штатском.

– О чём? – спросил Тимофей, усаживаясь к столу.

– Обо всём. О житье-бытье, о тебе и о том, как тебе жить дальше…

– И как же мне жить дальше? – придвигая к себе чашку, спросил юноша.

– Это ты уже сам решать будешь. А пока, давай-ка, расскажи мне о своём отце с матерью.

За разговором Тимофей не заметил, как вечер наступил. Они всё говорили, говорили. Обед пропустили, но поужинали и опять беседовали. «Штатский» отлично умел задавать вопросы и вызвать доверие, а ещё лучше – слушать и делать выводы.

Утром следующего дня Тимофея отправили в одиночную камеру. Свет велено было не включать. Парню дали выспаться, а вечером к нему пришёл всё тот же человек в штатском. Протянул ему бумагу и ручку.

– Вот, прочти и подпиши.

Тимофей взял лист бумаги и хотел было, не читая, расписаться в указанном месте, но штатский его остановил.

– Никогда ничего не подписывай, пока не прочтёшь. А вдруг это твой смертный приговор!

Тимофей прочитал.

– Это что же получается? Вы меня отпускаете!

– Не совсем… Мы тебя направляем в школу ДОСААФ, жить будешь в общежитии. На работу тоже определим, но попозже.

– Вы меня вербуете? – недоверчиво воскликнул Морозов. – Стукача из меня сделать хотите?

– Фу, как вульгарно! Ну, если тебе так больше нравится, то да – вербую, но не в стукачи. Этих тварей и без тебя хватает. Сам на себе испытал. Нам нужны смелые, умные люди с чистым сердцем. Это у тебя есть, а всему остальному мы научим и наивность твою пообтешем. И то, что Родину ты любишь так, что ради неё на всё готов, тоже хорошо.

– А если я не соглашусь?

– Воля твоя. Но тогда тебя ждёт долгое лечение в психиатрической клинике со всеми вытекающими последствиями.

– Какими?

– Довольно нерадужными, уж поверь мне.

Тимофей помолчал немного. Лицо его собеседника было непроницаемым. Не поймёшь, что он думает на самом деле.

– Ну, а вам-то это зачем? – спросил парень.

– Ты напомнил мне меня самого в семнадцать лет. Биографии у нас с тобой сходные. Когда-то и я был наивным максималистом-идеалистом. Поэтому хочу вытащить тебя из дерьма, в которое ты вляпался. И последний совет – никогда никому не доверяй и себя не раскрывай. Ну, что решил? Пойдёшь учиться или в клинику поедешь?

– Учиться, учиться и ещё раз учиться – как завещал великий Ленин, – ответил Тимофей, подписывая бумагу.

– Ну, так-то лучше. С этого дня вы зачислены в штат, рядовой Морозов, и переходите на казарменное положение.

– А что матери сказать?

– О ней не беспокойся. Ей сообщат всё, что нужно, деньгами можешь помогать. За тобой остаётся денежное довольствие в размере твоей среднемесячной зарплаты. Но это после, а пока устраивайся на новом месте.

Морозов вышел в ночь. Его тут же посадили в уазик и отвезли на окраину города, где поселили в одном из студенческих общежитий.

Тем временем к Глафире Андреевне заехал новый местный участковый, Кондрат Иванович. Долго переминаясь на крыльце, старый ветеран не знал, как приступить к делу помягче, всё не решался начать. Но сколько не тяни, а говорить всё равно придётся. Он ухнулся в разговор, словно в прорубь головой.

– Ты, Глафира, лишнего по деревне не болтай. Кто про парня кляузу состряпал, нам с тобой всё равно не узнать. Только забрала его не милиция. Смекаешь? Вот то-то и оно. Характеристику на него я свёз, по запросу, хорошую. Может, всё ещё и обойдётся. К председателю лучше не суйся, не помощник он тебе в этом деле. Ну, ты крепись, Глаша, крепись. Авось, пронесёт нечистая.

Три дня Морозова не находила себе места. Всё думы думала – как да что, и ничего хорошего ей на ум не приходило. Вечерами шла к свекрови и вместе с ней вставала пред образами, истово молилась за здоровье своего сыночка.

Вечером третьего дня пришла телеграмма от Тимофея.

«Послали учиться, живу в общежитии, сам хорошо. Денег пришлю, как получу. Тимоха».

Мать читала и перечитывала телеграмму, не зная, радоваться или плакать. Одно было понятно, что домой сын уже не вернётся. А приедет на побывку или нет, он и сам не знает. Глафира решила ничего никому не говорить. Деньги, действительно, стали приходить регулярно, банковским переводом на её сберкнижку. Письма Тимофей писал редко, даже очень редко. Обратным адресом значилось некое ВЧ с номером. Это больше всего пугало бедную женщину.

* * *

– Значит, поэма всё-таки была? – спросил капитан Багарда.

– Может, была, а может, и нет. Давно это было – в прошлой жизни.

– А как же твоя Татьяна?

– Замуж вышла. Олег Никифоров из армии вернулся, они свадьбу через месяц и сыграли. Я не приезжал. Она запретила.

Багарда внимательно посмотрел на Тимофея. Лицо парня было абсолютно спокойным. Видно, давно прошла у него обида на Татьяну. Или умеет хорошо скрывать чувства.

– Однако я не пойму – если ты уже на службе числился, как же тебя военкомат прошляпил?

– Это решение полковника Зорина. Меня нужно было как-то технично вывести из игры. Вот он и вывел.

– А поподробнее?

– Товарищ капитан, я не имею права выдавать какую-либо информацию относительно операции, в которой принимал участие.

– В деле значится, что ты владеешь разговорным фарси. Откуда?

– Нужно было втереться в доверие к жителям средней Азии. Пришлось учить. Через наш город шёл наркотрафик – это всё, что я могу вам сказать. Именно поэтому меня устроили на завод, именно поэтому помогли создать бригаду. Кстати, Бойцов тоже причастен к этому делу, но втёмную. Он ничего обо мне не знает.

– Как в лесу ориентируешься? – быстро спросил Багарда, меняя тему.

– Так у меня дед лесник, я с малых лет с ним по лесу шастал. Да и деревня, считай, посреди тайги стоит – до города двести вёрст, до соседней деревни сотка.

– Это хорошо. В городе недолго вам сидеть придётся. Нужно дежурную точку в тайге освоить, так что твои знания весьма пригодятся.

Глава 4

Учебка оказалась далеко за городом. Крытый «Урал» въехал в Барнаул через окраины, притом поздней ночью. Поэтому Тимофей и Женька города не увидели. Вновь прибывшие были определены в роту которую готовили по специальной программе выживания в экстремальных условиях.

Для начала усиленно взялись за физическую подготовку рукопашный бой и стрельбу. Парни учились стрелять из всего, что стреляет, вплоть до танков. Иногда они оставались на полигоне сутками. Жили в палатках, спали в спальных мешках, еду готовили на костре. В этом было что-то от приключенческих книг и фильмов. Но думать о романтике было некогда – к вечеру одолевала такая усталость, что все засыпали мёртвым сном, едва забравшись в мешки.

* * *

Присягу принимали первого сентября. До и после торжественного события курсанты много шутили по этому поводу. Конечно, внутренне все слегка нервничали и пытались за шутками скрыть волнение.

Наконец, день присяги настал. В душе у Тимофея всё смешалось – он запомнил только яркое солнце, множество лиц вокруг и охватившее его чувство непонятной тревоги.

– Курсант Морозов! – громко выкрикнул взводный.

– Я! – выдохнул Тимофей, и волнение его усилилось.

«Вот оно, начинается!» – подумал он, чувствуя странный холодок под ложечкой.

– Для принятия военной присяги – выйти из строя!

– Есть!

С неожиданной для себя чёткостью Тимофей вышел из строя на пять шагов, повернулся кругом и доложил:

– Курсант Морозов к принятию военной присяги готов!

Взводный подал Тимофею красивую красную папку-развёртку, на которой было вытиснено золотыми буквами: «Военная присяга», и едва слышно шепнул:

– Читай.

Придерживая правой рукой автомат, Морозов взял в левую текст и принялся громко читать:

– Я, гражданин Союза Советских Социалистических Республик, вступая в ряды Вооружённых Сил, принимаю присягу и торжественно клянусь быть честным, храбрым, дисциплинированным, бдительным воином, строго хранить военную и государственную тайну, беспрекословно выполнять все воинские уставы и приказы командиров и начальников.

Тимофей услышал, как защёлкали затворы фотоаппаратов. Читая текст, он сильно волновался, что не ускользнуло от внимания окружающих. Краем глаза Морозов заметил, как женщина, стоявшая к столу ближе всех, что-то сказала своему сыну-школьнику, и оба они весело заулыбались.

Голос Тимофея иногда срывался, пробивались некрасивые высокие нотки. Ему это было неприятно, но избавиться от волнения он не мог. Если бы кто-нибудь заглянул сейчас в душу Морозов, то увидел бы страшную бурю чувств. Она спутывала мысли, ужасая своей подавляющей мощью.

Казалось бы, чего проще – вышел, прочитал, расписался, поцеловал знамя и вернулся в строй. Никаких проблем! Даже текст учили наизусть напрасно – вот он, в папке перед глазами. Но для Тимофея присяга оказалась едва ли не главным событием в жизни. Он с ужасом чувствовал, как в самых отдалённых уголках его души возникает подленький страх. А вдруг он не сможет сдержать эту клятву? Вдруг когда-нибудь окажется не храбрым и не бдительным?

«Беспрекословно выполнять» совершенно не вписывалось в общее миропонимание Морозова. Произнося эти слова, он чувствовал, что лжёт. Обманывает, прежде всего, самого себя. Разумеется, Тимофей понимал, что дисциплина и выполнение приказов – вопрос жизни и смерти для любой армии. Поэтому он страдал ещё сильнее, чувствуя себя инфантильным эгоистом, испорченным до мозга костей.

– Я клянусь добросовестно изучать военное дело, всемерно беречь военное и народное имущество и до последнего дыхания быть преданным своему народу, своей Советской Родине и Советскому правительству, – торжественно и вместе с тем нервно читал Морозов. – Я всегда готов по приказу Советского правительства выступить на защиту моей Родины – Союза Советских Социалистических Республик и, как воин Вооружённых Сил, я клянусь защищать её мужественно, умело, с достоинством и честью, не щадя своей крови и самой жизни для достижения полной победы над врагами.

Перед последней фразой он невольно сделал крошечную паузу.

– Если же я нарушу эту мою торжественную присягу, то пусть меня постигнет суровая кара советского закона, всеобщая ненависть и презрение трудящихся, – похоронным голосом закончил Тимофей.

– Распишись, – шепнул старший лейтенант.

Тимофей подошёл к столу и поставил свою обычную подпись напротив своей фамилии и фразы «Военную присягу принял 1 сентября 1983 года». Затем встал в строй.

Тимофея одолевало двоякое чувство. С одной стороны, он был рад, что всё уже позади, с другой – его не покидало ощущение, что он подписал закладную, в которой продал самого себя в рабство. Разум уверял, что присяга необходима, её приносили даже офицеры царской армии. Но душа брала верх, восставая против слов, которые не желала принимать. Разум беспрерывно обвинял её в испорченности и трусости.

Дальше было что-то вроде мини-парада. Все курсанты и офицеры старались пройти как можно красивее, эффектнее. Никто не хотел опозориться перед глазами стольких людей и, в первую очередь, своих родителей, любимых женщин и друзей. Изматывающие строевые тренировки сделали своё дело. Тимофей чувствовал, что теперь ему гораздо легче маршировать, чем в начале службы. Он шагал в ногу с товарищами, правильно и чётко. Если бы не волнение, можно было бы идти просто ради удовольствия.

Прижимая к груди автомат и печатая строевой шаг по асфальту, Тимофей чувствовал своим правым локтем руку Славки Баженова, а левым – Женьки Бойцова. Музыка духового оркестра проникала в самую душу. Было так здорово чувствовать себя частичкой этого великолепного строя! «Всё же чувство локтя и в самом деле сближает, это не враньё!» – подумал Тимофей.

Он улыбнулся и подхватил песню. Её бодрый ритм вселял в душу радость, ощущение душевного полёта. Тимофей невольно подумал о Вере – наверняка она здесь, смотрит на него. И они обязательно встретятся после парада.

Оркестр сделал паузу, чтобы спела свою песню третья рота, идущая сзади. Не доходя до трибуны, старший лейтенант громко скомандовал:

– Взвод, смирно! Равнение направо!

Вновь грянул марш, и курсанты, дружно повернув головы направо и перейдя на образцовый строевой шаг, лихо прошагали перед трибуной.

– Вольно!

Тимофей едва слышал голос взводного сквозь оглушительный марш оркестра. Он скользил взглядом по толпе, но Веры нигде не заметил.

Пройдя плац, батальон без остановки двинулся дальше. Возле казармы колонна распалась на три роты, которые вскоре разделились на взводы. Тимофей думал, что сейчас его отпустят, но курсантов повели в казарму сдавать оружие.

После обеда началось распределение увольнительных. Морозов никуда не торопился. Он уже понял, что к нему никто не приехал, а значит, и увольнительную можно уступить тому, кому она нужнее.

В тот вечер Тимофей ложился спать уже совершенно другим человеком. Словно был перейдён некий рубеж, навсегда отрезавший его от прежней жизни. Он заснул с чувством тревоги за будущее, не осознавая ещё до конца, что всё теперь будет иначе. Все действия и желания придётся подчинять военной дисциплине.

* * *

В канун праздника Великой Октябрьской Революции устроили марш-бросок по снежной тайге. Кросс бежали на широких охотничьих лыжах. К концу трассы Тимофей совершенно выбился из сил. Славка Баженов, всё время державшийся сзади, подбадривал:

– Держись, Малыш, держись. Скоро к огневому рубежу подойдём, там отдышишься.

Но, добравшись до этого пункта, Морозов внезапно понял, что пот, застилающий глаза, никак не даёт ему прицелиться. И дело было не только в этом. Всё тело ныло от усталости. Мышцы дрожали от перенапряжения после спарринга, который курсантам устроили за два километра до огневого рубежа. Но всё равно надо было стрелять.

Впервые в жизни Тимофей стрелял навскидку и поразил почти все мишени. До конца трассы оставалась ещё пара километров, но уже не было сил продолжать изнурительный бег. Тимофей едва переставлял ноги. Баженов забрал у него рюкзак, а Женька автомат.

– Давай, Малыш, поднажми. Немного осталось, – уговаривал Баженов.

Морозов не понимал, почему Славка вдруг стал звать его Малышом, подбадривая, словно младшего брата. Тимофей стиснул зубы от нахлынувшей обиды и всё-таки добежал до финиша. Там его подхватили другие товарищи, из тех, кто не принимал в этот день участия в марафоне. Бледного и задыхающегося Тимофея передали медику.

– Да-а, Морозов, с дыхалкой-то у тебя проблема! – проворчал тот. – Бросай курить, слышишь? Не то пристрелю, как собаку, на боевом марше. Там некогда будет с тобой возиться. Понял?

– Понял, – с трудом выдавил из себя Морозов. – Только я не курю.

– В детстве часто простужался?

– Один раз было двустороннее воспаление лёгких. Так это когда, ещё в пятом классе! Я тогда под лёд на реке провалился. Сам провалился, сам и вылез.

– Похоже, без последствий это не прошло. Вон когда оно тебя нагнало!

Медик ещё раз чем-то брызнул Тимофею в горло, и дышать стало намного легче.

– Просто темп был не мой, – оправдывался Тимофей. – Если б не так быстро начали, я бы сам нормально пришёл. Пусть чуть позже, но пришёл бы.

– А представь, Морозов, реальные боевые действия! – возразил медик. – Все убежали, а ты ни шатко, ни валко через час явился на позицию. А там уже нет никого, все дальше ушли! Или из-за того, что твоего ствола не хватило, все твои товарищи в бою полегли, один ты живой остался. Как потом с этим жить-то будешь? Комиссую к чёртовой бабушке, в стройбат пойдёшь дослуживать.

Едва Тимофей вернулся во взвод, как объявили построение. Пятеро получили поощрение в виде увольнительной в город. Одним из них стал Морозов.

После вручения всем курсантам шевронов генштаба новичкам из учебки связи объявили о присвоении звания сержанта. А троих друзей, Бойцова, Баженова и Морозова, повысили до старших сержантов и сразу же назначили заместителями командиров взводов. Морозову достался третий взвод старшего лейтенанта Анисимова.

Командир взвода Анисимов был высоким, под метр девяносто, стройным брюнетом. Он всего полгода как окончил высшее военное училище, но уже был женат. К рядовым он относился строго, но справедливо. Внешне старший лейтенант походил на русского гусара начала девятнадцатого века. Рыжие щегольские усики он всё время пытался закрутить кверху, но это у него плохо получалось. Из-за этих усов бойцы прозвали своего командира Тараканом.

Увы, но заслуженное увольнение на выходные пропало. В пятницу роту подняли по тревоге.

Ещё летом глубоко в тайгу закинули с вертолёта пару взводов спецназа для устройства тренировочной базы. И теперь пришла радиограмма: «Требуется срочная эвакуация, один двухсотый, трое раненых. Всем составом выдвинулись к леснику».

Для эвакуации нужно было подготовить вертолётную площадку. Командование решило сбросить десантом второй и третий взвод как можно ближе к заимке лесника Самарина. Они должны были срочно обустроить посадочную площадку для вертолёта.

Никифор Фомич, местный лесничий, получил радиограмму с просьбой встретить военных. Он тут же выехал на своей единственной тягловой силе, кобыле Маньке, в луговину, чтобы развести ориентировочный костёр.

До луговины он добрался быстро, всего за час, а вот собрать костёр для ориентира оказалось делом непростым. Мешали сильные порывы ветра и глубокий снег. Пришлось разжигать огонь у самой кромки леса. Лапник больше дымил, чем горел, но в нужный момент всё-таки ярко вспыхнул, призывно мигнув в темноте.

Ми-26 завис в полутора метрах от земли, недалеко от костра. Сначала сбросили ящики с оборудованием, а уж после в снег спрыгнули люди. Добираться до костра было немыслимо тяжело – мало того, что бойцы проваливались по пояс, так ещё и груз пришлось вытаскивать. Последний ящик погрузили на сани лесника, когда уже совсем рассвело.

Когда солнце неожиданно ярким малиновым шаром выкатилось из-за облаков, Тимофей замер на месте. Всё вокруг окрасилось в фантастические оттенки – рубиновый, золотой, нежно-розовый. Любуясь картиной великого художника по имени Природа, Тимофей думал: «Сколько раз я встречал рассвет, а такой красоты не замечал. Вот она, вот она, Родина, ради которой не страшно и умереть! Надо только сохранить это чувство глубоко внутри, в самых потайных уголках памяти».

Никифор посмотрел на гору ящиков, нагруженную на сани, и покачал головой.

– Сами-то где думаете расположиться? – спросил он.

– Да прямо здесь палатки поставим, чтобы далеко не отходить, – ответил Анисимов.

– Это не дело! – проворчал лесник. – Метель начнётся, беды не оберёшься! Надо бы в тайгу зайти, хоть и недалече, а всё ж лучше, чем в поле. И припасы все на сани сложили. А питаться святым духом будете, что ли? Ты мне человеков сколько-нибудь дай подсобить. Груду эту разложить надо. Одному-то несподручно.

– Морозов! – окликнул старший лейтенант. – Ты поступаешь в распоряжение товарища Самарина. Возьми с собой пару бойцов. Связь держим по рации, она там есть. Двухсотого куда-нибудь определи, чтоб звери не поели. Задание понял?

– Так точно!

– Исполняй!

– Есть! Бородин, Лунин со мной, – крикнул Тимофей. – Бахром, ты остаёшься за старшего.

– Н-но, милая! – скомандовал Никифор, слегка дёрнув вожжи.

Никто заранее не позаботился о лыжах, поэтому идти до заимки лесника пришлось долго. Манька не торопилась, словно понимая, что кроме неё груз тащить некому а значит, силы надо поберечь. Внезапно лошадь запрядала ушами, кося глазами по сторонам. Она чувствовала опасность, но ещё не знала, где она. Никифор шёл слева от кобылы, справа двигался Морозов. Бородин и Лунин шли сзади по санному следу. Молодой волк выскочил наискось, справа от Морозова.