Каждый в нашей семье кого-нибудь да убил

Так что же вызвало столь острое любопытство Люси? Почему она вместе со мной здесь, на крыше, ловит мерцающий Интернет в поисках ключей к разгадке? Я приметил легчайший признак разочарования в том, как она сжала челюсти, и кое-что понял.

– Ты пытаешься разобраться, так как хочешь избавиться от Кроуфорда, – сказал я. – Знаешь, чем дольше жертва останется неопознанной, тем больше полицейских сюда пришлют. И если Майкл на грани, это разрушит твои планы на выходные.

– Мне нельзя отвлекаться, – прошептала Люси, и у меня не хватило духу сказать ей, что в таком случае лучше бы она стерла свою флуоресцентную помаду. – Майкл должен вернуться в семью. И это мой последний шанс.

Я понимал, что у нее есть и другая причина для пребывания на крыше. Она охотилась за этой одной палочкой Сети. Надеялась, что эсэмэска сумеет прорваться.

– Есть что-нибудь от него? – спросил я.

– Нет.

– А от нее?

Люси засмеялась:

– Думаю, она удалила мой номер. Я же бывшая. А у тебя?

– Я и не ждал.

– Полагаю, мы с тобой в одной команде. – Люси вздохнула.

– Тебя тревожит встреча с ним?

– Я знаю, он изменился. Но меня пугает насколько. Этой ночью я не спала. Все думала, вдруг он меня вообще не узнает. И гадала, что осталось от него прежнего и осталось ли что-нибудь? Я боюсь, вдруг ничего больше нет.

Я не стал говорить, что сам боюсь другого: вдруг он вообще не изменился.

Мне пришло в голову, что Люси не спрашивала меня про деньги. Она не могла не знать о них. Это большая сумма, такую не утаишь в браке, подумал я.

Невестка снова удивила меня – протянула мне руку. Я взял ее: перемирие. Рука у Люси так сильно дрожала, что мне пришлось схватить ее за локоть, чтобы унять эту дрожь.

– Зря ты так с ним обошелся, – отпуская мои пальцы, пробормотала Люси так тихо и глухо, что я едва различил ее слова. Открыл было рот, чтобы возразить, но она отняла ладонь. – Я тебя не виню. Не настолько я узколобая. Но ничего бы не было, если бы ты не поступил так. Он все равно мог оказаться в тюрьме, но это произошло бы иначе. Вот за что я тебя ненавижу. – Люси не злилась, она говорила спокойно и искренне, и я понимал ее. – Я хотела сказать это тебе в лицо. Один раз.

Я кивнул. У меня было предчувствие, что она хочет сказать это мне – Один раз, так же как ей хотелось выкурить еще Одну сигарету, но я все понимал. За последние двадцать четыре часа я сам много думал о том же. И не винил ее.

По крыше прокатился рокот, рык мотора машины, сцепившейся с ландшафтом. Ветер подхватил его и притащил к нам. Я посмотрел на дорогу и увидел мелькающие за деревьями фары. Только это была не легковая машина, а среднего размера фургон. Такие нанимают для переезда. Он комичнейшим образом не подходил к окружающей обстановке и, подскакивая на ухабах, катил вниз по склону. Ему оставалось ехать досюда минут пять, может, десять.

– Ну вот, – произнес я.

Люси сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться, и непослушными пальцами вытащила из пачки сигарету, которая станет для нее последней.

Глава 12

Толпа, образовавшаяся на парковке, чуть выше по склону от входа в гостевой дом, мало чем отличалась от той, что раньше собиралась на горе: тот же опасливый полукруг, только вместо толкотни ради того, чтобы взглянуть на мертвеца, мы все были там, чтобы увидеть одного воскресшего.

Не одна Люси задавалась вопросом: сильно ли изменился Майкл? Никто из нас не навещал его в тюрьме. Вам не следует удивляться, что мое приглашение затерялось в почте, но то ли от смущения, то ли от стыда Майкл не хотел, чтобы к нему приезжали. Он решил относиться к тюрьме как к кокону, спрятаться в нем ото всех. Кое-какое общение с некоторыми членами семьи происходило, но не личное. Телефонные звонки. Электронные письма. Я не уверен, что отправка документов о разводе обычной почтой может считаться перепиской, но если да, значит Майкл написал несколько писем. Но контакты были редкими. Так что его приезд был действительно грандиозным событием.

Послышался скрежет дернутого вверх ручного тормоза. Потом мотор замолчал, фургон вздохнул рессорами, а дальше – только свист горного ветра. Треск молнии был бы сейчас как нельзя более кстати, но я обещал не лгать. На колесах грузовика Майкла я заметил совершеннейшим образом натянутые цепи.

Люси поправила волосы, затем, дохнув в ладонь, проверила свежесть дыхания. Моя мать скрестила на груди руки.

Открылась дверца со стороны пассажира, из машины вылез Майкл.

Некоторые из вас уже о чем-то догадались. Но пусть это пока подождет.

По прошествии трех лет и в связи с неизбежными в его обстоятельствах переменами, признаюсь, я ожидал увидеть брата вернувшимся как будто с необитаемого острова: курчавые волосы длиной до плеч, густая борода и нервные глаза-бусинки: «Так вот она, цивилизация!» Вместо этого мы получили нечто совершенно противоположное. Волосы у него, конечно, отросли, но лежали волной, густые и пышные. Может, даже подкрашенные. Вероятно, у него было время привести себя в порядок, так как он успел побриться. И хотя я ожидал увидеть на лбу Майкла новые морщины – свидетельства пережитых тягот, – кожа у моего брата была гладкой, щеки румяными, а глаза яркими. Может, так повлиял на него мороз, а может, тюрьма с ее удаленностью от тревог и забот – этот недооцененный режим заботы о коже, – но будь я проклят, если Майкл не выглядел моложе, чем в момент посадки! В последний раз я видел его на скамье подсудимых, он сутулился, и костюм сидел на нем, как смирительная рубашка. Но теперь он выглядел посвежевшим. Возродившимся.

В длинной черной куртке поверх рубашки Майкл выглядел человеком, заплатившим за подъем на Эверест. Он глубоко, со смаком вдохнул горный воздух и издал дикий крик:

– Куи![3] – который эхом разнесся по долине, а потом сказал: – Вау! Ну и местечко ты отыскала, Кэтрин.

Майкл покачал головой, изображая, как он потрясен красотой этого места, а может, его удивление было искренним, я не знаю. Затем он прямиком направился к моей матери. Полагаю, мне пора начать называть ее «нашей матерью». Или лучше «его матерью», или, пожалуй, я буду придерживаться Одри.

Майкл наклонился и обнял нашу мать, сказал несколько слов ей на ухо. Она схватила его за плечи и встряхнула, будто хотела удостовериться, настоящий ли он. Майкл засмеялся и произнес что-то еще, донесшееся до меня только шепотом, повернулся к Марсело, который крепко пожал ему руку и отечески хлопнул по плечу.

Мой брат обходил полукруг. Кэтрин получила объятие и воздушный поцелуй. Энди – рукопожатие, пробормотав: «Отличный фургон» – и добавив, мол, он надеется, у этого крепыша хватит силенок взобраться обратно на гору, как говорят в неловких ситуациях мужчины, полагающие, что в такие моменты уместно завести речь о машинах. Мой желудок сжимался все сильнее, по мере того как Майкл приветствовал каждого человека, двигаясь вдоль очереди. Мы выстроились так, будто встречали королеву. Я чувствовал, как мое сердце бьется у меня в горле. Боролся с воротником. Слишком много слоев одежды. Я боялся, что уменьшусь в росте на фут, утону в подтаявшем снегу к моменту, когда Майкл доберется до конца очереди. София обняла его одной рукой, как будто неохотно вставала в пару на школьном балу, и сопроводила этот жест формальным:

– С возвращением, Майк.

Это не осталось незамеченным: моего брата за его жизнь как только ни называли – Мики, Каннерс, Хэм, Защитник, – но никто не называл его Майком. Когда он добрался до Люси, та уже сжевала с губ половину помады и упала ему в руки, будто у нее подломился каблук. Она уткнулась лицом в его шею и что-то прошептала. Я один находился достаточно близко и услышал его ответ:

– Не здесь.

Люси собралась, отстранилась от него и часто, судорожно задышала через нос, пытаясь изобразить спокойствие. София положила руку ей на спину. Наконец Майкл оказался в конце очереди, напротив меня.

– Эрн. – Он протянул мне руку.

Пальцы у него были по-тюремному грязные, ногти нечищены. Зато улыбка убедительно теплая. Я не мог определить, рад он меня видеть или преуспел в игре на сцене любительского тюремного театра.

Я пожал его руку и выдавил из себя:

– Добро пожаловать домой, – хотя и не был уверен в своей искренности.

– Не сомневаюсь, у Кэтрин уйма планов, но надеюсь, мы найдем время спокойно выпить пивка, – сказал Майкл.

В моей голове он спрашивал про деньги, но это не соответствовало его тону. Я чувствовал, что София следит за нами, пытается разобрать слова, и подозревал, что утешать Люси она принялась из тактических соображений – хотела быть на шаг ближе к нам.

– Есть несколько вещей, которые я должен сказать тебе. Надеюсь, ты меня поймаешь на слове, – добавил Майкл.

Если отшлифовать и произнести иначе слова «должен» и «несколько вещей», они превращаются в угрозу, но голос Майкла был… смиренным. Только такое слово я могу подобрать, чтобы описать его. Эта встреча оказалась совершенно не такой, какой я себе ее представлял. Я пытался совместить стоявшего передо мной человека с тем, которого нарисовал у себя в голове: напитанного злостью, болью и жаждой мести. Думал, что, может быть, это напускное добродушие и маска спадут, как только мы останемся одни, но чутье подсказывало: Майкл не прикидывается. Назовите это братским чувством. Назовите зовом крови. Я привез сумку с деньгами в надежде, что он меня выслушает. Он привез рукопожатие и улыбку в надежде на то же.

Я кивал столь же часто, как Люси дышала. Мне удалось выудить «ага» откуда-то из пространства между задницей и языком.

И тут распахнулась дверца со стороны водителя. Это деталь, на которую большинство из вас обратили внимание, когда Майкл вылез с пассажирского сиденья.

– Ну и поездка выдалась, – потягиваясь, произнесла Эрин. – Как здесь кофе?

Глава 13

Предположим, это не такое уж великое открытие, чтобы с гарантированным эффектом завершить им главу. Мы все знали, кто сидел за рулем. Конечно знали: Люси уже приехала, а Кэтрин, разумеется, не могла отдать такой важный момент, как доставка Майкла, на волю случая и импровизации. Для меня не было неожиданностью ни увидеть Эрин, ни увидеть ее с Майклом.

Прежде чем вы обвините меня в намеренном оттягивании появления моей супруги из фургона, я подкину вам соображение, что у нее, может быть, прирожденное чувство момента или, скорее, она не хотела усугублять неловкость прибытия Майкла, а потому оставалась в кабине, пока он завершал череду своих королевских приветствий.

Я узнал о них через шесть месяцев после посадки Майкла. Думаю, я был первым, а уже потом новость просочилась к остальным членам семьи. Хотя я всегда представлял себе, что Люси узнала одновременно со мной: в домашнем халате и тапочках она нетерпеливо вскрыла большой желтый конверт, понимая, что это тюремная почта, так как он был разорван, выпотрошен и снова заклеен, моя жена примерно в том же стиле сообщила мне за завтраком, в остальном ничем не примечательным, что «планирует проводить больше времени» с моим братом Майклом.

Ладно, я оттянул этот момент.

Если вас удивляет сделанный мной выбор слов, большинство моих завтраков ничем не примечательны. Я просто никогда не считал, что трапезы с таким количеством молока могут быть драматическими. В моей жизни было всего три насыщенных событиями завтрака. О двух вы знаете. К третьему причастна сперма, но нам нужно познакомиться немного ближе, прежде чем мы доберемся и до этого.

Браки часто обвиняют в утрате искристости. Как будто в них есть какой-то сверхъестественный заряд энергии, которым можно распорядиться неправильно, растратить не на то. Вероятно, следует отметить, что, если бы даже моя супруга развивала отношения с моим осужденным братом исключительно по телефону и электронной почте, поскольку посетителей к нему не пускали, и я ничего не узнал бы, наш брак уже завершился. И не позволяйте мне изображать ее здесь виновницей всего, потому что она не виновата, наш брак просто закончился, и все. В ту ночь, когда приехал Майкл с мертвецом на заднем сиденье машины, мы уже спали в разных комнатах. В противном случае Эрин могла бы увидеть деньги, когда я швырнул их на свою кровать. Но проблемой была вовсе не искра. А зажигалка, кремень, спички. И они не были потеряны, их забрали. Мы не утратили нашу искру, у нас не осталось инструментов, чтобы высечь ее.

– Не хочу, чтобы это выглядело странно, – пробормотала Эрин за тем завтраком.

И при этом крутила на пальце обручальное кольцо. Я углядел здесь метафору взрывающегося брака, а не признак того, что моя жена сильно похудела. Щеки и бедра человека отражают краткосрочные взлеты и падения, но когда ты видишь их на руках… Я знал, что мы оба истончаемся, но раньше мне приходилось стаскивать с нее это кольцо, будто я заводил цепную пилу. Видя, как оно болтается на пальце, я подумал: что же я делаю с Эрин? Не поймите меня неправильно, между нами не было никакой жестокости: ни ссор с руганью, ни швыряния тарелок. Но мы достигли той точки, где, даже просто находясь рядом, причиняли что-то друг другу. Возможно, если бы Эрин не крутила это кольцо, я сказал бы что-нибудь другое, но она крутила, и другого я не сказал.

– Можешь делать, что хочешь.

Она улыбнулась мне, глаза у нее блестели, но не оттого, что она улыбалась, и попросила не говорить пока Люси.

Я не чувствовал потребности попросить о чем-нибудь ее. Завтрак – неподходящее время. И потом, я вообще никогда ни о чем не просил. Хотя, конечно, думал об этом. Иногда я размышлял: может, ей просто нравится ощущение опасности. Я читал о таких случаях, когда женщины влюблялись в приговоренных к смертной казни, и некоторые из таких заключенных даже имели по несколько жен. Или человек, сидящий в тюрьме, был для нее облегчением. Ведь это отношения, в которых границы существуют в буквальном смысле, ей не приходилось беспокоиться о других вещах – вещах, которые разделили нас. Майкл был не способен совершать мои ошибки, потому что он вообще не пересекался с жизнью Эрин. Я перебрал все варианты, поверьте мне. Может быть, она напилась каннингемовского «Кул-Эйда»[4] и, по иронии, видела в этом выражение преданности. Может быть, она больше верила в него, чем в меня. Может, у него был кремень. Когда меня захлестывала обида, чего я старался не допускать, я задавался вопросом: случился ли наш разлад оттого, что у них было нечто общее, к чему я не подходил? Это называется предвосхищением.

Разгадать Майкла было проще. Я всегда считал, что ему просто хочется отнять у меня что-нибудь.

Вылезание Эрин из фургона, хотя и не удивительное, было на самом деле грандиозным, так как к Майклу в тюрьму действительно никто не ездил не только из знакомых, но и из родных. В эти выходные я впервые увидел их вместе, и они впервые видели друг друга. Их отношения оставались для всех загадкой, и каждый из нас терялся в собственных предположениях, в чем они на самом деле заключались. Назовите меня фаталистом или просто ленивым, но я был рад не додумывать до конца: стал считать, что они вместе, но всегда останавливался за шаг до того, чтобы назвать их парой. Люси с ее увешанным ярлычками гардеробом и помадой яркой, как аварийный маячок, явно чувствовала, что она тут все еще может встрять. Отношение остальных, похоже, варьировало по шкале от «Неверия» до «Приятия», но большинство зависли где-то возле отметки «Скепсис».

Оглядываясь назад, я думаю, что не мог в то время быть таким отстраненным, каким описываю себя здесь, мне тогда казалось, что они еще не провели вместе ночь, так как Эрин только этим утром забрала Майкла из исправительного центра Кумы, расположенного в двух часах езды отсюда. Ночевала она в мотеле с шершавыми простынями, как я представлял вчера вечером. Не знаю, почему это важно – какая разница, провели они вместе ночь или нет, – но признаюсь, такие мысли мелькали у меня в голове. Я упоминаю об этом здесь, наверное, потому, что если я думал о таких вещах, то Люси, вероятно, цеплялась за них.

Эрин проделала путь вдоль полукруга гораздо быстрее, чем Майкл, отчасти потому, что ей пришлось подать руку меньшему количеству людей, так как Люси демонстративно взялась завязывать шнурки. Когда Эрин добралась до меня, я протянул ей руку и произнес:

– Милые штучки.

Это наша тайная шутка; я рассчитывал на смех.

Эрин не улыбнулась. Вместо этого она взяла мою руку и холодно обняла другой. Мое ухо обдало теплом от ее шепота:

– Это деньги семьи, Эрн.

Слова были назойливые, украденные. Майкл сказал мне то же самое, когда закопал Алана. «Это наши деньги». Смысл был ясен. Он их заработал. Убил за них. Заявлял права на владение ими и предлагал мне долю за молчание. Не знаю, чего я ожидал услышать от Эрин, возможно, какое-то извинение, или, когда она потянулась к моему уху, что-нибудь страстное, или комбинацию того и другого: пылкое извинение. Но я не думал, что она станет вестником Майкла и, пока тот улыбается и говорит, что в долгу передо мной, я услышу холодное: «Это деньги семьи, Эрн». Не крылся ли здесь намек на возможные последствия, если я не подыграю им? Или это было просто предупреждение? Эрин ушла до того, как я успел прийти к определенному выводу, а спросить ее на глазах у всех я не мог.

Группа быстро разделилась на фракции. Люси и София подошли ко мне и Майклу. Люси, предположительно, не хотела выпускать из виду мужа, а София, вероятно, не хотела, чтобы я болтал про деньги, пока не решил, дам ли ей что-нибудь. Эрин образовала кластер с моей матерью и Марсело. Стремясь не выказывать особого интереса, я пытался прочесть выражение лица Одри. Оно было мне незнакомо, и я решил, что, должно быть, это выражение теплого приема. Кэтрин присоединилась к стае Эрин, а Энди оказался выброшенным на мель посередине и медленно подгреб к нашей группе.

Майкл, вероятно поняв, что должен задавать тон и если он не заговорит, то все будут молчать, пытался непринужденно болтать, рассказывая нам, как по пути сюда заставлял Эрин останавливаться на каждой заправке и покупал на пробу разные шоколадки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Шноркель – у автомобиля: впускная труба двигателя, выведенная на уровень крыши или выше, что позволяет транспортному средству преодолевать водные преграды. – Здесь и далее примеч. перев.

2

Эвеланш (англ. Avalanche) – букв. лавина; используется как женское имя.

3

Куи – крик австралийских аборигенов.

4

Пить «Кул-Эйд» – выражение иронично описывает поведение человека, который верит в какую-нибудь опасную идею из-за предполагаемой высокой награды, меняет свои взгляды под давлением окружения и из-за этого попадает в экстремальные ситуации или проникается какой-нибудь нелепой идеей до такой степени, что готов умереть за нее.