Всевидящее око

– Против кого, полковник Тайер?

– О. – Он бросил взгляд в потолок. – Элитарность, вечная тема… Наши критики утверждают, что мы отдаем предпочтение отпрыскам богатых семей. Если б они знали, сколько наших кадетов родились на фермах, сколько среди них сыновей мастеровых, предпринимателей… Это Америка, мистер Лэндор, чья история пишется маленькими людьми.

Как же мило это прозвучало в том коридоре! «Америка, чья история пишется маленькими людьми…»

– Что еще, полковник, говорят ваши критики?

– Что мы слишком много времени тратим на подготовку инженеров и мало – на подготовку солдат[13]. Что наши кадеты поступают на должности, которые должны доставаться офицерам более высокого ранга.

«Лейтенант Медоуз», – подумал я.

Тайер шел по коридору, подладив свой шаг под ритм барабанов снаружи.

– Думаю, нет надобности рассказывать вам о недавно появившемся направлении критики, – сказал он. – О том, в котором утверждается, будто нашей стране вообще не нужна постоянная армия.

– Интересно, чем бы эти критики хотели ее заменить?

– Очевидно, такой же милицией[14], как была в старину. Толпой из деревенских общин. Солдатами понарошку, – без всякой горечи сказал он.

– Но нашу последнюю войну выиграла отнюдь не милиция, – возразил я. – Это были люди типа… генерала Джексона.

– Как приятно знать, мистер Лэндор, что мы с вами придерживаемся одного мнения… Однако факт остается фактом: бо´льшая часть американцев шарахается при виде человека в форме.

– Вот поэтому мы и не носим ее, – тихо сказал я.

– Мы?

– Простите; мы, констебли. Оглянитесь, и вы не встретите констебля – если подумать, то и любого сотрудника правоохранительных органов Нью-Йорка, – который одеждой обозначал бы свою сферу деятельности. Форма действительно отталкивает народ, не так ли?

Забавно, я не стремился к этому, но поднятая тема разожгла между нами искорку братской близости. Нет, я не утверждаю, что Сильванус Тайер улыбнулся – я ни разу в жизни не видел, чтобы он улыбался, – однако торчавших из него иголок поубавилось.

– С моей стороны было бы большим упущением, мистер Лэндор, если б я не упомянул о том, что львиная доля атак была направлена на меня. Меня называли тираном. Деспотом. Варваром – это самый мягкий вариант.

На этом он остановился, чтобы дать словам осесть.

– В общем, полковник, ситуация тяжелая, верно? – подытожил я. – Если взглянуть на нее с вашей стороны. И если станет известно, что под… под вашим жестоким управлением кадеты гибнут, доходят до того, что лишают себя жизни…

– О Лерое Фрае уже стало известно, – сказал он; тон у него был ледяным, как звезда. (Братской близости как не бывало.) – Я не мог помешать этому, как не могу помешать людям делать выводы. В настоящий момент моя единственная цель – не дать определенным кругам взяться за расследование.

– Определенным кругам в Вашингтоне, – предположил я, глянув на него.

– Именно так.

– Кругам, которые враждебно воспринимают само существование академии. Они будут искать повод, чтобы разнести ее по кирпичику.

– Именно так.

– Но если вам удастся показать им, что у вас все под контролем – что кто-то занимается этим делом, – тогда вы сможете дольше сдерживать охотничьих псов.

– Чуть дольше, но да.

– А что, полковник, если я ничего не выясню?

– Тогда я подам рапорт главе инженерных войск, который в свою очередь будет совещаться с генералом Итоном[15]. После это мы будем ждать их коллективного решения.

Так уж получилось, что мы остановились перед палатой Б-3. Снизу доносились голоса: взволнованный сестры-хозяйки и медленный, плавный хирурга. За окнами пронзительно звучала флейта. В палате Б-3 ничего не происходило.

– Кто предположил бы такое, – сказал я, – что из-за смерти одного человека на волоске может повиснуть столь многое… Даже ваша карьера.

– Мистер Лэндор, если в чем-то еще мне вас убедить не выйдет, знайте одно: моя карьера – ничто. Если б я был уверен в том, что академия выживет, то завтра же ушел бы отсюда и даже не оглянулся. – Добродушнейшим образом кивнув мне, он добавил: – У вас, мистер Лэндор, дар вызывать на откровенность. Не сомневаюсь, он вам пригодится.

– Как получится, полковник… А теперь ответьте честно: вы действительно считаете, что я – нужный человек?

– Если б я так не считал, мы с вами сейчас не беседовали бы.

– И вы твердо настроены идти этим путем? До самого конца?

– И даже дальше, – сказал Сильванус Тайер, – если понадобится.

Я улыбнулся и посмотрел туда, где в свете, падавшем через круглое окно, по коридору плавала искрящаяся пыль.

Тайер прищурился.

– Мистер Лэндор, как мне следует интерпретировать ваше молчание? Это «да» или «нет»?

– Ни то, ни другое, полковник.

– Если вопрос в деньгах…

– У меня достаточно денег.

– Возможно, какие-то другие проблемы?

– Не такие, с которыми вы могли бы помочь, – как можно мягче сказал я.

Тайер прочистил горло – всего лишь тихо кашлянул, но у меня появилось стойкое ощущение, что сказано еще не все.

– Мистер Лэндор, наш кадет умер таким юным, собственноручно лишив себя жизни, и это очень трудно пережить… Однако то, что над его беззащитным телом так жестоко надругались, вынести невозможно. Это преступление против природы, и я считаю это ударом в сердце… – Он замолчал, но слово уже было произнесено. – В самое сердце нашей академии. Если это дело рук какого-то постороннего фанатика, пусть так, все в руках Божьих. Если это дело рук одного из наших, я не успокоюсь, пока виновник не покинет Пойнт. В кандалах или по доброй воле, неважно, но он должен уехать отсюда следующим почтовым пароходом. Ради блага академии.

Высказав все, он тихо выдохнул и наклонил голову.

– В этом состоит ваша задача, мистер Лэндор, если вы соглашаетесь. Найти человека, который это совершил. И помочь нам добиться того, чтобы такое не повторилось.

Я довольно долго смотрел на него. Потом достал из кармана часы, постучал по стеклу и произнес:

– Без десяти пять. Как вы относитесь к тому, чтобы встретиться здесь в шесть? Для вас это не станет большим неудобством?

– Вовсе нет.

– Хорошо. Обещаю, вы получите ответ.

* * *

Я подумывал о том, чтобы побродить в одиночестве – для меня подобное было обычным делом, – но академия не могла одобрить такой план. Ладно, пусть у меня будет эскорт, если вы так желаете. На эту работу опять подрядили Медоуза. Если от подобной перспективы лицо лейтенанта и вытянулось, то кто-то наверняка быстро вернул его черты на место: он выглядел более воодушевленным, чем в нашу первую встречу. Я понял, что ему не довелось видеть Лероя Фрая.

– Мистер Лэндор, куда желаете пойти?

Я вытянул руку в направлении реки.

– На восток. Туда лучше всего.

Чтобы выйти на берег, нам, естественно, нужно было пересечь Равнину, на которой теперь было отнюдь не пусто. Шло вечернее построение. Кадеты Военной академии Соединенных Штатов распределились по ротам, образуя четыре насыщенных энергией формирования. Оркестр, возглавляемый мужчиной с тростью, которая заканчивалась кисточкой, и со свисавшим с его головы красным мешком для варки пудинга, играл финальные аккорды, стреляла пушка, и звездно-полосатый флаг, трепеща на ветру и напоминая носовой платочек юной барышни, полз к земле.

– К осмотру! – крикнул адъютант. Тут же послышался лязг двухсот ружей, и менее чем через секунду каждый кадет смотрел в ствол своего мушкета. Командующий офицер выхватил саблю, щелкнул каблуками и крикнул: «Заряжай!» Затем последовало (во всяком случае, для меня это так прозвучало): «На изготовку!» И после этого каждый кадет повернулся вполоборота вправо, готовый дать отпор врагу.

О, то было впечатляющее зрелище: бледно-зеленый дерн, разлетающийся во все стороны, штыки, сверкающие в лучах солнца. Молодые люди в плотно сидящих мундирах, развевающиеся плюмажи…

– Заряжай!.. Заряжай!..

Весть о Лерое Фрае – и факты, и домыслы – уже стала всеобщим достоянием среди кадетов. Достижение системы Тайера – то, что она смогла выдержать такой удар без какого-либо напряжения. Место Лероя Фрая уже оказалось занято другим – дырку заткнули, – и любой, глядя на плац-парад, не догадался бы, что раньше в рядах было на одного больше. Более внимательный наблюдатель, возможно, заметил бы ошибку в шаге здесь, сбивку там. Или даже задержку. Но это запросто можно было бы списать на салаг, состоявших в каждой роте. Недомужчины-перемальчишки, всего несколько месяцев как от плуга, в ногу никак не попадают… и так далее, в том же духе.

– Равняйсь!

Да, Читатель, впечатляющее зрелище: последние часы октябрьского дня, заходящее солнце, горы окрашиваются в те же цвета, что и голубая с серым форма, а где-то ворчит пересмешник… плохо бедняге, но могло быть и хуже. Вокруг зрители. Любопытствующие – они недалеко от управления квартирмейстера. Дамы – их наряды отличают рукава, пышные у плеча и узкие от локтя до запястья; господа в голубых сюртуках и бежевых жилетах… На всех лежит печать праздной легкости. Сегодня утром прибыли с Манхэттена, вероятно, на пароходе; или, возможно, британцы, отправившиеся в турне. Часть спектакля, как и все остальное.

– Военная академия Соединенных Штатов, Вест-Пойнт, Нью-Йорк, двадцать шестое октября тысяча восемьсот тридцатого года! Пааааастроение номер… ДВА!!!

И кто, как вы думаете, был среди зрителей? Сильванус Тайер. Не смог допустить, чтобы мертвец помешал ему выйти на люди. И правда, он выглядел так, будто провел среди гостей весь день. Потрясающая выдержка. Беседовал, когда надо, молчал, когда того требовала обстановка, склонял голову, подставляя ухо спрашивавшему, что-то разъяснял дамам и ни разу не вспылил. Я, знаете ли, буквально слышал его:

«Миссис Бреворт, не знаю, заметили ли вы в этом маневре определенный esprit d’Europe[16]. Маневр создал Фридрих Великий, а потом развил Наполеон во время своего Египетского похода… О, надеюсь, вы обратили внимание на того молодого человека во главе роты Б? Это Генри Клей-младший. Да-да, сын великого человека[17]. Но первенство у него отнял сын фермера из Вермонта. Историю Америки, миссис Бреворт, пишут маленькие люди…»

Теперь дежурные сержанты уводили роты кадетов с плац-парада, оркестр скрылся где-то за холмом, зрители стали расходиться, и лейтенант Медоуз спрашивал меня, чего я желаю – остаться здесь или идти дальше, – и я ответил, что идти дальше, как мы и сделали, направившись к Лав-Рок.

Там, внизу, в ста футах под нами, текла река, с множеством скользящих по поверхности судов. Грузовые шли к каналу Эри, почтовые – к великому городу. Боты и челноки – все освещал свет оранжевых оттенков. Я слышал, как недалеко, на испытательном полигоне, ухает пушка: сначала глухое «бум», а потом эхо, взбирающееся на холмы. Река была и на западе, и на востоке, и на юге, и я стоял в отправной точке. Если б меня больше интересовала история, я с радостью попробовал бы отождествить себя с индейцами, или с Бенедиктом Арнольдом[18], который однажды стоял именно на этом самом месте, или с теми людьми, которые натянули мощную цепь через Гудзон, чтобы не пропустить на север британский флот…

А если б я был склонен к духовным размышлениям, то, возможно, задумался бы о судьбе или о Боге – ведь Сильванус Тайер только что попросил меня спасти честь Военной академии Соединенных Штатов и сделать для этого работу, от которой я давно отказался; наверняка тут сыграли роль масштабные силы – я не назвал бы их божественными, но определенное вмешательство каких-то сил было налицо.

В общем, я в подобные вещи не углубляюсь. На самом деле я думал об Агари, о корове. Буду откровенен с тобой, Читатель: я гадал, куда она ушла. К реке? В горы? Есть ли за водопадом грот? Какое-нибудь укромное местечко, о котором знает только она?

Так что да, я думал о том, куда она ушла и заставит ли что-нибудь ее вернуться.

* * *

Ровно без десяти шесть я повернулся спиной к реке и обнаружил лейтенанта Медоуза на том же месте, где оставил его. Отрешенным от всех других забот, со сцепленными за спиной руками, с остановившимся взглядом.

– Лейтенант, я закончил.

Пять минут спустя я уже был в палате Б-3. Тело Лероя Фрая, накрытое грубой льняной простыней, лежало там. Тайер и Хичкок стояли в парадной стойке «вольно». Я собирался сказать: «Джентльмены, я ваш».

Но сказал кое-что другое. И даже не сразу сообразил, что это говорю я.

– Вы хотите, чтобы я выяснил, кто забрал сердце Лероя Фрая? Или чтобы первым делом выяснил, кто повесил его?

Повествование Гаса Лэндора

4

27 октября

То была робиния[19]. В сотне ярдов от Южной пристани. Черная робиния, стройная, монашеского вида, с глубокими морщинами и длинными красноватыми стручками. Такая же, как и множество робиний, что растут в здешних горах. Такая же, если не считать лозы, свисающей с ее ветки.

То есть это я, глупец, подумал, что это лоза. В оправдание скажу: с того события прошло более тридцати двух часов, и веревка уже начала срастаться со своим окружением. Вероятно, я рассчитывал, что к этому моменту ее уже сняли. Однако они пошли более быстрым путем: когда тело нашли, веревку перерезали над головой несчастного, и оставшийся кусок так и продолжал болтаться. Капитан Хичкок ухватился за него, дернул для проверки, а потом потянул, как будто другим концом веревка была привязана к церковному колоколу. Он повис на ней всем весом, и его колени слегка подогнулись. Тогда я понял, как сильно он устал. Неудивительно. Всю ночь и целый день на ногах, потом, в шесть тридцать, вызов к Сильванусу Тайеру… Я чувствовал себя чуть свежее, проведя вечер в гостинице мистера Коззенса.

Гостиница, как и много другое в Вест-Пойнте, была идеей Тайера. Пассажиры парохода должны видеть академию во всем ее блеске, поэтому им нужно место, где можно переночевать. Так что правительство Соединенных Штатов в мудрости своей решило построить красивую гостиницу прямо на территории академии. Теперь в разгар сезона путешественники со всех концов мира, ошеломленные созерцанием горного королевства Тайера, укладываются на свежевзбитые пуховые перины мистера Коззенса.

Что до меня, то я не был путешественником, но мой дом находился слишком далеко от Вест-Пойнта. Поэтому мне на неопределенный срок предоставили комнату, выходившую окнами на Остров Конституции. Ставни защищали от света звезд и луны – я спал, словно в пещере, и звуки побудки прозвучали словно с далекой звезды. Я лежал и наблюдал, как красноватый свет пробивается в щели между ставнями. Темнота была сладостной. Я подумал: а вдруг всю жизнь я делал карьеру не в той области?..

Однако сразу же совершил то, что не присуще солдатам: понежился в кровати еще десять минут, оделся неторопливо и, вместо того чтобы бежать на утреннюю перекличку, накинул на себя плед и не спеша направился к причалу. К тому моменту, когда я добрался до квартиры Тайера, суперинтендант уже принял ванну, оделся, выжал новости из четырех газет и, нависнув над тарелкой с бифштексом, ждал меня и Хичкока, дабы вершить справедливость.

Мы трое ели в молчании и пили великолепный кофе, приготовленный Молли. После того как, отодвинув тарелки, откинулись на спинки стульев, я и изложил свои условия.

– Первое: если не возражаете, джентльмены, я хочу иметь здесь свою лошадь. Если учесть, что некоторое время я буду жить в вашей гостинице.

– Недолго, надеюсь, – заметил Хичкок.

– Нет, недолго, но я в любом случае хотел бы иметь рядом Коня.

Они пообещали доставить его сюда и выделить ему место на конюшне. А когда я сказал им, что хотел бы ездить домой каждое воскресенье, они ответили, что я, будучи частным лицом, могу покидать академию в любое удобное время, но обязательно предупреждать, куда я направляюсь.

– И, наконец, следующее, – сказал я. – Я хотел бы иметь полную свободу действий, пока нахожусь здесь.

– Как мы должны понимать это условие, мистер Лэндор?

– Никакой вооруженной охраны. Никакого лейтенанта Медоуза, да благословит Господь его душу. Чтобы никто не провожал меня в отхожее место каждые три часа, чтобы никто не целовал меня на ночь. Все это не для меня, джентльмены. Я из одиночек, чужие локти натирают мне слишком много мозолей.

В общем, они заявили, что это невозможно. Сказали, что Вест-Пойнт, как и любое другое военное учреждение, нужно тщательно патрулировать. На них самим Конгрессом возложена Обязанность обеспечить Безопасность каждого гостя и избежать Нарушений… ну, и так далее.

Мы нашли благословенную середину. Мне будет разрешено без сопровождения выходить за внешний периметр – Гудзон в полном моем распоряжении, – и меня снабдят паролями и отзывами для часовых. Однако мне категорически запрещается появляться на основных территориях без эскорта и беседовать с кадетами в отсутствие представителя академии.

Я бы назвал все это прекрасным разговором… если б они не начали выдвигать собственные условия. А ведь я должен был ожидать этого, не так ли? Упоминал ли я уже о том, что перестал быть собой прежним?

«Мистер Лэндор, вам запрещается хоть словом обмолвиться об этом расследовании в пределах и за пределами академии».

Пока…

«Мистер Лэндор, вы должны ежедневно докладываться капитану Хичкоку».

…не жалуюсь…

«Мистер Лэндор, вы должны еженедельно готовить подробный отчет о своих находках и выводах, и вы должны быть готовы отчитаться о своем расследовании любому представителю армейского руководства, когда бы это ни потребовалось».

– Я в восторге, – сказал я.

А потом Итан Аллен Хичкок хищно оскалился, прочистил горло и жестко кивнул.

– Мистер Лэндор, есть еще одно, последнее, условие.

Ему явно было не по себе. Мне даже стало жаль его. Но жалость исчезла, как только я услышал эти слова. И с тех пор больше никогда не жалел его.

– Мы хотели бы попросить вас отказаться от выпивки…

– Никакого неблаговидного пьянства, – негромко сказал Тайер.

– …на период вашего расследования.

После этого история развернулась передо мной во всю свою ширь – просто на это потребовалось какое-то время. Раз они знают даже об этом, значит, они наводили справки – донимали вопросами соседей и коллег, мальчишек у Бенни Хевенса; работа не одного дня, на нее потребовалась масса времени и материальных ресурсов. Единственный вывод заключался в следующем: Сильванус Тайер положил на меня глаз давным-давно. Прежде чем понял, что я могу быть ему полезен, он разослал своих шпионов собирать обо мне все имеющиеся сведения. И вот я здесь. Сижу за его столом, ем его еду, глотаю его условия. Я в его власти.

Если б я пребывал в бойцовском настроении, возможно, стал бы все отрицать. Я сказал бы, что за последние три дня у меня во рту не было ни капли алкоголя – и ведь это было истинной правдой, – но потом вспомнил, что те же самые слова я часто слышал от ирлашек, которые спали на ступеньках «Гарнет-салуна». «Три дня, – всегда говорили они, – три дня в рот не брал». А теперь я с мгновенной скоростью оказался на их месте. Как же я тогда усмехнулся…

– Джентльмены, – сказал я, – я буду сух, как методист[20].

В этом вопросе они не стали сильно давить. Оглядываясь назад, я подозреваю, что их гораздо сильнее пугало то, что я могу стать примером для кадетов, которые, естественно, были лишены удовольствия приложиться к бутылке. Удовольствия поспать в кровати, посидеть за ломберным столом. Поиграть в шахматы, побаловаться табачком. Послушать музыку, почитать романы. У меня иногда сжималось сердце, когда я представлял, чего они лишены.

– Мы еще не обговорили ваш гонорар, – сказал капитан Хичкок.

– Нет надобности.

– Обязательно… Некоторая компенсация…

– Иначе и быть не может, – сказал Тайер. – Уверен, в вашей прежней должности…

Да, да, констебли работают сдельно. Либо тебе кто-то платит – город, семья, – либо ты ни во что не ввязываешься. Но иногда забываешь правило. Такое случалось со мной раз или два, к моему величайшему сожалению.

– Джентльмены, – сказал я, вынимая салфетку из-за ворота рубашки, – надеюсь, вы поймете меня правильно. Вы, похоже, отличные ребята, но как только дело будет окончено, я был бы вам безмерно благодарен, если б вы оставили меня в покое. Не возражаю, если вы изредка будете сообщать мне, как поживаете.

Я улыбнулся, чтобы показать, что зла на них не держу; они тоже улыбнулись, чтобы показать, что им удалось сэкономить определенную сумму; потом назвали меня истинным американцем и еще кем-то – не помню кем, но уверен, что было произнесено слово «принципы». А еще «образцовый». После этого Тайер занялся своими делами, а мы с Хичкоком отправились к робинии, и вот сейчас утомленный капитан тянул вниз болтавшийся кусок веревки.

Один из кадетов Хичкока стоял футах в десяти от нас. Эпафрас Хантун. Кадет третьего класса[21], подмастерье портного из Джорджии. Высокий и мощный, как бык, он словно пытался сгладить мечтательным выражением на лице и льстивыми интонациями тот ужас, который могут вызвать у окружающих его габариты. Именно этому кадету выпала печальная доля найти тело Лероя Фрая.

– Мистер Хантун, – сказал я, – прошу, примите мои соболезнования. Это, должно быть, стало для вас ужасным шоком.

Он раздраженно дернул головой, как будто я отсылал его прочь от частной беседы. А потом улыбнулся и собрался заговорить, но это у него не получилось.

– Пожалуйста, – сказал я, – просветите меня насчет того, что случилось. В среду вечером вы дежурили?

Мои слова будто сняли заклятие.

– Да, сэр, – сказал он. – Я заступил на пост в девять тридцать. В полночь меня сменил мистер Ури.

– Что было дальше?

– Я пошел обратно в караулку.

– А где это?

– В Северных казармах.

– А где… был ваш пост?

– Номер четыре, сэр. У форта Клинтон.

– Значит… – Я улыбнулся и огляделся. – Признаюсь, мистер Хантун, я плохо знаком с территорией, но мне кажется, что путь от форта Клинтон до Северных казарм не проходит через то место, где мы сейчас стоим.

– Да, сэр.

– Тогда что заставило вас свернуть в сторону?

Он покосился на капитана Хичкока, и тот, бросив на кадета быстрый взгляд, сказал ровным тоном:

– Не надо бояться, мистер Хантун. На вас не будет составлен рапорт.

Молодой человек с облегчением повел плечами и с полуулыбкой посмотрел на меня.

– В общем, сэр… Дело в том, что иногда… в карауле… я люблю почувствовать реку.

– Почувствовать?

– Окунуть в нее палец или ногу. Это помогает мне, сэр; я не могу объяснить.

– Надобности объяснять нет, мистер Хантун. Но все же расскажите мне, как вы спускались к реке.

– Просто пошел по тропинке к Южной пристани, сэр. Пять минут вниз, десять – вверх.

– И что произошло, когда вы спустились к реке?

– О, я так и не дошел до нее, сэр.

– Почему?

– Услышал кое-что.

Тут капитан Хичкок встрепенулся и голосом, выдававшим усталость, спросил:

– Что вы услышали?

Звук – больше он ничего не смог сказать. Это мог быть треск ломающейся ветки или вой ветра; не исключено, что никакого звука вообще не было. Всякий раз, когда он пытался описать его, оказывалось, что звук был совсем другим.

– Молодой человек, – сказал я, кладя руку ему на плечо, – очень прошу вас, не тушуйтесь. Неудивительно, что вы не можете четко описать его…. Вся эта кутерьма, весь этот переполох – такое приведет в замешательство любого. Наверное, мне стоит спросить, что заставило вас пойти на звук?

Кажется, это успокоило его. Он надолго замер, размышляя.

– Я решил, что это животное, сэр.

– Какого рода?

– Точно не знаю… А вдруг оно попало в ловушку… Я обожаю животных, сэр. Особенно охотничьих псов.

– Значит, вы, мистер Хантун, сделали то, что сделал бы любой христианин. Вы отравились спасать божью тварь.

– Вероятно, так и было. Я собирался пройти еще немного вверх по холму. Склон оказался очень крутым, и я уже был готов повернуть назад… – Он замолчал.

– Но тут увидели?..

– Нет, сэр. – Кадет вышел из ступора. – Я ничего не видел.

– И, ничего не увидев, вы…

– Ну, у меня было чувство, что там кто-то есть. Или что-то. Поэтому я сказал: «Кто идет?» Как то и требовалось. Ответа не было, и я вот что сделал – поднял оружие и сказал: «Приблизьтесь и назовите пароль».

– И опять ответа не было.

– Все верно, сэр.

– И что вы сделали потом?

– Ну, прошел еще несколько шагов. Но так и не увидел его.

– Кого?

– Кадета Фрая.

– А как же тогда вы нашли его?

Он выждал несколько секунд, чтобы унять волнение.

– Я задел его.

– А… – Я тихо откашлялся. – Должно быть, мистер Хантун, для вас это стало неприятным сюрпризом.

– Не сразу, сэр, потому что поначалу я не понял. Но когда понял, то да… да, стало.

Потом я часто думал, что, если б Эпафрас Хантун прошел в ярде севернее или в ярде южнее, он, вероятно, никогда не нашел бы Лероя Фрая. Ведь та ночь было особо темной, лунный свет с трудом пробивался через облака, и путь Хантуну освещал только фонарь. Да, ярд в сторону – и он прошел бы прямо под Лероем Фраем.