Ночь над водой

Отец был вне себя от возмущения. И без того полный и краснолицый, когда гневался, он, казалось, теперь вот-вот лопнет.

– Проклятый Чемберлен! – закричал он. – Жалкий и ничтожный негодяй!

– Олджернон, пожалуйста, не надо, – попыталась остановить мать поток его брани.

Отец когда-то принимал участие в основании Британского фашистского союза. В те времена он был совсем другим человеком: не только моложе, но и стройнее, красивее и не таким вспыльчивым. Он умел очаровывать людей, завоевывать их расположение. Написал противоречивую брошюру под названием «Полукровки: угроза расового вырождения» – о том, что цивилизация покатилась под откос с тех пор, как европейцы начали смешиваться с евреями, азиатами и даже неграми. Он вступил в переписку с Адольфом Гитлером, которого считал самым выдающимся государственным деятелем после Наполеона. Каждый уик-энд он устраивал пышные приемы для политиков, в том числе иностранных, а однажды – это было незабываемое событие – на прием явился даже король. Беседы затягивались далеко за полночь, дворецкий без устали подносил из подвала бренди, пока лакеи позевывали в вестибюле. Все годы Депрессии отец ждал, когда страна призовет спасти ее в трудную минуту и предложит ему пост премьер-министра в правительстве национального возрождения. Но никто его не звал. Субботних приемов поубавилось, они стали не столь шикарными, все больше знатных особ публично отрекались от Британского фашистского союза. И отец в конце концов стал озлобленным, разуверившимся человеком. Прежний его шарм улетучился вместе с самоуверенностью. Некогда красивое лицо исказилось от озлобления, скуки и алкоголя. А что касается ума, то вряд ли вообще это была сильная сторона отца: Маргарет прочитала его брошюру и нашла ее не только лживой, но и глупой.

В последние годы политическая платформа отца сузилась до одной навязчивой идеи: Британия и Германия должны объединиться против Советского Союза. Он пропагандировал ее в журнальных статьях и письмах редакторам газет и в тех все более редких случаях, когда его приглашали выступить на политических митингах и в дебатах в студенческих сообществах. Он упрямо отстаивал свою идею вопреки тому, что события в Европе делали ее все более нереалистичной. С началом войны между Британией и Германией надежды его окончательно рушились, и Маргарет в смятении противоречивых чувств подумала даже, что ей немного жаль отца.

– Англия и Германия уничтожат друг друга, и в Европе воцарится атеистический коммунизм! – заявил он.

Упоминание об атеизме всколыхнуло в душе Маргарет постоянную обиду: о ее вынужденной обязанности посещать церковь.

– Мне все равно, я атеистка, – объявила она.

– Это немыслимо, дорогая, – отозвалась мать. – Ты принадлежишь к англиканской церкви.

Маргарет не удержалась от смеха. Элизабет, готовая разрыдаться, с горечью произнесла:

– Как ты можешь смеяться? Ведь произошла трагедия!

Элизабет восхищалась нацистами. Она говорила по-немецки – благодаря немке-гувернантке, задержавшейся в семье Оксенфордов дольше других воспитателей и учителей, обе сестры хорошо знали немецкий, – несколько раз ездила в Берлин и дважды обедала с самим фюрером. Маргарет считала нацистов снобами, которым льстило восхищение английской аристократки.

Маргарет повернулась к Элизабет:

– Настало время всем нам подняться против этих бандитов.

– Они не бандиты! – возмутилась Элизабет. – Это гордые, сильные, чистокровные арийцы, и то, что наша страна вступила с ними в войну, – настоящая трагедия. Отец прав – белые люди уничтожат друг друга, и мир достанется полукровкам и евреям.

Маргарет не желала слушать эту галиматью.

– Не вижу в евреях ничего плохого! – воскликнула она.

Отец поднял вверх палец:

– В них нет ничего плохого, когда они знают свое место.

– Согласно твоей фашистской теории, это место под каблуком солдатского сапога. – Она чуть не сказала «согласно твоей мерзейшей теории», но вдруг испугалась и сдержалась. Слишком сильно сердить отца было небезопасно.

– А по твоей большевистской теории, евреи должны всеми командовать! – вскинулась Элизабет.

– Я не большевичка, я – социалистка.

Перси, передразнивая акцент матери, печально произнес:

– Это немыслимо, дорогая, ты же принадлежишь к англиканской церкви.

Маргарет против собственного желания опять расхохоталась, и снова ее смех возмутил сестру:

– Ты хочешь разрушить все чистое и прекрасное, которое для тебя лишь повод для смеха.

Этот выпад вряд ли заслуживал ответа, но Маргарет все же хотелось высказать свою точку зрения. Она повернулась к отцу:

– Ну, насчет Невилла Чемберлена я с тобой согласна. Он значительно ослабил наши военные позиции, позволив фашистам захватить Испанию. Теперь враг не только на востоке, но и на западе.

– Чемберлен вовсе не отдал Испанию фашистам, – возразил отец. – Британия подписала с Германией, Италией и Францией пакт о невмешательстве. Мы всего лишь оставались верны своему слову.

Это было сплошное лицемерие, что он сам хорошо понимал. Маргарет даже покраснела от возмущения.

– Мы оставались верны своему слову, тогда как немцы и итальянцы нарушили свое! – запротестовала она. – Потому-то фашисты получили оружие, а демократам не помог никто… Кроме героев-добровольцев.

Воцарилась неловкая тишина, которую нарушила мать:

– Мне ужасно жаль, что Ян погиб, дорогая, но он оказывал на тебя очень дурное влияние.

Внезапно Маргарет почувствовала, что сейчас разрыдается.

Ян Рочдейл воплощал все лучшее, что пока случилось в ее жизни, и боль при мысли о его смерти душила ее.

Годами она танцевала на охотничьих балах с пустоголовыми аристократами, юношами, у которых на уме не было ничего, кроме охоты и выпивки, и Маргарет уже почти отчаялась встретить человека своего возраста, такого, который был бы ей интересен. Ян вошел в ее жизнь как луч света; после его смерти она прозябала во мраке.

Он учился в Оксфорде на последнем курсе. Маргарет хотела бы поступить в университет, но вряд ли бы ее приняли: она не окончила школу. Однако Маргарет очень много читала – а что еще делать! – и радовалась встрече с человеком своего круга, с кем можно было обсуждать самые разные идеи. Он без какой-либо демонстрации чувства своего превосходства умел объяснять непонятные для нее вещи. Ян оказался самым здравомыслящим человеком из всех, с кем ей довелось познакомиться, он обладал безграничным терпением в споре и был начисто лишен интеллектуального тщеславия – никогда не делал вида, что понимает, если чего-то недопонимал. И Маргарет полюбила его с первой же встречи.

Долгое время она не воспринимала свое чувство к нему как любовь. Но однажды он объяснился с ней – неловко, с трудом подбирая слова, что было для него нехарактерно, – в конце концов выдавив: «Я думаю, что я тебя люблю. Это все испортит?» И тогда она радостно осознала, что тоже влюблена.

Он изменил всю ее жизнь. Маргарет словно перебралась в другую страну, где все было по-иному: пейзаж, погода, люди, еда. Ее все радовало. Тяготы жизни в родительском доме стали казаться мелочью.

Ян продолжал быть светочем в ее судьбе и после того, как вступил в Интернациональную бригаду и уехал в Испанию сражаться за законное социалистическое правительство против фашистских мятежников. Она гордилась им, потому что он смело отстаивал свои убеждения и был готов пойти на смерть за дело, в которое верил. Изредка от него приходили письма. Однажды он прислал стихи. Затем она получила письмо, где говорилось, что Ян погиб – его разорвало на части прямым попаданием снаряда, и Маргарет почувствовала, что ее жизнь кончилась.

– Дурное влияние, – с горечью повторила она слова матери. – Конечно. Ведь он научил меня ставить под сомнение догмы, не верить лжи, ненавидеть невежество и презирать лицемерие. Потому я и не вписываюсь в цивилизованное общество.

Отец, мать и Элизабет заговорили одновременно, но тут же смолкли, потому что ничего нельзя было разобрать, и наступившую паузу внезапно заполнил Перси:

– Кстати, о евреях. Я нашел в подвале любопытную картинку, она была в одном из старых стамфордских сундуков. – В Стамфорде, штат Коннектикут, жила семья матери. Перси извлек из кармана рубашки мятую, поблекшую коричневую фотографию. – Насколько мне известно, мою прабабушку звали Рут Гленкарри, верно? – спросил он мать.

– Да, это мама моей матери. Что же ты обнаружил, милый?

Перси передал фотографию отцу, и все сгрудились вокруг него. На снимке была запечатлена уличная сценка в американском городе, вероятнее всего, в Нью-Йорке, лет семьдесят назад. На переднем плане красовался еврей лет тридцати, с черной бородой, в рабочей одежде и шляпе. Он стоял возле тележки с точильным кругом. На тележке отчетливо проглядывала надпись «Рубен Фишбейн – точильщик». Рядом с ним стояла десятилетняя девочка в потрепанном ситцевом платье и тяжелых ботинках.

– Что это значит, Перси? – спросил отец. – Кто эти несчастные?

– Переверни снимок, – предложил Перси.

Отец перевернул фотографию. На обратной стороне было написано: «Руфь Гленкарри, урожденная Фишбейн, в возрасте 10 лет».

Маргарет посмотрела на отца. Его лицо исказилось от ужаса.

– Выходит, что мамин дедушка женился на дочери странствующего точильщика-еврея, но говорят, что в Америке такое в порядке вещей, – меланхолично заключил Перси.

– Это невозможно! – возмущенно возразил отец, но голос его дрожал, и Маргарет показалось, что он счел такое вполне вероятным.

– Между прочим, – безмятежно продолжал Перси, – у евреев национальность передается по материнской линии, значит, если бабушка матери была еврейкой, то я тоже еврей.

Отец побледнел. Мать озадаченно нахмурилась.

– Надеюсь, что немцы в этой войне не одержат победу, – обеспокоенно произнес Перси. – А то мне не разрешат ходить в кино, а матери придется пришивать желтые звезды к бальным платьям.

Это был уже перебор. Маргарет внимательно вгляделась в слова, начертанные на обороте фотографии, и все поняла:

– Твой почерк, Перси!

– Вовсе нет!

Но все уже это увидели. Маргарет весело хохотала. Перси нашел где-то старую фотографию и сделал шокирующую отца надпись, чтобы разыграть его. Тот попался на удочку и был просто ошеломлен, что неудивительно: каково расисту обнаружить, что его жена и дети смешанной крови? И поделом ему.

– Ну что за чушь! – Отец швырнул фото на стол.

– Как ты можешь, Перси! – укоризненно произнесла мать.

Родители сказали бы еще что-нибудь, но в этот момент отворилась дверь, и Бейтс, дворецкий с весьма скверным характером, возвестил:

– Завтрак подан, ваша светлость.

Вся семья прошествовала через холл в столовую. Ясное дело: подадут пережаренный ростбиф, как всегда по воскресеньям. Мать же положит себе только салат, потому что не ест ничего жареного, уверенная, что огонь уничтожает полезные качества продуктов.

Отец прочитал молитву, и все сели. Бейтс предложил матери копченую лососину. Копченые, маринованные или иным способом сохраненные продукты, по ее теории, были в полном порядке.

– Конечно, нам остается только одно, – сказала мать, накладывая в тарелку предложенную ей на подносе рыбу. Говорила она безапелляционно, как бы напоминая нечто общеизвестное. – Мы все должны перебраться в Америку и оставаться там, пока не кончится война.

Все словно оцепенели.

– Нет! – в ужасе выпалила Маргарет.

– Думаю, на сегодня споров больше чем достаточно. Давайте хотя бы позавтракаем в покое и согласии, – смиренно произнесла мать.

– Нет! – снова крикнула Маргарет. От возмущения она почти потеряла дар речи. – Вы… вы этого не сделаете, это, это… – Маргарет хотела обрушиться на родителей, обвинить их в трусости и предательстве, кричать во весь голос о своем презрении к ним, протестовать, но слова застревали в горле. – Это нечестно! – только и выдавила она.

Но даже столь слабый протест показался отцу недопустимым.

– Если ты не в состоянии попридержать язык, избавь нас от своего присутствия!

Маргарет поднесла салфетку к губам, пытаясь сдержать рыдания, отодвинула стул, встала и выбежала из комнаты.

Конечно, они планировали это на протяжении нескольких месяцев.

Перси после завтрака заглянул в комнату Маргарет и рассказал все подробности. Дом будет заколочен, мебель затянут чехлами, слуг распустят. Имение останется под надзором отцовского управляющего, который будет собирать арендную плату. Деньги останутся в банке, их нельзя переводить в Америку из-за валютных ограничений военного времени. Лошадей продадут, пледы засыплют нафталином, серебро надежно припрячут.

Элизабет, Маргарет и Перси разрешалось взять с собой по чемодану, остальное будет доставлено транспортной компанией. Отец забронировал билеты для всей семьи на «Клипер» компании «Пан-Американ», вылет в среду.

Перси потерял голову от возбуждения. Он уже летал на самолете, но «Клипер» – это совершенно другое дело. Самолет громадный и роскошный: несколько недель назад, когда полеты только начались, он не сходил с газетных полос. Полет в Нью-Йорк длится двадцать девять часов, и ночью, над Атлантикой, пассажиры ложатся спать.

Ничего не может быть возмутительнее, подумала Маргарет, они полетят в неслыханной роскоши, оставляя согражданам лишения, страдания, войну.

Перси убежал паковаться, а Маргарет легла, уставившись в потолок, горько разочарованная, дрожа от гнева и заливаясь слезами от бессилия хоть как-то изменить свою судьбу.

Она пролежала в постели и не выходила из комнаты до утра следующего дня.

В понедельник, с рассвета, когда она еще лежала в постели, в комнату вошла мать. Маргарет приподнялась на подушках и с ненавистью взглянула на нее. Та устроилась за туалетным столиком и смотрела на отражение дочери в зеркале.

– Пожалуйста, не ссорься с отцом, – сказала она.

– Но это же трусость! – крикнула Маргарет.

Мать побледнела:

– Дело не в трусости.

– Бежать из страны, когда начинается война!

– У нас нет выбора. Мы должны уехать.

– Может быть, объяснишь почему?

Мать повернулась к ней и посмотрела дочери прямо в глаза:

– Иначе твоего отца бросят за решетку.

Для Маргарет это было полной неожиданностью.

– С какой стати? Быть фашистом – еще не преступление.

– Но есть закон о чрезвычайном положении. Нас предупредил сочувствующий отцу чиновник министерства внутренних дел. Отца должны арестовать в конце недели, если он будет к тому времени находиться на территории Англии.

Маргарет трудно было поверить, что отца хотят посадить в тюрьму, будто мелкого жулика. Все оказывается не так просто, подумала она, война переворачивает жизнь с ног на голову.

– Нам не позволят взять с собой наши деньги, – с горечью сказала мать. – Вот такие в Англии понятия о справедливости.

Мысль о деньгах была последним соображением, которое могло сейчас прийти в голову Маргарет. Теперь в подвешенном состоянии оказалась вся ее жизнь. Внезапно набравшись храбрости, она решила выложить матери то, что было у нее на уме. Маргарет набрала полные легкие воздуха и выпалила, пока не прошла решимость:

– Мама, я не хочу ехать с вами!

Мать ничуть не удивилась: наверное, ждала чего-то в этом роде. Мягким невыразительным тоном – так мать всегда говорила, когда хотела уклониться от спора, – она сказала:

– Ты должна поехать с нами, дорогая.

– Меня в тюрьму никто не посадит. Я могу остаться с тетушкой Мартой или с двоюродной сестрой Кэтрин. Может, ты поговоришь с отцом?

Вдруг на лице матери появилась несвойственная ей злая гримаса.

– Я родила тебя в боли и муках, и я не позволю тебе рисковать жизнью, пока могу этому помешать!

Маргарет ошеломил столь бурный всплеск материнских чувств. Но все же она запротестовала:

– Но ведь речь идет о моей жизни, и я имею право голоса!

Мать вздохнула и снова заговорила в своей обычной вялой манере:

– То, что думаешь ты или думаю я, не имеет никакого значения. Отец не позволит тебе остаться, о чем бы мы с тобой ни договорились.

Покорность матери раздражала Маргарет, и она решила действовать.

– Я сама у него спрошу.

– Я бы попросила тебя этого не делать, – сказала мать, и теперь в ее голосе слышалась мольба. – Ему и без того трудно. Ты же знаешь, как он любит Англию. В других обстоятельствах он звонил бы сейчас в военное министерство, чтобы получить назначение. У него сердце разрывается.

– А мое сердце?

– Это совсем другое дело. Ты молода, у тебя вся жизнь впереди. Для него отъезд из Англии – крушение всех надежд.

– Я не виновата, что он – фашист! – резко ответила Маргарет.

– Я думала, что в тебе больше доброты, – тихо сказала мать и вышла из комнаты.

Маргарет почувствовала себя виноватой, и все-таки возмущение терзало ее душу. Это так несправедливо! Отец никогда не считался с ее мнением, а теперь, когда ход событий доказал его неправоту, от нее ждут сочувствия.

Она вздохнула. Мать у нее – красавица, женщина эксцентричная, непредсказуемая. Выросла в богатой семье, человек сильного характера. Свойственная ей эксцентричность была результатом сильной воли и отсутствия образования, которое могло бы этой волей управлять: ею овладевали безумные идеи, потому что она так и не научилась отделять здравые суждения от вздора. Ее непредсказуемость являлась способом борьбы сильной женщины с мужским превосходством: спорить с мужем не дозволялось, но можно было выскользнуть из-под его контроля, нацепив на себя маску непонимания. Маргарет любила мать и терпеливо относилась к ее странностям, но преисполнилась решимости не походить на нее вопреки их внешнему сходству. Если Маргарет не дают образования, она будет учиться сама и скорее останется старой девой, чем выйдет замуж за какого-нибудь свинтуса, который сочтет себя вправе обращаться с ней, как с домашней прислугой.

Иногда она мечтала о том, чтобы у нее с матерью были совсем другие отношения. Маргарет хотелось довериться ей, вызвать ее сочувствие, посоветоваться. Они могли бы стать союзницами, вместе добиваясь свободы в мире, который предпочитал видеть в женщинах украшение чужой жизни. Но мать давно уже отказалась от подобной борьбы и хотела того же от Маргарет. Но этому не бывать. Она станет сама собой, она полна решимости добиться поставленной цели. Но как?

Весь день еда стояла у нее поперек горла. Она пила одну чашку чая за другой, а слуги тем временем готовились заколачивать дом. Во вторник, когда мать поняла, что Маргарет не собирается паковать свои вещи, она велела новой служанке Дженкинс сделать это за нее. Конечно, Дженкинс не знала, что паковать, и Маргарет пришлось ей помогать: мать в конечном счете добилась своего. Впрочем, как всегда.

– Не повезло вам, мы закрываем дом через неделю после того, как вы начали у нас работать, – сказала Маргарет новой служанке.

– Теперь работу будет легко найти, миледи. Мой отец сказал, что безработицы во время войны не бывает.

– Что же вы будете делать? Пойдете на фабрику?

– Я хочу в армию. По радио сказали, что вчера в ВТС записались семнадцать тысяч женщин. По всей стране у мэрий выстроились очереди, сама видела фото в газете.

– Счастливая, – сказала Маргарет огорченно. – Меня ждет только одна очередь – на посадку в самолет в Америку.

– Вы обязаны делать то, что скажет маркиз.

– А что говорит ваш отец о вашем решении?

– Я ему ничего не скажу, поступлю, как считаю нужным, и все.

– А если он заберет вас из ВТС?

– Не имеет права. Мне исполнилось восемнадцать. Раз я взрослая, родители не могут мне помешать.

– Вы уверены? – удивилась Маргарет.

– Конечно. Это всем известно.

«Кроме меня», – подумала Маргарет.

Дженкинс отнесла чемодан Маргарет в холл. Выезжать надо будет рано утром в среду. Увидев выстроившиеся рядком чемоданы, Маргарет наконец осознала, что ей суждено пережидать войну в штате Коннектикут, если она не перестанет скулить и ничего не предпримет. Несмотря на мольбы матери не устраивать скандала с отцом, она решила бросить ему вызов.

Но ее бросало в дрожь при одной мысли об этом. Маргарет вернулась к себе в комнату, чтобы успокоиться и подготовиться к разговору. Прежде всего нужно сохранять хладнокровие. Слезами отца не проймешь, а дерзость его только разозлит. Ей надо показать себя разумной, рассудительной, зрелой, понимающей свою ответственность. Хотя тут дело не в аргументах, в ответ он сразу начнет кричать и так ее запугает, что она слова из себя не выдавит.

Как же начать? «Мне кажется, что я имею право голоса, когда решается мое будущее».

Нет, это не годится. Он скажет: «Я за тебя отвечаю, и поэтому решать мне».

А если: «Можно мне поговорить с тобой об отъезде в Америку?»

Он скорее всего ответит: «Тут нечего обсуждать».

Слова, с которыми Маргарет обратится к нему, не должны прозвучать оскорбительно, иначе он сразу же ее оборвет. Она решила начать так: «Могу я тебя кое о чем спросить?» Он будет вынужден ее выслушать.

А что дальше? Как затронуть нужную тему, не вызвав отцовского гнева? Она могла бы сказать: «Ты ведь служил в армии в прошлую войну?» Маргарет знала, что он участвовал в боевых действиях во Франции. «А мама ведь тоже была на военной службе?» Она знала ответ и на этот вопрос: мать добровольно пошла в медсестры, ухаживала в лондонском госпитале за ранеными американскими офицерами. Ну а потом Маргарет скажет: «Вы оба служили родине, поэтому ты должен понять мое желание поступить точно так же». Уж на такие слова ему нечего будет возразить.

Если бы только он отступил в этом вопросе, она сумела бы преодолеть и другие возражения. Маргарет могла бы пожить у родственников, пока не запишется в ВТС, на что уйдет всего несколько дней. Ей исполнилось девятнадцать, многие девушки ее возраста уже трудятся шесть лет полную рабочую неделю. Она теперь имеет право выйти замуж, водить машину, да к тому же и сесть в тюрьму. Нет никаких оснований запрещать ей остаться в Англии.

Звучит разумно. Остается набраться смелости.

Отец должен быть в кабинете со своим управляющим. Маргарет вышла из комнаты. На площадке возле двери у нее вдруг от страха подкосились колени. Конечно, отец придет в бешенство. Вспышки его гнева ужасны, наказания жестоки. Когда ей было одиннадцать, он заставил ее целый день простоять в углу его кабинета лицом к стене за то, что она нагрубила кому-то из гостей; когда ей было семь, он отобрал у нее игрушечного медвежонка в наказание за мокрую постель; однажды он в гневе выбросил из окна второго этажа кошку. Что он сотворит сейчас, когда Маргарет заявит о своем намерении остаться в Англии и сражаться с нацистами?

Она заставила себя спуститься по лестнице, но по мере приближения к отцовскому кабинету страхи овладевали ею все сильнее. Она представляла себе, как он выходит из себя, как краснеет его лицо и выпучиваются глаза. Она попыталась умерить биение пульса, спросив себя, есть ли на самом деле повод испытывать такой ужас. Ведь отец больше не может причинить ей страданий, отняв медвежонка. Но в глубине души она понимала, что у него есть масса способов сделать ей больно.

Когда Маргарет дрожа стояла у двери кабинета, через холл прошла домоправительница в своем неизменном черном платье. Миссис Аллен твердой рукой управляла женской частью обслуги, но к хозяйским детям всегда проявляла благодушие. Она любила всю семью Оксенфордов и очень расстроилась, узнав об их предстоящем отъезде: для нее это был крах устоявшегося жизненного уклада. Сквозь слезы она улыбнулась Маргарет.

Когда Маргарет посмотрела на нее, ей пришла в голову ошеломляющая идея.

План бегства мгновенно сложился в ее голове. Она одолжит денег у миссис Аллен, немедленно уйдет из дома, успеет в четыре пятьдесят пять на лондонский поезд, переночует у кузины Кэтрин, а утром сразу же пойдет вербоваться в ВТС. Когда отец ее настигнет, уже будет поздно что-либо изменить.

План был настолько прост и сложился столь стремительно, что она не могла заставить себя поверить в его осуществимость. И прежде чем Маргарет успела хорошенько все взвесить, она услышала собственные слова:

– О, миссис Аллен, не могли бы вы одолжить мне немного денег? Мне нужно сделать до отъезда кое-какие покупки, а я не хочу беспокоить отца, он ведь так занят.

– Конечно, барышня, – не колеблясь, ответила миссис Аллен. – Сколько вам нужно?

Маргарет не знала, сколько стоит проезд до Лондона, она никогда не покупала билеты сама. Сказала наугад:

– О, одного фунта будет достаточно. – А сама думала: неужели она все-таки решилась?

Миссис Аллен достала две десятишиллинговые банкноты из кошелька. Если бы ее попросили, она, наверное, охотно отдала бы все свои сбережения.

Дрожащей рукой Маргарет взяла деньги. Билет в свободу, подумала она – и страху вопреки почувствовала в груди сладость удачи.

Что касается миссис Аллен, то ей показалось, что Маргарет расстроена предстоящим отъездом, и она сжала ее руку.