Найденная

– Закрой глаза, и да пребудет с тобой нечистый, – Марфа резко обернулась, вперев в Алену белые глазницы.

Она непроизвольно зажмурилась. И…

– Матушка? Матушка родная, снова дурно! – воскликнул знакомый звонкий голос прямо над ухом.

Это ж барская девка Маруська! Сладкая как булка с изюмом. Слава о ней не только в деревне, но и на всю округу. Никто не мог устоять перед синими глазами с поволокой, пухлыми щеками с ямками, а в особенности – перед огромной грудью, которую Маруська так любит показывать. Никто не устоит, но никто и не женится. К ведуньям она часто ходила за травами, чтобы младенца не принести.

– Святый Боже! Глазоньки открыла!

Выходит, у теток все получилось.

Алена села на кровати, задрапированной прозрачными занавесками и мягкой, как одна сплошная подушка. Внизу – голубой ковер, белая рубашка с кружевами по подолу и чьи-то худые как ветки ноги. Чьи? Барынины, конечно!

– А вот отварчик, выпей для силы, – протягивала чашку Маруська.

Алена принюхалась. Чабрец, тмин, полынь. Да неужели та самая смесь от зачатия, за которой Маруська ходила к ведуньям? В то самое время, как барин, желая наследника, посылал за совсем иным зельем?

– Не хочу, – отвернулась Алена.

Голос был не ее. Он с трудом продирался сквозь горло.

– Надо попить, полегчает, – уговаривала Маруська.

– Оставь. Потом выпью.

Она отставила чашку, продолжая заискивающе глядеть на хозяйку.

– Нездоровится мне. Уйди.

Когда дверь за Маруськой закрылась, Алена огляделась. Огромная спальня – с полдома теток. Красивая, и пахнет здесь хорошо: цветами и духами. И ваза, и пузырьки стоят на столе у окна. Алена понюхала каждый, а те, что особо понравились, испробовала на себе.

Дверь опять приоткрылась.

– Уйди, Маруся! – шикнула Алена, не оборачиваясь. – Сказала же.

– Это я, Оленька. Как ты?

Барин. Алена видела его всего несколько раз в жизни. Когда-то – она еще совсем девчонкой была – он лично навещал дом ведуний. Запомнились хорошо и глаза серебряные, и профиль четко очерченный: нос прямой, лоб высокий. Но сейчас на лбу у него морщины, на щеках тяжелые складки, а на темени и в негустой бороде седина. Довольно высок барин, но на плечах словно невзгоды прожитых лет лежат и гнут к земле – стал он сильно сутулиться. И ногами в мягких домашних башмаках шоркает – старик стариком.

Подошел он к Алене, встал близко-близко – руку протяни и коснешься. Вгляделся в ее лицо, чуть прищурившись – глубокие морщины сетью оплетали серебряные глаза. Но смотрел он так, как еще на Алену никто не смотрел: словно обнимал. Любовался?

Слегка улыбнувшись, барин отвел назад прядь белых волос барыни. Наклонился. Теплые сухие губы коснулись щеки Алены. Пожалуй, приятно, но странно. Непроизвольно она сделала шаг назад – к кровати.

Кровать! И как она не подумала прежде? Да неужто придется делить ложе со стариком?.. Алена давно мечтала открыть для себя удовольствия, которые так любила тетка Таисия. Однако, лежа в своей горнице по ночам, представляла она рядом широкого в плечах, ясноглазого молодца, но никак не сутулого и седого. Только не это! Нет, она не согласна!

Судя по тому, как помрачнел барин, прекрасное барынино лицо исказил поток Алениных мыслей.

– Ты принимала сегодня капли?

Не о Маруськином ли зелье речь? Алена кивнула.

– Славно. Оставлю тебя, Оленька. Поправляйся.

Морщась от досады и негодуя на теток, ввязавших в противное – все им мало денег, а ведь и не тратят толком! – Алена открыла серебряную шкатулку, стоявшую на столе у кровати. Украшения: синее бархатное дно почти не видать за слоями золота и жемчугов, и пестрят тут и там разноцветные камни. Вынув кольцо – большое, тяжелое, изумруд в нем глазом смотрел на чужачку – она надела его на барынин палец, покрутила рукой. Красиво! Надо их перепрятать. Но где зарыть – у дубов, как просили тетки, или в каком другом месте, Алена еще подумает.

А до чего необъятен барынин шкаф! Перебирая нежные шелка, мягкий бархат и легкие ситцы, Алена вдыхала те же ароматы, что у стола: они пропитали ткани. Барыня любит белый и синий, других цветов не встречалось. Приложив к себе одно из платьев, Алена подошла к зеркалу – и отшатнулась. Позабыла, что увидит там не свое лицо, а тонкое, белое. И прекрасное. Словно на картину глядела Алена, а вовсе не в зеркало.

Но как же померить платье? На спине – целый ряд крючков, и Алена начала расстегивать их, да бросила: как на себе-то их застегнуть?

Спальня чудна, а каковы другие комнаты? Любопытно на них поглядеть. Алена вышла за порог, но, не успев сделать и шага, столкнулась с черной – не то ведьмой, не то монахиней. Шелестевшее платье с глухим высоким воротником – узкое до пояса, которым перехвачено, расширялось к низу и падало на пол. Черные волосы разделены надвое прямым пробором и собраны по каждой стороне головы в два плоских блина. Кожа чуть светлее коровьего масла, бледных губ не видно почти, нет и румянца, брови – черные нитки. И глаза ее сперва показались черными, но посмотрев снова, Алена поняла – темно-серые. Подбородок узкий, щеки впалые, сама высока и худа как жердь. Она крутила в руке черные бусы.

Заговорила. Низкий голос, грудной. С таким бы петь в хоре. Это он звучал за спиной Алены в кухне. Ключница. Но разобрать речь никакой возможности нет. И как барыня ее понимала?

Управляющий не сказал, как ее зовут.

– Кто ты? – спросила Алена.

В ответ она снова застрекотала. Ухо смогло отделить одно из слов, и, ухватившись за него, Алена повторила:

– Брайс.

И тут что-то произошло. Мысли словно заволокло, а в голову будто чужая рука вторглась и ударила – таким ощущение было сильным и осязаемым.

Алена видела себя в незнакомом месте, каменном и бурлящем. В шаге пронеслась повозка, запряженная двумя лошадьми. Рядом забор с пиками, а за ним огромный дом. У его входа красные цветы окружены каменными кругами, точно узники. Розы.

В руках у Алены бумага, а на ней буквы. Хотя тетки научили ее читать, а большую часть букв она даже не узнавала. Но отчего-то вдруг смогла их прочесть – «рекомендация».

– Анна? – Алена ощутила, как говорит, и подняла взгляд над бумагой. На дорожке стояла женщина во всем черном. Не с непокрытой головой, как сейчас, а в большой шляпе с лентами, которые трепал ветер, в накидке и перчатках.

– Брайс, мэм. Энн Брайс.

– Я буду звать тебя по имени, Нюта. Ты же понимаешь по-русски? Тут сказано – да.

Наваждение прошло: мысли прояснились.

– Нюта, – сказала Алена.

Черная ключница закивала.

Выходит, Алене удалось то, чего тетки просили не делать: заглянуть в воспоминания барыни? Но как это получилось? Очень бы хотелось понять.

Оставив ключницу, Алена направилась, куда глаза глядят. А глядели они на лестницу, ведущую на чердак – точь-в-точь такую же, как в доме теток: те же трещины на ступенях-перекладинах, те же кусачие зазубрины на перильцах, так и норовящие укусить, занозить, ухватить за подол. И шатается так же, но Алене не привыкать. Поднявшись, она по привычке отвела голову, чтобы не попасть лицом в паутину и не чихать после еще с полчаса. Но на просторном барском чердаке чисто убрано и светло: свет проходит в узкие длинные окна. Помещение поделено на три отдельных: два больших и маленькое.

Алена заглянула в первое. Стол, стул, узкая, будто детская, кровать под стеганым одеялом, шкаф, комод. Ясно: на чердаке комнаты дворни. Алена подошла к столу. Лампа, книги, письма. Листая книгу, она, как и в своем видении, не разбирала большинство букв. При этом другие знакомы: вот «аз», а это точно «он». Да только не складываются вместе. Лишь пару раз попали на глаза сочетания, которые удалось прочитать. Алена произнесла их вслух, хотя тетки с детства предупреждали с незнакомыми словами так не делать. «Орас», «саке»… Заклинания?

Заглянув в следующую комнату, Алена нашла Маруську. Та стояла на коленях перед распахнутым сундуком.

– Ой, матушка! – распахнула глаза и вскочила, держа руки за спиной. Что-то прятала.

– Покажи руки, – потребовала Алена, помня про подмененное зелье.

– Да я так… Не надо.

Алена приблизилась.

– А ну показывай, что украла!

Маруська помотала головой, но потом все же вытянула руки. А в них… Куски удочки? Кузнечные обрезки? Длинное, тонкое, узкое. На вид – совершенно бесполезное.

– И что это? – скривила барынины губы Алена.

– От ключницыной балалайки. У ней под кроватью лежит, и она по ночам пиликает. Житья никакого нет, ей-богу! Спать невмочь.

И точно: балалайка. Это не удочка, а струны.

Алена растерянно запустила пальцы в непривычные волосы. Как бы поступила барыня? Наказывала ли дворовых за то, что друг у друга таскали безделицы? И как?

Маруська напряженно ждала решения, но Алена так и не смогла его найти. И наконец сказала не слишком уверенно:

– Пойдем, поможешь мне одеться.

Маруська громко выдохнула, а Алена сообразила, что только что ввела в барском доме новый порядок: потворство мелким кражам. Но что теперь поделаешь? Момент упущен.

Как оказалось, для того чтобы пришли Маруська и другая челядь, не нужно даже звать их и, тем более, лезть на чердак. На окне спальни Алена нашла большой колокольчик, и, пока Маруська застегивала крючки на платье, забавляясь, стала звонить. Через пару минут пришла толстая стряпуха Фроська и спросила, что барыня хочет сегодня кушать. Может, чего подать помимо пирогов с капустой и рыбой?

Алена задумалась.

– Подай-ка еще кулебяку с повидлом. И щи погуще, – решила она.

Фроська кивнула.

– Стало быть, то, что ключница велела, не стряпать? Из курей и потрохов?

Потроха? Тетки пускали их в дело, и насылая напасти, и врачуя недуги. А что получится, если их съесть? Любопытно. Алена приказала готовить и это блюдо.

Затем Алена снова позвонила в колокольчик и, как выяснилось, вызвала хромого конюха.

– Кобылу заложить? Поедем куда?

Наигравшись с колокольчиком, Алена еще походила по дому, а потом, ощутив внезапную усталость, прилегла на барынину кровать и продремала до вечера. Проснувшись, ощутила голод, и отправилась вниз, на кухню, куда вел аппетитный запах. Стряпуха как раз раскладывала еду по тарелкам

– Есть хочу, – призналась Алена.

– Ровно к ужину и поспели, – сказала Фроська. – Батюшка как раз начали.

Маруська споро подхватила поднос с тарелками и понесла куда-то.

Алена последовала за ней и вышла в столовую. За огромным столом, – от двери и до окон – укрытом желтой скатертью с бахромой, ели всего трое: барин, управляющий и черная ключница. Между ними шел разговор, но при появлении Алены прервался. Стало быть, говорили о ней – вернее, о барыне.

Садиться рядом ни с кем из них не хотелось, и потому Алена села подальше, на крайний конец стола, прямо напротив барина. Маруська поставила перед ней тарелки. Алена откусила кусок хлеба. Ох и вкусен мягкий барский хлеб! А у теток отчего-то всегда получался сер, тверд и пресен.

Отведала она и щей, и пирога с рыбой.

– Отрадно, что к тебе возвращается аппетит, – заметил барин.

Попробовала Алена и блюдо из потрохов. Обычная еда, никакой в ней загадки. Да и не хватало красок: Алена бы добавила и трав, и жареного лука побольше.

После ужина все разошлись. Алена снова бродила по комнатам, рассматривая дивные вещи. В одном углу нашла яркую и точно нездешнюю живую птицу в клетке, в другом – нечто непонятное: огромный ящик с черно-белыми штуками, которые начинали плакать, если на них нажать. И это теток зовут в деревне ведьмами!

Когда за окнами стемнело, она позвала колокольчиком Маруську, чтобы раздеться, и легла в кровать.

Но, может потому, что днем выспалась, уснуть в излишне мягкой и сладко пахнущей кровати не удавалось. Алена долго ворочалась с боку на бок, а сон все не шел. Она встала, зажгла свечу, достала барынин платок, ссыпала туда украшения, завязала узлом и сунула за пазуху. Решила пройтись до дубов. Хоть и зла на теток, приключение – если отбросить обиду – выдалось любопытное.

Но только Алена ступила на широкую деревянную лестницу, ведущую вниз, как навстречу – барин.

– Оля, куда ты идешь?

Алена молчала, не зная, что и ответить.

– Уже полночь, пойдем лучше спать, – предложил барин.

Пришлось подчиниться. Укладываясь обратно в постель, Алена незаметно сунула узелок под подушку. Пытаясь представить то, что сейчас произойдет, она снова проклинала теток, как могла. Но барин ее не тронул. Сначала долго смотрел на нее, а потом закрыл глаза. Уснул и чудовищно захрапел – и теперь о сне точно не могло быть и речи.

А потом Алена услышала плач младенца.

Глава 7. Ночка

Незаконный ребенок! Теперь Брайс все поняла. Младенца, прижитого с кем-то из деревенских, мистер Орлов захотел взять в дом. Поступок легко объясним: мистер немолод, а миссис все никак не удается зачать. И чтобы не признаваться в похождениях, он решил разыграть дьявольский спектакль. Но хуже всего, что в итоге ценой за младенца стал рассудок хозяйки, поверившей мужу.

Очевидно, по приказу мистера его прислуга раздобыла и подбросила к дому то жуткое существо – оно преследовало Брайс в кошмарах, норовя ухватить острыми зубами за пятку. Как видно, миссис Орлов и раньше избавлялась от ненужного, сжигая в печи, на то и был расчет. При этом все очень точно подгадали к приезду хозяина. И когда кухню заволокло дымом, прислуга отвлекла миссис, под шумок унесла маленького беса и оставила ребенка. Вот потому он и цел.

И все дальнейшие расспросы мистером Орловым прислуги – постановка для Брайс и, может, для управляющего, который в ту ночь вернулся в имение вместе с хозяином.

Прежде Брайс писала матушке, что Орловское – странное место. Так вот, оно не странное – оно страшное.

– Я хочу домой, – пробормотала Брайс.

Кормилица, привезенная из деревни, задремала в соседнем кресле, укачивая девочку. Хотя в доме пустовали гостевые спальни, отчего-то мистер Орлов велел расположить незаконное дитя в маленькой гостиной – любимой комнате Брайс – рядом со своим кабинетом. Тут и поставили деревянную люльку, тоже захваченную из деревни. Грубая работа, не для дома мистера.

Но младенец, размещенный в гостиной – не повод отказываться от немногих доступных и уже привычных удовольствий. Потому, как обычно в этот час, Брайс устроилась в любимом кресле с книгой. За неимением выбора – книг на английском в усадьбе не нашлось – она собиралась в очередной раз перечитать прелестную историю Жорж Санд «Консуэло». В Гилфорде бы пришлось прятать ее под подушкой и краснеть, если бы обнаружили. Но здесь совсем другое дело: большинство слуг и на своем языке читать не умели. Но сегодня разум не мог ухватить увлекательные приключения прекрасной певицы: мысли возвращались к интригам в усадьбе.

Во дворе засвистели.

– Тпру! Стой, Ночка!

Разбуженная кормилица высунулась в окно.

– Куда ж запрягли, да еще так нарядно? В город барин едет? – удивилась она.

Брайс продолжила попытки вчитаться. Но снова не удалось: за дверью послышалось шорканье.

– Выходи, Анфиса, пора в храм. И вы с нами езжайте, Анна, – сказал мистер Орлов.

– Как в храм? Разве праздник? – удивилась кормилица.

– Потиту будем крестить.

Потита. Невероятно, но мистер и в самом деле звал незаконную дочь картошкой.

Брайс спустилась во двор, где ждала крытая повозка. Отчего-то в нее запрягли не смирную рыжую лошадь, небольшую и коренастую, которую обычно брал мистер, а непослушную черную. Недавно она сбросила управляющего, пожелавшего ее опробовать, а до того раз пять – и это только на глазах Брайс – молодого конюха. И сейчас не стояла тихо: пятилась, пыхтела.

– Ох, и худая затея у барина, – говорил теперь тот сброшенный конюх старику-Лешему, пытаясь поправить упряжь. – Не объезжена она толком.

– Да что ж ты каркаешь все, Ванек? До деревни – рукой подать, что выйти может?

К повозке подошли мистер Орлов и кормилица с ребенком на руках.

– А куда подевался наш крестный? – осмотрелся мистер.

– Егорий Ильич-то? В деревню подался, – ответил старый конюх.

– Вот как, – шевельнул бровями Орлов, садясь в повозку.

Кормилица полезла следом. Повозка накренилась, а затем покатилась назад – кобыле на месте не стоялось. Брайс все меньше хотелось отправляться в эту поездку, но что делать? Она шагнула в повозку, предвкушая рывок лошади и свое позорное падение на глазах мистера и прислуги. Но на этот раз кобыла не шелохнулась. Конюх забрался вперед – на облучок, как здесь говорили.

– Нооо! Пошла, Ночка!

Повозка тронулась и покатилась. Кормилица глядела на младенца, завернутого в белую простыню с кружевами, а мистер Орлов – в окно. Брайс, севшая напротив, недостаточно быстро поймала себя на том, что открыто рассматривает его. Пусть этого никто и не заметил, а все же негоже забывать о приличиях. И Брайс тоже стала смотреть в окно, теперь бросая взгляды украдкой.

А за окном – буйство до непристойности ярких красок. Красный – листвы, желтый – полей, синий – глубокого низкого неба, серо-голубой – ручья, ставшего спутником на развилке, и вдали – зелень лесных елей. От видов здешней природы так и тянуло взять мольберт. Но способности у Брайс скромные. А если бы, несмотря на это, она все же решила поддаться порыву, то нет ни бумаги, ни кистей, ни красок, и в деревне их не купить. В конце месяца, когда миссис Орлов даст Брайс выходной, она посетит ближний город, и там…

Повозка резко подскочила – так, что Брайс ударилась затылком о обитый тканью потолок, – накренилась и полетела куда-то вниз.

Мистера, кормилицу и Брайс швыряло из стороны в сторону. Экономка больно ушибла локоть, и прямо на лицо ей упал выпавший из-под сидения саквояж. Она попыталась столкнуть и его, и сверток, который следом камнем упал на грудь. И в этот миг дверь раскрылась. Брайс уже не перебрасывало внутри повозки – она катилась вниз. А потом ее еще раз подкинуло и бросило.

Острая боль в спине. Как вокруг мокро. И на груди тяжело. Что-то влажное коснулось щеки, защекотало и, всхрапнув, исчезло.

Брайс лежала в ручье, так и не выпустив прижатый к себе сверток. В паре шагов мирно пила вороная кобыла, а шагах в десяти грудой выглядывали из воды остатки разбитой коляски.

Глава 8. Чудо в обломках

– Люди, жив барин! – крикнули над головой.

Очевидно, от удара Орлов лишился сознания. Вздохнув поглубже – отчего так больно, так тяжело дышать? – он открыл глаза. И встретился ими с глазами конюха. Тот смотрел на Орлова сверху – если бы повозка была цела, там бы находилась ее задняя часть, а теперь зияла дыра.

– Давай руку, батюшка, подыму тебя, – конюх протянул ладонь.

Орлов шевельнулся и застонал: вся правая сторона отдавала болью. Понятно, почему тяжело дышать – придавили обломки. Плотно сжав губы, он двигал плечами, чтобы высвободить руки. Снаружи начали помогать, вынимали куски, до которых возможно было дотянуться, и Орлов смог вздохнуть. Но, увидев свою освобожденную руку, едва снова не лишился чувств – из залитого кровью рукава ниже локтя выглядывал осколок кости.

– За левую сторону тяните! – зажмурившись, попросил Орлов.

Но тащили за все, что придется. Орлов прошептал молитву: и за спасение благодаря, и чтобы от криков боли сдержаться.

Но он-то жив, а малютка?

– Что с девочкой?

– Потерпи малость, батюшка. Ванек, чуть ниже хватай!

– Где младенец?

– В воде.

Сердце екнуло. Расшиблась или утонула?

– Вылезать не хочет, – добавил конюх.

И это трехмесячный-то младенец? Как бы не был ошарашен Орлов случившимся, а возмутился:

– Что ты несешь?

– Так уперлась же, фряжская ведьма! На берег загнать не могут.

– А ну живее тащите! – прикрикнул Орлов и сморщился от боли, когда приказ поспешили исполнить.

Грубыми рывками его вынули из обломков, проволокли и аккуратно усадили на землю. Но еще не достигнув ее, Орлов шарил взглядом и по воде, и по берегу, и телесной боли вторила иная, глухая, где-то внутри.

В ручье, на мелководье, сидела англичанка, и прижимала сверток к груди. Сердце Орлова екнуло, но тут показалась ручонка.

Живая! Боже, какое чудо! Второй раз спасена от чудовищной смерти. Он даже не пытался вытереть слезы, текущие по щекам.

– Вот так и сидит. Говорю – на берег иди, не студись, а она шипит что-то и знай себе в воде торчит, – объяснил конюх.

– Спасибо, Боже, – от души сказал Орлов. Он поднял было руку для крестного знамения и опустил, искривившись.

– К мельнику бы тебе, да только тот с утра на базар уехал, – сказал один из крестьян.

Как видно, они работали на ближнем поле по другую сторону ручья. Увидели крушение и поспешили на выручку.

Орлов попытался встать. Вышло. Ноги держали.

– А ты-то как, Иван? – спросил он конюха.

– Да ничего. Бок вот чутка зашиб.

Деревенские продолжали возиться в обломках, а Орлов поковылял назад в воду.

– Анна!

Англичанка не шелохнулась. Это шок.

– Вы меня слышите?

Она подняла лицо. Исцарапанное, лоб рассечен, по скуле расползся синяк.

– Вы целы?

Похоже, не понимала. А цела ли малышка? Вроде не поцарапаны ни ручки, ни личико. Малютка посмотрела на Орлова и заагукала. Так странно: не плакала, не кричала.

А ведь выходит – англичанка спасла ее. Она ведь сразу, близко к сердцу поступок Ольги приняв, к девочке тяготела. Как в живых впервые увидела, глаз не спускала, постоянно рядом была, и даже с кормилицей, кажется, оставлять наедине не хотела. И вот теперь спасла.

– Она, как повозка в ручей падала, прыгнула. И младенца держала. И вот, сидит, – уточнил Иван.

– Спасибо, Анна, – не сдержав порыва, Орлов погладил англичанку по плечу.

– А батюшке-то чего сказать? Не будет крещения? – крикнула с пригорка, крутого спуска к ручью, откуда и упала коляска, какая-то баба.

Какое уж тут крещение!

– Не будет, – ответил он.

Эх, до чего нехорошо вышло. Настолько худые знаки Орловское станет обсуждать месяцами. Здесь все и сразу: и несостоявшееся крещение, и выброшенный из повозки младенец, и второе его чудное спасение. И уцелевшая «фрязь»: прямо сейчас на пригорке кто-то громко сказал, что иноземная ведьма кобылу попортила.

– Зашиблась! Зашиблась насмерть! – воскликнули от обломков.

Посмотрев туда, Орлов увидел, как мокрое и пестрое с усилием вытянули на берег.

– Анфиса померла!

Кормилица. Стыдно, но в суете Орлов и не подумал о ней. Хотя он ее и сгубил, забрав из деревни и взяв в эту поездку. А ведь у нее остался младенец.

Орлов побрел к обломкам.

– Эх, барин-барин! А говорил я: на кой брать Ночку? – сокрушался конюх.

А всего-то ведь и хотелось, что чинно, торжественно, празднично ввести в мир новую жизнь – и слегка еще щеголем по деревне проехаться. Все рабочие лошади в поле, тихий мерил захворал, и стояли в конюшне только Рыжая да эта Ночка. Еще ни разу пользы не приносила, а пора бы. Давно куплена и наверняка пообвыклась – вот и решил Орлов, что дворовые преувеличивают ее дурной нрав.

А вот сама Ночка: щиплет траву на пригорке. Спокойная. Узнала Орлова и потянулась к нему. Погладить или же пристрелить?

– Денег на похороны дам. И семье, – обещал Орлов толпе.

Деревенские отвечали неодобрительным гулом, напоминая, что совсем недавно барин уже говорил те же слова. Обещал помочь семье плотника в тот самый день, когда нанял Анфису.

Глава 9. Неигранная колода

Ведьмы, живущие за окраиной, не иначе как пробрались к ней на огород и засыпали его дьявольским семенем, навели проклятье. И теперь никогда не знать ей покою.

– Что это значит, Пелагея? – собрав силы, мысленно кричала Алена. – Что не так с твоим огородом?

Пелагея злилась, ухала, стучала в висках, металась. А потом пропала. И Алена – именно она, а не барыня – оказалась в своей горнице на кровати.

Но как это произошло? Надо вспомнить, надо понять. Так… После полудня на двор вывели черную кобылу Ночку. Красивую, статную, но с норовом. Алена раньше ее заприметила, и пару раз заходила на конюшню поглядеть и побаловать яблоком да куском сахару. Сначала кобыла фыркала и била копытом – не обманулась обличием хозяйки, чуяла чужачку. Но потом присмирела, ржание стало приветственным. Может быть, поняла, что приглянулась Алене. И вот на этой кобыле барин с ключницей и кормилицей собрались, как сказала кухарка, крестить младенца в деревню.

Как отправились, Алена собрала узел с барыниными украшениями и ловко спрятала под отошедшей половицей у входа. Удобнее будет вынимать перед тем, как вынести из имения и перепрятать, а пока пусть полежит до ночи. А после Алена решила раскинуть карты, благо, у кухарки нашлась неигранная колода. Она спрашивала о будущем, но ответ и озадачил, и не порадовал: козни, обман, страстная любовь, потеря – но это все ерунда, потому что потом карты сказали о смерти. И выходило, что мертва сама Алена. Причем не в будущем, а уже.