Воролов

Незнакомец всего этого не заметил. Он, как показалось Анненскому, не понял даже, что в комнате есть кто-то еще. Повалившись на кушетку, он обхватил голову руками и глухо застонал, а потом протянул руку к маленькому и совершенно пустому прикроватному столику, словно что-то ища на нем.

– Вам воды, поручик, или чего покрепче? – спросил Азаревич.

Человек вздрогнул и хрипло простонал:

– Один черт! Во рту так пересохло, что языком не повернешь…

Воролов подошел к столу со сластями, наполнил фруктовой водой из графина хрустальный бокал и протянул его человеку в подштанниках.

Тот долго с наслаждением пил, прерываясь на то, чтобы приложить холодную поверхность бокала то ко лбу, то к виску.

– Благодарю вас, господа, – наконец проговорил он, разглядывая из-под опухших век Азаревича и Анненского. – Вино, видно, ударило мне в голову. Вчера перебрал. Merde![3] Память отшибло напрочь! Поверите, только сейчас понял, где я… Да, прошу прощения: мы знакомы?

Азаревич ему не ответил. Он обернулся и взглянул на Аполлона Григорьевича.

Тот растерянно пожал плечами.

«Все пошло не так, – подумал Анненский. – Бес его знает: этого ли я видел в театре с Зиночкой или другого? Похож? Или нет, не похож… Тот не такой был. Этот растрепанный какой-то… Усы тоже… Нет! Тот, кажется, помельче был…»

От волнения на лбу у антрепренера выступила испарина.

«Он или не он?» – Аполлон Григорьевич изо всех сил напрягал память.

Тем временем поручик, персону которого старательно изучал Анненский, сел, отставил бокал и сжал виски пальцами.

– Вы, господа, поздновато явились: за окном-то, я смотрю, уже утро…

– Нынешняя ночь удалась, не так ли? – усмехнулся Азаревич.

Офицер поморщился:

– Несомненно! Но увы, я ничего не помню… Голова как колокол гудит…

Воролов снова покосился на Анненского.

– А ночь с первого на второе октября? Вспомните-ка ночь с первого на второе октября сего года, милейший! – Азаревич навис над незнакомцем.

Поручик вздрогнул и побледнел.

Анненскому показалось, что офицер разом протрезвел и в его глазах мелькнул испуг.

Поручик вскочил, толкнул Азаревича обеими руками в грудь и на ватных ногах устремился к дверям. Анненский от неожиданности вскрикнул. Воролов схватил офицера за плечо. Тот развернулся и попытался нанести Азаревичу несколько неуклюжих ударов. Воролов ответил лишь единожды. Поручик охнул и, схватившись за нос, снова упал на кушетку. Сквозь его пальцы тяжелыми каплями закапала кровь, пачкая кружево маленьких подушечек, лежавших тут же.

– Отпустите! – прохрипел офицер. – Мы все уладим!

Воролов отступил на полшага.

– Кто вы? Что вам нужно? – поручик вытирал разбитый нос рукавом рубашки.

– У меня к вам дело по поводу событий второго октября сего года, – повторил воролов.

Губы поручика задрожали.

– Я все понял, господа. Позвольте объясниться…

– Незамедлительно! – поднял его за воротник Азаревич.

– Я же обещал вернуться! Я обещал жениться! И я непременно это сделаю! Parole d'honneur[4], господа! Parole d'honneur!

Беглец, шмыгая носом и вжавшись в спинку диванчика, тем не менее пытался принять на нем независимую и горделивую позу. На его пышных усах уже багровели капли спекшейся крови, но он этого не замечал.

– Я не обманывал mademoiselle Ольгу! Наши чувства искренни и взаимны! – Его голос сорвался на фальцет.

– Почему тогда сбежали из города?

– Вот ее бы и спросили, раз уж она вам все о нас рассказала. – Поручик попытался приосаниться и нарочито раскованно закинуть ногу на ногу.

– Я спрашиваю вас, – процедил Азаревич.

– Я на той неделе получил назначение в двести семнадцатый ковровский полк. Выехать должен был первого числа. Но сначала я должен был объясниться с mademoiselle Ольгой! Mon Dieu![5] Господи, ну должны же вы понять! Это же вы, все ее семейство, запретили мне появляться в ее доме! Но это ничего! Знайте: это для нас ничего не значит! Слышите? Ничего!

– Не только слышу, но и вижу. Сразу в бордель изволили направиться?

Поручик испуганно посмотрел на Азаревича.

– Если вы ей скажете, то я буду все отрицать! Я же согласен! Я женюсь! Я ей обещал через месяц в отставку подать! Вы же за этим приехали? Вы… Кто вы? Родственник, слуга, сыщик?

Но Азаревич уже потерял к своему собеседнику всякий интерес. Он посмотрел на Анненского, который все еще стоял, вжавшись в стену, и бросил ему:

– Пойдемте, Аполлон Григорьевич!

– А как же Зиночка? – пролепетал антрепренер.

– Зиночка? – удивился в своем углу поручик.

– Пойдемте! Этого достаточно, – устало повторил Азаревич и направился к двери.

Они прошли обратно темным коридором. Теперь смешков, голосов и возни уже не слышалось.

В шляпной мастерской за прилавком стояла та самая дама в изумрудном платье. Сейчас ее плечи были укрыты полупрозрачной косынкой мышиного цвета. Она была явно взволнована, но старалась не показывать этого. По другую сторону прилавка теребил в руках какую-то модную вещицу из кружева и перьев мужчина в щегольской норфолкской куртке. При виде Азаревича и Анненского он положил шляпку на прилавок и вышел вслед за ними.

У кареты незнакомец догнал сыщика:

– Ваше высокоблагородие! Что прикажете доложить начальству?

– Доложите в Москву, что господин Анненский подозреваемого не признал. Я, в свою очередь, в докладе наверх отмечу расторопность ковровского полицейского участка. Благодарю вас! Вы были на высоте!

Кивнув на прощание полицейскому агенту, который тут же взял под козырек, Азаревич запрыгнул в экипаж.

– Все-таки это не он, – вздохнул у него за спиной антрепренер.

– Не он. Тем не менее, Аполлон Григорьевич, со своей ролью в освидетельствовании личности вы, будем считать, справились. Так что позвольте поздравить вас с премьерой! – И воролов протянул руку, помогая Анненскому забраться внутрь.

«Было бы с чем поздравлять! К чему мне эти незаслуженные овации?» – мрачно подумал антрепренер, утопая в мягком сиденье. Он всю дорогу более не проронил ни слова и лишь глядел сквозь залитое дождем окно кареты на то, как проплывает мимо серая грязная улица, ведущая к вокзалу.

Глава III

Таких громких названий, как «игорный дом», Кострома не знала. Местные высокие чины гордились своим благолепным городом и брезгливо морщили носы, если непосвященный собеседник спрашивал их о том, где тут можно провести вечер за ломберным столиком. Здешняя газета публиковала заметки о построенных мостах, сотнях засеянных пшеницей десятин, и никогда, в отличие от столичных изданий, в ней нельзя было встретить скандальных статей о том, как проигрываются дотла и разоряются в прах богатейшие семейства. Казалось, костромская жизнь застыла в вязком русле реки жизни, почти затянувшемся тиной, где так спокойно можно было наблюдать за рассветами и закатами, не боясь пучины житейских невзгод.

Однако так было лишь на первый взгляд. Иногда прохожие замечали, что несколько дней в неделю городская гостиница освещается куда ярче и дольше, чем в другие дни: окна первого этажа светились желтым светом до самого утра. Этим обстоятельством не интересовались ни городовой, ни градоначальство, ни заезжие ревизоры. Более того, иной раз в эти сверкающие огнем ночи всех их можно было встретить в числе наиболее уважаемых посетителей.

В ночь с пятого на шестое октября в небольшой зале, заполненной клубами плотного табачного дыма, снова было людно. С люстр сквозь дым пробивался свечной свет, нервный от сквозняка из форточек, приоткрытых в высоких узких окнах. В полумраке залы громоздились зеленые столы, за которыми пылали, не утихая, карточные битвы.

Высшее общество предпочитало игру в «Фараон». Игроки-понтировщики выбирали из своих колод карту и делали на нее ставку, а игрок-банкомет начинал прометывать свою колоду направо и налево. Если карта, выбранная понтером, ложилась налево от банкомета, то выигрывал понтер, если направо – банкомет.

Группки зрителей с бокалами в руках время от времени переходили от стола к столу, наблюдая то за одной, то за другой баталией. Тут не было ни закусок, ни женщин, ни веселых бесед, ни крепких анекдотов. Лишь иногда соперники обменивались сквозь зубы шуткой-другой, но это были напряженные саркастические замечания, подобные ударам дуэльных клинков. И только в конце партии все откидывались на спинки стульев и позволяли себе рассмеяться, попросить вина, достать табакерку или портсигар, чтобы, сделав глоток или затянувшись дымом, прикинуть свои шансы в следующей карточной схватке. Покидать комнату никто не спешил.

Двенадцатый час игры давался поручику Арсению Валериановичу Юрову на редкость легко. Сноровка! Тут уж ничего не скажешь! И опыт. В таком деле главное – беречь силы. Правда, сейчас это было несложно. Первое время нет нужды сосредотачиваться на картах и пользоваться своими «секретами»: для того чтобы взвинтить ставки до нужной степени, сперва надо больше проигрывать, нежели выигрывать.

За столом с ним сидели еще трое. По правую руку от него теребил карты и собственные рыжие кудри крепкий унтер-офицер, с которым поручик Юров познакомился вчера в привокзальном буфете. Офицер очень заинтересовался перстнем князя Амилахвари, который Арсений Валерианович выиграл на днях в Москве. Верзила в потертом мундире и мятой рубахе точно вконец проиграется в надежде выманить у него эту побрякушку! Его можно очистить походя, поблескивая перед ним перстнем на пальце, как морковкой перед ослом! Будет легко и даже несколько скучно. Пока же, чтобы и эта рыбешка не сорвалась с крючка, Юров проиграл ему полсотни червонцев.

Напротив поручика сидел местный дворянчик, некто Проскурин – молодой франт во фраке из английского сукна и в английских перчатках. Сперва он с пафосом болтал о каких-то лекциях в Париже и шутил, перемежая в разговоре русские, французские и английские фразы. Сейчас же перчатки на его дрожащих руках были перепачканы сигарным пеплом и пятнами от красного вина.

Слева от Юрова расположился третий игрок – немолодой, солидный купец в атласном жилете с массивной золотой цепочкой, украшенной многочисленными брелоками. Внешне он походил на льва. Его движения были медленными, уверенными и спокойными. Было видно, что он привык и выигрывать, и проигрывать по-крупному, и ничто не могло вывести его из себя. Его Юров решил оставить напоследок. Ставки купца будут хорошим завершением ночи и всего этого непредвиденного вояжа в благословенную Кострому.

Да, после довольно успешного визита в Москву и наверняка удачной сегодняшней ночи Арсений Валерианович ненадолго объявится в Санкт-Петербурге, а оттуда прямехонько в Висбаден – туда, где климат даже зимой нежнее немецких пирожных, а игорные заведения ломятся от денег, как сокровищницы Соломона…

Он снова проиграл. Это правильно: до этого он немного пощипал дворянчика, так что нужно было соблюсти меру. Унтер-офицер, также проиграв эту партию, вышел из-за стола, но обещал скоро вернуться. Его место занял щеголеватый молодой купчик.

Юров приосанился и начал метать. Невзначай он поправил воротник кителя, коснувшись пальцем искусно пришитой под воротником и невидимой для постороннего глаза штапельной подушечки размером с пуговицу. В подушечке был «бальзам» – его собственное изобретение: смесь конопляного масла, камфоры и стеарина. Теперь легким движением пальца можно было едва-едва пометить нужные карты. Много вечеров пришлось потратить Арсению Валериановичу на опыты и упражнения, чтобы блеск «бальзама» был заметен только ему одному и только на небольшом расстоянии. Люди время от времени склонны поправлять на себе одежду, особенно когда волнуются. Так в чем же подозревать Юрова? Разве что в благосклонности фортуны!

Первую крупную партию дворянчик проиграл неожиданно, хотя ему шли все карты. Это его только раззадорило. Он повысил ставки, выругавшись на французский манер, но это не помогло: вторая партия тоже осталась за Юровым. Его оппонент побледнел и предпринял еще одну попытку отыграться. Юров чуть ослабил воротник, и карты красиво заскакали из его рук по столу, поблескивая в приглушенном ламповом свете.

Франт, будто не веря своим глазам, наклонился к сукну стола, а затем судорожно впился пальцами в собственную шевелюру. Купец хмыкнул и бросил свои карты. Молодой купчик лишь сочувственно вздохнул.

Юров придвинул к себе свой выигрыш.

– Господин Проскурин, не желаете ли продолжить игру?

Проскурин метнул в Юрова испепеляющий взгляд и сжал кулаки, но тот лишь захохотал и сделал глоток из стоявшего рядом бокала с вином.

– Полноте, – вмешался купец, – остыньте, голубчик. Карты страсть не любят!

Проскурин ошалело поднялся с места.

– Позвольте откланяться, – несколько отстраненно сказал он и направился к выходу. Никто в зале не повернул головы ему вслед, лишь на мгновение все затихли, будто следя за ним краем глаза и прислушиваясь.

В дверях он чуть лбом не столкнулся с уже знакомым Юрову унтер-офицером, за которым следовал еще один посетитель игорного дома в форме пехотного капитана. Сумев все же разойтись с ничего уже вокруг не видящим Проскуриным, они подошли к столу, за которым Юров завершал приготовления к новой партии.

– Вот сюда, ваше высокоблагородие, пожалуйста! Здесь у нас отменное общество!

– Рад вашему возвращению, Евстратий Павлович! – отозвался Юров. – Вы пригласили в нашу компанию еще одного игрока? Здравия желаю, ваше высокоблагородие! Присоединяйтесь, пожалуйста!

«Что ж, эта ночь явно принесет хороший куш!» – подумал он.

– Не откажусь. – Незнакомец улыбнулся в усы и занял освободившееся место напротив поручика.

Купец добродушно, но властно обратился к молодому купчику:

– Ты, Ванюша, тоже бросай это дело. Не твой сегодня день! Сходи-ка, братец, освежись!

Купчик не перечил, хотя тень разочарования и скользнула по его лицу. Его место вновь занял унтер-офицер.

Юров свистнул, и к нему заторопился слуга. Он нес в руках накрытый черным батистовым платком поднос и шагал с достоинством визиря, спешащего доставить султану важную депешу или драгоценный дар иноземного посла. Изящным жестом он скинул платок, явив игрокам и зрителям дюжину новеньких карточных колод в желтой оплетке.

Юров чуть поклонился капитану:

– Ваше высокоблагородие, у вас, как у вновь прибывшего игрока, есть право выбора колоды. Прошу вас!

Тот, не раздумывая, выбрал пачку и протянул ее поручику.

– Извольте!

Юров в предвкушении потер руки, приосанился, поправил воротник и взял колоду. Оплетка с хрустом лопнула, явив на свет новенькие глянцевые рубашки карт. Поручик раскидал их веером и, с треском пропустив карту в карту, положил колоду на стол.

– Предлагаю для начала ставку в пятьсот рублей!

– Идет! – отозвался капитан.

– Ваша ставка?

– Мирандоль[6].

– Как угодно! Ваша карта?

Капитан вскрыл свою колоду и вынул из нее десятку бубен.

Юров начал метать банк. Направо, налево, направо, налево…

Бубновая десятка, сестра-близняшка той, что выбрал капитан, легла налево от банкомета.

– Ваша взяла, – развел руками Юров. – Продолжим?

– Продолжим! – капитан метнул на стол следующую карту. – Пароли![7]

– Что ж, извольте! – ответил Юров.

Направо от него легла дама треф, такая же, как у его соперника, налево – туз червей.

– Увы, ваше высокоблагородие, ваша дама вам изменила! – вздохнул Юров. – Вы готовы еще понтировать?[8]

– Охотно! Пароли-пе![9]

– Ого! Сразу две тысячи! – гоготнул унтер-офицер.

– Что же вы, милейший Евстратий Павлович, – проговорил капитан, – полагаете, что я явился в такое заведение без должной подготовки? Господин поручик, вы принимаете ставку?

– С удовольствием! – кивнул Юров.

Так они и играли по очереди, обмениваясь любезностями, шутками и возгласами удивления, радости или досады. Юров опытным взглядом оценил своего нового компаньона: азартен, хоть и изо всех сил пытается казаться сдержанным, упрям. И по манере играть видно: с деньгами. Пусть даже и не со своими, а с полковыми – такое ведь не редкость среди офицеров. Да и не все ли равно? Ставка есть ставка, а деньги, как известно, не пахнут.

Юров сначала проиграл, затем выиграл, потом снова проиграл, потом снова выиграл. Он управлял каждой партией, как дирижер управляет симфоническим оркестром: возвышенно, с вдохновением, даже страстно. Он методично раззадоривал своих жертв, подталкивая их все время повышать свои ставки.

Ему понравился новый игрок. Он не горячился, когда проигрывал, не трясся всем телом, вынимая банкноты из упитанного бумажника, не рукоплескал бурно, когда выигрывал, не пил без меры, но и не сидел сиднем, вжавшись в свой стул и вцепившись в карты. Он, чуть щурясь, улыбался в пышные смоляные усы и подкручивал их в мимолетной задумчивости, следя, как порхают над столом расписные рубашки карт с грозными королями, изящными дамами и ветрениками-валетами на обороте.

Перед Юровым между тем продолжала увеличиваться стопка кредитных билетов. Он уже давно успел отыграть у унтер-офицера умышленно проигранные пятьсот рублей и теперь заставлял всех троих оппонентов опустошать содержимое своих карманов и кошельков, делая все новые и растущие ставки.

Юров вскрыл новую колоду и предложил начать очередную талью.

– Господа, может, прервемся? – пробасил унтер-офицер, взъерошивая свои жесткие, как медная проволока, волосы. – Бокал шардоне? Или сигару?

– Нет, благодарю. Я хотел бы продолжить, если вы не против. – Юров чувствовал вкус победы только после того, как оставлял соперника без копейки. – Десять тысяч?

– О, признаться, сударь, ваше предложение мне не совсем по нервам, – с мягкой улыбкой отозвался капитан.

– Понимаю! Но разве можно так просто взять и закончить игру в столь чудесный вечер?

– Что же, я могу поставить еще вот эту безделицу. – Капитан, немного помедлив, вынул из кармана чудной работы серебряный портсигар, украшенный гравировкой и изумрудами.

Юров повертел портсигар в руках, внимательно осмотрев его со всех сторон.

– Недурно! Прошу выбрать карту! – И привычными движениями начал партию. Выбросил на стол бубновую двойку и валета червей, следующей прокидкой – даму бубен и пиковую восьмерку, потом – туза треф и червонную девятку.

Затем Юров, чуть прищурившись, взглянул на капитана и отбросил со лба прядь волос. Направо от банкомета лег трефовый король, налево – пиковая шестерка.

Капитан, покрутив ус и подцепив ногтем большого пальца лежавшую перед ним на столе карту, перевернул ее лицом вверх.

На зеленое сукно упала шестерка пик.

– Вот это поворот, господа! – загоготал унтер. – Прямо в яблочко, ваше высокоблагородие!

Юров обомлел.

Он твердо знал, что, когда понтер делал свою ставку, у него в руке была совсем другая карта. Господин в капитанском мундире был не так прост, как казалось на первый взгляд. Юров вдруг почувствовал, что эта улыбка, это благодушное подкручивание усов, это волнение с поглаживанием тяжелого подбородка, азартный прищур – это все западня.

По его спине пробежал холодок.

«Каков бестия! – подумалось ему. – Как это так?! Черт возьми! Кого мне привел этот шалопай унтер?! Или нет? Вдруг они заодно? Нет-нет! Спокойно, друг! И не из таких историй целыми да с прибытком уходили! Попробуем по-другому!»

Он придвинул к капитану стопку банкнот:

– Я рад вашему везению, господин капитан! Вот ваш куш! Желаете ли продолжать?

– Отчего же нет? – отозвался тот.

Поручик продолжил метать.

– Снова в цель!

Юров смотрел в ликующую физиономию рыжего унтер-офицера, в лицо капитана и с трудом держал себя в руках. Ему вдруг показалось, что взгляд этих упрямых холодных глаз пронизывает его насквозь. Он почувствовал себя жуком, приколотым к бумаге острой холодной стальной булавкой.

Во рту у него стало сухо. Сердце предательски замерло где-то под горлом.

«Это что же за деятель? Собрат по ремеслу? – в смятении думал он. – Сам по себе или специально подослан? Неужели этот персонаж от того князя, которого я пощипал в Москве несколько дней тому назад? Вот ведь каналья! Ну поиграли! Проиграл, с кем не бывает! Небедный, поди, народ, а вот ведь мстительный! Это с такими персонами часто бывает! Обидчивость вам, господа, не к лицу! Сколько раз давал себе зарок: не играть с темпераментными высокопоставленными вертопрахами! И вот! Все высчитали, черти! Разыскали! Но как быстро! Или я где дал маху?»

Талья следовала за тальей, ставка шла за ставкой. Капитал Юрова катастрофически таял. Поручик проиграл весь сегодняшний выигрыш и еще сверху пять с половиной из почти шести тысяч, вырученных за время московско-костромского вояжа.

«И малый этот с подносом! Свинья! Пяти червонцев ему мало? Что он мне подсунул? Он что, тоже с ними?!»

Наконец Юров понял, что пришло время спасать то немногое, что у него осталось.

– Моему визави, господа, сегодня благоволит сама судьба!

– А вы, как я понимаю, поиздержались! – хохотнул рыжий.

– Это пустяки! Хотя я все же попросил бы вас дать мне возможность отыграться.

– У вас есть что поставить? – спросил капитан.

– У меня в кармане вексель на солидную сумму.

– Не изволите ли предъявить?

Юров положил на стол долговую расписку на банковском бланке с гильошем и вензелями.

Капитан взял вексель в руки.

Документ свидетельствовал об обязательстве перед поручиком Арсением Валериановичем Юровым на крупную сумму серебром. Бумага была подписана одной известной высокопоставленной персоной.

В конце текста было следующее: «Москва, дом господина Чекалинского, 1891 год, октябрь, 2-го дня, 2 часа пополуночи».

Капитан с унтер-офицером переглянулись.

– Ну что же, играем, – равнодушно протянул капитан.

Он спрятал в карман портсигар с изумрудами, отложил из стопки кредитных билетов несколько банкнот, а остальное поставил на карту. Затем он повернулся к купцу:

– Только у меня к вам, ваше степенство, особая просьба. Не откажете нам в любезности метать колоду?

– Просьба необычная, – ответил тот, – но ежели остальные игроки не против, то отчего ж отказать? Пожалуйте!

Соперники выбрали карты. Купец начал метать банк.

На этот раз выиграла карта Юрова. Тот даже не обрадовался такой удаче и лишь затравленно переводил взгляд то на капитана, то на его медноволосого компаньона.

Капитан бросил карты на стол и поднялся.

– Полагаю, на сегодня достаточно! Благодарю, господа, за доставленное удовольствие!

Рыжий последовал его примеру.

Они оставили совершенно ошарашенного Юрова за карточным столом и вышли в темный коридор, едва освещенный свечой в настенном подсвечнике. Унтер-офицер остановился, чтобы прикурить от свечи папиросу. Выпустив клуб дыма в приоткрытое грязное окошко, он тихо спросил:

– Промашка, Петр Александрович?

– Промашка, Евстратий Павлович, – поморщился капитан. – Алиби у него на этот день и час. И твердое такое, видными персонами заверенное! Далековато от доходного дома господина Синицына был наш шулер в ту ночь! Ваши сведения подтвердились, околоточный надзиратель Пятаков!

– А то как же! Он мастер хвастать: где, когда и с кем играл да на какие барыши! Видать, подзуживал, шельма, счастья попытать! Перстенечком приманивал! Ну как это водится… Но стоило ли рисковать такими деньжищами? Нельзя ли было просто умыкнуть его в околоток да и поговорить там с ним по душам? Или вот тут же, в коридоре, припереть к стенке и вытрясти из него все, что нужно?

– Нет, нельзя! Шума много могло выйти и нежелательного внимания к нашему делу. Так что все верно сделали. Рекогносцировка боем! Иль не слыхали?

– Так точно, ваше высокоблагородие! Слыхали-с! Насколько я понимаю, вы все же остались при своих?

– Как и вы! – улыбнулся сыщик.

– Ну еще бы я внакладе остался! – воскликнул околоточный. – А возмещение за урон здоровью? Шутка ли – пить вторые сутки!

– Должен заметить, у вас немалый актерский талант!

– Благодарю! А вам, Петр Александрович, не в вороловы бы идти, а в игроки. С вашим глазом, руками да хладнокровием вам цены бы в карточном деле не было. Уже миллионщиком давно были бы!

– Христос с вами, Евстратий Павлович! Пустое это – наживаться на человеческом пороке… А вот с шулером мы тоже промахнулись! Досадно!

Азаревич развернулся и пошел к выходу.

Пятаков потушил папиросу о край подсвечника, бросил окурок на пол, придавил его сапогом и поспешил за вороловом.

Глава IV

Два ложно взятых следа и отсутствие результата угнетали Азаревича: время снова утекало впустую. Он по своему опыту знал, что так бывает каждый раз, но легче от этой мысли ему все равно не становилось.

Поймать преступника довольно часто было делом небыстрым. Если это был мошенник, сыщику-охотнику приходилось изучать сотни столбцов и строчек текста заметок местных газет, прислушиваться к разговорам на рынке, в трактирах, шататься по постоялым дворам, притонам и другим злачным местам в одежде бродяги или чернорабочего, осторожно расспрашивая возможных свидетелей, и ждать – месяц, полгода или даже больше, ждать его следующего появления – очередной дерзкой вылазки. Эта охота напоминала ему чем-то шахматную партию.