Паутина

Потому Сергея и вызывали на допросы куда больше, нежели всех других офицеров. Он чувствовал себя униженным; то была вторая пощечина от императора; первую он получил, женившись на тайной любовнице его величества.

В конце концов, однако, допросы прекратились, но Сергей чувствовал: что-то изменилось в отношении к нему государя. Появились холодок, отчуждение.

…И появился Нащокин. Он начал бывать везде, где и Раднецкий. Не сразу Сергей ощутил присутствие этого человека в своей жизни. Нащокин был незаметен и тих. Он нигде не высовывался, не повышал голоса, не делал резких движений. Но все же граф, как опытный охотник, почувствовал слежку. И в один прекрасный день понял, кто преследует его…

И вот – в перечне приглашенных на этот вечер вновь фигурирует имя Нащокина. Безусловно, жена получила приказ от государя включить в список этого человека; иначе лицу его ранга ни за что бы не получить приглашение в дом Раднецких; Ирэн всегда очень тщательно отбирала всех гостей…

Сергей положил на стол бумаги, опустился в глубокое кресло. Что ж, бал так бал. Нащокин так Нащокин. К чертям его собачьим! Он не будет даже думать об этом ничтожном шпике.

Лучше он подумает об Анне Березиной. Быть может, сегодняшним вечером ему удастся еще раз поговорить с ней? Но, скорее всего, она постарается изо всех сил избегать его. Посмотрим. Ждать осталось недолго.

10.

– Ты, Серж, уж прости меня, старуху, за откровенность, с женой обращаешься дурно.

Елизавета Борисовна расположилась в кресле с высокой спинкой в кабинете Раднецкого. Она нарочно заехала днем, чтобы поговорить с ним об Ирэн. И сейчас с неудовольствием наблюдала, как изменилось его лицо, каким оно стало суровым и замкнутым.

– Что вы имеете в виду, тетушка? – холодно осведомился он, присаживаясь на край стола и машинально вертя в пальцах ключ от сейфа, откуда только что достал важные бумаги, прибывшие ночью с курьером его величества.

– А то сам не знаешь. Характер у нее испортился, она нервная стала, чуть не на людей кидается. А все почему?

– И почему же?

– Сын у нее. За него переживает, душа у нее болит. А ты при себе ее держишь, будто эгоист последний. Отпусти ее в Крым хоть на пару месяцев. Дай с Коленькой повидаться, сердцем отойти.

– Это она вам сказала, что я не пускаю ее в Гурзуф? – резко спросил Сергей.

– Она молчит, да я в ее глазах все читаю. Она страдает, в них слезы стоят постоянно. Как можно так пренебрегать чувствами любимой женщины, Серж? Да, мужчины обычно все такие: ничего не видят, кроме себя, пока им не скажут. Но ты-то, ты! – Она яростно, будто штыком, затыкала в его сторону длинным пальцем. – Ты ведь так ее любишь, – и не видишь, как она несчастна здесь? Поверить не могу.

– Что она несчастна, я догадывался, – медленно, и как будто даже с легким оттенком иронии, произнес граф. – Но вот из-за чего, – на это вы, Елизавета Борисовна, только сейчас мне открыли глаза.

– Да ты будто насмехаться вздумал? Над Ирэн, что ли? Иль уж не любишь ее совсем? – Она даже привстала и вцепилась ему в лицо напряженным взглядом. – Правду говори!

– Люблю, – твердо и сразу выговорил он.

– Если любишь, как можешь так поступать с нею?? Она же мать! Что для нее дороже, по-твоему, чем собственное дитя? Коля там совсем один. Много ли она его навещала за эти годы? Четыре, пять раз?

– Два, – сказал он, омрачаясь лицом. Генеральша вскинулась:

– Вот видишь! Два! И кто виноват? Ты! Почему держишь ее при себе, почему не отпускаешь чаще?

– Я исправлюсь, тетушка, и в самом ближайшем будущем, – вновь делая холодный вид, ответил ей Сергей. – Как только сойдет снег, и дороги наладятся, Ирэн поедет в Крым к Коле. Вы совершенно правы: свидание с сыном и перемена климата ей необходимы. Это укрепит ее нервы.

– Ну, вот так бы сразу! Это другое дело, – откидываясь на спинку кресла, сказала удовлетворенная генеральша. – Только не забудь, друг мой, что обещал сейчас.

– Не забуду, не беспокойтесь.

– Вот мой покойный Дмитрий Иваныч…

Он указал на лежавшие на столе бумаги (сверху находился плотный конверт с императорской печатью и грифом «Совершенно секретно»):

– Тетушка, прошу прощения: у меня много работы, и до вечера я должен ее сделать.

– Что-то срочное?

– Да, очень.

– Понимаю… – она начала вставать, но вдруг приостановилась:

– И еще, Серж.

– Да?

– Касается моих гостий. Березиных. Ты, друг мой, при Ирэн, да и вообще, особо с ними не заигрывай. Она ревнует, волнуется. Понимаю, что ты не со зла, но девушки молодые, им замуж надо, а ты – женатый мужчина. Они под моей опекой, я за них отвечаю, и краснеть перед их матерью, да и перед всем петербургским светом, не хочется. Только не говори ничего, – я же видела, как ты с Алиной Березиной любезничал.

– Больше такого не повторится, обещаю вам и это, тетушка, – усмехнулся Сергей.

– Вот и славно, – генеральша, наконец, поднялась и протянула ему руку, которую он с готовностью поцеловал. – До свидания, мальчик мой, до вечера. И помни, о чем я тебя просила.

– Непременно.

– И не провожай, не надо, раз дела у тебя.

Едва за тетушкой закрылась дверь, Сергей в бешенстве смахнул со стола бумаги, и они рассыпались по всему кабинету. Почему он должен был выслушивать все это, как провинившийся мальчишка?! О, как часто ему становилось мерзко, что он играет роль любящего мужа, и никто не догадывается об истине! И сегодня он снова испытал это отвратительное чувство. В бессильной злобе он метался по кабинету, кусая костяшки пальцев.

Значит, Ирэн страдает в разлуке с сыном?? Так они думают? Он горько усмехнулся. Да, она была в Гурзуфе всего два раза: в первый пробыла там лишь день, вернулась в жутком состоянии, рыдала, чуть не билась головой о стены. Коля был тогда особенно плох, ему было меньше года, врачи считали, что едва ли он выживет.

Во второй раз они отправились вместе, когда Коле было три; и тогда Раднецкому еле удалось уговорить ее поехать. Эту поездку он вспоминал с содроганием. Ирэн всю дорогу в Крым плакала и повторяла, как она страшится этого свидания; не помогали никакие уговоры и убеждения, она выглядела так, будто едет не к живому сыну, а к его гробу. Сергей, в конце концов, начал просто и сам бояться встречи Коли и его матери; он даже думал оставить жену где-нибудь на полдороге и ехать дальше один.

Он опасался не зря: Ирэн, конечно, пыталась сдерживаться при Коле, но выглядела до того натянутой и неестественной, что даже напугала сына, остро чувствующего все настроения взрослых. А, едва Сергей увел ее, – ударилась в жуткую истерику, хотя, на взгляд Раднецкого, Коля выглядел гораздо лучше, нежели прежде.

Они вынуждены были поселиться в гостинице, и больше Ирэн не навещала Колю, Сергею приходилось каждый раз находить отговорки для сына, почему она не пришла. Это было тягостно и невыносимо – лгать ребенку, ведь он так мечтал о том, как приедет мама…

Раднецкий, наконец, остановился, посмотрел на разбросанные по ковру документы и принялся собирать их, укоряя себя за очередную вспышку. Он обязан лучше следить за своими чувствами и держать их под контролем. И, пожалуй, тетя права: надо прекратить преследовать Анну Березину, да и от ее сестры держаться подальше… Но все-таки: что заставило Елизавету Борисовну сделать ему замечание насчет Ирэн и ее расшатанных нервов? Здесь наверняка скрывается что-то, о чем он не знает.

Он подумал немного, затем пожал плечами, уселся за стол и распечатал конверт с императорской печатью. Дел, действительно, было немало, а до вечера осталось не так уж долго.

Аня готовилась к этому балу особенно тщательно, будто девушка, впервые выходящая в свет. Прежде всего, она выбрала платье: бледно-зеленое, – отвратительный, нелюбимый ею цвет. Зато он был очень моден в этом году; и, хотя он делал цвет Аниного лица землистым и нездоровым, сознание того, что она не будет слишком выделяться в толпе, решило дело в его пользу. Алина, увидев сестру в этом платье, презрительно засмеялась и сказала, что Аня стала похожа на ящерицу; но Аня нисколько не обиделась.

Затем, был выбран довольно вместительный ридикюль, в который были положены запасная пара перчаток и пистолет: последней модели, он был вручен подпоручику Столбову командиром полка за храбрость, – Андрей спас одного из товарищей, который чуть не утонул при переходе вброд реки на учениях.

Аня прекрасно умела обращаться с этим пистолетом; она много тренировалась в Шмахтинке, и иногда ей даже снилось, что она стреляет и стреляет по мишени.

Наконец, была написана измененным почерком записка, которая должна была сыграть свою роковую роль; Аня даже радовалась теперь, что встретилась с графом Раднецким при столь необычных обстоятельствах и вызвала такой к себе интерес с его стороны; она была уверена, что послание это заинтересует его и заставит поступить так, как было ей, Ане, нужно.

Конечно, следовало бы сначала разузнать подробнее, где находится эта самая «библиотека», которая фигурировала в записке, и как она выглядит. То, что она в особняке графа наличествует, Аня не сомневалась; но вот подходила ли эта комната для ее плана? Но оставлять свободное место в записке и дописывать уже на самом вечере было проблематично: пришлось бы просить письменные принадлежности, а это, опять-таки, могло привлечь к ней лишнее внимание…

Теперь нужно было лишь незаметно и лично в руки передать письмо. Вот это вызывало некоторые сомнения; но Аня надеялась, что Раднецкий вновь начнет преследовать ее, и ей удастся передать ему записку незаметно.

…Однако сделать это оказалось делом крайне сложным. Граф как будто нарочно решил избегать ее; Аня несколько раз встретилась с ним глазами и даже попыталась призывно улыбнуться ему (внутри вся пылая от стыда за эту отвратительную уловку), но Раднецкий словно испугался этих ее взглядов и отошел подальше, а после улыбки и вовсе ретировался на другой конец залы.

«А чего ты хотела? – думала Аня, зло обмахиваясь веером. – Он уже потерял к тебе всякий интерес. Не тебе, с твоей жалкой внешностью, строить ему глазки».

Она невольно сравнивала Раднецкого с другими мужчинами на вечере, и вновь вынуждена была признаться себе, что он очень хорош собою. Не так, как Андрей, по-другому, но все же…

В Андрее было много мальчишеского. Он был из породы тех мужчин, которые до старости остаются внешне юношами. Чуб, по-деревенски лихо падающий на смеющиеся теплые глаза, румянец на щеках, веселая дерзкая улыбка, почти всегда изгибающая губы…

Раднецкий был полной противоположностью, кроме разве что фигуры, – хотя Андрей был немного худощавее, – и роста. Черный костюм, – Раднецкий был в партикулярном платье, – очень шел ему, хотя граф был мрачным и холодным и выглядел старше своих лет. На лбу уже прорезались тонкие морщины, рот был всегда крепко сжат и, хотя Аня видела, как он улыбается, в этой улыбке было что-то неестественное, потому что глаза оставались ледяными, – как вода в проруби ночью.

И все же… все же он привлекал к себе, а не отталкивал; и Аня видела, как многие женщины провожают его откровенно восхищенными взорами. Возможно, они находили его мрачность очаровательной, а в его угрюмости им виделось нечто байроническое, загадочное, – нечто такое, что каждая из них втайне надеялась разгадать?

Аня с досадой захлопнула веер. Ей все равно, что все эти дурочки видят в Раднецком. Ей он – враг, и самый лютый. И сегодня вечером она покончит с ним. Во что бы то ни стало! Вот только как передать ему записку??

Она обводила глазами толпу и внезапно встретилась взглядом с Нащокиным. Он слегка наклонил голову в знак того, что видит ее. Аня вынуждена была улыбнуться и ответить ему тем же. Она надеялась, что он не станет приглашать ее на танец, и пока он оправдывал ее ожидания. Зато Алина была в центре внимания, ее карне был расписан на весь вечер. Естественно, Марья Андреевна не сводила с дочери сияющих глаз, и Аня могла рассчитывать в любой момент улизнуть незамеченной.

Вдруг произошло какое-то замешательство в толпе гостей, все словно расступились, – и Аня увидела совсем рядом знакомую фигуру. Император! Он был в штатском и одет весьма скромно, – он и прибыл на бал как лицо частное, и об его появлении даже не сообщили.

Аня видела, как он прошел сквозь толпу и поцеловал руку графине Раднецкой. Графиня просияла. Затем к его величеству подошел хозяин дома, но государь довольно небрежно кивнул ему головой и тотчас отвернулся вновь к его жене. Раднецкий развернулся на каблуках и отошел прочь; Ане показалось, что в душе он клокочет от гнева, хотя внешне остался совершенно невозмутим.

«Как же передать ему записку? – вновь замелькало в Аниной голове, – если не сегодня, – то никогда. Государь здесь; все взгляды на нем; лучшего случая не представится…»

Оставалось, в ее затруднительном положении, одно: и она подозвала проходящего мимо лакея. Она нарочно отошла подальше от маменьки, повернулась так, чтобы свет не падал на нее, и прикрыла лицо веером.

– Прошу вас, передайте это графу Раднецкому, – сказала она как можно небрежнее и, в то же время, старательно изменив голос, и вложила в услужливо протянутую ладонь свою записку. – Только в собственные руки.

– Не извольте беспокоиться, мадам, тотчас передам, – и слуга с низким поклоном исчез в толпе. Он становился свидетелем, и важным; но Аня уже решила, что, если ее и обвинят, она просто будет все отрицать; впрочем, до этого вряд ли дойдет…

Теперь ей нужно было найти библиотеку. Пользуясь тем, что Марья Андреевна и Льветарисна затеяли оживленный разговор с какою-то знакомой дамой, она потихоньку отошла от них и вскоре оказалась у дверей бальной залы. Где же нужная ей комната? Мимо несколько раз пробегали лакеи с подносами, уставленными прохладительными напитками; но спрашивать их, как пройти в библиотеку, было нелепо.

Аня двинулась вперед, делая вид, будто ей просто стало душно, и она решила пройтись по комнатам. Вскоре она оказалась перед анфиладой, вероятно, личных покоев Раднецких; она наугад повернула влево… и встала перед задернутыми, цвета мха, плотными портьерами. Раздвинув их, Аня увидела застекленные двери, открыла их, вошла – и поняла, что оказалась в нужном ей месте.

Это была просторная библиотека светлого дерева, заставленная двустворчатыми шкафами с книгами. Резной потолок ее был покрыт ромбовидным узором; над каждым шкафом в нишах стояли бронзовые бюстики поэтов и писателей. В центре, прямо напротив входа, находился большой стол с изогнутыми ножками, а на нем – красивая бронзовая лампа под зеленым абажуром; она была зажжена и создавала приятное ощущение уюта и желание присесть и погрузиться в чтение. Вокруг стола расставлены были стулья, по углам – мягкие кресла. Зеленый одноцветный ковер покрывал весь пол; большие окна были занавешены шторами того же цвета.

Напротив дверей, в которые вошла Аня, находились такие же, тоже задернутые снаружи портьерами. Это очень обрадовало Аню. Запасной выход мог пригодиться! Она вышла через эти двери, направилась снова наугад, и вскоре вновь оказалась у знакомой анфилады, сделав круг.

…Она вернулась, уже знакомым путем, обратно в бальную залу, очень довольная. Лучшего места для задуманного ею и представить было нельзя.

Ане теперь нужно было только ждать; до мазурки, во время которой она просила графа о встрече, было довольно времени, но сердце ее уже колотилось так, будто это время настало…

«Ваше сиятельство, прошу Вас уделить мне несколько минут в вашей библиотеке во время мазурки», – вот и все, что говорилось в ее письме. Подписалась же Аня: «Катя с Итальянской». Это должно было все объяснить графу.

Минуты тянулись долго и мучительно; Аня не видела в густой толпе Раднецкого и не могла знать, получил ли он ее записку. Вальс; полонез; полька; снова вальс…

Она уже едва дышала от волнения, когда, наконец, грянула мазурка; толпа сгустилась, и по ней прошел шепоток; а Марья Андреевна устремилась вся вперед, потому что первым свою даму, которой была ни кто иная, как ее дочь, вывел сам император. И в тот же миг позади Ани раздался знакомый негромкий голос:

– Добрый вечер.

Она оглянулась. Позади стоял Раднецкий и смотрел на нее темными пристальными глазами.

– Идемте, – вот все, что он сказал. Он повернулся и направился к дверям. Она судорожно сглотнула – и последовала за ним, как кролик за удавом…

«Мой дорогой Андрей! До развязки всего несколько часов. Скоро мы выезжаем к Р. Я написала ему записку. Я уверена, он захочет встретиться со мной.

Это произойдет во время мазурки. Громкая музыка не позволит, надеюсь, никому услышать звук выстрела. На всякий случай я взяла с собою запасные перчатки, – я могу случайно испачкать руки в его крови.

Не бойся за меня, любимый. Мне ничего не будет, я все продумала. Я убью его и вложу ему в руку пистолет. Это будет выглядеть как самоубийство. Да и кто меня может заподозрить? У меня нет мотива, мы почти незнакомы. А несчастье с тобою случилось слишком давно, и всеми уже забыто. Кроме меня.

Я не боюсь. Не боюсь! Не боюсь!! Все это ради тебя, Андрей, любовь моя!

Твоя навсегда, Аnnette».

11.

Они прошли уже знакомым Ане путем. Слава богу, никто не встретился им по дороге. Граф шел впереди; следуя за ним и глядя ему в спину, Аня остро ощущала исходящие от него мощь, уверенность и властность. Было как-то невозможно представить, что она, такая маленькая, хрупкая и беззащитная рядом с этим крупным сильным мужчиной, сможет через считанные минуты лишить его жизни, увидеть его распростертым на полу, услышать его последний вздох…

Комок подступил к горлу, ладони вспотели. Она сглотнула, провела руками по юбке. Еще не хватало, чтобы пистолет в самую ответственную минуту выскользнул из пальцев!

И вот Раднецкий распахнул портьеры, открыл двери и повернулся к ней, приглашая войти первой. Когда оба они оказались в библиотеке, он вновь запахнул занавеси и плотно закрыл двери, как бы отрезая себя и Аню ото всего внешнего мира.

Граф отодвинул от стола один из стульев и знаком предложил его Ане, но она отрицательно покачала головой. Он не стал настаивать, сам же присел на край стола и скрестил на груди руки. Лицо его ничего не выражало, – возможно, только легкий оттенок светской скуки, – но Аня знала, что это лишь маска, и ему не терпится узнать, почему она пригласила его сюда.

Она встала в четырех шагах от него, – достаточно далекое расстояние, чтобы он не мог напасть на нее, и достаточно близкое, чтобы не промахнуться.

– Итак, мадемуазель Березина, – произнес он, – о чем вы хотели поговорить со мною в столь приватной обстановке?

Аня начала было говорить, но рот пересох, и ей пришлось откашляться. Граф терпеливо ждал. Наконец, она сказала:

– Сначала верните мне мою записку.

– О, да. Столь компрометирующий документ в руках такого негодяя, как я, – этого нельзя допустить, – он усмехнулся, извлек из нагрудного кармана письмо и протянул ей. Она шагнула вперед, взяла записку и тут же отступила на то же расстояние.

– Ну, а теперь, – спросил Раднецкий, – когда я уже – увы! – не смогу шантажировать вас вашим письмом, – вы скажете, зачем позвали меня сюда?

Аня глубоко вздохнула. Минута была решающая. Как часто ей представлялась эта сцена: как она бросает в лицо графу Раднецкому обвинение, как держит его на прицеле и спускает курок… И вот это превратилось в реальность.

Он недостоин жить. Он негодяй, без чести и совести. Ее рука не должна дрогнуть, когда она будет стрелять в него… Но отчего тогда, когда он смотрит на нее, как сейчас, пристально и внимательно, решимость ее расползается, как снежная куча под весенним солнцем? Почему слабеют ноги, а сердце подскакивает к горлу?

«Это от страха. Но я обещала Андрею не бояться! Не буду, не буду бояться! Мое возмездие справедливо, не я должна трястись от страха, а он!»

И Аня медленно, с расстановкой произнесла:

– Пять лет назад, зимою, в декабре, в Царском Селе у вас состоялась дуэль, граф Раднецкий.

– Верно, – он слегка поднял бровь и посмотрел уже с большим интересом, и в то же время и с недоумением. – Но почему вы вспомнили эту старую историю, мадемуазель? Я полагал, вас привело сюда нечто иное… – Он интимно понизил голос, заставив Аню вскипеть от злобы.

– Молчите! – перебила его она. – Скоро вы все поймете. Итак, у вас была дуэль. Тот, с кем вы дрались… Это был… молодой офицер …ского полка, – хрипло продолжала она.

– Тоже верно.

– Из-за чего вы повздорили?

Раднецкий слегка наклонил голову, будто вспоминая.

– Из-за женщины, как всегда почти бывает. Если быть точным – из-за моей жены.

Так она и знала! Пустая ревность. Что была Андрею Ирина Раднецкая, если он любил всю жизнь, с самого детства, ее, Аню??

– Вы помните, как звали того офицера? – она была, впрочем, уверена, что он не помнит.

– Подпоручик Столбов. Андрей Столбов, если не ошибаюсь, – спокойно ответил Раднецкий.

– Вы убили его?

– Да. Наповал.

Аня испытала прилив бешенства, видя, как небрежно он говорит это, и какое невозмутимое у него лицо. Как он смеет быть так хладнокровен, убив человека?? Ни за что, просто так, из глупой ревности!!

– Так вот… – она убрала руки за спину и правой начала нащупывать в ридикюле ручку пистолета, – этот молодой офицер… Андрей Столбов… Я пришла сюда, чтобы обвинить вас в его убийстве.

Аня уже держала пистолет; теперь она резким движением выставила оружие вперед, направив в грудь Раднецкому. Она ожидала, что граф немедленно вскочит, что вскрикнет, что побледнеет от испуга… Чего-то в этом роде; но он остался сидеть, как ни в чем не бывало, и даже странная улыбка появилась на его губах.

– Вы умеете им пользоваться? – спросил он заботливо, так, будто речь шла о каком-то обыкновенном предмете, – и, ответь она «нет», он тотчас показал бы ей.

– Не сомневайтесь, – процедила Аня, взводя курок и кладя палец на спусковой крючок.

– И патроны там есть? Знаете, такие маленькие металлические штучки…

Да он просто издевается!!

– Заткнитесь.

– О, какое необычное слово из столь прелестных женских уст! Впрочем, я и забыл, – для уличного мальчишки Кати, да еще и побывавшего в борделе, такие слова вполне подходят.

Он просто заговаривает ей зубы, – наконец поняла Аня. Он боится, конечно, страшно боится! А это все – бравада, и попытка либо оттянуть неизбежное, либо отвлечь ее внимание и кинуться на нее.

Она крепче сжала рукоять пистолета.

– Граф Раднецкий, – сказала она голосом, в который вложила уже не свои чувства к нему: ненависть и презрение, хоть они и переполняли ее, – а торжественность, доказывающую, что она совершает не месть, а правосудие, – граф Раднецкий, я обвиняю вас в убийстве моего любимого… брата, Андрея Столбова… и приговариваю к смерти.

– А как же мое последнее слово? – насмешливо возмутился он, приподнимаясь и, кажется, все еще не веря, что она, действительно, нажмет на спуск… Еще мгновение – и раздался выстрел.

– А где же наша Анюта? – спросила Елизавета Борисовна у Марьи Андреевны. Та, откровенно купающаяся в счастье танцующей с государем дочери, медленно повернулась к ней.

– Что?

– Анечка где?

– Не знаю. Тут только что была, – равнодушно пожала плечами Марья Андреевна.

– Да вот она! – генеральша указала рукою, улыбаясь; но тут улыбка сползла с ее лица, и без того выпученные глаза совсем почти выкатились из глазниц. – О, Господи, да что ж это с ней?

Аня подходила к ним. Челюсть у нее тряслась, лицо было белое, словно присыпанное пудрой, а глаза почернели, будто обугленные.

– Я… убила… – начала она, тихо и задыхаясь.

– Девонька моя, да ты присядь, присядь! – засуетилась Льветарисна, усаживая Аню в угол на стул. – Лица на тебе нет! Что случилось?

– Я… убила… – повторила Аня.

– Кого? Кого убила? – явно озабоченная больше ее видом, нежели словами, спросила тетушка.

– Графиню… Раднецкую, – наконец выговорила до конца Аня.

– Вот те раз! – всплеснула руками генеральша. – Марья Андревна, видно, нехорошо Анюте. Надо ее домой отвезти, заговаривается она.

– Нет, – Аня вцепилась ей в руку, вперив ей в лицо неподвижный взгляд, – не заговариваюсь. Я, правда, убила.

– Да… как же это? – растерянно молвила Льветарисна. Марья Андреевна застыла изваянием; в отличие от генеральши, она сразу поняла, что тут не бред.

– Из пистолета. Застрелила. В библиотеке. Я хотела… графа Раднецкого. За Андрея. Он убил Андрея, – вы знаете? Я хотела выстрелить. И вдруг… Раздался крик… Моя рука дрогнула. Я промахнулась. И… я увидела… как упала графиня Раднецкая. Ее голова… вся в крови. Я ее убила. Я убежала оттуда…

– Марья Андреевна, да что ж это такое? Анюта, голубка, да правду ли ты говоришь? – бормотала Льветарисна, тоже бледнея до синевы.

– Я… убийца… Мне нет прощения! – вдруг выкрикнула Аня, вскочила – и бросилась к дверям.