Истории, написанные при свече

… Принцесса тут же остановилась, а отец стал с суровым видом кричать на дочь:

– Дочка, ты что себе позволяешь?!! Это просто возмутительно!!! Ты должна уважать и оказывать почёт Ульрике, как королеве, а ты так низко повела себя, опозорила мои седины и память о твоей благочестивой добродетельной матери, всеми любимой Августы-Генриетты!!! Это безобразный поступок! Всё, на этот бал, дочь, я тебя не пущу, ты будешь сидеть в своих комнатах всю неделю, и думать над своим поведением, а сейчас попроси прощения у Ульрики!

Фредерика-Берта от досады скривила лицо, но процедила сквозь зубы:

– Прости, Ульрика…

… А Ульрике было сейчас совершенно всё равно, наказ отец надменную капризную принцессу или нет, извинилась она и как, девушка никак не могла смириться с жуткой душевной болью, будто бы Фредерика-Берта не платье ей порвала, а душу на клочья и лоскутки разорвала. Ульрика так хотела просто повеселиться на балу в этом чудесном аквамариновом платье, что сшил для неё друг Франсуа…

Не хотела ничьего восхищения или титула первой красавицы, просто хотела повеселиться на балу и нравиться самой себе, а сейчас эту чудесную сказку эгоистичная принцесса порвала так же легко, как и ткань самого платья…

И сейчас несчастная юная королева сидела обессилено на полу и, не стесняясь никого, рыдала.

Хлодвик-Карл вежливо помог поднять жене и прошамкал:

– Мне, правда, неловко перед тобой, что я допустил такой инцидент, милая, с дочерью я ещё поговорю об этом отвратительном поведении, а ты, может, перестанешь так плакать и страдать из-за платья, путь даже идеального, переоденешься в другое, и пойдёшь на бал?

«Что бы ты понимал! Не в платье дело, а в отношении ко мне, как человеку!» – с обидой подумала Ульрика, но пошла, переоделась в пышное парчовое платье, собрала из длинных разлохмаченных пепельных блондинисто-жемчужных волос высокую причёску золотой сеточкой и, бледная, как поганка, заплаканная пошла на бал.

И только уже в разгаре бала ей стало хоть чуточку, хоть временно, но легче.

После этого Ульрика несколько дней плохо спала, ходила без настроения, как тень. Постоянное ощущение хандры, уныния, униженности и беспросветного одиночества с новой силой непрерывно мучили юную Ульрику…

И тут ей пришла в голову мысль: «Завтра Франсуа придёт к Фредерике-Берте, так как она заказывала ему тогда какое-то необыкновенное богатое и красивое платье с золотого атласа с бриллиантами, надо будет позвать его к себе, пообщаться. Мы же всё-таки стали друзьями, он – мой лучший друг, кому я расскажу свои беды и чаяния, с кем я просто пообщаюсь обо всём, поделюсь своими мыслями, как не с таким добрым другом, как Франсуа? Конечно, только с ним, только он разгонит тучи одиночества…».

… Тем чудесным утром Франсуа, как и во все другие дни, быстро соскочил с кровати в семь утра вместе с рассветом, распахнул тяжёлые бархатные занавески на окне и с милой широкой обаятельной улыбкой застыл, прищурив свои ясные светло-табачные глаза. Он наслаждался ярким солнечным светом, что так сказочно красиво сверкал на витражном окне из разноцветного стекла, и мысленно благодарил Христа за новый день, за то, что он живёт, и что сегодня такая чудесная солнечная погода.

После этого Франсуа умылся, оделся в простой наряд с красивым белоснежным кружевным воротником, расчесал каштановые спускавшиеся по плечи, кудри и с ребячливым добрым озорством взял со стола большое перо страуса и стал им щекотать Киту пятки, чтобы тот проснулся. Весёлый мальчишка-подмастерье звонко смеялся над шуткой старшего друга и поварчивал:

– Ну, Франсуа, братик, ну, милый, почему тебя каждое утро так и надирает встать в несусветную рань и меня при этом зачем-то будить? Я не пойду на утреннюю прогулку сегодня, я хочу отоспаться хоть раз!

Но Франсуа лишь по-доброму, ласково улыбнулся и хихикнул, потому что он знал, что Кит точно так же любит их традицию гулять утром, и высыпается, просто ленится вставать, и молодой человек даже знал самое лучшее средство победить эту лень.

Франсуа хитровато прищурил один глаз и мягким, по-отечески нежным голосом спросил Кита:

– А если я пообещаю, что во время прогулки мы зайдём на рынок и купим сладких яблок целую корзинку, а тебе ещё кулёк изюма и шарик твоего любимого ванильного мороженого? Идёшь?

Кит сразу с весёлым задором в распахнутых зелёных глазах соскочил с кровати со словами:

– Ну, так бы и сказал бы сразу, Франсуа! Я за своё любимое ванильное мороженое да ещё кулёк изюма и не в такую рань встану!

…Кит быстро умылся, оделся, нахлобучил свою любимую зелёную беретку и поспешил за Франсуа.

Сначала два неразлучных друга гуляли в красивом шуршащем зеленью городском парке, наполненном солнцем и свежим чистым воздухом, и Кит так и норовил прилечь на скамейку, когда Франсуа не разговаривал с ним, а отвлекался, чтобы сделать в парке пару-тройку гимнастических упражнений: наклоны, приседания, повороты и пробежку по дорожкам. Потом, беседуя, они направились к ближайшему небольшому рынку, и сначала Франсуа подошёл с корзинкой, что взял с собой на прогулку, к старой торговке овощами и фруктами и вежливо произнёс:

– Доброе утро, будьте любезны, продайте мне тех спелых красных яблок, штучек пять в эту корзинку, сколько с меня?

– Что ж, доброе утро, странный, но обходительный молодой человек, вот ваши яблоки, с вас всего двадцать центов… —сказала старушка-торговка, подавая Франсуа его корзинку с яблоками.

Франсуа расплатился, взял корзинку и галантно поблагодарил торговку. А потом Кит и Франсуа подошли к сладкой лавке и купили весёлому подмастерье кулёк с изюмом и шарик ванильного мороженого, и направились в свою съёмную комнату, по пути угощаясь, Франсуа спелым хрустящим сладко-кислым яблоком, а Кит мороженым и изюмом из кулёчка, ведь им было пора собираться во дворец. Через час их уже ждала с заказанным платьем надменная принцесса Фредерика-Берта.

… Франсуа и его верный подмастерье были у своей заносчивой заказчицы вовремя, и Франсуа, как кутюрье, помог облачиться жеманной принцессе в новое платье. Шедевр, что сшил молодой кутюрье для надменной кронпринцессы, просто поразил своим великолепием Фредерику-Берту до радостного повизгивания. Невероятно пышное с очень узкой талией платье из золотого атласа с белоснежными жерновами и вставками из кипенно шёлка и нежным маленьким узором в виде геральдической лилии из бриллиантов было более чем богатое!

Фредерика-Берта стояла, кичливо и жеманно любуясь собой и откровенно взглядом, мимикой грубого лица, которое портил крючковатый нос, жестами заигрывала с Франсуа, а тот выполнял вою работу с таким хладнокровием и брегливотью на лице, будто бы сейчас одевал платье на жабу.

– Франсуа Жаккар, вы просто гений! Я в восторге! На следующем балу я точно возьму титул первой красавицы! А вы, как молодой мужчина, считаете меня красивой? Может, вы бы изменили своим принципам, и мы бы провели приятно время? Разве вам не хочется, когда такая красавица предлагает сама? – заигрывая с некрасивой жеманностью, ломалась перед Франсуа принцесса Фредерика-Берта Ротенбургская.

Франсуа слегка насупился мыслью: «Нашлась «первая красавица»! Пугало огородное, а не красавица, вся изломалась, чтобы понравиться мне, а я вот терпеть не могу таких заносчивых надутых девиц! И такую невзрачную внешность не украсит даже это платье!», но с вежливым учтивым тоном ответил:

– Ваше высочество, прошу простить меня, но я своим принципам не изменяю, романов со своими заказчицами не завожу, вас я не оцениваю, как мужчина женщину потому что я на работе! Я – кутюрье, выполняющий свои обязанности, и всё! Если вас в платье всё устраивает, то прошу вашего отца, его величество, расплатиться со мной и разрешите откланяться…

Высокомерная Фредерика-Берта скривилась и фыркнула раздосадовано.

Франсуа пошёл вместе с Китом к королю Хлодвику-Карлу Ротенбургскому, получил жалование и молодой кутюрье вместе с неизменным подмастерье хотели уйти, когда к ним подошла служанка и обратилась:

– Извините, я не ошиблась, вы же – кутюрье Франсуа Жаккар?

Франсуа округлил вои ясные светло-табачные глаза от сильного удивления, опешил, но протянул учтиво:

– Эм,… нет, вы не ошиблись, кутюрье Франсуа Жаккар – это я. А зачем вы искали меня?

– Мне приказала вас найти и позвать в её будуар её величество королева Ульрика Ротенбургская… – объяснила служанка.

Франсуа от удивления потерял на несколько секунд дар речи, вытянул нежное личико, но робко ответил:

– Что ж, раз её величество меня хотят видеть, наверное, разговор пойдёт о новом заказе, проводите меня, пожалуйста, к её величеству королеве Ульрике…

… Когда Франсуа зашёл в будуар Ульрики, то увидел подругу в ужасном состоянии: болезненно бледная, даже чуть-чуть зеленоватая, заплаканная, с невыразимой тоской в больших голубых глазах, она смотрела на Франсуа, облокотившись на изящный секретер…

На юной королеве было одето симпатичное простое синее платье с пышным подолом и с кружевным сточим воротником, а куски аквамаринового атласа лежали на секретере.

Франсуа догадался, что с его подругой случилась какая-то беда, от волнения побледнел и схватился за сердце, но мягким голосом просил:

– Ульрика, у тебя случилась беда? Если не тайна, что же случилось? Я могу чем-то помочь? Я же друг, я беспокоюсь за тебя…

Ульрика бросила несчастный взгляд на лоскутки аквамаринового атласа и, шмыгая носиком, ответила:

– Франсуа, друг, моё главное горе случилось восемнадцать лет назад, когда я появилась на свет, сразу обречённая на одиночество, разбитые мечты и унижения в течение всей жизни. Я…, ты понимаешь, друг, выросла, как я тебе рассказывала в семье очень жестокого человека, торговца мушкетами и ружьями Ханса Беккера, и за детство, со скольких лет я себя помню, я не услышала от родителей ни одного хорошего слова. Мать была равнодушна, как глиняный кувшин, и никогда не интересовалась жизнью своих дочерей, только, когда подрастила до десяти лет, стала учить читать, писать, да вести хозяйские домашние дела. Отец же был настоящий нарцисс, бесчувственный самовлюбленный тиран, он издевался надо мной и моей младшей сестрой, как хотел, и бил, и порол, и держал голодом, всячески унижал, делая из нас покорных служанок. Конечно, это было обидно, конечно, хотелось узнать самую простую родительскую заботу, без любви я чахла, моя самооценка просто была опущена в дождевую лужу. Но, понимаешь, я всегда верила, верила, что моя жизнь изменится к лучшему, когда я вырасту. Ведь я – не глупая кукла, не безграмотная чернавка, я не только хозяйством умела управлять, я образована, и этикет знаю, и танцы бальные, и читать люблю, особенно я полюбила пьесу Шекспира «Ромео и Джульетта», «Илиаду» Гомера , и романы о короле Артуре, и музицировать на клавесине я умею, и, между прочим, никто не знает, а я неплохо, хоть и любительски, к этому ещё пою, и очень люблю это развлечение, когда рядом никого нет. И я верила, что выйду замуж за доброго хорошего любящего меня человека, который будет уважать меня, как личность, любить. Будет не заставлять повиноваться, а относиться, как к равной, уважать. Пусть он был бы не лорд и не граф, и не имел миллионов, был просто зажиточным работящим человеком или торговцем, но мы бы жили, как и положено мужу и жене, в согласии и взаимной любви. Я чувствовала бы его ласку, нежность, расцветала бы и любила в ответ, берегла уют нашего семейного очага. И я пела бы ему, вместе читали бы, когда отдыхали, а потом я бы родила мужу красивых здоровых умных талантливых детей, и у нас была бы большая и счастливая семья. Но все мечты рухнули, когда за несколько сундуков с золотом, отец отдал меня замуж за старого сморчка, страдающего по своей первой жене, равнодушного Хлодвика-Карла, неласкового старика-грубияна, который, ни разу не обратил на меня внимания, как на жену, даже когда я появилась перед ним в том сказочно прекрасном аквамариновом платье. Я не могу смириться с тем, что я совсем одинока, и никогда не могу родить ребёнка. Я пыталась, пыталась наладить свою жизнь королевы во дворце, проявить свой ум, понимание, но и тут я стакивалась с постоянным унижением со стороны этой капризной несносной девицы Фредерики-Берты. А недавно она, позавидовав мне, перед балом, порвала то платье, что ты мне сшил, и это её унижение стало последней каплей. Ты, Франсуа – мой единственный друг, прости за мою слабость и откровенность в этой исповеди, но мне больше не с кем поговорить просто по душам…

Франсуа очень внимательно, со сосредоточенностью на светлом аристократичном лице слушал исповедь своей подруги и с искренней болью, состраданием смотрел на Ульрику. Потом подошёл к девушке, аккуратно вытер слёзки батистовым платочком и мягко изрёк в ответ:

– Ульрика, я тебя понимаю, не переживай, что позволяешь мне рассказать некоторые тайны и заповедные мысли, я – твой надежный друг, я же желаю тебе только добра. Я очень сопереживаю тебе, потому что для меня немыслимо представить как это ужасно: всю жизнь чувствовать себя нелюбимым и одиноким, постоянно тщетно пытаться исправить эту ситуацию. А из-за платья не огорчайся, тот сказочный шедевр, что я готовлю тебе на бал, который должен состояться через неделю, будет намного богаче, красивее, изысканнее, чем аквамариновое, так что забудь о нём, как о недостойном твоей красоты простенькой обноске. А на её высочество даже не обижайся, потому что это же не кронпринцесса, а так, какая пустоголовая разнаряженная жеманная заносчивая кукла, которая любит только себя, ей до тебя, как жабе до прекрасной розы. Но, знаешь, какие несколько моментов в этой твоей исповеди меня удивили? Во-первых, у меня сразу возник вопрос: почему ты, такой удивительный, душевный, умный человек, такая восхитительная девушка, настолько неуверенна в себе, скована в общении с другими людьми, ты почему-то спрятала все свои увлечения, таланты, мечты и мысли ото всех, не сопротивляешься своей доли, которая не устраивает тебя, боишься. У тебя при всех твоих достоинствах заметно не хватает самоуважения, самодостаточности, уверенности в своих силах, умения сказать «нет». Почему ты вышла замуж за короля, хотя была против? Ну, если ты тогда испугалась отца, почему сейчас, раз у вас с мужем такие натянутые отношения, не пытаешься развестись? Ведь это в твоём случае будет не сложно, нужно-то будет, чтобы знатные матроны засвидетельствовали твою невинность, и потом обратиться к церкви с просьбой расторгнуть брак по причине мужской несостоятельности супруга. Откуда такая боязнь и покорность, как у… рабыни?

– Да, – прервала отчаянным восклицанием слова Франсуа Ульрика. – как у рабыни!!! Я, по сути, и была воспитана, как рабыня, я всегда слышала наказ отца «привыкай быть покорной!». Я боялась его, я не осмелилась сказать «нет», я и мужу сейчас не осмелюсь сказать «нет» и потребовать, как ты советуешь, развода, потому что он такой властный человек, что развода не даст. Он мне ещё и встряску хорошую устроит, чтобы я молчала и не показывала характер, я здесь на птичьих правах!

Франсуа же заботливо положил свою изящную руку на покатое плечо Ульрики и мягким голосом продолжил разговор:

– Во-вторых, я хотел сказать, что меня приятно удивил тот твой рассказ о том, как ты представляла себе свою идеальную семейную жизнь. Заешь, что именно меня удивило? Тем, что ты, если не считать мелочей, в точь-в-точь описала ту трогательную семейную идиллию, нежность, уважение и заботу, которые я видел у своих родителей. Они очень любили друг друга, всегда старались проводить вместе время интересно, я, как мальчишка, так радовался, когда отец приходил домой из своей торговой лавки, и они с мамой просто с восторгом бросались друг другу в объятия. Отец не мог позволить дарить маме часто богатые подарки, семья наша была неплохо обеспеченна, но не до роскоши, подарки он делал на большие праздники, но всё равно он не приходил домой без простого букета цветов для жены. И детей они своих очень любили, и ласковые были, и многим жизненным мудростям научили, сначала меня, а потом и нашего всеобщего любимчика, приёмыша Кита. И, главное, и я всегда мечтал, что у меня в семье будут такие же заботливые нежные отношения, как и у родителей, тем более, что я, создавая такие шедевры и обшивая всю знать и почти всех королев и принцесс в Европе, имею достаточно богатое денежное состояние, намного больше, чем зарабатывал отец. И могу позволить себе создать своей семье более обеспеченную жизнь, у нас с тобой много совпадений, и не только в представлении об идеальной семье. Я тоже очень люблю музыку и хорошие книги, хотя сам никогда не музицировал, а книги я из-за проблем со зрением привык только слушать. Вон, Кит выручает, читает вслух, только мы любим не трагичные истории, а что-то более весёлое: и комедии Мольера, и Лопе де Вега всего перечитали, романы о короле Артуре же мы с Китом до дыр затёрли. Но особенно я люблю, во Франции я часто посещал оперный театр, и оперы, и балеты, и просто слушать музыку, а в детве я очень любил слушать, как пела романы мама. Может, раз мы тут по-дружески сидим, общаемся, сыграешь на клавесине и споёшь какой-нибудь твой любимый романс или что-нибудь другое?

Ульрика сразу взбодрилась, мило обаятельно улыбнулась, личико чуть-чуть порозовело, в голубых больших глазах появились икорки задора, она грациозно села за клавесин и начала ловко играть мажорную мелодию и петь нежным хрустальным голосочком комические куплеты.

Франсуа обаятельно лучезарно улыбался, по прищуренным светло-табачным светящимся радостью глазам, по милому негромкому смеху на смешных местах в комических куплетах, было понятно, что молодой человек искренне восхищён талантом подруги, и он действительно наслаждается такой милой весёлой песенкой.

Только Кит стоял в сторонке и, что было для него, смешливого, любящего шутки беззаботного мальчишки-отрока, совсем непривычно, не смеялся над комическими куплетами, а с грустным задумчивым видом закрыл свои зелёные глаза и качал головой…

Когда Ульрика закончила, то лёгким движением руки откинула за спину свои длинные красивые пепельные блондинисто-жемчужные кудри и спросила:

– Ну, как, Франсуа, я не опозорилась? Тебе понравилась?

– Очень! Это выло волшебно! У тебя не только хорошие музыкальные данные, но и такое хорошее мило чувство юмора! Ну, честно, очень мило и смешно, с удовольствием послушал! Я не понимаю, как можно не замечать того, какой ты чудесный человек! Сам не пойму, чем ты меня зацепила, но что-то в тебе трогает, впечатляет, какое-то неповторимое женское обаяние… – восторженно сияя, восклицал Франсуа…

Но тут Кит напомнил о времени, и Франсуа, галантно раскланялся и сказал:

– Когда я приду к тебе с твоим новым платьем-шедевром, который мы готовим к твоему триумфальному балу, мы ещё поговорим, и, я надеюсь, ты сыграешь и споёшь мне ещё что-нибудь столь мило и весёлое, как сегодня…

… Франсуа и Кит пришли домой и сели за работу, когда Кит с недовольством в зелёных глазах слегка насупился и тихо сказал:

– Хм, Франсуа, конечно, это не моё дело, я ещё не дорос, чтобы тебе в таких вещах советы давать, но я тебя, как старшего братика, прошу: давай, пока не поздно, смотаем удочки во Францию. Что-то уж больно странно ваша «дружба» с королевой как-то не похожа на просто дружбу, а на такое галантное ухаживание кавалера за дамой. И, ой, боюсь, уже палёным запахло, потому что если его величество Хлодвик-Карл Ротенбургский, узнает всё это, то так разозлиться, мало ни тебе, ни королеве не покажется…

Франсуа стыдливо опустил взгляд ясных светло-тачных глаз в пол и тихо стеснительно ответил:

– Знаешь, Кит, братик милый, я и сам запутался, что это такое между мной и Ульрикой, вроде, просто дружба, а, вроде, и чувство у меня такое возникло к ней…, Ну, тебе ещё не понять, чуть-чуть ты не дорос, но когда-то тоже поймёшь. Ты восхищён дамой, тебе хочется общаться с ней, ты не замечаешь её недостатков, а видишь только достоинства, тебе так хорошо, что ты живёшь наяву, будто в сказочном прекрасном сне и никак не можешь проснуться. Я сам не всё понимаю о нас с Ульрикой, что это было между нами, но зацепила меня она, ничего не могу с собой сделать…

… И, вот, наконец-то настал день долгожданного бала…

Все во дворце уже с утра начали свои приготовления, ведь это был очень важный бал в честь годовщины коронации короля Хлодвика-Карла Ротенбургского, на бал приедут знатные гости и важные послы из разных европейских стран, не говоря уж о том, сколько знатных семейств Германии будут присутствовать на этом балу. А Ульрика ждала это событие не только из-за его важности для страны, но и для себя.

Она верила, что план, который предложил ей Франсуа с созданием ажиотажа вокруг юной королевы, её бала-триумфа, из-за которого её муж изменит своё хладнокровие и равнодушие к Ульрике на какое-то более тёплое, обходительное и уважительное отношение, сработает.

… Тут служанка зашла в будар юной Ульрики и почтительно промолвила:

– Ваше величество, я принесла вам от вашего кутюрье Франсуа Жаккара платье, что вы заказывали и ещё он просил передать вам эту записку. Будут ли какие-то приказания, ваше величество?

Ульрика от волнения побелела, как фаянс, губки слегка посинели, глаза голубые округлились, она схватила записку, где корявым подчерком чернилами было написано: «Милая Ульрика, передаю тебе этот новый шедевр швейного искусства, в котором ты будешь блистать сегодня на балу и без сомнения, ослепишь своей красотой. В прошлый раз, когда мы мило по-дружески общались, ты затронула самые чудесные струны моей души своим богатым внутренним миром и неповторимым обаянием юности и женственности. Я не пришёл с платьем сам, чтобы сегодня сделать тебе ответный сюрприз, ведь ты привыкла видеть меня простым портным, который выполняет свою работу, и стал твоим лучшим другом. Сегодня же я хочу предстать перед тобой на балу, как истинный благородный кавалер, который будет, хотя бы не в полной мере, достоин, танцевать с тобой. Твой преданный друг Франсуа».

Ульрика обрадовалась, как не радовалась никогда в жизни и ответила служанке:

– Да, Диана, указания будут. Созови, пожалуйста, всех моих личных служанок, чтобы они помогли мне облачиться в то роскошное бальное платье, что сшил кутюрье, и подобрать обувь, веер и украшения к нему, а так же цирюльника, чтобы сделал мне бальную причёску…

Молоденькая служанка ушла со словами:

– Уже спешу выполнять ваши указания, ваше величество…

Тут же собрались служанки и начали облачать Ульрику в сложный наряд…

Новое платье Ульрики из дорогого так изысканно струящегося шёлка изумрудного цвета состояло из настолько пышной юбкой, что на неё было трудно положить руки, лифа с глубоким вырезом лодочкой, который был расшит тончайшим золотым кружевом и трёхметрового роскошного шлейфа из такого же тонкого золотого кружева, что и на лифе с декольте! Тут же служанки надели Ульрике бальные изящные туфельки и шикарный гарнитур из изумрудного и жемчужного колье и крупных изумрудных серёжек. А цирюльник поспешил сделать молодой королеве роскошную высокую причёску из её длинных красивых пепельных блондинисто-жемчужных волос и вставить в причёску золотую диадему с жемчугом…

Когда все увидели Ульрику в таком прекрасном обличии, то замерли в полной тишине от небывалого восторга! Ничего более восхитительного никто из них не видел, казалось, сейчас своей красотой она затмевала самую Елену Троянскую и мифическую Афродиту. Казалось, что это стоит неземная сказочная нимфа, но никак не простой человек, наша скоромная Ульрика.

Ульрика внимательно рассмотрела в серебряном большом зеркале себя и с радостным восторгом и волнением подумала: « О, да, Франсуа просто гениальный кутюрье, он умеет преображать! Как и в прошлый раз, он сделал меня снова другим человеком, из простушки превратил меня чуть ли не в саму царицу Савскую или Клеопатру! Ох, берегись, Хлодвик-Карл, старых козёл с седой бородой, ты меня ещё такой не видел, и уж точно приревнуешь, не останешься равнодушным, попытаешься как-то расположить меня к себе, или, если останется прежним, точно потеряет всяческое моё уважение…».

Тем временем готовилась к балу и высокомерная кронпринцесса Фредерика-Берта. Она только успевала грубо приказывать своим бедным взмыленным служанкам то чистить до сверкающей белизны жернова и вставки из белоснежного шёлка, то потуже затягивать её в корсет и одевать то самое невероятно пышное с узкой талией платье из золотого атласа и маленькой геральдической лилией из бриллиантов, что сшил Франсуа. Потом она загоняла служанок, пока они нашли её лучшие парчовые туфли, изысканный веер и бриллиантовые серьги с тиарой и дополнили образ капризной принцессы этими вещами. Довольная, спесиво налюбовавшись собой, Фредерика-Берта поправила причёску из тёмно-русых волос и пошла к гостям, потому что до начала бала оставалось полчаса, когда увидела в зале среди гостей Ульрику в этом необыкновенном образе! От злобы, зависти, разочарования, высокомерная принцесса раскраснелась и перекосила и без того грубоватое лицо с крючковатым носом и подумала с досадой: «А-а-а!!! Ну, почему я опять проиграла Ульрике?! Почему эта бывшая чернавка одета лучше, чем я?! Почему опять у меня облом, а у неё – триумф?! Ой, пожди, Ульрика, сегодня ты правишь балом, но я за свою нынешнюю неудачу ещё отыграюсь, буду добиваться реванша!».