Глаза Сфинкса

Петр Немировский

ГЛАЗА СФИНКСА

Записки нью-йоркского нарколога

Товарищам моим – белым и черным, американцам и эмигрантам: из Латинской Америки, России, Украины; евреям, полякам, итальянцам, выходцам из Карибских островов и всем другим наркологам, работающим во всех наркологических лечебницах города Нью-Йорк, в знак глубокого уважения к их нечеловеческому труду эту книгу посвящаю.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

В ПУТЬ, С БЛАГИМИ НАМЕРЕНИЯМИ

В Америку я приехал по гринкарте. Выиграл в лотерею. Без взяток и фиктивных браков. Бывает и такое. Выиграв гринкарту, посчитал, что это своего рода знак Божий. Уехал, почти не раздумывая.

В России моя жизнь как-то не складывалась. Жениться, несмотря на влюбчивый характер, мне так и не удалось. С профессией тоже было непонятно что: сначала на полпути я бросил один институт – экономический, и поступил в другой – полиграфический, на литредактора. Сам я литературных способностей лишен, никогда не испытывал того, что называется творческим порывом, вдохновением. Однако умел работать с художественными и деловыми текстами.

Но и этот институт тоже не закончил. Влюбившись в одну женщину, оставил вуз на четвертом курсе и вместе с нею занялся бизнесом: мы открыли рекламное агентство. Через несколько лет, однако, пришлось признать, что бизнесмен из меня никакой. А с той женщиной расстался.

Стоит ли говорить, с какой радостью и воодушевлением я упаковывал вещи, собираясь в Штаты. Не сомневался, что в Америке смогу быстро определиться, ведь это страна неограниченных возможностей, и мои чисто русские качества – расхлябанность, мечтательность и склонность к вечным поискам, – там, на другой земле, в суровых условиях, засохнут, как осенняя трава. Зато взойдут и пышно расцветут мои достоинства и задатки.

Что сказать?! Так устроен человек. Во всем винит других, среду, но только не себя! Надеется, что иные условия коренным образом изменят его жизнь, и обязательно – к лучшему.

Очутившись в Нью-Йорке, я быстро понял, что условия условиям рознь. В моем случае, это был полный провал, крушение иллюзий. Мне некуда было податься – в чужой стране, практически без денег, без законченного высшего образования, со слабым владением английским. Меня не взяли даже грузчиком в магазин.

Подобрав на улице наполовину рассохшееся кресло-качалку, я сидел в своей крохотной квартирке, в полуподвале, на окраине «столицы мира», раскачиваясь взад-вперед, и под скрипы деревянных полозьев размышлял, на какой же шаг теперь решиться. Можно было вернуться обратно в Россию, пробовать что-то искать для себя там. Российская жизнь мне уже не казалась такой безнадежной и серой, каковой считал ее прежде, до отъезда.

К счастью, я не обманывался на свой счет, знал: стоит мне очутиться «в свободном плаванье», среди приятелей, тусовок, веселых компаний, как вся моя решимость улетучится, воля иссякнет, всё утонет в болтовне, вине, случайных знакомствах с женщинами.

Неужели мне всю жизнь суждено проболтаться дырявой шляпой? Неужели никогда не найти своего призвания? Силы, ум, знания – пусть и не выдающиеся, неужели никогда не найду им достойного применения? Словом, я грыз себя, не зная, как поступить. Чувствовал себя жалким щенком, брошенным на темной улице в чужом, незнакомом городе.

Однако в душе крепло и понимание – надо на что-то решиться. Что-то выбрать и хоть один раз довести дело до конца, каких бы усилий это ни стоило. Не поддаваться первому впечатлению. Вообще не обращать внимания на впечатления! Взявшись за плуг, да не оглядываться назад! А уж потом, пройдя весь путь, рассуждать, правильно поступил или нет.

Как хорошо, что я тогда никого в Америке не знал, и меня здесь тоже не знали, да и знать, уверяю Вас, не хотели. Зато я мог не думать о том, что скажут другие, как к моему выбору отнесутся родные, близкие или даже малознакомые люди, с чьим мнением мы почему-то считаемся, даже если их не уважаем.

В Нью-Йорке жил единственный человек, к кому я мог обратиться, – дальняя родственница моей матери. Однажды я позвонил ей, и мы встретились. Местом встречи она почему-то выбрала бар. Примостившись за стойкой бара, я спросил ее совета: какую специальность себе выбрать? К тому времени я уже был настроен во имя поставленной цели принести любые жертвы. Угостив меня хорошим алкогольным коктейлем, родственница, недолго подумав, посоветовала:

– Марк, стань наркологом! Лечи наркоманов и алкоголиков! – она подняла свой бокал, будто дело уже решено и остается только за это выпить. – Я работаю наркологом десять лет. Это совсем несложно. Уверяю, у тебя получится.

– Но у меня же нет специального образования… Я никогда не употреблял наркотики, только бухал иногда…

– Послушай: в Америке, чтобы получить диплом нарколога, нужно учиться всего лишь год. Специального медицинского образования для этого не требуется. Зарплата у наркологов, правда, не шибко высокая, но на хлеб с маслом и красной икоркой хватит. А если повезет устроиться в какой-нибудь госпиталь, то будешь жить, как у Христа за пазухой, – она заказала еще один дринк, и услужливый бармен налил нам из нескольких бутылок и воткнул в бокалы трубочки.

Попрощавшись с родственницей, я неожиданно для себя задумался: может, действительно стать наркологом? Припомнил имена – Владимира Высоцкого, Джима Моррисона, Боба Марлея и других звезд, погибших от наркоты и алкоголя. Буду иметь дело с интересными, художественными натурами. С людьми, которых можно было спасти…

ШКОЛА НАРКОЛОГОВ. ПЕРВЫЕ ВПЕЧАТЛЕНИЯ

Институт наркологов, куда я пошел учиться, находился на другом конце города, в Квинсе. (Кстати, название «Институт» звучит слишком громко, скорее, заведение представляло собой профессиональную школу.)

Это было место в Квинсе, где прилично одетому человеку и днем-то появляться нежелательно. А вечером – просто нельзя: эстакады с грохочущими поездами, бакалейные лавки, возле которых постоянно торчат подозрительные личности в серых куртках и с капюшонами, надвинутыми на глаза, повсюду мусор, битые машины. И на одном из перекрестков – трехэтажное новенькое здание института наркологов! Моя новая альма-матер.

Приняв документы и проведя со мной коротенькое интервью, заместитель директора по имени Тери, благовидная и, похоже, высокомерная белая американка, вручила мне буклет с расписанием занятий и правилами поведения в институте. Поздравила с приемом. И на прощание, раздираемая любопытством, не удержалась и спросила:

– Марк, зачем Вам это надо? Вы же интеллигентный мужчина.

– Что Вы имеете в виду? – не понял я.

– Ну, все это… Наркоманы, алкоголики… – она поморщилась.

– Они больны и я их буду лечить, – твердо ответил я, недоумевая, почему она, замдиректора, задает мне такие дурацкие вопросы и вдобавок корчит брезгливую мину.

– Понимаю, понимаю, – она задумчиво и, как мне показалось, с некоторым сожалением посмотрела на меня…

Чтобы сводить концы с концами, в свободное от учебы время я работал в супермаркете, неподалеку от своего дома. Чудом устроился туда помощником менеджера! – раскладывал товары по полкам. И, вскоре получив водительские права, еще три ночные смены в неделю крутил баранку такси.

Итак, к делу. ИНСТИТУТ.

Впервые переступив порог аудитории, я был не на шутку озадачен. Ожидал-то увидеть за партами людей с задумчивыми, просветленными лицами, которых, как и меня, привели сюда благородные порывы творить добро и спасать погибающих.

У-у!.. А-а!..

Разглядывать, впрочем, однокурсников времени не было, да и в глазах сразу потемнело. Во время лекции мне пришла в голову спасительная мысль: я просто вошел не в ту аудиторию! Дождусь окончания лекции и на переменке выясню, где мой класс, где те – благородные и утонченные.

Лекцию читал какой-то флегматичный преподаватель. Студенты постоянно отпускали шуточки, и аудитория взрывалась ураганным хохотом. Мой английский был тогда слишком слаб, тем более, я совершенно не владел американским уличным сленгом. Поэтому смысл большинства шуток до меня не доходил. Единственное, что я хорошо различал из сумбурного речевого потока, это «f..k!» и «sh..t!» – два ругательства, звучавших в аудитории непрестанно. Даже когда молчали все, включая преподавателя, в моих ушах гремело: «f…k!» и «sh..t!»

Студенты: мужчины – бородатые, усатые, все в татуировках, с улыбками, похожими на хищный оскал; женщины – какие-то помятые, пожеванные. Их что, сегодня утром выпустили из тюрьмы?

Моя догадка была недалека от истины. Но это выяснилось позже. Однако моя надежда, что я ошибся аудиторией, не оправдалась. Я попал по назначению: в тот класс и ту группу, где специальность нарколога получали «вчерашние» наркоманы.

Для них, правда, эта учеба была бесплатной – платило государство. В Трудовом законодательстве США наркоманы и алкоголики зачислены в категорию инвалидов, поэтому имеют право на бесплатное образование в специальных и даже высших учебных заведениях.

Да-да, очень гуманно. Один, значит, должен таскать ящики в супермаркете, водить по ночам такси и на всем экономить, чтобы оплатить свою учебу; а другой – тот, кто годы кайфовал под наркотиками, – учись бесплатно. Гуманность наизнанку.

Проблема, однако, не в том, что эти деньги вроде бы несправедливо распределяются, а в том, что не все из студентов заканчивают подобные школы и устраиваются работать по специальности. Немало из них возвращаются в мир воров и проституток, откуда пришли.

Чтобы учиться в школе нарколога за государственные гранты, наркоман или алкоголик должен быть чистым – не употреблять никакую дурманящую дрянь, как минимум, три месяца.

Много это или мало? Зависит от того, как посмотреть. Три месяца чистоты – после, скажем, двадцати лет беспробудного пьянства или торчания*, это, пожалуй, немного, совсем ничего. (Все жаргонизмы и медицинские термины отделены значком – *. Их значение объясняется в конце книги – авт.)

Вообще, время в мире наркомана – категория относительная. У наркомана свой календарь. Он считает каждое свое новое рождение с того дня, часа, когда перестал употреблять отраву*. До этого его жизнь была чумная, дурная, гибельная. Жизнь настоящая началась с того момента, когда он переломался – перетерпел ломки, но никакой дряни в рот (в нос, в вену) не взял. «Мне уже – сутки. Расту».

Но его календарь с этого только начинается. Еще неделю у него будут страшно болеть суставы ног, особенно в коленях. Будет сильно тянуть спину, а в животе «летать бабочка» – такое ощущение, когда желудок выворачивается наизнанку.

Следующая пометка в календаре – две недели неизбежных ночных кошмаров, ужасов. Бесы ходят вокруг кровати, волокут крюками в темные глубокие ямы, в горячие озера, в смрад и огонь. Бесы.

А как признаться кому-то, что страшно одному ночью, в кровати, в пустой комнате? Ведь не ребенок, а взрослый мужчина, тридцати пяти или сорока лет. Усы, борода, наколки. И в тюрьме сидел, и такое в жизни повидал, что не приведи Господь: умирающих в овердозе друзей, изнасилования, драки. А вот спать одному ночью в комнате страшно – душат кошмары.

Днем, сидя на скамеечке в каком-нибудь шумном скверике, вспомнит вдруг этот грозный мужчина свою вчерашнюю бессонную ночь на мокрой от пота простыне. Подумает о ночи предстоящей и либо заплачет, сам не зная отчего, либо, стыдясь своей же трусости, полезет в карман за мобильным телефоном, где записан номер проклятого-распроклятого барыги – торговца наркотиками.

И его «чистый» календарь на этом оборвется, толком не начавшись…

Однако мы совсем забыли про институт и моих веселых однокурсников, с которыми мне предстояло учиться целый год.

СВЕТСКАЯ ЛЬВИЦА СИЛЬВИЯ

Из всей группы (двадцать пять человек) только трое, включая меня, были не в реабилитации. О них скажу позже. Пока же представлю некоторых студентов – из «бывших».

Начну с Сильвии, так как именно с ней в первый же день учебы я очутился за одной партой.

Американка итальянского происхождения, лет сорока пяти, смуглолицая, с роскошными черными волосами, большими глазами и выразительными статями. Она неплохо сохранилась для своих лет, – думал я. Но вскоре был удивлен, узнав, что ей не сорок пять, а… тридцать девять!

У Сильвии оставался намек на былой шарм, такое слабенькое веяние прежней красоты. Не сомневаюсь, не прикоснись она лет двадцать назад к шприцу, обойди ее эта беда стороной, эта секс-бомба и сегодня сводила бы с ума табуны сластолюбивых самцов. Но, увы, в жизни условного наклонения не бывает, нужно говорить о том, что имеем, а не о том, что было бы, если бы.

Сильвия все же старалась держать марку, изображая из себя этакую львицу. Одевалась провокационно: блузки в обтяжку так, что пуговицы едва не отрывались под давлением ее грудей, юбки – короткие, платья – облегающие, декольтированные.

В первый же день занятий, на переменке, эта львица вышла на охоту, и, к моему ужасу, я был намечен в жертвы. Оставшись со мной в аудитории наедине, Сильвия принялась расспрашивать – кто я и откуда, рассказывала о себе, при этом томно вскидывая веки и наклоняясь ко мне так близко, что мы едва не касались лбами. Я и не заметил, как она завладела моей рукой, – то ли чтобы пожать ее, то ли чтобы прижать к свой груди. После второй переменки я уже знал, что Сильвия одинока, живет в квартире на первом этаже в частном доме, в Бруклине, ее тринадцатилетняя дочка – у матери, в Нью-Джерси; десять лет назад она развелась с мужем, и сегодня после занятий совершенно свободна.

К такой скорости развития отношений я, честно говоря, не был готов. К тому же после занятий мне предстояло мчаться на другой конец города – расставлять товары по полкам в супермаркете, а в полночь меня ждала машина для ночной смены в такси.

Сильвии мои извинения показались неубедительными, особенно после того, как она узнала, что я холост. Еще несколько дней продолжала охоту: по любому поводу очень близко ко мне придвигалась, играла пуговичкой на своей рубашке и недвусмысленно приглашала к себе в гости «на чай».

Помню, ее широко раскрытые от удивления глаза, когда, выполняя вместе с Сильвией первое учебное задание, мы о чем-то заспорили. В качестве доказательств, я начал ссылаться на Достоевского, Драйзера, даже зачем-то приплел ООН и ЮНЕСКО. И чем больше я говорил, упоминая такие жуткие, далекие, как планеты, имена и названия, тем с большим ужасом смотрела на меня Сильвия. Наконец-то, прозрела! Поняла, кто рядом с ней сидит. Книжный червь из России! Но – принципиальный, с убеждениями.

Я, кстати, тогда обратил внимание, что ее лицо испещрено какими-то оспинками, – в тот день она была без макияжа.

Итак, прозрев, Сильвия решила исправить ошибку. Безотлагательно. Потратила целую неделю! Думала, что он прикидывается, хитрюга, только изображает из себя паиньку. А он в самом деле – лопух.

На следующий же день Сильвия мотыльком упорхнула на соседнюю парту, за которой одиноко сидел другой студент. (Правда, раньше я сравнивал ее со львицей, и это сравнение более точное.) Вскоре она ходила с тем парнем под руку.

Все студенты и преподаватели несколько месяцев наблюдали за развитием их нежного романа, как они давали друг дружке списывать на экзаменах, как на переменах ходили вместе в кафе, как после занятий она садилась в его машину, с эдаким шиком захлопывая дверцу. Они говорили о том, что, повстречав друг друга, безумно счастливы. Спасибо Богу, что Он свел их в этой аудитории!

Вместе они стали пропускать занятия. После одного такого, достаточно длительного пропуска, Сильвия, наконец, появилась: ее лицо было пергаментным, а глаза – мутными, с какой-то маслянистой поволокой.

Она едва находила в себе силы сидеть за партой. То и дело подпирала подбородок руками, наклонялась, чуть ли не ложилась на парту. Казалось, вот-вот развалится на части. Банально, но она была похожа… на смерть: с распущенными нечесаными черными волосами, гипсовым лицом, в несвежей кофточке. Тупо глядела на доску, где преподаватель что-то писал.

Только сегодня могу представить, что она испытывала, бедная Сильвия, у которой болели все суставы, мышцы ног выкручивало, а живот сжимало и распирало. Помимо школы, она еще посещала амбулаторную наркологическую клинику. Условием ее учебы была чистота от любых наркотиков. Значит, ей нужно было как-то выпутываться и в клинике тоже. А в школе прятать свои мутные, обкумаренные[1] глаза от студентов и преподавателей, где все понимали – Сильвия сорвалась.

Как стыдно-то, а? Ведь все видят, что Сильвия – эта светская львица, секс-бомба, на самом деле – ни на что не годная, потная, грязная наркоманка. Еще и потянула за собой в яму бой-френда – тоже сорвался. И зачем она ему была нужна? Учился бы себе.

Школу она так и не закончила. Еще несколько раз срывалась, потом и вовсе перестала приходить на занятия. И государственные деньги – тысячи долларов, выделенные на ее учебу, ушли в никуда.

Заканчивая о Сильвии, не могу не рассказать об одном эпизоде, тогда меня сильно озадачившем.

Однажды во время занятий, Сильвия подняла руку, чтобы ответить на какой-то вопрос преподавателя. И неожиданно, совсем не по теме урока, начала откровенничать.

– Меня совратил мой отчим, когда мне было тринадцать лет. С тех пор я никогда не могла иметь нормальных отношений с мужчинами, всю жизнь жила с этим позором. В семнадцать лет начала вести беспорядочную половую жизнь. Я никогда не чувствовала себя нормальной женщиной, стыдилась и ненавидела себя. Я ненавидела мужчин, боялась их. Мечтала встретить идеального мужчину и быть ему верной подругой, но жила как проститутка! Потом в моей жизни появился героин…

Я был в шоке. Не представлял, что такое возможно: молодая женщина – перед малознакомыми людьми рассказывает о том, что не всегда говорят даже родным и близким! Она плакала и едва ли не перешла на крик.

Поразила меня и реакция студентов. Некоторые слушали ее внимательно, понимающе кивая головами. Другие – вполуха, третьи, воспользовавшись паузой в лекции, украдкой достали свои iPhone.

Слушая признания Сильвии, я испытывал к ней жалость и одновременно какую-то неприязнь. При всей правдивости ее истории (в том, что она говорила правду, сомнений у меня как раз не возникало), было что-то ненужное, даже неискреннее в ее откровении НА МИРУ. Кто ее тянул за язык? Еще и в присутствии своего бой-френда?

В недалеком будущем мне как наркологу предстояло не раз выслушивать подобные излияния совращенных женщин (и мужчин, кстати, тоже). Но тогда это вызвало удивление, недоумение.

Сегодня, вспоминая Сильвию, я думаю, что ее срывы были не случайны, как не было случайным и ее «выступление» перед группой. Она состояла как бы из двух половинок: Сильвии-наркоманки, которая «жила как проститутка», и Сильвии – совращенной девочки. Ничего другого о себе она не знала. Каждый раз, пытаясь расстаться с наркотиками, она встречалась с той опозоренной, совращенной девочкой, которую ненавидела в себе всей душой.

Что означала ее прилюдная исповедь? Было ли это своего рода шоу, попыткой привлечь к себе внимание? Или же криком отчаянья перед новым срывом?

Она оставила институт, больше я никогда ее не встречал. Но Сильвии, с похожими историями, повадками и судьбой, каждый день переступают порог наркологических лечебниц Америки, впрочем, как и любой другой страны.

О женщинах-наркоманках я расскажу отдельно, в свое время.

БРАТ МАРК

Свято место пусто не бывает. Стоило Сильвии меня покинуть, как рядом со мной за парту уселся мужчина по имени Марк. Тезка. Ирландские корни. На вид – лет сорок семь, хотя в действительности, как потом выяснилось, – тридцать восемь.

Коль скоро уже второй раз упоминается несоответствие между внешностью и возрастом, скажу: все наркоманы, без исключения, выглядят гораздо старше своих лет. Кстати, в их мире бытует мнение, что героинщики выглядят моложе своих лет, якобы героин каким-то образом «замораживает» внешний процесс старения. Это очередной миф: пятидесятилетний мужчина-героинщик, если дожил до этого возраста, похож на глубокого старика.

Мне было сложно поверить, что почти все студенты в группе – мои сверстники. А они не верили, что мне тридцать шесть. Укоряли за вранье, мол, специально приписываю себе годы. В их словах был определенный резон: рядом с любым из них я выглядел если не их сыном, то юным племянником. От всех сокурсников веяло старостью, ветхостью, болезнями.

Последнее было правдой: многие из них страдали серьезными хроническими заболеваниями: гипертонией, диабетом, СПИДом. К тому же большинство из них были «чистыми» от наркотиков/алкоголя только три месяца. Из их пор алкогольные и наркотические пары еще не выветрились…

Итак, Марк: хорошее телосложение, правильные, хотя и грубоватые черты лица, короткие светло-русые волосы, зачесанные набок. Рыжеватая поросль-щетинка вокруг рта и на подбородке придавала облику Марка некую аристократичность. Он широко улыбался, показывая желтые неровные зубы. Скорее, не улыбался – щерился.

В то время, по его словам, он разводился с женой. Работал в какой-то лечебнице помощником нарколога.

Марк сразу же взял надо мной опеку. Как опытный психолог, быстро раскусил, кто перед ним: наивный парнишка из России. Но – «с соображением», может учиться.

Вскоре он мне признался, что когда-то «курил очень много травы*», поэтому у него теперь проблемы с памятью. Не знаю, от травы или от чего-то другого, но Марк действительно не мог запомнить многих специальных названий и терминов, которые мы, студенты, обязаны были знать. Так что, взяв шефство над своим, как он меня называл, «русским братом», Марк сделал правильный ход: на экзаменах я помогал ему и подсказывал, как мог.

Зато Марк – салют ему, салют! – был знатоком иных слов и терминов, которые не употреблялись в экзаменационных вопросах, но очень часто вылетали из уст студентов, да и преподавателей тоже: dope, coke, weed, booze[2] и прочая, прочая. Короче, богатейший словарь американского наркомана открывал передо мной свои первые страницы, где были рассыпаны бесценные сокровища.

– А что такое гера? – спрашивал я Марка, услышав новое слово.

Марк широко улыбался, и в разные стороны разъезжалась его рыжеватая щетинка. Смотрел на меня с такой любовью, с какой, наверное, отец смотрит на первые шаги своего годовалого сына.

– Гера – это героин, мой друг. Такой, знаешь, серенький порошочек в маленьком целлофановом пакетике.

– А-а… А что такое кокс?

– Это кокаин. Тоже порошочек, но беленький. Обязательно запомни, мой русский брат: героин обычно колют, кокаин нюхают, – Марк загадочно проводил толстым указательным пальцем под носом, отчего его крупный носяра перекашивало на одну сторону. – Запомнил? Не перепутаешь?

Слышалась в его голосе и добродушная ирония: в самом деле, ему приходилось рассказывать о таких вещах – трубках для курения крэка, шприцах, таблетках – о чем знают даже школьники. Как настоящий учитель, Марк был терпелив: по нескольку раз показывал, как втягивают в ноздрю воображаемый кокс, скручивают сигарету с травой или вмазывают* героин.

Так мы и помогали друг другу в учебе.

Марк любил шутить, часто смеялся. Он был балагуром, рубахой-парнем. Что называется, весь на ладони.

Но иногда я замечал – в его глазах поселяется какая-то глубокая печаль, грусть такая пронзительная, что было больно смотреть на него, скрывающего что-то глубоко в своем сердце…

В классе нас называли «братья Марки». Мы вместе ходили во время ланча в кафе или китайский буфет. Порой я жаловался ему, что в этой науке мне многое, едва ли не все, непонятно, что, наверное, зря я полез в эту область, сел не в свои сани. Меня начала точить ностальгия. Все чаще я вспоминал дом в России, своих родителей, сад, речку, где, будучи пацаном, купался и ловил рыбу с друзьями. Я чувствовал себя чужаком среди этих людей – грубых, шумных, постоянно хохочущих над непонятными для меня шутками. Они смотрели на меня как на явление диковинное, заморское, случайными ветрами принесенное в их мир…

С первых же дней между мной и Марком возникло взаимопонимание. По крайней мере, так мне казалось. Порой Марк делал верные замечания, давал мне мудрые советы, к примеру: «Ты чересчур озабочен будущим и слишком часто оборачиваешься в прошлое. Старайся жить настоящим», «Если не можешь решить проблему, то смирись и доверься Богу» и т. д.

Как-то раз, во время одного такого нашего разговора, я заметил, что с Марком что-то неладное. Он вроде бы идет рядом, отзывается на мои реплики, дакает, но меня не слышит. Мы шли в буфет, и Марк почему-то постоянно отставал. Я обернулся… Это был не Марк! Не балагур и не хохмач, а изможденный старик с бледным лицом. Он еле плелся, его била дрожь: дрожали плечи, тряслась голова на напряженной шее.

– Марк, что с тобой? Ты в порядке? – встревоженно спросил я.