Полная версия
Волшебный фонарь
Стася Холод
Волшебный фонарь
Эту книгу ― и все мое творчество ― посвящаю любимой маме,
Елесиной Наталье Сергеевне.
Все, что я представляю собой в этой жизни, ― все благодаря Ей.
© Стася Холод, 2022
© «Издание книг ком», о-макет, 2022
Рассказы
Наживка для обманщика
Частная школа Дарби славилась превосходным полем для гольфа, замечательной библиотекой и вековыми традициями. Она располагалась в необычайно красивом месте у излучины реки, так что любимым развлечением ее обитателей было купание и кормление уток. Кроме того, при школе имелся ботанический сад и небольшой олений питомник. Жизнь в гармонии с природой способствовала смягчению нравов, новичков здесь колотили редко и только по делу, но Эдвиг не понимал своего везения, чувствовал себя одиноким и несчастным. Он был равнодушен к спорту и книгам, гордому красавцу оленю попытался насадить на рог яблоко, и тот его чуть не забодал, к тому же ему очень не хватало няни Бэтти. Особа ограниченная, но льстивая и угодливая, она безмерно потакала капризам своего маленького господина, и, благодаря её медвежьим услугам, Эдвиг привыкал к школьному укладу медленно и трудно.
Долгожданный наследник, от настроения которого совсем недавно зависело все и вся, здесь не имел права первым вступать в разговоры со сверстниками и вынужден был беспрекословно выполнять их многочисленные прихоти. По вечерам в спальную приносили поднос с молоком и булочками. Эдвиг не смел протянуть руки, и ему почти всегда доставалась горелая, а потом он, как слуга, собирал стаканы, расправлял старожилам постели, приводил в порядок одежду, а в случае бессонницы еще и обязан был развлекать их интересными историями. Но более того Эдвиг страдал от необходимости петь школьный гимн, стоя на парте или в садовом вазоне. В раннем детстве няня Бэтти тоже водружала его на стул, и он читал стишки тетушке и двум кузинам, живущим у них в доме на положении вечных гостей. Это было очень трогательно, но публика Дарби разительно отличалась от неимущей родни. Хорошо еще, что Алекс Милтон, чей отец когда-то учился в одном классе с отцом Эдвига, сжалился над ним и помог мудрым советом.
– Прекрати строить сковородники – они всех только забавляют, – сказал он назидательно, – а уж если слезу пустишь, тогда пиши пропало – вызывать на бис будут до посинения. И, вообще, попробуй взглянуть на наш обычай другими глазами. В самом деле, почему бы не воздать хвалу заведению, воспитавшему всех твоих предков со времен Вильгельма Завоевателя?
Эдвиг послушался Алекса, и ему действительно стало легче. Он пел теперь весело и непринужденно, а в конце выступления даже раскланивался, как заправский артист, и насмешки одноклассников утратили былую язвительность, но до окончательного признания своим ему было еще далеко.
Уроки математики в Дарби проходили бурно. Пока мистер Уильямс, опрятный, похожий на пасечника старичок, мирно беседовал сам с собой, объясняя новую тему, мальчишки бегали, прыгали, молотили друг друга задачниками по головам и орали, подобно пациентам буйной палаты. На перемену они вылетали красные, потные и ошалевшие. Какие уж тут формулы, когда в голове стоит гул? К тому же весь класс неизменно получал хорошие оценки и был в восторге от уроков мистера Уильямса, но тот неожиданно попросил у директора расчет. Вскоре в Дарби появился новый учитель. Он возвестил о своем приезде звонкими трелями клаксона, и ребята высыпали во двор смотреть его серебристый автомобиль, а воспитатель приметил среди вещей мистера Доррита сачки и удочки и обрадовался ему как родному. Два заядлых рыболова быстро нашли общий язык: математик подарил мистеру Шэгги свой лучший поплавок, а тот пообещал показать под большим секретом заветное потайное место, известное ему одному во всей школе.
Мистеру Дорриту был присущ здравый смысл и трезвость суждений. Войдя в класс, он первым делом проверил сиденье учительского стула, тому, кто еще раз осмелится подвесить к кафедре дохлую мышь, пообещал засунуть ее за шиворот, пресек на корню малейшие попытки кривляний и выкручиваний. Что касается познаний в математике, то он понял – начинать надо с таблицы умножения. Трудности его не испугали, даже напротив, раззадорили, и он задался целью до вакации хотя бы на толику исправить бедственное положение. В школе началась суровая математическая страда. Каждую свободную минуту мальчишки посвящали решению задач и примеров, тем более что в награду за особые успехи мистер Доррит разрешал посидеть в автомобиле на месте шофера. Эдвиг в число этих счастливчиков никогда не попадал и изнывал от зависти. Он не привык усердно заниматься, был крайне невнимателен на уроках, и рядом с его ответами у доски померкло даже пение гимна. Как-то раз, накануне выходного дня, учитель сообщил, что в понедельник намерен устроить проверочную работу. Все приуныли, Эдвиг же, наоборот, воодушевился: ведь чтобы выполнить ее на «отлично», не обязательно корпеть над учебником. В воскресенье Алекс Милтон велел ему наловить майских жуков. Эдвиг легко справился с поручением, посадил бедняжек в спичечный коробок, но играть в гольф не пошел, а продолжал со снулым, скучающим видом бродить по двору. Мистер Шэгги и мистер Доррит еще с вечера накопали замечательных червей и теперь собирались на рыбалку, а Эдвиг исподтишка наблюдал за ними. И вот они скорым шагом направились к реке. Как только их соломенные шляпы исчезли из виду, Эдвиг приступил к осуществлению своего хитроумного плана: он тоже задумал поймать рыбку – удачу и утереть носы одноклассникам, превратившим его математические терзания в ярмарочный аттракцион. Вполне возможно, мистер Доррит, обескураженный познаниями Эдвига, позволит ему даже прокатиться на автомобиле, и он будет сидеть за рулем и нажимать на клаксон: «Посторонись!» Честолюбивые мечты вскружили Эдвигу голову, и он отважно полез в комнату математика, благо стояла страшная духота и окно было приоткрыто. Сачки, поплавки и грузила лежали здесь вперемешку с шейными платками и книгами, и на письменном столе царила веселая неразбериха. В верхнем ящике Эдвиг обнаружил тетрадь, в которую мистер Доррит постоянно заглядывал во время уроков. Однажды он тоже сунул в нее нос и выяснил, что математик записывает туда примеры и уравнения, причем вместе с решениями, и это навело его на мысль – хорошо бы раздобыть текст проверочной работы. Эдвиг торопливо пролистал тетрадь и чуть не взвизгнул от радости: «Нашёл!».
…Ему оставалось переписать последнее задание, когда во дворе появился учитель истории со сломанным велосипедом. Он расположился в теньке под липой и принялся его ремонтировать. Сынишка привратника тут же стал помогать, библиотекарь из окна – давать советы, потом к ним присоединился повар, и Эдвиг понял, что это надолго. Он представил, как рассердится мистер Доррит, застав у себя незваного гостя, и в отчаянье заметался по комнате. «Приятно, да? Приятно?» – злорадствовали жуки в коробочке. Затеять в одиночку такое рисковое предприятие мог только глупый новичок. Будь с ним товарищ, он отвлек бы внезапно появившихся взрослых и обеспечил бы ему путь к отступлению, но, увы, одноклассники Эдвига играли в гольф и не знали, в какую ловушку он угодил. Дверь была заперта снаружи. Чем только Эдвиг ни пытался ее открыть – перочинным ножиком, рыболовным крючком, кофейной ложкой – все тщетно, наконец, догадался воспользоваться ключом от шкафа, и, к счастью, он подошел. Эдвиг выскочил в коридор, где был тут же схвачен директорским слугой Джеральдом, который заметил, что в замочной скважине кто-то ковыряется, притаился и стал караулить, а, поймав его с поличным, взял за шиворот и торжественно повел к директору. «Мужайся, приятель», – шепнул ему попавшийся навстречу старшеклассник, и от этих слов у Эдвига защемило в животе чуть повыше пупка, и он попробовал договориться со слугой миром, но тот был неподкупен, тогда он счел нужным напомнить ему свою родословную, но Джеральд держал за господина одного директора. Мистер Норвуд, узнав о случившемся, послал сынишку привратника за математиком и воспитателем, и тот стремглав рванул к реке, мелькая загорелыми лодыжками, Эдвигу же приказано было немедленно выложить на стол содержимое карманов, коль скоро он попался на таком недостойном занятии. Директора не соблазнили ни красивые речные камушки, ни обломок душки от очков, ни ястребиный коготь, ни отменный ржавый гвоздь. Его внимание привлекли только спички, которые были в школе строго-настрого запрещены из опасений пожара, но их в коробке и не оказалось, зато крылатые пленники, уже не чаявшие получить свободу, с гудением взмыли под потолок.
– Ты зачем принес мистеру Дорриту майских жуков? – спросил директор грозно.
– Это я не ему, сэр, – промямлил Эдвиг.
Пока он откровенничал с мистером Норвудом, ничего не подозревающие удильщики пребывали в том сакральном, отрешенном состоянии, когда кажется, что благополучие всего мира зависит от клева. Легкие ветерок едва заметно колыхал ветви ив, смиренно склонившихся над зеркальной гладью воды, и живописные купы деревьев были окутаны мягким рассеянным светом. Мистер Доррит не сводил глаз с поплавка, он вытянулся в струнку и замер, и лимонница, принявшая его за изваяние, сидела у него на плече и помахивала полупрозрачными крылышками. Вдруг из зарослей цветущего боярышника выскочил сынишка привратника, сухощавый и всклокоченный, как чертенок, и завопил на всю округу, что их срочно зовет мистер Норвуд.
– Ты что орешь как резаный, рыбу распугаешь! – всполошился математик, а воспитатель понял – пора сматывать удочки.
Запретный плод сладок, но у него горькое послевкусие. В школе уже знали, что мистер Доррит страшен в гневе, да и мистер Шэгги не был и вполовину так добр и снисходителен, как няня Бэтти, и в ожидании их Эдвиг совсем скис. По щекам его беззвучно текли слезы, крупные, как градины, они капали с подбородка на форменный жилет, оставляя на сукне темные влажные пятнышки. Жужжание майских жуков, с истерикой мечущихся вокруг люстры, изматывало душу. Директор сидел за столом в белоснежной рубашке с накрахмаленным, жестким воротничком и глухом сюртуке, застегнутом до последней пуговицы, и смотреть на него было муторно. Наконец пришли воспитатель и математик, и с ними в мрачный кабинет ворвалось лето, пахнущее луговыми цветами и свежей листвой, и сами они в легких светлых костюмах более напоминали досужих дачников, нежели строгих наставников.
Мистер Доррит нежно любовался уловом, а мистер Шэгги был сильно сконфужен, но не тем, что его недосмотр и огрехи в работе дали столь неутешительные всходы. Воспитателя куда больше печалило появление сынишки привратника в месте тайном, секретном и известном ему одному в школе.
– Говори, – сказал директор трагично. – Все сам говори, мальчик.
Эдвиг хитрил, изворачивался, и тогда ему был задан вопрос в лоб:
– Зачем ты полез в комнату мистера Доррита?
В садке математика бились крупные окуни, и ненароком взглянув на них, Эдвиг пролепетал:
– Хотел посмотреть рыболовные снасти…
Услышав это, мистер Доррит расплылся, словно мороженое на пикнике. Он великодушно попросил за Эдвига, как новичок за новичка, и даже пригласил его к себе в гости, желая показать наборы крючков и грузил.
– В любом случае он должен извиниться перед вами и дать слово, что никогда больше не позволит себе ничего подобного, – потребовал директор.
Эдвиг покаялся перед мистером Дорритом и выбежал во двор, вспаренный и зареванный, до конца не верящий в избавление, но сердце ему грел заветный листок, благоразумно спрятанный за пазуху. Он так ловко обвел вокруг пальца всех троих наставников, что считал себя вправе гордиться своей сообразительностью. Эдвиг оправился от испуга и восторжествовал, чего не скажешь о мистере Доррите. Вернувшись к себе в комнату, математик увидел на столе тетрадь, раскрытую на той самой странице, где были записаны задания для проверочной работы, и чудесное летнее настроения разом улетучилось. Чернильный отпечаток мальчишеской ладони, предательски синеющий на обложке, не оставлял сомнений, что здесь кто-то побывал. Мистер Доррит немало огорчился – ложь и притворство всегда отталкивают, – но ему не хотелось плохо думать об Эдвиге. В конце концов, после него в незапертую комнату мог войти кто угодно. Однако спускать такую дерзость он тоже не собирался и приготовил наживку для юного обманщика. Кем бы тот ни был, он непременно попадется на крючок и сам выдаст себя.
… Эдвиг помнил добро и не прочь был поделиться трофеем с Алексом Милтоном, но тот ни за что не сел бы в спасательную шлюпку один, без товарищей. Выручать обидчиков и гонителей Эдвиг не хотел и притворился, будто бы он так же, как все, трепещет в преддверии сурового испытания. Мистер Доррит волновался ничуть не меньше, но его интересовали подлинные результаты своих трудов, а потому во время проверочной работы он следил за классом в оба, шпаргалки перехватывал на лету, а наиболее вертлявые получали линейкой по пальцам. Казалось, даже воздух в кабинете раскалился от напряжения двадцати умов, кое-кто уже начал хлюпать носом, и только Эдвиг, предусмотрительно написавший решения задач и примеров на ногах выше коленок, где они закрыты шортами, сохранял хладнокровие. На следующий день мистер Доррит зачитывал оценки, не блестящие, но могло быть и хуже, а в целом он остался доволен. Даже бестолковый Томпсон получил «удовлетворительно», правда, с минусом до Ливерпуля. Стопка листочков уже почти растаяла, и Эдвиг начал беспокоиться, но быстро придумал удобное тому объяснение, – очевидно, у него одного «отлично», и мистер Доррит хочет отдельно его похвалить.
– Посмотрите все на Эдвига, – наконец-то сказал учитель.
Эдвиг привстал и победно улыбнулся. Он не знал, что математик поменял в каждом задании по одной цифре, и с виду это было почти незаметно, но влияло на ответы, а, главное, первый вариант проверочной работы мог выполнить только тот, кто лазил в его записи.
– Он решил получить отличную оценку, прибегнув к обману, – продолжил мистер Доррит, – между тем как ложь никого еще не доводила до добра.
И Эдвиг понял, что на этот раз выйти сухим из воды ему не удастся.
Волшебный фонарь
Джеймс Варлоу считался в приюте Фицстивен-холл счастливчиком, и все мальчишки ему завидовали. Еще бы, ведь в его щелястой, попорченной короедом тумбочке по соседству со сменной парой чулок, мотком медной проволоки, найденным на берегу Темзы, рогаткой, которую директор приказал выбросить, а Джеймс на свой страх и риск спрятал, и запасом сливовых косточек хранилось настоящее сокровище – волшебный фонарь! Наверняка читатель удивится и попросит разъяснить, какой чудодейственной силой обладала эта занятная вещица, созданная почти полвека назад неизвестным гамбургским мастером. Посудите сами, размером будучи не больше кофемолки, фонарь вмещал в себя рыцарские замки, подпирающие небо тонкими шпилями, афинский Акрополь, пирамиду фараона Хеопса и даже римский Колизей, где в давние времена сражались гладиаторы. Немудрено, что хозяин очень им дорожил. Осенними вечерами, когда живот подводило от тягучей мучительной пустоты, в камине пакостно шуршали мыши, а едкий лондонский смог проникал сквозь незастеклённые оконные проемы, наполняя дортуар чахоточной сыростью, Джеймс благоговейно извлекал его из тумбочки и, прильнув глазом к крохотному отверстию, неторопливо вращал серебряную рукоять. Ребятам ужасно хотелось перенестись хоть на мгновение в мир солнечного света, пряных запахов и изобилия, но Джеймс ревностно оберегал фонарь, одалживал его редко, лишь из боязни прослыть жадиной, и даже не подозревал, что он умеет исполнять желания. Первым эту мысль подал Реджинальд Беркли, вихрастый мальчишка с печальным, задумчивым взглядом. Он готовил уроки и посадил на форменный жилет чернильное пятно. Реджинальд надеялся, что злосчастная клякса исчезнет сама собой или, по крайней мере, не будет замечена директором. По дортуару прошелестел шепот недоверия, для пикантности приправленный ехидными смешками, но Джеймс Варлоу неожиданно воодушевился.
– Попытка не пытка, – крикнул он, резво выпрыгивая из постели, – только, что мы должны сделать, чтобы мечты осуществились?
– Надо потереть корпус фонаря, как лампу Аладдина, зажмуриться и загадать желание, – сказал Реджинальд.
– А потом просмотреть все картинки до одной, ни на секунду не отрываясь, – деловито добавил Питер Элк.
– Но постараться ни разу не моргнуть и не чихнуть!
Мальчишки собрались около кровати Джеймса. Они передавали фонарь по кругу и, затаив дыхание, проделывали таинственный обряд, а потом под большим секретом поверяли друг другу свои заветные мечты. Только Джеймс воздержался от откровенности, но на его впалых, подернутых желтизной щеках проступил легкий румянец, и лицо озарилось счастливой, загадочной улыбкой, как бывает, когда думаешь о чём-то очень приятном. В эту ночь воспитанникам приюта снились цветные сны, но блеклое октябрьское утро принесло сплошные разочарования. Питер Элк заглянул под подушку не сразу, он как бы нарочно томил себя, оттягивая радость, и, не найдя набора переводных картинок, сделался мрачнее тучи. Мартин Тилни, в преддверии зимы заказавший фонарю настоящие коньки с железными лезвиями, озабоченно шарил рукой под кроватью, но там ничего не было, кроме стоптанных башмаков, в одном из которых притаился таракан. Во время умывания они, объединившись, скрутили Реджинальда и вылили ему за шиворот ковш ледяной воды – впредь будет знать, каково нести чушь! Тот отбрыкивался, огрызался и пытался доказать товарищам, что они сами виноваты: либо ненароком моргнули, либо говорили с фонарем без должного почтения. День в приюте начинался с построения и переклички. Вот и сегодня директор, подобно главнокомандующему, осуществил осмотр войска и дал Реджинальду Беркли повод усомниться в правдивости его изысканий на тему волшебства. После этого никого уже не удивило, что к завтраку не подали ни кексов с изюмом, ни творожного пудинга, политого земляничным вареньем, ни яблок, запеченных в тесте. На длинном столе стояла все та же железная миска топлёного жира, заменявшего в приюте сливочное масло, которое кухарка приладилась выгодно сбывать с заднего крыльца. Тем не менее мальчишки набросились на еду, как стая прожорливой саранчи. Они торопливо загребали ложками жир, мазали его на хлеб и моментально проглатывали, запивая мутным, безвкусным чаем. Не состоялась и долгожданная прогулка по городу: надзиратель был не в духе и даже во двор отпустил поиграть только на полчаса. Одним словом, фонарь надежд не оправдал. Укладываясь спать, ребята сетовали на его коварство и свою доверчивость. Хотя, если честно, он этих упреков не заслуживал, поскольку никому не обещал ни вишнёвого компота, ни футбольного мяча, ни прочих земных благ.
– Чем же мы всё-таки не угодили Волшебному фонарю? – вслух размышляли мальчишки. – Не учли чего-то важного или …
– Да никакой он не волшебный, – вспылил до сих пор молчавший Питер Элк, – Беркли всех взбаламутил и рад. А мы тоже хороши: уши развесили, как последние дураки.
– Может быть, фонарь просто не успел? Желаний много, а он один.
– Поживём – увидим, – сказал Джеймс Варлоу.
Через пару недель директор затеял генеральную уборку территории. Мистер Гарленд был зациклен на чистоте и опрятности. Его раздражала каждая пылинка на мебели, соринка на полу, не говоря уже о кляксах в тетрадках, а приютский сад вообще являл собой предмет круглогодичных забот и огорчений. Зимой мистер Гарленд боролся со снегом, весной – с талой водой, а осенью директора изводила опавшая листва, противоречащая его представлениям о порядке. Пока он стоял на крыльце, мальчишки, казалось, отбывали тягостную повинность: передвигались, словно на ходулях, говорили еле слышно и то и дело тревожно оглядывались на своего сурового патрона, чьи леденящие кровь замечания не давали насладиться праздником золотой осени. Но на этот раз им повезло: день выдался ясный и холодный. Дул резкий западный ветер, мистер Гарленд быстро озяб, удалился к себе в кабинет и велел слуге принести бокал горячего портвейна и немного жареной телятины.
– Не хотим мы убираться, мы хотим на шпагах драться! – воскликнул Мартин Тилни, и они с Питером Элком принялись фехтовать вениками.
Джеймс Варлоу залез на дерево, издав воинственный клич, спрыгнул оттуда в кучу жёлтых листьев, а Реджинальд Беркли собрал их в охапку, подбросил вверх и заорал во все горло: «Салют!». Мальчишки веселились бурно, жадно, как будто бы впрок – играли в прятки, бегали наперегонки, – и им не было никакого дела до элегантного кабриолета, доставившего в Фицстивен-холл молодую нарядную леди и пожилого джентльмена в пепельно-сером рединготе. Директор встретил их радушно, пригласил мистера Чепела пройти в библиотеку, где они довольно долго беседовали тет-а-тет, между тем как миссис Гарленд угощала его супругу какао, сравнивала её туалет со своим и делала неутешительные выводы. Завышенный корсет и сшитое по последней моде платье с неимоверно широкими рукавами производили впечатление очаровательной беззащитности, которое усиливалось посредством изысканного и, судя по всему, ужасно дорогого белоснежного шарфика, обвивающего тонкую шею миссис Чепел, и директор даже не подозревал, какой тяжёлый вечер ему предстоит. Мальчишек же внезапный визит интересовал мало. Они по опыту знали: корзину со сладостями отправят на кухню «до ужина», где её следы благополучно затеряются, а от печальных вздохов и пафосных речей нет никакой практической пользы. Но эти посетители были какие-то особенные. Мистер Чепел изъявил желание пообщаться с воспитанниками. На крокетной площадке он проявил необыкновенную ловкость, за что удостоился громового «Ура!», а во время прогулки по саду рассказал о своей поездке в Африку, где ему доводилось охотиться на львов. Мальчишки наперебой задавали вопросы, а он отвечал подробно и обстоятельно, и его добрые бездонные глаза излучали неяркий согревающий свет. Потом к ним присоединилась миссис Чепел. Она была смешливой и приветливой, без тени слащавого притворства, и всех удивило, с каким знанием дела эта хрупкая леди рассуждает о водоизмещении парусных судов, преимуществах парового двигателя и чудесной коллекции морских ежей, хранящейся в кунсткамере Королевского географического общества. Но главное потрясение ожидало ребят впереди, когда открылась-таки основная цель визита супругов Чепел: они решили взять себе приёмного сына. И кому же из тощих малокровных заморышей выпал жребий назвать их родителями? Джеймсу Варлоу – недаром он слыл в приюте счастливчиком.
Восторженный и растерянный, он спустя четверть часа уже стоял в полном сборе на крыльце, лихорадочно прижимая к сердцу спрятанный под пальто предмет. Челн его судьбы отчалил от привычного берега, и водяная полоса, разом отделившая Джеймса от товарищей, становилась с каждой секундой всё шире. Должно быть, поэтому он прощался с ними так поспешно, но. прежде чем запрыгнуть в кабриолет и занять обитое бархатом сиденье между сияющими, как в день помолвки, мистером и миссис Чепел, Джеймс крепко обнял Реджинальда Беркли и с жаром прошептал ему на ухо: «Я понял! Фонарь и вправду волшебный, но исполняет мечты только того, кому принадлежит. Возьми, теперь он твой!».
Экипаж тронулся в путь. Он выехал на Хиггинс-стрит, влился в разномастный поток карет, повозок, кэбов, конок и вскоре исчез за поворотом.
Невеста пирата
Они были совершенно разные: Дороти Хант – рослая и коренастая, со смуглым румянцем во всю щеку и толстой темно-русой косой, а белокурая, кудрявая Маргарет Клавер – маленькая и хрупкая, но в деревне Сквирел-таун девочек звали не иначе как кузинами и редко видели врозь, и в их дружбе было что-то неуловимое, чего нельзя объяснить словами, можно только почувствовать. Они любили проводить время на холме, среди замшелых валунов. Один из них, распластанный вширь и лишь немного выпуклый кверху, напоминал огромную спящую черепаху, второй представлял собой обломок скалы – решительный и угловатый, устремлённый ввысь, а третий, местами округлый, отшлифованный силами природы, местами шершавый и неотёсанный, словно дополнял, объединял соседей. Старики говорили, что это развалины древней обсерватории. Девочки же называли заветное местечко «камушками». Они играли здесь и в лазарет, и в школу, и в контору дилижансов, и даже во дворец зеленой феи. А какой чудесный вид открывался с вершины холма! Крыши Сквирел-таун, краснеющие земляничной горстью, шаловливый ручей, рассекающий вересковую долину, буковые рощи и перелески, а вдалеке – окутанные нежной, сиреневатой дымкой сторожевые башни замка Белфорд. Казалось, они того гляди растворятся в тумане и исчезнут.
