Маленький отель на Санторини

– Афина – моя бабушка.

Мне стоит огромных усилий не поддаться на его обаяние и не улыбнуться в ответ.

– Дай угадаю, как тебя зовут, – он улыбается еще шире. – Ты, должно быть, богиня Афродита?

Подкат дешевый, я чуть не закатываю глаза и запальчиво восклицаю:

– Я не богиня и не Афродита.

– Тогда Артемида? – усмехается он. – Такая воинственная!

Сердиться на смуглого красавца, который сам похож на греческого бога, совершенно невозможно. Я чувствую, как моя строгость сдувается, как воздушный шарик, а губы сами собой растягиваются в улыбке:

– Я Вероника.

– Ника? – Его черные глаза лукаво сверкают, и он обезоруживающе улыбается. – А говоришь, не богиня, крылатая богиня победы Ника.

– Может, наконец, ответишь, что ты делаешь на моей террасе?

– Рисую самый красивый закат на Санторини. – Он наклоняется и поднимает кисть, которую уронил. – Мне сказали, тут самый красивый вид.

А я шагаю ближе к мольберту и вижу на нем очертания соседних домов и синие купола церкви по соседству. Рисунок начат, но не закончен. Художник довольно талантливо прорисовал здания, но лист на месте неба еще девственно белый.

– И давно ты рисуешь тут? – спрашиваю я.

– Эту картину – два дня. И хотел бы закончить сегодня, – он косится на меня, давая понять, что я мешаю.

– Значит, уже два дня ты вламываешься в мою собственность? – Я хмурюсь, вспомнив о своей роли хозяйки, с которой еще толком не успела свыкнуться.

– На самом деле, неделю, если быть честным. Две картины я уже написал.

Ветер лохматит его отросшие черные волосы, и я улыбаюсь:

– Ладно, рисуй, если хочешь.

– А ты?… – Он вопросительно смотрит на меня.

– Я никуда не уйду, даже не надейся! – восклицаю я. – Это мой первый закат на Санторини, и я не собираюсь его пропускать.

– Вау, это большая ответственность, – он усмехается, окинув меня жарким взглядом.

Я вспыхиваю:

– Что?

– Разделить с тобой твой первый закат на Санторини, – серьезно отвечает он.

Смутившись от его взгляда и слов, я отворачиваюсь и сажусь обратно в кресло. Натягиваю плед по самые плечи – как броню. Но художник уже увлеченно склоняется над мольбертом и принимается рисовать. Ему нет до меня никакого дела.

Золотой шар солнца все ниже катится к морю. Небо над Санторини разгорается яркими оттенками розового и оранжевого и каждую минуту меняет краски – словно модница примеряет на себя палитру и никак не может остановиться на идеальном варианте.

Лимонно-желтый. Апельсиновый. Пылающий оранжевый для кульминации – когда солнце готовится нырнуть в море.

Мне хочется сохранить мой первый закат на Санторини, и я вытаскиваю телефон, чтобы сделать фото, но тот разрядился.

Солнце уже касается краешком моря, и я задерживаю дыхание. Еще несколько бесконечно прекрасных мгновений – и золотой шар ныряет в море. Откуда-то сверху доносятся аплодисменты. Я читала, что туристы так провожают закат на Санторини.

Небо продолжает менять краски. Розовый, лиловый, сиреневый, цикламеновый, как цветы на бабушкиной бугенвиллее, огненно-пурпурный… Наверное, такой закат, как сегодня, – подарок для художника. Если он хоть в десятой мере сможет передать эти волшебные краски, эту первозданную гармонию природы и покой, который витает в воздухе, то он уже очень талантлив.

Темный силуэт художника у мольберта маячит на фоне пылающего неба. Мне очень хочется подкрасться ближе и заглянуть ему за плечо, чтобы увидеть, что он рисует. Но я остаюсь в кресле, чтобы ему не мешать.

Мой первый закат на Санторини получился не одиноким. А забавным и даже романтичным. Интересно, что будет дальше?

Начинает смеркаться, но парень продолжает рисовать, торопясь закончить картину. Ветер становится все холодней, пробирается под мой плед, заставляя ежиться, а художнику ерошит волосы, но, увлеченный работой, тот этого не замечает.

Если продолжу сидеть на веранде, могу заболеть. К тому же мне все сильней хочется есть, ведь обед я пропустила.

– Слушай, – подаю голос я. – Мне надо уйти, соседи позвали меня в гости.

Художник оборачивается с изумлением, как будто напрочь забыл о моем существовании. Он полностью увлечен своей картиной.

– И что? – нетерпеливо спрашивает он, явно желая скорее вернуться к работе. На его щеке я замечаю розовую краску и ловлю себя на мысли, что мне хочется ее стереть. Что за наваждение такое! Он, конечно, красив, но не настолько, чтобы я совсем потеряла голову.

– Я ухожу, – повторяю я. Он мрачнеет, решив, что я прогоняю его, и я быстро добавляю: – Но ты оставайся, если тебе нужно закончить картину.

– Правда? – Он радостно сияет. – Спасибо.

Я киваю на прощание и направляюсь к двери.

– Ника! – окликает он. – Когда ты вернешься?

Его вопрос удивляет, и я выпаливаю:

– Это не твое дело.

С какой стати мне отчитываться перед незнакомцем? Я даже имени его не знаю! Он не представился, а я не спросила. Да и стоит ли? Вряд ли я увижу его снова.

– Может, оставишь ключи? Я закрою и занесу тебе, – предлагает он.

Этого еще не хватало! Вот будет пересудов у Янниса и его семьи!

– Обойдешься. Я сама закрою дверь на ключ. А ты, как зашел, так и выйди. Тебе же не впервые.

Я подмигиваю ему и выхожу. На губах расплывается довольная улыбка, когда я представляю, как художник будет лезть обратно через стену с мольбертом и треногой. «Жаль, что я не увижу его картину законченной», – думаю я, запирая дверь отеля на ключ. «Но еще больше жаль, что я не увижу его самого», – приходит внезапная мысль.

Глава 9

Я толкаю дверь рецепции и из запустения и тишины отеля попадаю на оживленную улицу, освещенную фонарями и полную туристов. От неожиданности останавливаюсь на пороге, глядя на людскую реку, которая течет по главной улочке – от мыса с мельницей, где удобнее всего любоваться на закат, в сторону автовокзала. Ледяной ветер подгоняет туристов в спину. Весело переговариваясь, они кутаются в ветровки и легкие пуховики. Кто-то наматывает на голову шарф. Я тоже плотнее запахиваю джинсовку и перебегаю на другую сторону – всего пара шагов, и я в таверне Янниса.

Столики заняты на треть – холодный ветер гонит людей с открытой террасы, поднимает в воздух бумажные салфетки. Из колонки на окне звучит жизнерадостная греческая музыка. Между столами снуют две молоденькие официантки в белых блузках и черных юбках. Я оглядываюсь и замечаю Янниса у одного из столиков – он ставит на стол графин с красным вином. Зову его, и он спешит ко мне.

– Я рано?

– Нет, – бурно возражает он. – Как раз вовремя. Идем. Девочки справятся. – Он с гордостью кивает на проходящую официантку, – это моя племянница, Аспасия. – А потом представляет ей меня: – А это Вероника, внучка Афины.

Черноокая девушка с греческим профилем окидывает меня любопытным взглядом, а Яннис проводит меня мимо столиков и открытых окон кухни, откуда долетают дразнящие ароматы мяса на гриле и греческих специй. В незаметную дверцу за углом мы входим в дом, из глубины которого доносятся оживленные голоса. Из небольшой прихожей мы попадаем в гостиную, где у стены высится темный комод, наподобие того, что я видела через окно в доме бабушки. Он накрыт вышитой салфеткой и тоже уставлен фотографиями семьи, еще одна большая фотография висит на стене. Но разглядеть их толком я не успеваю; сквозь раскрытые двери пустой гостиной Яннис выводит меня во внутренний дворик, где на свежем воздухе за накрытым столом сидит его семья.

– А вот и Вероника, – объявляет он, произнося мое имя все так же, с ударением на «о». Но я уже привыкла. Мне даже кажется, что Вероника (с ударением на «и») осталась в Москве, а сюда приехала уже другая я – наполовину гречанка, которой больше подходит это иностранное имя.

Люди за столом радостно галдят. Я обвожу их взглядом и приветствую:

– Калиспэра!

– Калиспэра! – восклицают они.

Голова идет кругом – сколько же их тут! Больше пятнадцати точно – взрослые, дети разных возрастов от малышей до подростков. С края стола поднимается миловидная блондинка лет тридцати, пухленькая и голубоглазая.

– Добро пожаловать, Вероника, – по-русски говорит она. – Я Ирина.

Я с интересом разглядываю жену Янниса. Она довольно симпатичная, славянского типа, и выделяется на фоне черноглазых и темноволосых родственников мужа.

– Не представляешь, как я рада встретить здесь того, кто говорит по-русски, – признаюсь я.

– А я-то как рада! Кстати, не удивляйся, что тебя не пригласили в дом. Греки большую часть жизни проводят на улице, – кутаясь в плед, накинутый на плечи, поясняет Ирина.

Мне очень хочется узнать ее историю – как она оказалась на Санторини и познакомилась с Яннисом, но тут меня окликает сухонькая старушка лет семидесяти пяти, которая выходит во двор из другой двери дома. На ней черное вдовье платье и косынка на голове. Ее морщинистое загорелое лицо сияет при виде меня, она что-то восторженно восклицает по-гречески, и я слышу имя Афины. Вряд ли она вспоминает греческую богиню. Мое сердце начинает колотиться чаще.

– Ты очень похожа на свою бабушку Афину, – переводит Ирина.

А старушка, доковыляв до нас, заключает меня в объятия и прижимает к мягкой груди. У меня перехватывает дыхание – как будто меня обнимает моя родная бабушка. Отстранившись, она заглядывает мне в глаза и называет свое имя:

– Филомена.

– Очень рада познакомиться, Филомена, – говорю я по-русски. И пока Ирина переводит, я жадно разглядываю ее сухую смуглую кожу южанки, выросшей у моря, и глубокие морщинки, похожие на трещины в сухой земле. У моей бабушки могли бы быть такие же. – Яннис сказал, вы с моей бабушкой были подругами?

Филомена кивает и отвечает на греческом.

– Мы были лучшими подругами. Но она никогда не говорила мне о тебе. – Филомена вопросительно заглядывает мне в лицо, и в ее выцветших карих глазах блестят слезы.

– Я не уверена, что бабушка знала обо мне, – признаюсь я. – Я сама узнала только на днях.

Ирина переводит мои слова на греческий, и я понимаю, что во внутреннем дворике повисла тишина. Шумная греческая семья за столом примолкла, и теперь все взрослые с интересом прислушиваются к нашему разговору. Это покруче вечернего телешоу на ТВ. Правда, сомневаюсь, что в Греции есть передачи «Найди меня» или «Пусть говорят».

Яннис выходит из дома с кувшином вина и подталкивает нас к столу.

– Садись со мной! – Ирина указывает на место рядом. – Я буду переводить.

Яннис щедро наполняет мой бокал гранатово-красным вином.

– Домашнее! Сам делал!

Перед моим взором мелькает картина, как он, подвернув брюки, грязными ногами месит виноградные гроздья под музыку сиртаки, и сразу пропадает аппетит. Ирина словно читает мои мысли, потому что хихикает и толкает меня в бок:

– Не бойся, Яннис не топчет виноград ногами. Я его отучила.

Филомена садится напротив и не сводит с меня влажных карих глаз. На ее лице такое странное выражение, как будто она видит не меня, а свою подругу в моем возрасте. Неужели мы с бабушкой так сильно похожи? Мне хочется спросить, есть ли у Филомены фотография моей бабушки. Но тут Яннис на правах хозяина во главе стола произносит тост в мою честь. Он разглагольствует долго, получая явное удовольствие от своей речи, Ирина переводит избирательно и шутливо:

– Дорогая Вероника, мы рады приветствовать тебя на Санторини… Бла-бла-бла… Ты всегда можешь обратиться к нам за помощью… Бла-бла-бла… Соседи на Санторини – почти как родственники. Бла-бла-бла… Надеемся, что этот остров станет тебе домом, где ты будешь счастлива.

Тост заканчивается словом «Йаммас!», которое подхватывают все собравшиеся.

– Это по-гречески «на здоровье», – переводит Ирина.

Мы скрещиваем бокалы с вином, ко мне тянутся все за столом, как будто мы одна большая семья. Я подношу бокал к губам и замечаю, что Ирина пьет воду. Может, все-таки не стоит рисковать с домашним вином, раз даже жена его избегает? Но спросить я стесняюсь и из вежливости отпиваю глоточек.

– Вкусно? – Яннис не сводит с меня глаз и повторяет по-английски: – Тейсти?

– Очень! – хвалю я.

Яннис довольно улыбается и подливает вина кому-то из родных. Они тараторят на греческом.

– Угощайся! – Ирина показывает мне на традиционные греческие блюда на столе. – Рекомендую попробовать кольца кальмара, это сегодняшний улов. Такие в Москве не найдешь.

Загорелый усатый мужчина лет шестидесяти, сидящий рядом с Яннисом, что-то громко говорит, обращаясь ко мне по-гречески, и тычет пальцем себе в грудь, явно довольный собой.

– Дядюшка Йоргос сам ловил, – объясняет Ирина. – Он рыбак и поставляет рыбу и морепродукты для нашей таверны. Самое лучшее – нам, остальное продает в другие таверны и на рынок.

Я отвечаю улыбкой рыбаку и накладываю себе несколько колец кальмара.

– Еще мусака, – Ирина подвигает ко мне глиняную миску. – Это запеканка из картошки, фарша, баклажанов и соуса бешамель. По рецепту бабушки Филомены.

Услышав свое имя, старушка оживляется. Чтобы ее не обижать, кладу немножко мусаки. Кто-то протягивает мне греческий салат с крупно нарезанными огурцами, помидорами, оливками и сыром фета, беру и его тоже. Сидящая наискосок от нас женщина лет пятидесяти что-то говорит, указывая на салат.

– Сыр фета домашний, тетя Василики делала, – комментирует Ирина.

Я посылаю ей улыбку, и женщина довольно кивает, а затем отвлекается на подбежавшего к ней ребенка.

– Скажи, Ирина, у вас какой-то праздник сегодня? – спрашиваю я, запивая сочную и ароматную мусаку терпким домашним вином.

– Кроме твоего приезда? – усмехается она. – Вроде, нет.

– И вы всегда собираетесь на ужин такой большой компанией?

– Разве это большая? – Ирина насмешливо фыркает. – Это еще племянницы в таверне работают и не сели за стол, и двух сестер Янниса с семьями нет. Одна уехала с детьми на Крит, а вторая гостит у родни мужа на Корфу.

– А остальные кто?

– Лучше не спрашивай, – Ирина весело хохочет. – Я сама все время путаю! Тут и дяди, и тети, и племянники, и кузены, троюродные братья и сестры, седьмая вода на киселе.

– У нас в Москве столько родных и на Новый год не собираются, – удивляюсь я.

– Это Греция. Здесь семьи живут с родителями, бабушками и дедушками под одной крышей, и родственники часто встречаются за ужином. Хотя, – понизив голос, признается она, – иногда это утомляет. Особенно в моем положении.

Она приспускает плед и гладит свой живот сквозь розовый джемпер, а я растерянно пялюсь на него. Как же я сразу не догадалась!

– Я не толстая, я просто беременная, – хихикает Ирина. – Уже семь месяцев. В июне рожу.

– Поздравляю, – бормочу я, прощаясь с еще одной своей надеждой.

До этой минуты я думала, что можно попросить Ирину вернуться в отель администратором. Но в ближайший сезон молодой маме точно будет не до работы.

Все блюда, которые я пробую, приготовлены на оливковом масле и сдобрены местными специями. Мне кажется, что ничего вкуснее я в жизни не ела! Я говорю об этом Ирине, она переводит на греческий, и все за столом довольно тараторят, тут же пытаясь предложить мне еще.

– Попробуй это, и то, и то, – Ирина только успевает подсовывать мне тарелки.

Ох, зря я похвалила стряпню! Теперь меня закормят до смерти!

Кто-то протягивает нам блюдо со слоеными пирожками.

– Это тиропита с сыром, мои любимые, – Ирина восторженно закатывает глаза и накладывает себе сразу горку. – Кстати, твоя бабушка их тоже постоянно заказывала – на завтрак для постояльцев.

Наконец-то можно расспросить ее о бабушке и об отеле.

– Ирина, а что случилось с отелем? Он выглядит таким заброшенным, внутри почти не осталось мебели, даже краны скручены.

Ирина мрачнеет и ругается:

– Вот гад!

– Кто? – настораживаюсь я. Неужели речь о моем отце, который довел отель бабушки до такого состояния?

– Манолис! – Ирина называет имя, которое я слышу впервые. – Он управлял отелем после смерти Афины, его нанял твой отец.

– На твое место? – догадываюсь я.

– Твой отец, Костас, совсем не умел вести дела. Он работал в Афинах, ты же знаешь?

Я киваю. А она продолжает:

– После смерти Афины надо было решать судьбу отеля. Костас не мог остаться на острове и следить за порядком так, как его мать. А она, поверь мне, держала всех в ежовых рукавицах! – Ирина сжимает пухлый кулачок, и ее губы трогает улыбка – чувствуется, что отношения у нее с моей бабушкой были теплые. – Отель был ее домом, ее детищем, ее жизнью.

– Наверное, ей было нелегко управляться одной?

– Ей помогал муж. А после его смерти Афина наняла меня. Я как раз переехала на Санторини, вышла замуж за Янниса и искала, чем себя занять. Трудиться в таверне официанткой меня не прельщало, с этим справляются и племянницы Янниса. Повариха из меня никудышная. А вот в отеле мне работать понравилось. Мы с твоей бабушкой сразу поладили. Я выполняла административную работу: сидела на рецепции, отвечала на звонки и письма бронирования, организовывала трансфер до отеля – этим у нас занимается Яннис. А твоя бабушка проверяла счета, вела бухгалтерию, следила за порядком – вызывала рабочих, если что-то ломалось, отдавала белье в прачечную. После ее смерти Костас назначил управляющим своего одноклассника – Манолиса.

Я ни разу не видела этого Манолиса, но уже ненавижу за то, что он сделал с отелем бабушки. А Филомена, услышав его имя, ворчит и грозит пальцем.

– Она говорит, что Манолис – скверный человек и подлая душа, – переводит Ирина и продолжает от себя. – Признаться, нас всех удивил выбор твоего отца. Манолис был бездельником, сидел без работы несколько лет, хватался за разные шабашки – в основном, возил туристов по острову, поэтому бегло говорил по-английски. Других талантов у него не было, как и опыта работы в отеле. При нем отель проработал около года и пришел в упадок. Я сама не бывала внутри, но читала отзывы на Букинге: туристы из Европы почти перестали сюда ездить, на Санторини большая конкуренция, ухоженных и красивых отелей хватает. Хотя отель Афины и выделяется одним из лучших видов на закат, но у него нет бассейна, а для европейцев, которые приезжают сюда на выходные, это важно. А греческие туристы жаловались на неисправную сантехнику и кондиционеры, старые матрасы, потертые простыни и полотенца. При Афине такого безобразия не было, она сразу устраняла неполадки и покупала новые вещи взамен сломанных.

– Сейчас в отеле не осталось ничего: ни кранов, ни кондиционеров, ни матрасов, – удрученно замечаю я. – Я даже не знаю, на чем буду спать ночью.

– Это все Манолис! – неприязненно говорит Ирина. – После смерти Костаса он принялся вывозить вещи из отеля. Мы поздно заметили. Видимо, поначалу он делал это по ночам и выносил понемногу – краны, чайники, посуду, белье. А потом потерял совесть и стал вывозить мебель средь белого дня. Видно, решил, что раз отель остался без наследников, то некому будет его остановить. Но Яннис заметил, мы вышли всей семьей, перегородили дорогу, такой ор подняли – вся Ия сбежалась посмотреть! Манолис позорно сбежал, а мы успели отобрать у него ключи от отеля и заставили грузчиков вернуть на место каркас кровати, шкаф, столик и плетеные стулья из дворика Афины. Только это единственное, что удалось спасти. Остальное он уже вывез раньше.

– А куда? Может, есть надежда вернуть эти вещи? – уточняю я. Мне хотелось бы сохранить обстановку, которая была в отеле при бабушке.

– Это только пройдохе Манолису известно. А мы его с того дня не видели. К счастью, разграбить дом Афины он не успел. На всякий случай, Яннис сменил там замок, чтобы Манолис не смог вернуться и закончить начатое. Так что в доме Афины все осталось так же, как было при ее жизни.

Какое облегчение! Похоже, спать я сегодня буду все-таки не на полу у стойки регистрации, а на кровати у бабушки.

– А вы дадите мне ключ? – прошу я.

– Ну конечно! – Ирина громко хлопает себя по лбу. – Яннис отдал тебе связку от отеля, но новый ключ от дома Афины не пристегнул! Яннис! – Она вскакивает с места, тараторя по-гречески со скоростью пулемета.

Яннис быстро поднимается, отвечая супруге, и они проходят в дом. Бабушка Филомена, все это время молча сидевшая напротив и смотревшая на меня, тоже встает и манит за собой в дом.

Заинтригованная, я следую за ней. В гостиной мое внимание сразу привлекает большой фотопортрет в рамке на стене. На старой черно-белой свадебной фотографии изображена молодая пара – невеста в белом, довольно скромном платье и жених в черном костюме. Оба очень серьезные, темноволосые и черноглазые.

Филомена что-то говорит по-гречески и указывает пальцем себе на грудь.

– Это вы? – догадываюсь я и еще внимательней вглядываюсь в старое фото. Она была довольно симпатичной девушкой и вышла замуж совсем молоденькой. В углу фотографии я замечаю дату – 1964.

– Это бабушка Филомена и дедушка Павлос, – поясняет Ирина, возвращаясь из глубины дома с новыми ключами.

Я сжимаю их в кулаке и замечаю, что Филомена внимательно смотрит на меня и как будто чего-то ждет.

– Вы были очень красивой невестой, – я киваю на свадебное фото. Ирина переводит.

Старушка довольно улыбается щербатым ртом и что-то отвечает по-гречески. Я слышу имя своей бабушки Афины.

– Она говорит, что была симпатичной, а твоя бабушка Афина была первой красавицей на Санторини, – переводит Ирина.

Филомена берет с комода одну из рамок поменьше и протягивает мне. Я с волнением разглядываю старое черно-белое фото. На нем две смеющиеся девушки лет двадцати в простых хлопковых платьях на фоне белых домиков Ии. Одна из них Филомена – я узнаю ее после свадебного фото. А другая, с густыми черными косами до пояса, поразительно похожа на меня…

– Ты на нее очень похожа, – добавляет Филомена, – на свою йайа.

– Йайа – это «бабушка» по-гречески, – объясняет Ирина.

Затем старая женщина что-то спрашивает, глядя на меня с живым любопытством.

– Она хочет знать, есть ли у тебя жених или муж, – говорит Ирина и с улыбкой добавляет от себя: – Извини, не я это спросила! Хотя мне тоже интересно.

– Мужа нет. Есть жених, – признаюсь я.

Старушка довольно кивает, потом хмурится.

– Она спрашивает, почему он не приехал с тобой? – переводит Ирина.

– Работа, – я с улыбкой развожу руками, делая вид, что меня это нисколько не задевает.

Филомена качает головой и недовольно цокает языком.

– Она говорит, – объясняет Ирина, – нельзя отпускать такую красавицу одну так далеко – могут увести!

Я смущенно смеюсь и внезапно вспоминаю художника, оставшегося на террасе моего отеля. Интересно, он уже ушел?

Из глубины дома выныривает Яннис, неся полупустой поднос со сладостями, плавающими в меду.

– Пахлава и катаифи! – Ирина довольно хлопает в ладоши. – Как хорошо, что сейчас не сезон. А то летом туристы разметают наши сладости подчистую, и мне ничего не достаётся. Идем, попробуешь!

Она снова тащит меня к столу, хотя я уже не могу есть.

– Ты должна попробовать хоть одну штучку! – настаивает Ирина, накладывая мне сладости.

Я сижу за столом среди шумных греков, ем медовую пахлаву, болтаю с Ириной, ловлю на себе внимательный теплый взгляд Филомены и чувствую себя счастливой. Я рада, что приехала на Санторини, узнала больше о своей греческой семье, познакомилась с их замечательными соседями, которые приняли меня как родную.

В конце ужина я благодарю семью Янниса за радушие, и довольные греки пьют за мое здоровье:

– Йаммас!

На прощание Ирина сует мне бумажный пакет с пирожками.

– Это тиропита, съешь на завтрак!

Мы обнимаемся, как сестры.

– Забегай завтра поболтать! Расскажу про отель и про твою бабушку, – предлагает Ирина.

– С удовольствием! Спокойной ночи, Ирина.

– Калинихта, – по-гречески отвечает она. – Это «доброй ночи» по-гречески.

– Калинихта, – улыбаюсь я, пробуя на вкус это новое для себя слово. Сладкое, как пахлава. – Мне нравится!

Глава 10

Первым делом, вернувшись в бабушкин отель, я проверяю террасу. Ушел ли художник? И только толкнув дверь и оглядев пустую террасу, понимаю, что расстроилась, не обнаружив его здесь. Хотела бы я посмотреть на картину, которую он тут нарисовал. Ну что ж, видно, не судьба.

Задерживаюсь на краю террасы, чтобы полюбоваться ночным пейзажем. В лунном свете все кажется другим. Домики белеют в темноте, подсвеченные звездочками огоньков. Ветер доносит плеск моря, тихие голоса, звон бокалов и женский смех – где-то на террасе по соседству сидят туристы и любуются на ночное море. У кого-то романтический вечер, который перерастет в ночь любви. Меня же ждет знакомство с домом бабушки.

Спустившись по ступеням вниз, я с волнением останавливаюсь на пороге. Если отель был бабушкиным детищем, то дом – это ее сердце. Шкатулка с тайнами, которую мне предстоит открыть уже вот-вот.

Новенький ключ зажат в руке и сверкает в лунном свете. Я медлю, не решаясь сделать последний шаг и войти. Что я там увижу? Что ждет меня за темными окнами? Не потревожу ли я покой умерших хозяев? Ледяной ветер ерошит мои волосы и холодит шею. Вокруг тихо, ни звука. Даже не слышно голосов туристов сверху. Только тихий шелест моря за спиной.