Метро 2033: Пасынки Третьего Рима

Набеги на Трэш-сити после нескольких неудач прекратились, похищения женщин и девушек – тоже. Единичные удальцы из Алтуфьево, правда, поначалу пытались как-то добывать себе наложниц и после переноса Сор-городка наверх, но в большинстве своем их попытки теперь оканчивались ничем. И это еще в лучшем случае!

Но время шло. Забывались старые обиды и распри, представители обеих сторон невольно сходились на общих охотничьих и сталкерских тропах, общались, обменивались новостями… Случалось, что и помогали друг дружке, а то и жизнь спасали… Постепенно обитатели Алтуфьево и Сор-городка смогли найти точки соприкосновения, договорились о статусе окрестных территорий и «хлебных» мест, очертили границы и сферы влияния, выработали нормы профессионального этикета при встречах и спорах из-за добычи. Отношения между соседями мало-помалу стали входить в более спокойное и мирное русло. И даже соперничество из-за охотничьих территорий и ресурсов теперь было не настолько экстремальным и кровавым, как прежде. А тем из алтуховцев, кто вдруг всерьез собрался реализовывать матримониальные планы, теперь приходилось отправляться на поклон к соседям и как-то уже более цивилизованно добиваться для себя подруг. То есть свататься к местным красоткам на полном серьезе и вполне официально! С посыланием богатых подарков, смотринами, свадьбами и… с неизбежным конкурированием с соперниками – как из самого Трэш-сити, так и из своих!

Тогда-то и начали некоторые из ранее попавших не по своей воле в «алтухи» женщин из личных и общественных рабынь-наложниц также становиться законными женами своих похитителей и хозяев. Со временем алтуфьевки, махнув до поры до времени рукой на все еще сохраняющиеся, по воле мужчин, в их немногочисленных рядах статусные различия, образовали что-то вроде негласного сестричества. И, как некогда у индейских племен Нового Света, оно теперь сообща решало все «женские» вопросы общины и, как могло, защищало интересы и благополучие местных дам независимо от их личного и общественного статуса. И постепенно к мнению и к осторожным, но взвешенным и довольно мудрым советам женщин стали прислушиваться и сами непререкаемые хозяева этой разбойной станции – мужчины.

…Решив, что совет вождя по поводу сбора дополнительной информации о матери будет все же не лишним, Марк после разговора с ним отправился в «бабье царство». Так на станции назывались несколько помещений хозяйственного назначения, где находились кухня, прачечная, продуктовый склад и прочие службы, которыми ведали женщины.

– Теть Лен, есть че пожевать? – осведомился он, первым делом сунув нос на кухню. В животе, между прочим, уже урчало: молодой растущий организм настойчиво требовал заправки.

Старшая повариха оторвалась от любимого развлечения – раскладывания пасьянса из порядком потрепанных и засаленных карт – и указала на облезлый табурет у стола.

– Садись… Люськ! – крикнула она вглубь подсобки. – Тащи миски, охотничек твой кормиться пришел! – и подмигнула Марку.

Люська – голенастая двенадцатилетка, дочка поварихи, выпорхнула из-за занавески, стрельнула глазами в парнишку, покраснела, потупилась и сноровисто зашуровала у плит. Через несколько минут перед О’Хмарой стояла полная, с горкой, миска ячменной каши с мясом и кружка травяного чая. На отдельном блюдечке, на куске тонкого, ячменного же лаваша высилась горка сушеных прошлогодних ягод – к чаю.

Ячмень выращивали в общине Сор-горы и торговали им и прочими дарами своих полей и огородов с соседями из подземки. И не только.

– Спасибо, – небрежно кивнул Марк девочке. Та совсем смутилась от мимолетного внимания юного охотника, неловко хихикнула и усквозила обратно в свои подсобки.

Незамужних девушек и девочек-подростков в «алтухах» было настолько мало, что местным мальчишкам-подросткам и молодым парням поневоле, по примеру взрослых мужчин, приходилось конкурировать между собой в попытках добиться благосклонности юных прелестниц. И если мелкая пацанва по глупости и неопытности своей ограничивалась пресловутым дерганьем за косички и сомнительными геройствами, вроде сования за шиворот улиток и подкладывания в спальники дохлых крыс, то более старшие и сознательные уже потихоньку примеряли на себя непривычные пока еще повадки будущих альфа-самцов. И «рыцарские подвиги в честь прекрасных дам» (Алхимиково выражение) у них были уже другими и куда более серьезными!

Скромность, домовитость и покорность были главными добродетелями, которые требовались от женщин, девушек и девочек в насквозь патриархальном, зиждущемся на почитании права сильного алтуфьевском обществе. И потому дочери местных отчаянных сорвиголов были – в отличие от своих же сверстников – просто-таки образчиками послушания. В будущем каждой из них предстояло, как некогда их матерям, покориться неукротимой воле кого-то из сегодняшних юнцов – того, кто окажется самым сильным, ловким и решительным в деле отчаянного соперничества за самку с такими же, как и он, молодыми, но уже на всю пасть зубастыми волчатами.

В силу подросткового возраста и присущих ему личных заморочек Марк на девчонок внимания совсем не обращал. Отчасти он даже презирал их, считая существами слабыми, никчемными и не стоящими его, О’Хмары, внимания. То, что поварихина дочка время от времени осмеливалась робко ему улыбнуться и всякий раз отчаянно смущалась и краснела, едва его завидев, он воспринимал абсолютно равнодушно. Хотя, в общем-то, рос практически в ее обществе – ибо после ухода со станции матери его воспитанием занимались местные женщины сообща, кто чем мог помочь. И, так или иначе, ему приходилось в детстве общаться и играть не только с мальчишками. Но так уж исторически сложилось в Алтухах, что детские компании, поначалу общие, сами собой распадались на сугубо «девчачьи» и «пацанские» довольно быстро.

Так что застенчивый интерес одной из девочек к его персоне никоим образом не волновал Марка – ни ранее, ни сейчас.

…Подкрепившись и поблагодарив повариху, О’Хмара чуть помолчал, собираясь с мыслями, а потом попросил:

– Теть Лен… Расскажи мне про мою мать. Она что, нас правда совсем не любила? Ни меня, ни отца?

Женщина на несколько секунд замерла, а потом вздохнула:

– Ну, а что я могу тебе рассказать, Марик?..

Марик – это было еще одно имя, которым его называли здесь женщины. С самого детства. Сам не зная, почему, Марк не возражал.

– Все, – подросток посмотрел ей в глаза. – Все, как было, теть Лен, с самого начала. Правду.

– Ох, ты ж, господи… – покачала головой повариха. – Правду тебе… Вырос наш орелик, орлом становится… Люськ!.. – обратилась она к прячущейся за занавеской дочери. Та немедленно показалась. – А ну-ка иди, погуляй покуда! И чтоб не подслушивала под дверью, ясно?

– Да, мам, – тихо и с привычной покорностью отозвалась девочка. И, кинув на Марка полный затаенного восхищения взгляд, выскочила вон.

Женщина подождала, пока за дочерью не закроется дверь, а потом одним движением смешала в кучу и отодвинула разложенные на столе карты.

– Ну, слушай, Марик…

Глава 3. Жизнь за МКАДом

Операцию «Трэш-сити» Марк начал осуществлять продуманно и обстоятельно. Он и в самом деле больше не стал даже заикаться на тему свидания с матерью – затаился, сделал вид, что внял доводам вожака и выбросил из головы эту свою идею-фикс. А сам втихаря начал обдумывать детали будущей вылазки. И готовиться к ней.

Пригодной в пищу людям живности в округе водилось не так уж и мало. Разросшиеся за двадцать лет бывшие местные лесопарки давали стол и дом самым разным тварям – летучим, ползающим и бегающим, травоядным и хищным. Но время от времени охотничья бригада Алтуфьево все же выбиралась на промысел и в дальние многодневные рейды – в основном за канал, в Химкинский лес, а также – к северу от Долгопрудного. Дичь там водилась куда более непуганая и, хоть и с разного рода отклонениями в экстерьере, но куда более похожая на нормальную, довоенную живность, чем прущие из центра Москвы на окраины жуткие твари.

Про этих «гостей из центра столицы» и про то, откуда они берутся, на Сером Севере говорили всякое. Но большинство сходилось на самой популярной в этих краях версии, подтверждаемой как слухами, так и вполне себе убедительными рассказами тех, кто в центральных районах города бывал чаще и с населяющими их монстрами сталкивался практически каждый день.

Захожие караванщики, добытчики из Эмирата (географически находившиеся ближе к центру, чем их коллеги из ТриЭс и «алтухов»), а также знакомцы с Горбушки передавали, что загнездилась, дескать, в центре Москвы, под самым Кремлем, какая-то неведомая, но весьма серьезная Пакость. И приманивает свои жертвы на гипнотический свет звезд кремлевских башен. Люди, звери, птицы, грызуны, черви, насекомые… Ничем не брезговала Пакость, всех жрала, невзирая на чины и биологические виды. Росла, жирела и разбухала вширь и вглубь кремлевских подвалов и катакомб, силы копила. И время от времени разрождалась «потомством» – мерзкого вида зелеными сгустками, расползавшимися потом во все стороны от «мамаши»[2]. И горе было тому существу, что неосторожно вляпывалось в такой вот сгусток! Мигом обволакивала его тягучая зеленая слизь – обволакивала, впитывалась в кожу, проникала во внутренности и кровь… И вот уже на месте прежнего, пока еще узнаваемого зверя или человека – чудовище, да такое, каких и приснопамятный Иероним Босх на своих картинах не рисовал!

Врали ли рассказчики про Пакость и ее зеленое склизкое потомство – поди, разбери. Известно же, народный фольклор – на то и народный, что выдумывают все, кому не лень, и кто во что горазд. Да и приукрасить свои приключения и подвиги всякий любит. А пойти и целенаправленно проверить правдивость данных слухов – ищите дураков! Версию пока что приняли за одну из самых логичных среди всех прочих, ходящих по Москве, и на том успокоились. Тут, как известно, не до размышлений о генетическом происхождении какого-то конкретного монстра, когда этот самый монстр прет на тебя бешеным танком с зубами, когтями, педипальпами и прочими ложноножками наголо. Тут не думать – тут стрелять надо! Или удирать, покуда не схарчили!

Хуже всего было то, что плодились такие вот измененные (уж неизвестно – зелеными «склизями» или еще чем) чудища в безумных, просто космических количествах! Словно в насмешку над всеми учеными мнениями и над законами эволюции, скрещивались между собой, порождая все новые и новые невиданные доселе монструозные формы. Черт их знает, что там, в их организмах, переклинивало после воздействия той слизи или еще какой мутагенной хрени, но факт оставался фактом: стаи монстров, словно вылезших из похмельного кошмара или глюков укуренного для вящего вдохновения художника, заполонили улицы Москвы и чувствовали себя там абсолютными хозяевами.

Передавали также, что, дескать, поначалу, когда Пакость-мамаша не была столь матера и сильна, «детища» ее были тоже не столь многочисленны и прожорливы. И далеко от дававшего им энергетическую подпитку материнского «гнезда» не уходили – кучковались по центральным улицам вокруг Кремля. Но время шло, Пакость жирела, становилась сильнее… Расплодившиеся порождения ее, ощутив острую нехватку корма, стали не только пожирать друг дружку и неосторожных «мимокрокодилов», но и распространяться за пределами своего прежнего ареала. Там, где бродили по заросшим развалинам «обычные», не измененные Пакостью животные – простые мутанты и те, кому повезло остаться более-менее прежними.

Ибо не сталкером единым сыт монстр, но и ближним своим. А также – дальним. Ну, и ближними его – тоже.

Со временем выяснилось, что порождения могут скрещиваться и с обычным зверьем, передавая потомству свои исковерканные гены. И вот тут-то и таилось самое страшное: эти потомки уже не зависели от энергетической подпитки кремлевской Пакости, как их предки. И – в отличие от них – не были вынуждены тесниться поближе к центру Москвы, где эманации «прародительницы» давали им необходимую для существования силу. Потомки порождений и обычного зверья распространялись за пределами влияния Пакости, сея разор и ужас и в куда более отдаленных от Москвы местах.

Остановить этот во всех смыслах чудовищный демографический взрыв можно было только одним путем: уничтожив Пакость. Но храбрецов для этого благого дела пока что не находилось. Оно и понятно: жить-то всем хочется![3]

…От наземных выходов со станции до восточной окраины Химкинского леса было навскидку километров десять. С учетом скорости передвижения пешей группы, всех плановых остановок и непредвиденных задержек алтуховской охотничьей бригаде на преодоление этого расстояния обычно требовалось в среднем часа два-три. Не сказать, чтобы места были совсем уж тихие, или, наоборот – неспокойные. Случалось всякое – и стычки со зверьем (и хорошо еще, если с местным, а не с порождениями или их потомками!), и недоразумения с промышлявшими в тех же местах охотой и рыболовством соседями с Сор-горы. К слову, отец Марка и еще один охотник погибли именно во время такого дальнего выхода. Их бригада неожиданно нарвалась на очередного оголодавшего «гостя из центра», забредшего в эти места на жировку. И ведь никто, даже прибежавшие на выстрелы и отчаянные крики товарищи, до сих пор так и не поняли толком, что это такое было. Неведомая Жуть (как, не чинясь, прозвали таинственного монстра охотники) не оставила после себя ни следов, ни клочьев шерсти или перьев, позволявших ее как-то идентифицировать. Словно из ничего появилась, захавала, как раньше говорили, добычу – и исчезла.

Старожилы тут же припомнили похожий случай полтора десятка лет назад и предположили, что, по всей вероятности, именно подобная Жуть наделала тогда переполоху среди вышедших в очередной рейд бибиревских добытчиков и рабочих, утащив и сожрав у них нескольких человек. И тоже никаких следов – кроме растерзанных тел и луж крови. Оно, конечно, с Бибирями «алтухи» враждовали практически всю свою недолгую Новую и Новейшую историю… но потери и у врагов, и у своих заставили охотников и добытчиков обеих станций еще очень долго осторожничать и ходить по наземным окрестностям с предельной опаской и оглядкой.

С этой самой оглядкой бригада вышла наверх ранним утром и, выстроившись «индейской цепочкой», ходко двинулась по Череповецкой улице в сторону Савеловской железной дороги. Путь ее сегодня лежал за канал, в обширный, превратившийся в густую чащу Химкинский лес.

Охотничья бригада Алтуфьево состояла из восьми человек, очень разных по характеру, возрасту и привычкам. Однако это был крепкий и дружный коллектив, в котором как-то органично и очень удобно притерлись, сцементировались между собой все углы и выступы этих разных натур.

Возглавлял бригаду вот уже несколько лет Бабай – пожилой, но еще крепкий мужик с характерным выговором и чертами лица коренного жителя финно-угорского Среднего Поволжья. В бригаде иногда подшучивали над его экзотичной привычкой задабривать подношениями перед охотой или рыбалкой духов леса и вод. Но безоговорочно поставили его над собой, единодушно признав его практическую сметку и умения.

Умник – на редкость начитанный и много чего с довоенных времен помнящий – был правой рукой бригадира и, случалось, даже подменял его в некоторых ситуациях. Также он служил в бригаде чем-то вроде консультанта по разного рода растительности, погодным приметам и прочему. На станции Умник иногда собирал вокруг себя местных ребятишек и учил их уму-разуму. Собственно, в том, что подрастающее поколение в «алтухах» умело читать и считать, была заслуга именно Умника.

«Тяжелую бронетехнику» в бригаде представлял некто Буль. Вообще, раньше этого массивного и плосконосого (памятка боевой юности в рядах долгопрудненской братвы) товарища звали Бульдозером, но в целях удобства в бригаде кличка эта сократилась до необходимого минимума. Несмотря на габариты и внешность типичного «быка», Буль был товарищем неглупым, цепким и очень внимательным к мелочам. Эта его внимательность не раз выручала бригаду. На охоте Буль не расставался с огромным лесорубным топором, за что Умник иногда называл его Железным Дровосеком.

Приятель Буля, Шахар – хмуроватый, заросший по самые глаза рыжеватой бородой – еще не так давно жил на Петровско-Разумовской. Но разругался однажды в пух и прах с кем-то из тамошних беков и был вынужден перебраться в «алтухи». О себе Шахар рассказывал мало и неохотно, однако какими-то путями в Алтуфьево просочилось, что у него в Эмирате была невеста. И что эту невесту родители отдали другому, более богатому и влиятельному, в связи с чем у Шахара и возник с родной общиной нешуточный раздрай, вынудивший его в конце концов уйти.

Поначалу языкастые алтуховские остряки все интересовались, не собирается ли «злой чечен» вершить кровную месть «по закону гор». Шахар, будучи, вообще-то, ингушом, а не чеченом, на эти провокационные вопросы и литературно-киноведческие подколки лишь хмыкал в бороду и величественно, как истинный мужчина и воин, отмалчивался. А потом однажды выдал надоедам в качестве ответа строчку из старой-престарой песни: «Если к другому уходит невеста – то неизвестно, кому повезло!». На этом расспросы и подколы прекратились.

Шахара в бригаде ценили за его поистине железобетонное терпение, немногословность и умение быть незаметным практически на любой местности. Самые нужные качества для охотника и следопыта!

Его полной противоположностью были двое шумливых приятелей-одногодков, которых немудряще звали Репа и Пакет. Следовало уточнить, что кличка Репа никоим боком не относилась к дарам полей и огородов, а была производным от слова… «рэп». Разменявший пятый десяток Репа пронес трепетную любовь и непоколебимую верность данному направлению музыки через все года и невзгоды. И теперь время от времени выдавал на-гора цепочки речитативов на тему станционной жизни, жизни Наверху, жизни до войны, жизни соседей из Трэш-сити, приключений на охоте, стычек с местным зверьем…

– Хатуль-мадан[4] хренов!!! – стонали на станции. – Когда ж ты заткнешься?!

– Что вижу – то пою! – откликался на то рэпер и продолжал свои стихотворные эксперименты. Надо сказать, что многие из них были довольно удачными и слушали импровизированные перфомансы Репы на не избалованной культмассовыми зрелищами станции все же с удовольствием. А ворчали больше для проформы, когда он уж слишком доставал соседей. Особенно когда начинал – впрочем, тоже довольно талантливо – пародировать обитателей станции, подражать голосам животных и имитировать всякие прочие аудиоэффекты.

Кто, когда и почему впервые назвал главного «любителя-рыболова» бригады Пакета Пакетом – история умалчивает. Возможно, причина появления данного прозвища крылась в маниакальной привычке охотника рассовывать свои вещи по всевозможным мешочкам и пакетикам – видимо, для вящей сохранности и удобства транспортировки. Над Пакетом беззлобно посмеивались. Но никто в бригаде и, пожалуй, на всей станции не умел столь же ловко и эргономично упаковать и увязать вещи или разделанную на куски добычу так, чтобы и нести было не напряжно, и не рассыпалось ничего по дороге – хоть ты прыгай, как психованный кенгуру.

В охотничьей бригаде эти двое «заведовали» интендантской частью, а также – рыболовством. И когда бригада рассаживалась отдохнуть после рейда – вот тут и наступал звездный час дружков-балаболов!

Седьмым и восьмым в бригаде были двое юных стажеров: восемнадцатилетний Кот и пятнадцатилетний О’Хмара. Кот «заболел» профессией охотника, наслушавшись рассказов Умника, а у Марка она была унаследованной: некогда членом бригады Бабая был его отец. И он же с самого детства учил Марка всем премудростям и тонкостям своего ремесла. Так что, когда в январе этого года Хмара погиб, на его место Бабай, посовещавшись со своими, взял его сына.

Несмотря на юный возраст и статус «молодняка», Кот и О’Хмара были достойной будущей сменой взрослым охотникам. Правда, в силу этого самого возраста и статуса, огнестрела (довольно трудно добываемого и потому недешевого) им пока что не полагалось. Обходились юноши арбалетами, немного переделанными для более мощной и точной стрельбы по живым и порой довольно зубастым мишеням.

Впрочем, вся бригада, помимо стрелкового оружия, всегда имела при себе и холодное. В основном это были копья-рогатины с крепкими древками и разнообразные ножи. Про топор Буля уже говорилось.

…Тихо-тихо, едва ли не на цыпочках, миновали по левой стороне улицы, где дома, Лианозовский ПКиО. Печально знаменитые в этих местах лианозовские шершни водились, правда, больше по соседству – северо-восточнее, в бывшем лесопитомнике, но обольщаться на их счет никто из охотников не собирался. Сегодня не водятся, а завтра… Тем более – весна, май месяц, они ж, эти твари крылатые, сейчас только-только проснулись и потому злы, голодны и бросаются на все, что шевелится. В общем, если начистоту, то местные охотники – что алтуфьевские, что из Трэш-сити – в лесопитомник и его окрестности в период с мая по октябрь предпочитали не соваться вообще.

Памятуя обо всех прочих сюрпризах и сказках майского леса, ненадолго остановились и тщательно опрыскали одежду и снаряжение «одеколоном» – спиртовой (точнее – самогонной) настойкой болотного багульника. Смазали ею же лица, опустили на них сетки накомарников, проверили, плотно ли прилегают края одежды, не осталось ли открытых мест. Майский клещ – конечно, не шершень, зверь хоть и мелкий, но шутить с ним и до Удара не рекомендовалось. А уж тем более сейчас, когда едва ли не любая, даже самая крошечная зверюшка-тварюшка успела обзавестись ранее нехарактерными для нее свойствами и привычками!

– Ну что, все готовы? – окинул своих людей цепким взглядом темных раскосых глаз Бабай. Поправил накомарник, посмотрел на медленно светлеющее небо. – Знач так. Идем прежним порядком, стволы и прочее оружие держим на взводе, головами крутим во все стороны!.. И поаккуратнее вблизи ив и черемухи! Всем ясно?

– Ясно! – вразнобой отозвались охотники и, повинуясь знаку старшего, друг за другом втянулись под зеленые своды Лианозовского лесопарка.

Предупреждение насчет некоторых деревьев и совет держаться от них подальше были не лишними.

И до Удара случалось, что налетали на лесопосадки бабочки так называемой горностаевой моли. Мелкая зловредная тварь массово размножалась, откладывала яйца, а в конце мая – начале июня из этих яиц вылезали тощие серые гусеницы. Они едва ли не сплошным шевелящимся ковром облепляли стволы деревьев – в результате чего те потом от корней до макушки, словно войлочными чехлами, затягивались плотной белой паутиной. Для человека эти гусеницы были не опасны… Но зрелище деревьев в паутине и копошащихся в ней мерзких тварей вызывало тошноту и мурашки по коже даже у ко всему привычных бывалых охотников, вынужденных раз за разом проходить мимо этих неаппетитных деталей пейзажа.

К счастью, нашествия горностаевой моли случались не каждый год, да и естественный отбор худо-бедно, но все же делал свое дело. Однако, кому приятно осознавать, что тебе на одежду или – хуже того! – на лицо или за шиворот может свалиться вот такая гадость? И ладно бы одна, но ведь упавшая с ветки гусеница невольно тянула за собой остальных прицепившихся к ней соседок! И уж какие там монстры! Дождь из гусениц – тут и самый отважный и безбашенный отморозок заорет от ужаса, запрыгает дурным зайцем, стремясь стряхнуть с себя эту пакость, и наутек кинется! И не спасут ни крутость, ни авторитет, ни мощная «убервафля» патронов так на «стотыщпиццот». Такова уж человечья природа – бояться мелких ползающих тварюшек больше всех монстров, вместе взятых.

Ко всему прочему, гусеница, даже одна, могла не только свалиться, а засесть незамеченной в складках куртки или рюкзака и контрабандно проехать на станцию… А древесная моль и ее гусеницы – это ж такие комбайны. Если коры и листьев нет – жрут любую растительную органику типа ткани и бумаги, и даже не совсем органику – случались прецеденты и до Удара! И очищай потом вещи и стены палатки от паутины!

Но самой главной и наисерьезнейшей причиной, по которой от обсиженных тварями деревьев старались держались подальше, были все те же порождения и их способность скрещиваться и иметь общее потомство с относительно нормальной живностью. Ну, и не только передавать потомству испорченные гены, но и изменять его поведение и пищевые пристрастия. Порой на совершенно нехарактерные и противоположные. И черт их знает, этих гусениц, может, они только притворяются белыми и пушистыми! А на самом деле это уже – детища порождений, от которых теперь ожидать можно всего. В том числе и внезапного нападения!

В этом году бог попустил, нового нашествия то ли не случилось, то ли прохладно пока еще для моли было (начало и середина мая выдались нежаркими). Зато в прошлом году их уже в это время было полно! Настолько, что деревья из-за их паутины напоминали войлочные шары, ходить мимо которых было настоящим испытанием для нервов! Паутина лежала ковром даже вокруг самих деревьев! За прошедший год, конечно, картина несколько изменилась в лучшую сторону, но даже сейчас, пока охотники гуськом шли по сузившейся в одну полосу Череповецкой, вокруг них и над ними предрассветный ветерок то и дело полоскал грязно-серо-бурые, истрепанные ветрами, дождями и зимними бурями лохмотья прошлогодней паутины.