Близкий человек

Стас Константинов

Близкий человек

Близкий человек

Тебе доставшихся невзгод

хватило бы на пару судеб.

Удар, удар, переворот –

представить, что так трудно будет,

могла ли ты ещё ребёнком,

казалось бы, не одиноким,

но вынужденным самому,

взрослея, проходить пороги

лихой реки и без подмоги

учиться плавать, выживать?

Да что теперь об этом… Вспять

не повернуть теченье рек.

Лишь очень близкий человек,

быть может, знает, что творится

внутри тебя, когда не спится.

Конечно, если есть такой…

С видом на море

Ноябрь. Море поутру

залечивает раны пляжа

от лодок рыбаков. В порту

скучают яхты. Мёрзнут стражи,

на бунах каменных посты

заняв, и с них не замечают,

уткнувшись в удочки, как псы

бездомные гоняют стаи

голодных птиц. И лишь маяк

следит за праздностью дворняг.

Миражи

Ещё темно, а ты уже не спишь,

парадный Город – Город крыш,

от холода и красоты снесённых.

По улицам, проспектам, переулкам,

каналам, площадям, колодцам гулким

свои выгуливаю миражи,

что сам же выдумал. Зачем, скажи,

мне это всё, промокший Город?

Как хочется,

открыв глаза, увидеть море,

шагами мерить мёртвый пляж,

перебирать клубок историй –

клубок запутанный – он наш,

из наших судеб – пары нитей,

завязанных в узлы событий –

солёных, сладких, горьких, бывших

с тобой и мной, но кем-то свыше

порядок жизни заведён:

крутиться белкой день за днём –

как будто бы себя искать.

Не смог найти? Пустяк! Опять

на новый круг, всё той же белкой,

за целью призрачной и мелкой

бежать, бежать, бежать вперёд:

– Скорей туда, за поворот!

– А море?

– Вечно! Подождёт!

Осенних листьев красота,

ты будешь отдана бесплодным,

к любви, заботе непригодным

снегам озлобленным, как в жертву,

за позволение пожить ещё

другой десяток мокрых дней,

но исполнять свою оферту

зима не думает – и ей

ведь также свой отпущен срок.

И как бы ни был мир жесток

вернётся, оплатив счета,

весенних веток нищета.

Чувство моря

Когда стоишь у края бездны,

и всё внутри сжимает страх,

ты понимаешь – не уместны

попытки передать в словах

те чувства, что рождает море…

Застрявший

Ещё не бог, уже не человек –

застрявший где-то в стратосфере

живой объект. В ослабшей вере

последний потерял оплот.

Полёт

ещё как долго будет длится

его? А, впрочем, даже не полёт –

одно

простое зависанье,

а дно

(что так парадоксально)

тут рядом где-то.

Оно

в другом континууме. Это

превратности больной судьбы.

Но надо помнить, кем бы не был ты:

и пусть её не видно взглядом,

но пропасть рядом. Пропасть рядом.

Мокрый снег

Несётся мокрый снег к земле –

предвестник окрыляющего солнца,

предвестник перемен вовне,

но не во мне,

внутри нет даже сил бороться

с ползущей сыростью вдоль рук –

в строках невыразимою печалью…

Не смог унять словесных вьюг,

но для гранита всё ж оставлю:

«Невыразимая, как лесть,

липка… Увы, с тобой не разминулись».

Ушёл февраль, куда невесть.

– Как жаль…

– Как есть, –

сухой ответ промокших улиц.

Во время вскрытия

– Объект?

– Мужчина, тридцать лет.

– Причина смерти?

– Отравленье.

– Грибами?

– Нет.

– Печеньем?

– Нет.

– Так что же? Яд?

– Да, несомненно.

– Убийство?

– Нет.

– А что тогда?

– Похоже сам.

– Опять таблетки?

– Да нет… Такие нынче редки…

– Какой-то страшный яд?

– О да!

– А где достал такой?

– Внутри.

– Как так?

– Гниение.

– Не понял… Ведь органы чисты, смотри.

– Душевным был недугом болен…

– И умер?!?! Что же с ним стряслось?

– О чём мечтал – всё не сбылось.

На этой почве зародились

процессы самоотравленья,

и день за днём, без промедленья,

по капле выделялся в кровь

смертельный, очень страшный яд.

– А как лечить? Что говорят?

– Увы. Никак.

– Переливанье?

– Впустую. Даже их страданья

ничем не удаётся снять.

– Выходит, что обречены?

– И в этом нет врачей вины.

Такую опухоль в душе

не удалить никак уже.

Бродвей

Сверну с Бродвея в переулок

в надежде отыскать того,

ещё вчера кто страстно верил,

закон природы отрицая,

и скепсис глупых презирая,

в святую вечность тёплых чувств,

сейчас – бредёт, куда не зная,

в тупик заброшенный свернув…

Последний снег

Последний снег… Остатки неба

ложатся медленно к ногам

столь приземлённых и столь слепо

спешащих вечно по делам,

таким же мелким, как их души,

таким же серым, как и снег,

впитавший грязь за время стужи.

Так что ж? Таков сегодня век?

Остатки вниз, сбиваясь в стаи,

кружатся медленно к земле

и незамеченными тают

в давно потерянной толпе…

Финский залив

Навек забудешь одиночество как чувство,

и никогда уже тебе не будет грустно,

не будет холодно, ни больно, ни тоскливо,

оставив сердце в водах Финского залива…

За последним фонарем

“Как всё-таки уродлив город” –

поймёшь, когда пройдёшь пешком

по улицам и переулкам рваным

туда, где вечереет горизонт.

И в миг, когда достигнешь цели –

когда фонарь последний за спиной

останется, ты, улыбнувшись небу,

почувствуешь, что всё ещё живой.

Его стихи

Как пыль, прибитая к земле

и смытая дождём в кюветы,

как строчки писем на стекле,

что так и сгинут без ответов,

как рыбы высохшей реки,

его обычные стихи…

Высоко за деревьями

Там высоко за деревьями

небо. Какое оно

сегодня? Дождливое, скверное,

как будто в обиде давно?

Может устало-печальное

спряталось за облака?

А может звенит, как хрустальное,

откуда-то из далека?

Там высоко за деревьями

небо. Какое оно?

Сегодня рождённые смертными

играют в бесцветном кино.

(Но есть и такие, которым

пока ещё не всё равно,

что есть за деревьями небо,

что небо такое одно…)

Закончен день

Закончен день. Сгорает небо,

и крыши плавятся домов.

В последний миг всё так нелепо,

а я, как раньше, – не готов,

принять себя таким, как есть.

Что если фальшь: талант, призванье?

То будет счастье или месть,

когда свершится начертанье.

Беспечность

Палящим солнцем упиваясь,

и жизни не считая дни,

лежат у моря камни скалясь,

а где-то тают ледники…

Деревья умирают стоя

Как есть зверьё среди людей – те, для кого

достоинство – понятие пустое,

так есть и те, кого не сломит большинство:

они живут и умирают только стоя.

Мои мосты

Позволь мне не сжигать мои мосты,

что я так долго строил потом, кровью,

и тех, остался кто, позволь на “ты”

мне называть и впредь без прекословья.

Брожу по набережной скользкой

Брожу по набережной скользкой

в раздумьях, что родили Вы –

поэт двадцатого столетья

(без ложной скромности – Великий),

влюбив заочно в дом венетов,

мечтать заставили о том,

как всё же стать неисцелимым

и встретить Вас у чёрных вод.

Смогу ли достучаться до небес?

Смогу ли достучаться до небес?

Услышит ли воззвания Всевышний?

Как страшно жить с мечтой своей в разрез

и умирать совсем ещё не жившим.

Жёлтое небо

Весна ли, осень – беспощадно

ночами город натрий льёт,

на небе почву истощая –

не всходят звёзды круглый год.

Ах, небо, небо… Только жёлтый

“бессмысленный и тусклый свет”,

повсюду он, куда б ни шёл ты:

промзона, сквер или проспект.

И для кого тогда он создан –

весь этот мир? И где искать

возможность прикоснуться к звёздам?

Но город прав, и время вспять:

ведь люди нынче друга на друга

лишь точат острые ножи,

глаза поднять – смешной поступок,

и звёзды больше не нужны…

Первый снег

Все люди кормятся одной

надеждой глупой и смешной –

что, вальс закончив, первый снег

лежать останется навек.

Наивно верить, будто он,

накрыв мир белым полотном,

его очистит без труда,

невинным сделав навсегда.

В самообмане человек

приговорён прожить свой век,

в грязи тонуть он обречён

и талый снег тут ни при чём.

Золото и белый шёлк

Деревья сыплют золото под ноги

монетами бесшумно в белый шёлк.

Им небо застелило все дороги,

развесив утром нити с облаков.

Как долго мы не виделись с тобой

Как долго мы не виделись с тобой.

Почти забыт зелёно-голубой

глубокий цвет глубоких глаз.

И нить, что связывала нас,

уже разорвана судьбой.

Как долго мы не виделись с тобой.

Почти забыт и шёпот твой хмельной.

В часы ночных свиданий он

легко сводил с ума вином

и умолял: “Побудь со мной”.

Как долго мы не виделись с тобой,

Море…

Встречаю Осень

Здравствуй, Осень! Как же долго

тянулись месяцы зимы,

весны и лета.

Ты одета

в простое платье из листвы.

Я знаю, Осень, очень скоро

ты сменишь скромный свой наряд

на платье цвета

амаретто,

и вновь начнется маскарад.

На нем ты будешь королевой –

предметом пламенных страстей,

кружиться в танце,

задыхаться,

влекомой вальсом всё быстрей.

И за твою любовь в дуэли

друзья сойдутся: дуб и клён –

погибнут оба,

только чтобы

тебе сказать, как он влюблён.

Но что тебе до их признаний?!

Наскучит бал, и ты уйдёшь

конца ждать лета.

В час рассвета

проводит в путь последний дождь…

Новый снег

Январский грязный снег,

лежишь,

ничто не беспокоит –

не жив.

Как странно мир устроен:

стихия – Ты, я – человек.

Стихия – грязный снег.

Стихи! Я – человек.

Твоя былая чистота –

всё ложь,

обман и напускное!

Ты – дождь,

что честен был со мною.

Сейчас – замёрзшая вода.

За жизнь длиною в век

свою

зиме отдал невинность.

Стою,

с тобой теряя близость.

Прощай, продажный грязный снег.

Стихия – грязный снег.

Стихи! Я – человек.

Стихи! Я – чистый снег.

Я – новый снег.

(Весна! Ты спутала все карты!

С приходом солнечного марта

чужая снега красота –

сейчас лишь талая вода…)

Печаль кленового листа

Судьба кленового листа –

сорваться с ветки и упасть,

как с неба падает звезда.

Осенняя пришла напасть.

Твой вальс – как траурный обряд.

И совесть осени чиста.

Лишь лужи до зимы хранят

печаль кленового листа.

Дуэль

Весенним, свежим, тёплым светом

в дома врывается апрель,

печаль, как пыль, уносит ветром,

а ты всё помнишь ту дуэль.

Дуэль – чьё сердце холоднее,

покрыто коркой изо льда.

И чьё быстрее онемеет,

а кровь замёрзнет, как вода.

И чьи слова разят больнее,

прицельный выстрел – и конец.

Любовь все видит, но не смеет,

прервать дуэль родных сердец…

Осеннее бессилье

В бессилье снял свои доспехи

от злых нападок старый клён.

Совсем один, лишён опеки.

Угрозы небо льёт дождём.

Обвил змеёй, трясёт и душит,

ломая ветви, ветер злой.

Терзает страх грядущей стужи,

что будет бичевать зимой.

Минуты тишины

Минуты тишины застыли снами.

В них едкий дым воспоминаний

от писем, что съедает пламя.

Остался пепел на руках…

Какого цвета море чувств?

“Какого цвета море чувств?” –

ты тихо спросишь – “Знать хочу…”

Но я об этом промолчу.

С сомкнутых не сорвётся уст

ни слова, даже ни намёка

насколько море чувств глубоко…

Как глупо

Как глупо всё ж искать в тумане

ответы после расставаний,

бродить и думать о тебе,

до дыр изношенной судьбе

и не законченной борьбе

за право жить

и иногда

любимым быть

тобой.

Преданный насквозь

Испытывая верность безразличьем,

привязанному псу не бросишь кость

и даже взгляд, хотя б до слёз циничный,

а он остынет преданный насквозь.

Набережная неисцелимых

Я знаю, где рождаются стихи:

у черных вод – заложников каналов, –

под шарканье о камни ног усталых,

лежащих словно буквы вдоль строки,

рождаются из nebbia стихи:

по каплям собираются на нити

пришедшие слова, как по наитью,

весомые – они лишь здесь легки.

Рождаются, рождаются стихи…

Пепельный дождь

Оставь меня под пепельным дождём –

за траурной вуалью всё застлавшей,

забыть о мире, созданном вдвоём,

и о любви, засыпанной, но нашей…

Ночь в Париже

В таком плену стихии не был

за все свои века Париж.

Ещё вот-вот и рухнет небо,

срываясь с мокрых скользких крыш.

Пустые улицы во власти

неистовой грозы, и лишь

одна ты в страшный час ненастья

куда-то как стрела летишь.

Как тень преследуют вопросы:

“Куда бегу? И кто там ждёт?“,

“Не знаю… Может…” – мыслей россыпь,

что разбиваются как лёд.

Бунтуют воды старой Сены,

доносит ветер их слова:

“Вернись домой – туда, где стены

хранят ещё чуть-чуть тепла”.

Но ты упряма – “Только к цели!”,

в груди расходится пожар,

стальные нервы на пределе,

как вдруг проснулась – сон… кошмар…

А в сердце боль – сбиваясь с ритма,

стучит оно, терзая грудь.

Тревожный сон блеснул как бритва,

разрезал ночь – и не уснуть.

Ещё так долго до рассвета,

и ты пытаешься найти

в размытой памяти ответы:

к чему весь сон и кто в нём ты?

Молчат надсмотрщики-стены,

молчит холодное окно.

А завтра ждут всё те же сцены

в уже наскучившем кино.

Бегут минуты, утро ближе,

и ты в раздумьях, что страшней:

кошмарный сон и ночь в Париже,

а может быть похожесть дней…

а вокруг будет Осень…

Близкий запах далёкого моря

для меня сохранишь в волосах.

Я вдохну и услышу, как спорят

южных волн голоса. На устах

сбережёшь вкус волнующий соли –

пусть на них он останется впредь.

А вокруг (вечно самодовольна)

будет Осень стоять и смотреть…

Волчица

Теряла день за днём покой,

и по ночам уже не спится.

Решив на жизнь махнуть рукой,

ты захотела стать волчицей.

Ушла из стаи злых зверей,

бредёшь, и путаются мысли,

а в голове стучит: “Скорей,

скорей забыть всех, зубы стиснув”.

Красивый белый снег метёт,

следы твои на поле прячет,

он не торопится – он ждёт –

быть может, станет что иначе?

Нет больше сил, идёшь с трудом,

хотя метель почти замолкла,

а где-то близко тёплый дом

тебе лишь преданного волка…

Морская пустыня

Безжизненность морской пустыни,

немая степь солёных вод.

Здесь чайка крылья не раскинет –

смертельно скучен ей полёт.

В просторах мёртвого пейзажа

дрейфует лодка по волнам.

Лишь неизвестность окружает,

несёт к далеким берегам.

Так долго мучает, довлеет

сухая обречённость дней.

И с каждым часом всё больнее

искать глазами свет огней.

И вот сбылось: на горизонте

возник спасительный маяк.

От белой соли – чёрной злости –

источник сил почти иссяк.

Но надо плыть, и надо верить,

что скоро сменится пейзаж,

что будет твёрд заветный берег,

и не растает как мираж.

Камни не цветут

С какою искренней надеждой

ты ворвалась в заросший сад,

когда покров растаял снежный,

что был заложником оград.

Какое трепетное чувство

ты захотела сохранить –

земле доверила искусство

беречь, лелеять и растить.

С каким усердием, упорством

себя вложила в тяжкий труд.

Тебе казалось, всё так просто,

но только камни не цветут…

Ночь, улица, окно фасада

Ночь, улица, окно фасада

мне одному здесь дарит свет.

За ожидание награда –

тебя увидеть. Шансов нет…

Глаза закрою и представлю

меж чёрных штор твой силуэт.

За ним опуститься вуалью

в твоём окне погасший свет.

Искусство лжи

Природа иногда бывает жадной:

тебя, слепив совсем бездарной,

одним лишь наградила от души:

талантом врать – искусством лжи.

4 октября

Средина осени, октябрьское утро.

Проснувшись, ты увидишь первый снег.

Ты подойдёшь к окну – и станет очень грустно:

за белым саваном печали мир поблек…

И замелькают в памяти моменты –

как кадры фильма снятого судьбой.

Но ты сейчас одна, и эта лента

теперь уже пылится в смотровой.

Ты долго простоишь, смотря в окно.

Поймёшь, что счастья дни ушли на век.

Осталось в памяти четвёртое число,

начало октября и первый снег.

Между небом и землёй

Между счастьем и богатством,

между небом и землёй,

между Цезарем всевластным

и свободой быть собой,

между сердцем и рассудком,

между годами во лжи

или честностью на сутки,

между “поздно…” и “спеши!” –

мы над пропастью во ржи.

Прости меня за сломанные крылья

Прости меня за сломанные крылья

и рано оборвавшийся полёт,

за пролитые слёзы от бессилья,

холодный, твёрдый безответный лёд.

Прости за новый день без красок,

за осень, что пришлось впустить

в цветущий сад (он был прекрасен).

За боль и нелюбовь простить

когда-нибудь, надеюсь, сможешь,

и никогда уже не вспомнишь

меня.

Они любили разное вино

Они любили разное вино:

он – сладкое, она – сухое.

Казалось бы, пустяк и мелочь, но

расстались лишь из-за того,

что разное вино любили.

Пусты бокалы. Всё допили.

(на дне осадок хуже пыли)

Два ветра

Она и Он. Два встречных ветра

толкают в спины их двоих –

преодолеть всего полметра,

застыть в объятиях родных.

Она и Он. Ушли в молчанье.

Как странно – нечего двоим

сказать друг другу (словно камни).

И ветры дуют в лица им…

Когда осыпется листва

Что будет завтра? – Бог лишь знает,

из нас двоих ему трудней,

но всё равно гнетёт, терзает

грядущих неизвестность дней.

Покамест Бог играет в “Судьбы”,

марионетки на земле

пытаются, хоть где-нибудь бы

найти любовь, как свет во мгле.

Что я? Как все. И путь мой труден,

других удачливей едва:

любовь нашёл, но что же будет,

когда осыпется листва?

Примечания

В оформлении обложки использована фотография автора.