Мама, я стану…

И среди привычного перезвона вдруг сначала еле слышно, а потом всё отчётливее послышался какой-то вой или даже рёв. Мы переглянулись напуганные, а соседняя тётка-комментатор спокойно сказала: то ревут недоеные коровы, накануне в сельпо привезли коньяк, и доярки третий день пьют.

Уже позднее, вспоминая этот эпизод, я часто думал, когда же было страшнее: сначала, когда рёв неизвестно кого, или когда известно, что это коровы, вымя которых так распирает накопившееся молоко, что они воют смертным рёвом. Наверное, всё-таки второе, когда известно, что любое живое существо тяжело переносит ужасную физическую боль.

В этот приезд бабушка была ещё жива. Когда через несколько лет её не стало, на похороны я приехать не смог: находился в командировке от работы на покосе, а связаться с нами можно было только по рации по понедельникам, и родители уехали на похороны одни.

В моей памяти бабушка Мария осталась сгорбленной старушкой: опирается обеими руками на батожок, повязанная в платок и с тепло улыбающимися глазами. Свою любимую единственную дочь я назвал Марией.

ГЛАВА 4. ОТРОЧЕСТВО

Отрочество! Что это такое?

Это жизнь, когда живёшь мечтой,

Полною надежд и без тревоги,

Что произойдёт ещё с тобой.

…

Жаль, отрочество долго не продлится,

Наступит юность – зрелости пора.

И чистый взгляд немного замутнится,

И станет недоверчивой душа.

Анатолий Николаев

Итак, наша семья: папа, мама, бабушка Люба, сестра Люда и я – переехала из одной комнаты в бараке на посёлке Медянкино в огромную, многокомнатную квартиру с балконом в городе.

Балкон выходил в те времена на пустырь, затем там построили фундамент дворца культуры ферросплавщиков, наверное, потому что в городе уже были дворцы культуры металлургов – около металлургического завода, железнодорожников – на посёлке Сортировка и энергетиков – на посёлке ГРЭС.

Но со стройкой не пошло, этот заброшенный фундамент простоял более двадцати лет – по весне в котловане мы катались на самодельных плотах, – а уже в новом столетии там построили храм во имя Преображения Господня, а потом и площадь с фонтаном, которая, естественно, получила название «Преображенская».

В первые месяцы после переезда особой мебели не было, только родителям в спальню купили две кровати с новенькими металлическими сетками, на которых мы пробовали прыгать, но бабушка сразу запретила.

В бабушкиной комнате, которая была расположена ближе к кухне, напротив входа в квартиру, поместились её кровать с полуржавыми шариками на спинках с прежней квартиры, плательный шкаф ручной работы из фанеры и дерева, крашеный йодом и когда-то покрытый лаком. С торца шкафа на верхней деревянной перекладине, обрамляющей фанерную стенку, были приколочены несколько гвоздиков, на которые вешались вещи, чаще используемой бабушкой.

Вообще-то, если быть честным, бабушку домочадцы чаще называли старухой из-за её командного характера и желания, как говорил отец, быть в каждой бочке затычкой.

Бабка была строгих правил. Сначала после переезда на новую квартиру она взяла на себя слежение за чистотой в квартире.

Это произошло из-за того, что все четыре комнаты устлали домоткаными половиками, которые ткала бабушка, ещё когда жили в бараке. У бабки было уже слабое зрение, и даже делали операцию против катаракты, а она всё равно приговаривала, когда я чистил новым пылесосом «Буран», который ревел как ракета перед отлётом в космос: «Чище подметай, лешачонок, чище».

Как ткали половики – целая история. Помню стан, который сделал отец вместе со знакомым плотником.

Точное название основных частей этого самодельного механизма, наверное, никто сейчас и не скажет. Он был сделан полностью из дерева, очень скрипел и состоял из двух основных частей.

Главная – собственно стан с двумя крутящимися, как у колодца, барабанами: с одного разматывались нитки, разделённые на полосы свисающими между ними, а на второй барабан, который был раза в три тоньше, наматывался готовый половик.

Вторая часть, по технологии являющаяся начальной, – большая юла, диаметром около трёх метров: на ней разматывались нитки из катушек для подготовки основы половика и перемотки на большой барабан стана.

У стана было две деревянные педали, похожие на стремена у верховых лошадей, которые чередовали полосы ниток для продёргивания между ними челнока с тряпками. На челнок тряпки наматывали с больших мотков из нарезанных старых платьев, рубашек, простынь.

Я постигал ткачество с завязывания тряпочек и сворачивания их в большие мотки, причём бабка учила узелки делать прочные и небольшие, чтобы они не выделялись горбиками на половике.

Очень хорошо запомнил, как ездили в гости к папиному старшему двоюродному брату дяде Коле, который с семьёй – дедой Андреем, бабкой Дуней и двумя дочками, Ниной и Таней, – жил на посёлке Зеленцовском.

Этот рабочий посёлок из деревянных домов был назван в честь одного из директоров Надеждинского металлургического комбината, Зеленцова Сергея Матвеевича.

Именно он являлся инициатором строительства жилого посёлка для рабочих в западной части города из деревянных домов на двух хозяев.

Дяди-Колину жену звали тётя Лида, она работала на хлебозаводе и всегда угощала нас, детвору, свежими мятными и особенно вкусными шоколадными пряниками.

На самом деле они были вовсе не шоколадные, а просто в тесто был добавлен порошок какао. У них во дворе стояла большая черёмуха, которую мы собирали, ели и плевались через трубочки косточками, и хохотали, открывая чёрные от ягод рты.

В центре дома стояла печь, наверное голландка, с большой чугунной плитой и кружками по краям. По периметру печи были перегорожены комнаты.

Из входной двери попадали на кухню, налево была небольшая проходная комната с кроватью девочек, и затем большая комната – спальня хозяев, здесь стояли круглый стол, комод с телевизором, плательный шкаф и сервант с хрустальной посудой.

Жили они очень зажиточно, и людская молва сочинила, что половину богатства дядя Коля привёз из Германии после войны.

Из кухни через всегда занавешенную красивой синей велюровой шторой дверь можно было попасть в секретную комнату, где за самодельной перегородкой лежал связанный деда Андрей и рядом – кровать бабки Дуни. Деда Андрей в старости заболел какой-то болезнью и стал буйнопомешанный, поэтому в основном лежал привязанный к кровати.

Также очень интересна легенда про историю знакомства дяди Коли и тёти Лиды, которые оба были на фронте. Она была санинструктором и вытащила его с поля боя, и потом они поженились.

Ещё очень хорошо помнятся покрашенные коричневой масляной краской крыльцо и часть пешеходного трапа, которая была под крышей веранды, – на них очень классно было кататься на ногах без обуви в носках, хорошо скользило.

Давно уже нет ни деды Андрея, ни бабки Дуни. Дядя Коля и тётя Лида тоже ушли, Нина живёт в Украине, а младшая Таня – сейчас баба Таня – на Камчатке, у неё тоже две дочки и трое внуков.

Хочется обязательно к ним слетать, но как только начинаешь заниматься умножением: три билета туда и обратно по сорок тысяч рублей каждый, итого двести сорок «тыщщщ» на дорогу, – и мечта откладывается до лучших времён.

После переезда в город кто-нибудь из взрослых провожал меня до автовокзала и усаживал на автобус до посёлка Медянкино в школу.

Для взрослых это было очень хлопотно, все работали на разных графиках: папа по четыре смены с утра, с трёх и в ночь, а между ними выходной. Мама на станции Серов-Заводской по двенадцать часов: смену с утра, следующую в ночь, потом из ночи и выходной. Бабушка работала на пятидневке на мясокомбинате – чистила чеснок.

На обратной дороге из школы до остановки провожала наша «классная» Анна Алексеевна, и на автовокзале опять кто-нибудь встречал. Каждый вечер решение проблемы по отправке мальца в школу и встрече вечером вызывало бурные семейные сцены, со временем у взрослых всегда цейтнот.

Как всегда, окончательное решение вынес отец. В один из вечеров он опоздал, встречая меня на автовокзале. Уже лежал снег, а я сидел на лавочке у остановки в одном валенке. Второй защемило в автоматических дверях автобуса, и водитель, не заметив, уехал.

Высохшие слёзы были размазаны по лицу, и отец сказал: «Нечего хныкать, больше не будешь ездить, завтра идём устраиваться в новую городскую школу».

Снял с себя шарф, намотал на мою ногу, которая была в одном носке, и взгромоздил к себе на руки.

Позднее, вспоминая этот эпизод, бабушка говорила: «Пришли, как немцы под Москвой – один зарёванный, с замотанной ногой, а другой красный и вспотевший».

В новую школу в городе я перешёл в середине второго класса. Класс именовался вторым «А», а школа – номер четырнадцать имени Героя Советского Союза Владимира Филипповича Фуфачева, погибшего в конце Великой Отечественной войны, в мае 1945 года.

Ребята в классе отнеслись ко мне без особого «энтузизизма» – индифферентно.

В школе близко подружился с мальчиками, которые жили недалеко от нашего дома, – Юрой и Мишей.

Уже потом вместе гуляли по вечерам, зимой и осенью в ненастные дни сидели у Миши и лепили из пластилина старинные крепости с башенками, открывающимися воротами и подвесными мостами – приятно вспомнить.

Купить солдатиков в те времена было почти невозможно.

Когда подросли, ходили играть в теннис в детский клуб «Мечта», а с классом начали ходить в походы выходного дня, пекли на костре картошку, играли в подвижные игры. Сохранились чёрно-белые фотографии, когда два охотника с копьями из ивовых веток – Миша и Юра – загоняют мамонта, то есть меня.

Также пробовал заниматься авиамоделизмом. Записался в кружок, там делали модели самолётов и кораблей с закручивающейся резиной, которые двигались, когда резина раскручивалась. Там подружился с Игорем и «заразился» разведением аквариумных рыбок.

В те времена самыми распространёнными породами аквариумных рыб были гуппи, вуалехвосты и меченосцы. Затем появились золотые рыбки, скалярии, неоновые и ещё много разных пород, названий которых и не вспомнить.

Сначала я выклянчил у родителей деньги на маленький аквариум – чуть больше трёхлитровой банки, затем на большой – объёмом около двух вёдер воды, мечтал приобрести прибор для закачивания в воду кислорода, в те времена очень дефицитный. Купил водоросли, водяной термометр, который плавал на кружке из пенопласта; камушки и диковинные ракушки собирались у знакомых, которые уже путешествовали на моря. Сачки для отлова рыбок делали из алюминиевой проволоки и марли. Сверху аквариум освещался лампой, говорили, для выработки естественных рефлексов: зажигали лампу и крошили корм. Но мне нравилась эта подсветка вместо ночника – красиво.

Сколько бессонных и волнительных часов проведено, когда шёл процесс рождения новых рыбок – я их отсаживал от прожорливых родителей, – затем новыми рыбками обменивались, в общем, целая эпоха, как в знаменитой когда-то песне, «это увлекательный был аттракцион».

Школа особых хлопот не доставляла, может быть потому, что материал давался легко и в основном запоминался в школе.

Так как в новой городской квартире нам с сестрой выделили отдельную комнату с двумя кроватями, а стол для занятий был один, то в начальных классах дома я занимался мало.

Но хорошо запомнил, как однажды мама попросила старшую сестру проверить у меня готовые задания и Люда обнаружила, что часть из них не выполнены, устроила мне взбучку и заставила делать до позднего вечера. Больше такого не повторялось.

Мои любимые предметы в школе – математика и физика.

В восьмом классе мы с другом Мишей начали посещать факультатив по углублённому изучению физики, организованный нашей физичкой и по совместительству «классной мамой» Ириной Прокопьевной.

Высокая поджарая женщина с волосами, зачёсанными в породистый пучок, и манерами древних русских аристократок.

Девиз нашего клуба был «Пер аспера ад астра», что в переводе с латинского означало «Через тернии к звёздам».

Увлеклись решением дополнительных заданий, которые получали из заочной физико-математической школы при Московском физико-техническом институте в городе Долгопрудном. Позднее узнал, что это был знаменитый МФТИ – колыбель ракетчиков и физиков-ядерщиков.

Задания были необычные, интересные, в основном заставляли размышлять и затем принимать решение по ответу. Знакомили с научными парадоксами, задачами, которые в те времена ещё были не решены. Например, самый эффективный в мире летательный аппарат – комар – по соотношению своего веса и площади крыльев (по тогдашним научным знаниям) летать не может.

Очень занимала сознание новая мечта: работать конструктором летательных аппаратов, именно аппаратов, а не просто самолётов.

В школе же познакомился с Серёжкой: хохотун, прикольщик, которому интереснее было играть во дворе с закадычными друзьями, чем заниматься в школе.

Уже значительно позже мы подружились на всю жизнь.

Ещё запомнился недолго работавший в нашей школе историк, по национальности немец. Кажется, его звали Рудольф Генрихович Либерман: худой, высокий, с копной слегка вьющихся светлых, ближе к рыжим, волос и выпячивающимся кадыком на горле, вроде он даже немного «кагтавил», то есть вместо звука «р» у него получалось «г».

Но запомнился он не этим, а своей новой методикой преподавания.

Он никогда не задавал домашнего задания. Суть той методики – и сейчас я понимаю, что она работает, – заключалась в следующем.

Урок из сорока пяти минут он разделял на три части: пятнадцать минут – повторение предыдущего материала с ответами самих учеников, пятнадцать минут – новый материал, и последние пятнадцать минут он читал юмористические рассказы разных сатириков, я запомнил Михаила Зощенко.

Конечно, когда начинался новый урок и Генрихович начинал спрашивать, какой мы читали рассказ на предыдущем уроке, все сразу вспоминали и пройденную новую тему и отвечали очень хорошо, двоек и троек у класса по истории в тот год не было.

Уже позднее, в десятом классе, мне повезло познакомиться с книгой сатирических рассказов Зощенко. Теперь всегда со мной его знаменитые фразы: «Ничего я на это не сказал, только говорю», «А чай-то ваш шваброй пахнет!» и так далее в том же духе.

В старших классах увлекался резьбой по дереву. Запах свежей стружки, которую строгал папка рубанком с хорошо высушенных деревянных досок, впитался с детства.

Очень любил уроки труда, которые у нас вёл бывший фронтовик Иван Николаевич. У него было осколочное ранение, и его правый глаз, как и у меня, смотрел в сторону.

Он научил нас делать табуретки, на станке точили шахматные фигурки. А коней я позднее вырезал из сухого куска осины – самой мягкой и податливой для резьбы древесины.

Главное, нужны инструменты для работы с деревом. Первые мои инструменты были сделаны отцом в кузьмехе. Деревянный молоток – киянка, стамески – широкая и узкая, и два острейших косых ножа – маленькая и большая заячьи лапки.

Этим богатством я был доволен почти год, пока в новом хозяйственном магазине не увидел набор для резьбы по дереву.

В синей коробке из жёсткого картона были плотно уложены разные стамески и небольшой точильный брусочек из мелкого абразива для правки инструмента перед работой.

В открытой коробке на витрине они поразительно блестели, а ручки отливали матовой белизной прочной пластмассы. Набор стоил безумных денег, дороже бутылки водки, как пошутил папка, когда я выпрашивал у него купить этот набор.

В этом наборе были стамески с волшебными названиями: прямая стамеска – нужна для обработки деревянных заготовок и вырезания простых углублений; косая стамеска – имеет лезвие, которое скошено под углом сорок пять градусов; угловая стамеска – похожа на английскую букву V; стамеска полукруглая – это, пожалуй, самая главная разновидность данного инструмента; клюкарза – очень похожа на полукруглую стамеску, но на конце у неё загогулина в виде полукруглой клюки; цезарики – тоже можно назвать разновидностью полукруглой стамески, однако они имеют более узкую рабочую часть; штихели – имеют грибовидную рукоятку и косой резец, их применяют главным образом для вырезания канавок; клёпик – это мини-стамеска по дереву, которая имеет тонкую заточку узкого лезвия, похожую на острый листочек. Этот инструмент применяют тогда, когда обычные стамески не могут создать рисунок нужной точности. Уф-ф…

Когда я всё это, или почти всё, точно уже не помню, рассказал вечером на семейном совете, бабушка первая заняла мою позицию и сказала папке: «Купи уже ему этот набор, хоть по дворам шляться не будет».

Набор был куплен, шахматы с красивыми конями выточены, были сделаны резные заготовки для шкатулки из сухой досочки благородного кедра, но ещё этой породы дерева найти не удалось.

В планах было вырезать орла с распахнутыми крыльями, Мадонну с младенцем, распятого Иисуса Христа, но не случилось.

Потом увлёкся техникой маркетри, когда в тоненьком кусочке деревянного шпона вырезаются и заполняются мозаичными кусочками других пород шпона различные картинки. Очень красивая техника.

Но добыть шпон в те времена не представилась возможность, а в магазине он не продавался. Да и десятый класс налагал особенные обязанности: надо было учить билеты к выпускным экзаменам в школе.

Времени на увлечения практически не оставалось, но это не относилось к чтению.

Окончание школы запомнилось ещё и безумной, просто запойной тягой к чтению. Старшая сестра к этому времени вышла замуж и переехала. Навещая её в квартире матери мужа, где обосновались молодые, я открыл настоящую сокровищницу в серванте: полные собрания сочинений Пушкина, Лермонтова, Блока, Алексея Толстого, Теодора Драйзера, Джека Лондона и кучу книг из серии «Большая всемирная литература».

Недоступное богатство для нашей семьи! Родители были простыми рабочими, и покупка книг не входила в необходимые нужды.

Я выпрашивал по одной книге и ночи напролёт проглатывал содержание.

У Блока наслаждался стихами о прекрасной даме. С интересом прочитал «Петра Первого» Алексея Толстого, «Финансиста» Теодора Драйзера. А рассказы Джека Лондона про золотую лихорадку, про Малыша и Смока стали для меня открытием.

Много было прочитано. Отец, уходя утром на работу, выключал свет в моей комнате и укрывал одеялом.

А вечером была нравоучительная беседа: испортишь глаза, нельзя так много читать, что там такого необычного в этих книгах?

Толкового ответа я дать не мог, только мямлил, что больше не буду. Это повторялось с завидным постоянством.

И всё-таки выпускные экзамены – важнее. Надо садиться за учёбу.

ГЛАВА 5. АЛЬМА-МАТЕР

Помнишь, друг, в ночи перед экзаменом

Нечитанных учебников – гора?

Ах, какими светлыми надеждами

Нас встречала каждая весна.

Нас сплотила дружба безграничная,

Дружба молодых и светлых лет.

Все мы с вами будто одержимые

Носим имя гордое «студент».

Уходят вдаль вечерних улиц ленты,

С Свердловском мы расстанемся, друзья.

Сегодня мы пока ещё студенты,

А завтра – инженеры, ты и я.

Гимн студентов УПИ

Успешно сданы все экзамены в школе, получен аттестат со средним баллом пять, а точнее, четыре целых восемьдесят пять сотых – потому что были освобождение от физкультуры и четвёрка по экономической географии.

Полные надежд и молодого энтузиазма, мы с друзьями поехали поступать в МФТИ.

В те времена говорили: перед вами все дороги открыты. Только сейчас понятно, что нельзя изменять своей мечте и пускать всё на самотёк.

В Долгопрудном первым делом проверили справки по здоровью, и полному молодому человеку (а точнее сказать, толстяку), постоянно вытирающему пот со лба – середина июня выдалась жаркой, – объяснили, что этот институт готовит в будущем офицеров, и люди, не проходящие по здоровью, к собеседованию не допускаются.

Это был первый удар по мечте придумывать и чертить за кульманом модели новых летательных аппаратов.

Из трёх серовских парней нашего года выпуска в МФТИ поступил только Толя, закончил, защитил кандидатскую диссертацию и в возрасте чуть более сорока лет ушёл из жизни: инфаркт.

Подумав ночь, выпив две бутылки портвейна, мы с другом Мишей купили билеты на поезд до Казани и поехали поступать в Казанский авиационный институт.

«Расти и крепни, родной Татарстан», – такой лозунг огромными буквами на соседних, опоясывающих железнодорожный вокзал, пятиэтажках встретил нас в Казани.

В те времена этот город ещё не достиг того величия, которого добился в современное время. Серенькие пяти- и четырёхэтажные каменные здания нового города, деревянная застройка старой исторической части города, какой-то игрушечный Казанский кремль, который в настоящее время, после капитальной реставрации, заблистал новыми яркими красками, а окраины сплошь, как и сегодня, состояли из добротных одноэтажных домов.

Но и этот город не стал моей альма-матер. В приёмной комиссии татарского института, взглянув на «уральского богатыря» и посмотрев справку по здоровью, отказали в приёме документов и порекомендовали УПИ, физтех.

Друг мой Миша остался сдавать экзамены в КАИ, недобрал один балл и ушёл в армию. Я же поехал в Свердловск, в УПИ.

Большой коричневый портфель из кожзама, набитый до отказа в основном книжками за девятый-десятый классы и тетрадками, а также небольшой фибровый чемодан с вещами я оставил в камере хранения свердловского большущего шумного железнодорожного вокзала и пошёл искать Уральский политехнический институт.

Доехав на трамвае до остановки «Восточная», увидел величественное здание с колоннами, как у Большого театра в Москве (и как потом узнал, это здание являлось шедевром эпохи конструктивизма двадцатых годов двадцатого века), и с замиранием духа вступил внутрь.

В 1979 году в фойе института ещё стоял памятник С. М. Кирову, чьё имя он тогда носил. Сергей Миронович был изваян из какого-то металла в костюме и сапогах, а место это называлось среди студентов «у сапога».

В октябре 2020 года наш институт отметил столетний юбилей. Сегодня это Уральский государственный университет имени первого Президента Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина – именно такая надпись огромными буквами украшала фасад главного здания около пяти лет назад, когда довелось поучиться на двухнедельных курсах повышения квалификации. Но всё равно из космоса не видно.

Тёплая и возвышенная атмосфера дома науки навсегда останется в сердце каждого выпускника УПИ, и для школьника из небольшого провинциального городка первые шаги по просторному, гулкому фойе института запомнились необычно шумным гомоном счастливых, улыбающихся молодых людей.

Тогда думал именно о том, что они улыбаются потому, что уже учатся, уже поступили и прошли эти страшные вступительные экзамены, а мне надо ещё во всём этом разобраться.

Институт в начале нашего знакомства очень удивил своими расстояниями, коридорами, лестницами, аудиториями.

Под впечатлением от огромного нового пространства я, наконец, увидел отдельное здание физико-технического факультета, запросто его звали физтехом, инженерно-экономический – инжэком, металлургический – соответственно, метфаком, и так далее: теплофак, мехфак, радиофак.

Тогда ещё не знал, что практически у каждого солидного факультета было своё отдельное здание.

На физтехе после собеседования в приёмной комиссии сказали то же, что и везде: «У нас готовят кроме инженеров ещё и офицеров – командиров танковых взводов, а выпускники школ с проблемами здоровья не принимаются даже к сдаче экзаменов. Вам, может быть, стоит попробовать обратиться в приёмную комиссию инженерно-экономического факультета».

Но быть бухгалтером (а я в то время и не знал, что экономисты – это «правая рука руководителя», так позднее говорил будущий руководитель моего дипломного проекта Бочкарёв Борис Николаевич) в тот момент не входило в мои планы.

«Ну и пусть, – с отчаянием думал я, – пойду к отцу на завод и буду токарем. Ведь нас учили, что люди разные нужны, люди разные важны!»

Потерпев фиаско своей мечты стать конструктором летательных аппаратов, даже не заходя в приёмную комиссию инжэка, я отправился на вокзал, где в камере хранения остались вещи, и купил билет на первый поезд домой.

Дома рассказал всю эпопею с поездкой по «университетам», но удержался и не заревел, хотя слёзы подступали, как говорится, комом к самому горлу.

Мама, конечно, пожалела меня, смахнув навернувшуюся слезу, бабушка проворчала что-то вроде «ну вот, учился, учился – и зря», а отец сказал: «Ну что ж, хочешь на завод – пожалуйста, просто в нашей семье ещё никого с высшим образованием не было, все думали, ты будешь первым».

Как раз в этот период папа и несколько мужиков-соседей решили организовать коллективный сад и занимались получением разрешения на выделение земельного участка для огородничества.