Мистер Морг

На Нассау-стрит дул прохладный ветерок, с неба лился серебристый солнечный свет. Мэтью задумался о том, что вот сегодня ты знаменитость, а завтра твоим портретом размазывают таракана. Тем больше причин одеваться со вкусом, высоко держать голову и наслаждаться славой, пока она у тебя есть.

Они не очень далеко отошли от двери заведения Салли Алмонд, когда Грейтхаус остановился и сказал ему:

– И еще. Я хочу оценить умственные способности Зеда. Например, хорошо ли он понимает по-английски. И как быстро обучаем. Ты можешь мне помочь.

– Помочь? Каким образом?

Мэтью тут же понял, что лучше было не спрашивать.

– У тебя есть знакомый учитель, – сказал Грейтхаус. Сразу Мэтью ничего не ответил, и он подсказал: – Кто работает помощницей директора школы Брауна?

Ну конечно, Берри Григсби. Мэтью посторонился, чтобы дать дорогу фургону с привязанным сзади темно-желтым быком, которого вели на рынок.

– Хочу узнать ее мнение. Приходи сам и приводи свою подругу к четырем часам в ратушу. Подниметесь на чердак к Маккаггерсу.

– О, ей это понравится!

Мэтью представил себе, что будет с Берри на этом чердаке, где Маккаггерс держит скелеты и другие страшные реликвии коронерского ремесла. Она вылетит оттуда, как ядро из пушки-двенадцатифунтовки.

– Необязательно, чтобы ей там понравилось или чтоб там нравилось тебе. Главное, чтобы вы пришли. – Грейтхаус прищурился, и его взгляд скользнул вдоль Нассау-стрит в северном направлении. – У меня тут дела, это может занять какое-то время. Смею надеяться, у тебя есть чем сегодня заняться, не подвергая свою жизнь опасности?

– Найду.

Мэтью всегда ждали подробные отчеты о прошлых делах, которые он писал. Бывших секретарей не бывает.

– Тогда увидимся в четыре, – сказал Грейтхаус и размашисто зашагал на север по улице, запруженной утренним потоком транспорта и людей.

Мэтью смотрел ему вслед. «У меня тут дела». Что-то затевается. Грейтхаус вышел на охоту. Мэтью почти видел, как он вынюхивает что-то в воздухе. Он в своей стихии – волк среди овец. Значит, взял какое-то дело? Интересно, кто к нему обратился? Если взял, то скрывает от Мэтью. Впрочем, и Мэтью кое-что от него скрывает. У него на самом деле два секрета: кровавая карта и сумма его долга.

Даже три.

Грейтхаус сказал: «Приводи свою подругу».

«О, если бы она была не просто подругой», – подумал Мэтью.

Но в его положении, в его опасной профессии, когда ему выпала кровавая карта…

Приходится довольствоваться тем, что она «просто подруга».

Проводив Грейтхауса взглядом, пока тот не скрылся из виду, Мэтью пошел по Нассау-стрит в южную сторону. Он направился к дому номер семь по Стоун-стрит, где ему предстояло провести первую половину этого дня, делая записи в своем дневнике и время от времени отрываясь, чтобы прислушаться к неясным звукам – возможно, к далекому смеху призраков.

Глава 4

По голубому небу плыли облака, солнце озаряло деревни и холмы, покрытые мазками красного, золотого и медного цвета. День шел своим чередом, как и дела в Нью-Йорке. Мимо Устричного острова к городу подходил корабль с развевающимися белыми парусами, чтобы пришвартоваться у Большого дока. Разъездные торговцы, бойко продававшие со своих телег всякую всячину: сласти, хрустящие свиные шкурки, жареные каштаны, – привлекали публику к своему товару с помощью молодых девушек, танцевавших под звуки тамбуринов. На Бродвее упрямый мул, решивший продемонстрировать силу воли, тащил телегу с кирпичами и застрял на месте, из-за чего образовалась пробка, кое у кого сдали нервы, и четверо мужчин подрались. Чтобы охладить горячие головы, понадобилось окатить их водой из ведер. Компания ирокезов, приехавших в город продавать оленьи шкуры, важно наблюдала за этим зрелищем и посмеивалась, прикрыв рты руками.

На кладбище за черной чугунной оградой у церкви Троицы время от времени заходили женщины, иногда сюда забредал мужчина. Там, в тени пожелтевших деревьев, человеку, покинувшему земную юдоль, близкие оставляли цветок или произносили над могилой несколько тихих слов. Но долго здесь не задерживались, ведь все знают: достойных пилигримов Бог принимает с распростертыми объятиями, но жизнь принадлежит живым.

На реках рыбацкие лодки поднимали из воды сети, в которых сверкали полосатые окуни, сельди, камбалы и луцианы. Между верфью Ван Дама на Кинг-стрит и пристанью на Гудзоне в Уихокене неустанно ходил паром; правда, из-за ветра или течения даже такая простая переправа часто оборачивалась для путешественников и торговцев трехчасовым приключением.

По всему городу весь день ярко горели бесчисленные огни коммерции: от печей кузнецов до котлов свечников, – выпуская вверх через трубы (отраду каменщика) завитушки дыма – словно подписи. А ближе к земле мастеровые трудились над постройкой зданий – цивилизация продвигалась на север. Грохот молотков и скрежет пил, казалось, не прекращались ни на минуту, и некоторые из старейших голландских переселенцев вспоминали тишину старых добрых дней.

Особого интереса заслуживало твердое намерение нового мэра Филлипа Френча, плотного, квадратного человека, замостить булыжником как можно больше городских улиц. Работы тоже должны были вестись в направлении к северу от Уолл-стрит, но на это требовались деньги из казны, и поэтому проекту пока чинил бюрократические препоны губернатор лорд Корнбери, которого в это время редко видели на людях за пределами его особняка в форте Уильям-Генри.

Это была обычная жизнь Нью-Йорка. Изо дня в день шла она с тем же постоянством, с каким наступают рассвет и закат. Но того, что происходило в этот день, в четыре ноль-ноль по серебряным часам Мэтью, прежде не бывало. Никогда еще Берри Григсби не поднималась по узкой лестнице наверху ратуши в чердачные владения Эштона Маккаггерса.

– Осторожно, – сказал Мэтью, опасаясь, как бы она не оступилась, но тут же сам промахнулся мимо ступеньки и, чтобы не рухнуть, машинально ухватился за юбку Берри.

– Прощаю тебя, – сухо сказала она и высвободила юбку, а его рука отлетела, словно птица, нечаянно севшая на раскаленный противень.

Берри собралась с духом и продолжила подъем по оставшимся ступенькам, которые привели ее к двери наверху. Она оглянулась на Мэтью, он кивнул, и она, как они и договорились, постучала в дверь.

Отношения у них в это время – как, вероятно, следовало бы выразиться «решателю проблем» – были сложные. Оба понимали, что дед Берри пригласил ее из Англии не столько для того, чтобы найти ей здесь работу, сколько чтобы ей сделали предложение. Первым в списке подходящих кандидатов в женихи (по крайней мере, в замыслах Мармадьюка) значился ньюйоркец по фамилии Корбетт, поэтому Мэтью и было предложено превратить молочную в собственный особнячок, делить трапезу с семейством Григсби и наслаждаться его обществом, ведь до их дома было всего несколько шагов. «Просто пройдись с ней немного, покажи город, – настаивал Мармадьюк. – Сходите пару раз на танцы. Ты же от этого не умрешь?»

Мэтью не был в этом так уж уверен. Человек, который в последний раз был при ней в качестве кавалера, его друг и партнер по игре в шахматы Ефрем Аулз, сын портного, однажды вечером провожая Берри домой по берегу Ист-Ривер, угодил ногой в нору мускусной крысы, и с танцами у него было покончено до тех пор, пока не заживет опухшая лодыжка. Но когда бы в последнее время Мэтью ни встретил своего друга – сидел ли тот в «Рыси да галопе» или хромал по улице с костылем, – глаза Ефрема тут же расширялись за круглыми стеклами его очков, и он интересовался, во что Берри сегодня одета, куда идет, не вспоминала ли о нем, и предавался тому подобной дурацкой болтовне. «Да не знаю я! – довольно резко отвечал ему Мэтью. – Я же не сторож ей! И времени у меня нет даже на то, чтобы говорить о ней». – «Но, Мэтью, Мэтью! – Вид у Ефрема, ковыляющего со своим костылем, был разнесчастный. – Ты ведь согласишься, что красивее ее девушки нет?»

В этом Мэтью тоже не был уверен, но, дожидаясь вплотную к ней на узенькой лестнице, когда Маккаггерс ответит на стук, точно знал, что аромат от нее исходит приятный. Наверное, это благоухали коричным мылом локоны ее медно-рыжих волос или веяло легким сладким запахом полевых цветов, украшавших края ее соломенной шляпы. Ей было девятнадцать, день ее рождения приходился на конец июня, и в последний раз его отпраздновали, если можно так выразиться, на борту злополучного судна, в середине лета доставившего ее через Атлантику, и по сходням тогда шатко спустилось полубезумное запаршивевшее существо – такой ее впервые увидел Мэтью. Но это было тогда, а сейчас – это сейчас, и слава Богу. Щеки Берри и ее точеный нос были усыпаны веснушками, подбородок у нее был твердый и решительный, а синие глаза смотрели на мир с тем же любопытством, что и глаза ее уважаемого деда. На ней было платье лавандового цвета, плечи прикрывала кружевная шаль: от дождя, пролившегося прошлой ночью, похолодало. До первой их встречи Мэтью ожидал, что внучка неладно сложенного Мармадьюка тоже будет карлицей, но Берри оказалась почти такого же роста, как он сам, и ее никак нельзя было назвать коротышкой. На самом деле Мэтью нашел, что она красива. Более того, он обнаружил, что с ней интересно. Ее рассказы за совместными трапезами у Мармадьюка о Лондоне, его жителях и ее путешествиях по английской глубинке (и злоключениях) приводили его в восторг. Он надеялся когда-нибудь увидеть этот огромный город, который влек его к себе не только своей многоликостью, но и атмосферой интриг и опасностей, сведения о которой он черпал из лондонской «Газетт». Конечно, чтобы попасть туда, нужно еще дожить: интриг и опасностей хватает и в Нью-Йорке.

– Чего ты так на меня смотришь? – спросила Берри.

– Как «так»?

Мысли его успели улететь далеко, а взгляд задержался на ней. Мэтью заставил себя вернуться в настоящее. В ответ на стук Берри заслонка, прикрывавшая маленькое квадратное окошко в двери, поднялась, и в проеме показался темно-карий глаз за стеклом очков. Когда Мэтью поднялся сюда в первый раз, он стал свидетелем экспериментов Маккаггерса с пальбой по Элси и Розалинде, двум манекенам, служившим ему мишенями. И увидел другие вещи, хранившиеся за этой дверью. Через пару минут Берри поспешит ретироваться отсюда вниз по лестнице.

Дверь открылась. Эштон Маккаггерс беспечно сказал приятным голосом:

– Здравствуйте. Входите, пожалуйста.

Мэтью жестом показал Берри, чтобы она входила, но девушка и так, не обращая внимания на него, уже перешагивала через порог. Мэтью последовал за ней, Маккаггерс закрыл дверь, и Мэтью чуть не сбил Берри с ног: она застыла на месте, обозревая небесные владения коронера.

В свете, падавшем из окон чердака, с потолочных балок свисали четыре человеческих скелета, три из которых когда-то принадлежали взрослым, а один – ребенку. «Мои ангелы» – так назвал их Маккаггерс во время того первого визита Мэтью. Стены этого мрачного зала украшало не меньше двух десятков черепов разной величины – целых и без нижней челюсти или каких-нибудь других частей. Скрепленные проволокой кости ног, рук, кистей и грудных клеток служили здесь странными декорациями, вынести соседство с которыми мог только коронер. В этом довольно большом помещении стоял ряд картотечных шкафов медового цвета, на них также располагались экспонаты из костей. Были тут и скелеты животных – это говорило о том, что в собирании костей Маккаггерса интересовала их форма и разнообразие. Рядом с длинным столом, уставленным мензурками и склянками, в которых плавали предметы неопределенного (но определенно жуткого) происхождения, помещался стеллаж с мечами, топорами, ножами, мушкетами, пистолетами, а также более примитивным оружием, таким как дубинки, утыканные страшного вида гвоздями. Именно перед этой коллекцией приспособлений, обращавших человеческие существа в груды костей, стоял Хадсон Грейтхаус, крутя в руках и с восхищением рассматривая украшенный витиеватым узором пистолет.

Оторвавшись от него, он наконец посмотрел на Берри и, чуть улыбнувшись, сказал:

– А, мисс Григсби.

Берри ничего не ответила. Она продолжала, замерев, изучать устрашающую обстановку чердака, и Мэтью забеспокоился, не окончательно ли она лишилась дара речи.

– Коллекция мистера Маккаггерса, – услышал сам себя Мэтью, хотя для чего он это сказал, было непонятно.

Повисла тишина. Наконец Маккаггерс предложил:

– Кто-нибудь хочет чаю? Он холодный, но…

– Какая великолепная… – Берри не знала, как это назвать. – Выставка, – нащупала она нужное слово.

Голос ее звучал спокойно и отчетливо. Она протянула руку к детскому скелету, висевшему к ней ближе всего. Мэтью поморщился, представив себе, как она сейчас коснется руки скелета, но так высоко ей, конечно, было не дотянуться. Впрочем, еще чуть-чуть – и дотянулась бы. Она перевела взгляд на коронера, и, тихо обойдя ее, Мэтью увидел, как она лихорадочно размышляет, изучая человека, который живет в окружении таких экспонатов.

– Позволю себе предположить, – сказала она, – что эти трупы остались невостребованными: не заполняется же кладбище Нью-Йорка так быстро, что там больше нет места?

– Конечно нет, и ваше предположение верно. – Маккаггерс позволил себе едва заметно улыбнуться. Он снял очки, достал из кармана черных бриджей носовой платок и протер стекла.

«Чтобы получше Берри рассмотреть», – подумал Мэтью. Бледный, среднего роста, со светло-каштановыми волосами и залысинами на высоком лбу, Маккаггерс был всего на три года старше Мэтью. Простая белая рубашка, рукава закатаны, вечная двухдневная небритость. При этом содержит себя и свой чердак в такой же чистоте, как Салли Алмонд свою кухню. Он снова надел очки, как будто увидев теперь Берри совсем по-новому.

– Ко мне не так часто заглядывают посетители, – произнес Маккаггерс. – А те, кто наведывается, обычно ежатся от страха и торопятся уйти. Ведь люди в большинстве своем… так боятся смерти…

– Ну я тоже не в восторге от самой идеи, – ответила Берри и бросила на Мэтью быстрый взгляд, говоривший, что она не совсем еще оправилась после их соприкосновения со смертью в имении Капелла, от ястребиных когтей и ножей убийц. – Но что касается формы, ваша экспозиция очень интересна. Можно даже сказать… искусно составлена.

– Да, воистину! – Маккаггерс почти расплылся в улыбке, явно довольный тем, что встретил родственную душу. – Кости просто прекрасны, не правда ли? Как я однажды сказал Мэтью, они суть воплощение всего, что завораживает меня в жизни и смерти. – Он поднял на скелеты гордый взгляд, от которого у Мэтью пошел мороз по коже. – Молодой человек и женщина – вон те двое – прибыли со мной из Бристоля. Девочку и старика нашли здесь. Ведь мой отец был коронером в Бристоле. Как до него и мой дед…

Тут послышался громкий щелчок спускаемого курка, что заставило Маккаггерса воздержаться от чтения лекции по истории его семьи.

– К делу, – сказал Грейтхаус и кивнул в сторону стола на другом конце мансарды, где в столбе льющегося света сидел Зед, до блеска начищавший щипцы, циркули и маленькие лезвия – инструменты коронерского ремесла.

Сегодняшнее одеяние Зеда – серая рубашка и коричневые бриджи – было совсем не похоже на его вчерашний вечерний костюм. Подняв глаза и увидев, что все уставились на него, он невозмутимо опустил взгляд, а потом повернул стул так, что зрители могли видеть только его широкую спину. С завидным достоинством он продолжил свою работу.

– Значит, вы цените искусство? – снова обратился Маккаггерс к Берри.

«Господи!» – воскликнул про себя Мэтью. Если бы тут был Ефрем, при таком явном заигрывании с Берри сын портного мог бы почувствовать укол ревности.

– Ценю, сэр, – ответила Берри. – Очень.

Мэтью мог бы рассказать Маккаггерсу, как способности Берри к рисованию помогли разгадать загадку Королевы Бедлама, но его не спрашивали. Он бросил взгляд на Грейтхауса – тот, казалось, готов был пристрелить коронера.

– Ага! – произнес Маккаггерс, как будто хотел сказать что-то возвышенное. Его глаза за стеклами очков вбирали в себя Берри от носков ее туфель до полей шляпы. – А как учитель, вы ведь испытываете любопытство… скажем так… к необычному?

Тут Берри все-таки немного смутилась:

– Простите?

– К необычному, – повторил Маккаггерс. – Не только в формах искусства, но и в формах… творения?

Берри, ища помощи, посмотрела на Мэтью, но он пожал плечами, не имея ни малейшего понятия, к чему клонит Маккаггерс.

– Послушайте, – не выдержал Грейтхаус. – Если вы вдруг забыли, мы собрались здесь, чтобы…

– Я ничего не забываю, – последовал ответ, от которого повеяло стужей. – Никогда. Мисс Григсби? – От звука ее имени его голос снова потеплел. – Разрешите мне показать вам мое главное сокровище.

– Мм… Не уверена, что я…

– Конечно, вы достойны. Интересуетесь искусством, творением, да к тому же учительница. Кроме того, я думаю, вам было бы любопытно увидеть… тайну, у которой нет разгадки. Правда ведь?

– Разгадка есть у любой тайны, – сказал Грейтхаус. – Нужно только найти такую, которая подойдет.

– Это вы так думаете.

Отпарировав, Маккаггерс повернулся и проследовал мимо книжного шкафа, набитого старинного вида фолиантами в потертых кожаных переплетах. Он подошел к массивному старому черному комоду, стоявшему рядом с сооружением, имевшим гнезда для бумаг – туда были воткнуты свернутые свитки. Из нижнего ящика комода Маккаггерс достал небольшую красную шкатулку, обитую бархатом. Он вернулся к Берри, неся шкатулку так, как будто в ней был лучший изумруд из рудников Бразилии.

– Вот мое главное сокровище, – тихо сказал он. – Тайна, у которой нет разгадки. Мой дед получил это в качестве платы за работу. А мой отец передал мне. И вот… – Он помолчал, собираясь открыть шкатулку. Мэтью заметил, что даже Зед отложил работу и внимательно смотрит. – Я никогда еще никому это не показывал, мисс Григсби. Можно, я буду называть вас Берри?

Она кивнула, не отводя взгляда от шкатулки.

– Все сотворено Богом, – сказал Маккаггерс. В его очках отражался красный бархат. – И все служит замыслу Божьему. Но что же такое вот это?

Он поднял бархатную крышку, наклонил шкатулку к Берри и Мэтью, и они увидели, что в ней лежит.

Это был довольно уродливый кусок темно-коричневого дерева, кривой, с царапинами, длиной около пяти дюймов, заострявшийся на конце подобно лезвию.

– Гм, – сказал Мэтью, и его брови приподнялись, выдавая, что он потешается над причудой Маккаггерса. – Очень интересно.

– Судя по вашей интонации, вы, конечно же, совершенно не понимаете, на что смотрите. Берри, не хотите попробовать угадать, что это?

Грейтхаус оставил в покое пистолет и подошел ближе. Хотя его никто не спрашивал, он высказал свою догадку:

– Колышек для палатки, скорее всего. Правда, для бури не годится – я бы такой для своей палатки не взял.

– Я расскажу вам, где его нашли, – сказал Маккаггерс, проводя пальцем по всей длине предмета. – Слышали о воронках Сомерсета?

– Где уголь добывают? Да, я знаю те места.

Маккаггерс кивнул. Он взял предмет из шкатулки и поднял перед ними.

– Его нашли под землей, на глубине шестидесяти футов, в стене шахты-воронки близ Неттлбриджа. Это зуб.

На какое-то время воцарилась тишина. Ее нарушил грубый хохот Грейтхауса.

– Зуб! Шестьдесят футов под землей? В угольной копи?

– Совершенно верно. Зуб я уж как-нибудь отличу от чего другого, мистер Грейтхаус. Он очень древний. Ему, может быть, тысяча лет. А может, пять тысяч. Кто знает? Но вы не видите, так сказать, общей картины.

– А именно?

Ответила тихим голосом Берри:

– Размер зуба. Если представить себе величину такой челюсти… А затем головы…

– Правильно, – сказал коронер. – Зуб, видимо, принадлежал существу, о котором я могу сказать одно: похоже, это было… – Он поколебался, взгляд его остановился на отвратительном острие. – Чудовище, – закончил он.

– Чудовище! – Грейтхаус снова рассмеялся, но на этот раз уверенности у него поубавилось. – Где у вас тут бочонок с ромом?

– Насколько я знаю, – продолжал Маккаггерс, – в Сомерсете шахтеры время от времени выкапывают кости, которых, по мнению местных жителей, просто не может быть ни у каких обычных животных. Считается, что они приносят несчастье, и от них стараются избавиться любым подходящим способом. Этот зуб как-то уцелел. Хотите подержать? – предложил он Грейтхаусу, но тот, несмотря на свою отвагу во всем, что касалось клинков и кулаков, вроде бы слегка побледнел и отшатнулся от такой чести.

Мэтью неожиданно для себя шагнул вперед. Он подставил ладонь, и Маккаггерс положил на нее зуб. Он весил столько же, сколько мог бы весить камень такого размера, но это был точно не камень. Вдоль одного из его краев Мэтью увидел зазубрины, которыми до сих пор можно было пораниться.

Берри прижалась к его плечу, рассматривая экспонат, и Мэтью не стал отстраняться.

– Зуб дракона, – наконец сказала Берри, и в ее голосе прозвучали одновременно интерес и благоговейный страх. – Вот, наверное, что это такое. Да?

Она посмотрела на Маккаггерса, ожидая, что он подтвердит ее предположение.

– Некоторые, возможно, так и считают. То есть те, кто верит в драконов.

– Но чем же еще это может быть?

– Драконы – если бы они существовали не только в мифах – поражали бы своих врагов огнем. А это животное было убийцей, созданным для того, чтобы отрывать от своих жертв огромные куски мяса. Верховным хищником. Видите край зуба? Это шедевр формы и функции. Можете представить себе, что пасть, полная таких зубов, могла бы сделать… например… с говяжьей тушей?

– Драконы! Хищники! – К Грейтхаусу вернулись присутствие духа и румянец. – Чушь, Маккаггерс! Не обижайтесь, но я думаю, что ваш дед передал вам обманку из мастерской какого-нибудь прохвоста!

Маккаггерс окинул его мрачным взглядом и взял экспонат с ладони Мэтью.

– Очень возможно, – сказал он, помещая зуб обратно в бархатную шкатулку, – а может быть, это… подтверждение того, что Бог сказал Иову.

Грейтхаус нахмурился:

– А это еще к чему?

– Господь отвечал Иову из бури, – стал объяснять Маккаггерс. – Он рассказал Иову о бегемоте и левиафане, созданиях невообразимой величины и силы. Господь велел Иову препоясать, как мужу, чресла и смотреть в лицо тому, что должно произойти. Он сказал: «Я буду спрашивать тебя»[3]. – Маккаггерс понял, что для Грейтхауса все это пустой звук. – Вы что, Библии не знаете?

– Я знаю ту часть, где говорится, что если человек меня уважает, то и я буду уважать его. А там еще что-то есть?

Маккаггерс демонстративно пропустил его реплику мимо ушей и продолжал, уже обращаясь только к Мэтью и Берри:

– Может быть, это зуб бегемота – или левиафана. Как я уже сказал, это тайна, у которой нет разгадки.

– Может быть, разгадку теперь знают они. – Грейтхаус показал вверх, откуда ангелы коронера пустыми глазницами наблюдали за происходящим. – Жаль, что, прежде чем найти ее, приходится умереть.

– Да, это досадно, – согласился Маккаггерс и, захлопнув шкатулку, обратился непосредственно к Берри: – Я подумал, вам будет интересно это увидеть – и как преподавателю, и как человеку, который явно ценит эстетику функции. Так же как все кости человеческого скелета, этот зуб был создан для выполнения определенных задач. Какому бы существу он ни принадлежал, можно быть уверенным: это животное было сотворено для убийства и для выживания. Мой следующий вопрос… Зачем Господь возжелал создать такого монстра?

Зная, что ответа ожидать не приходится, он снова повернулся, отнес шкатулку к комоду и положил ее на место.

– Теперь о Зеде, – напомнил Грейтхаус.

Невольник за спиной у Маккаггерса уже снова был занят своей работой, чистил инструменты, и, казалось, ничто другое его нисколько не интересовало.

– Я оценил эксперимент, который вы с ним провели, – сказал Маккаггерс, неторопливо возвращаясь к ним. – Понимаю и разделяю ваше мнение о его навыках и согласен, что он способен на куда большее, чем переноска трупов. Я и не подозревал о его, очевидно, славном происхождении. Я также нахожу довольно интересным и весьма замечательным тот факт, что вы хотите купить у меня Зеда и оформить на него вольную у лорда Корнбери.

– Давайте по порядку. Мне бы хотелось, чтобы мисс Григсби несколько дней понаблюдала за ним и высказала свое мнение – можно ли его надрессировать. – Грейтхаус спохватился, и губы его искривились, как будто он отведал печенки с душком. – То есть я хотел сказать, обучить чему-нибудь.

Маккаггерс натянуто улыбнулся:

– Конечно, его можно обучить. На самом деле он очень умен. Он быстро схватывает указания, как вы сами вчера убедились. Должен сказать, не знаю, как много нового ему можно преподать, но с простыми заданиями он справляется легко.

– Довольно ли хорошо он знает английский язык? – спросила Берри, наблюдая за тем, как работает Зед.

– Достаточно, чтобы делать свою работу. Думаю, он уже немного знал английский до того, как его привезли на невольничий рынок. Трудно понять, насколько хорошо, ведь говорить он, конечно, не может. – Маккаггерс посмотрел на Грейтхауса и прищурил глаза за стеклами очков. – Сэр, прежде чем мы продолжим наш разговор, должен сказать вам: есть одно препятствие. Я весьма ценю ваше предложение и благодарен вам за него, но боюсь, что это невозможно.