Метро 2033: Зима милосердия

Женька потряс головой, прогоняя видение.

– Человек, это же свой, сталкер, что ты! – прошипел он сквозь зубы, но Серов, кажется, услышал, поднял вопросительно седую бровь. Парень сделал вид, что не заметил.

– Говорят, она со сталкерами из Полиса тусила, – здесь Вовчик прикусил гламурное словечко из прошлого и мерзко улыбнулся.

Опять каморка! Женька отвернулся, потянул на себя рябую от застарелой грязи дверь.

Чудовищная вонь ударила в нос. Запахи протухших помоев, скисшей мочи, немытого человеческого тела, привычные носам обитателей метро, были густо приправлены чуждой химической горечью. Вовчика как ветром сдуло.

Серов поморщился. Сгинувшая, по словам Вовчика, хозяйка никуда не сгинула. Она была дома, стояла на коленях за символической шторкой, отгораживавшей топчан от «гостиной», загроможденной внушительного вида приборами.

Хозяйка упиралась лицом в топчан, выпятив совсем не тощий зад.

– Ацетон… – сказал непонятное слово Максимыч. – Она жива.

Женька пожал плечами – жива так жива. Снова заходить в замкнутое помещение не хотелось, но резкий запах отрезвлял и не позволял брякнуться в обморок. Вдвоем они перевернули старуху на спину. Отекшее синюшное лицо хранило рельеф брошенной на топчан дерюги, кожа на желтой шее свисала дряблыми складками.

– Да дохлая она! – поморщился Женька, но Дед покачал головой.

– Бабка в коме. Судя по запаху, у нее диабет. Давай твой сахар.

Серов разорвал протянутую внуком трубочку с сахаром, аккуратно пересыпал ее в чашку, капнул воды, размешал. Женя приподнял похожую на подгнивший капустный кочан голову хозяйки, а Максимыч влил густой сироп в ее распяленный рот.

– Кажись, глотнула. Обождем. Авось оклемается.

Парень махнул рукой и пошел искать, где бы прилечь. После долгого бдения под аккомпанемент схватки дневного кошмара с ночным он хотел только одного: выспаться. Закрыть глаза и не чувствовать давления близких стен и низкого потолка.

Между приборами обнаружился участок относительно чистого пола, Женька сдернул куртку, бросил ее на пол и моментально заснул.

…Баба Юля оклемалась, но не полностью. Иногда Женьке казалось, что какая-то ее часть так и осталась стоять на коленях в вони нечистот, прижимаясь лбом к грязному покрывалу на убогом топчане.

Большую часть времени старуха проводила, перелистывая исписанные листы толстой тетради, непрерывно бормоча, и то и дело, окуная заостренную палочку в склянку с самодельными чернилами, вписывала очередную строчку непонятных символов.

Женька часто навещал бабу Юлю: у нее было полно пыльных книг, а он пристрастился к чтению. Серов тоже заходил проведать старуху, но по неизвестной причине никогда они не бывали у нее вместе.

Для проживания на Улице 1905 года Виталию Максимовичу выделили каморку по соседству, такую же мрачную, как и все остальные, мало чем отличающиеся друг от друга жилища сталкеров.

Здесь, глубоко под выжженной радиацией землей, не принято, да и незачем было заботиться об уюте. Сегодня ты мастеришь стол из напиленных промышленным резаком досок, а завтра болтаешься в зубах мутанта визжащим мясом, – так зачем? Не лучше ли потратить свободное время на тренировку, чтобы как можно дольше оставлять вичуху с носом?

Каморки! Женя обнаружил, что приступы удушья накатывают на него именно в тесных станционных помещениях, палатках и на лестничных пролетах. А на платформе, где потолок уходил ввысь почти на шесть метров, дышалось легко. Потому он спал прямо посередине платформы.

Наставлять парня на истинный путь сталкерский взялся Богдан, старший команды «Пятого года», тот самый, что проверял у них с Дедом бумаги. Невзрачный на вид мужик с седым ежиком волос, наползающим на низкий лоб, под который глубоко прятались колючие глаза с расплывшимися во всю радужку зрачками, оказался бойцом от бога. Женька первое время диву давался, как удается учителю бить в три места одновременно, потом привык, научился уворачиваться два раза из трех.

Учитель казался довольным результатами, а Евгений с нетерпением ждал «экзамена», по опыту Баррикадной зная, что без испытания не обойдется. День «Х» приближался. Юный сталкер ждал его и боялся, но случившееся превзошло все ожидания.

Началось все, как обычно: Женька отбил косой в челюсть, увернулся от двойки в живот, крутанул «хвост» и почти зацепил верткого Богдана. Тот на миг потерял равновесие, Женька, обрадовавшись, ударил головой в корпус, но тут же поплатился за щенячий энтузиазм: учитель легко пропустил его, влекомого инерцией, и еще вдогон припечатал локтем, чтобы уж наверняка.

– Ну, скорее более, чем менее, – ухмыльнулся Богдан и протянул руку, помогая ученику подняться. Встал строго напротив и впился взглядом в лицо Жени так, словно готовился к новому спаррингу, но нападать не спешил, и Женька понял, что – вот оно, началось.

– Реакция хорошая, технику подтянули чутка, мышцу́ со временем наберешь. Сейчас будет главный тест. Индиго ты или муравей, тварь дрожащая? – Богдан зло хохотнул, видимо, забавляясь таким делением обитателей станции «Пятого года». – Запомни, в реальной жизни спаррингов не случается и честных поединков – тоже. Враги всегда нападают кучей и одновременно, но это полбеды. Иногда они атакуют парами и по очереди, и надо быть волшебником рукопашного боя, чтобы такой натиск отразить. Ты – не волшебник. Ты должен определить среди нападающих лидера, главного врага. Уложишь его – появится шанс смыться от остальных. Понял?

Парень кивнул, обтер потной ладонью разбитые губы и приготовился.

Богдан хлопнул в ладоши, и со всех сторон на Женю бросились сталкеры. Он завертелся среди них, едва успевая ставить блоки, потом скользнул вниз – в сторону, взвыл, поймав спиной ногу в увесистом ботинке, но дотянулся до болтающегося на чьем-то поясе ножа и, не разгибаясь, метнул его в лицо Богдану. Подвиги даром не проходят: Женька тут же пропустил короткий снизу в солнечное сплетение, зашелся в бесконечном вдохе и рухнул на холодный пол.

– Плохо!

Берцы наставника остановились напротив лица.

– Слишком в лоб, и координатора атаки ты не вычислил. Даже не стал вычислять! Завтра повторим.

Парень не решился спросить, муравей он теперь или индиго, просто отдышался и пошел домой, к деду.

На следующий день повторили. И через день – тоже. Однако и через неделю повторов все заканчивалось одинаково: Женька оказывался на полу, то придавленный неделикатной сталкерской ступней, то плывущий в грогги, то плюющийся осколками собственных зубов.

От тренировки до тренировки ходил он сомнамбулой, вяло реагируя на попытки Деда завязать разговор. Женька словно чувствовал, что Дед ему не помощник, сам, только сам должен он решить задачу. Евгений понимал: ответ рядом, а он топчется вокруг да около и никак не может ухватить за хвост новый смысл. Вцепиться в него и втащить, вплести в ткань реальности, в которой он станет по-настоящему сильнее и крепче многих.

Ответ пришел сам собой, когда очередной пропущенный удар хлестко впечатался в затылок. Женька тряхнул головой, прогоняя рябь из глаз, и вдруг понял, что эта серая рябь сродни видению, открывшемуся ему на поверхности.

Только люди воспринимались скорее как графики, которые учительница рисовала углем на исцарапанной доске учебного класса на Баррикадной.

Двигающуюся на первый взгляд хаотично толпу нападающих словно пронизали силовые линии, закручивающиеся и кое-где пересекающиеся, но в массе своей тянущиеся к невысокому рыжему мужику с мощными руками и нависающим над широким армейским ремнем животом.

Вот оно! Женя словно обрел второе дыхание: всю застарелую злость свою, всю боль и растерянность последних «экзаменационных» дней вложил он в один отчаянный рывок. Он ударил в мужика всем телом, повалил и попытался ухватить за горло, но противник перевернулся, подминая хилого подростка. На миг показалось, что все кончено и можно смело шагать в «муравьи», но Женька вдруг забыл все, что делало его тем самым подростком: Стену, Деда, вкусных крыс на Баррикадной и «доброго подполковника Женю».

– Сдавайся! – прошептал он и просто встал, поднимая мужика, стряхивая с себя и тут же, со всего маху, сверху вниз припечатывая коленом.

– Стоп машина! – рявкнул Богдан, и все остановились.

– Сдаюсь, герой! – заржал рыжий, и Женьку отпустило.

Вновь обрели смысл и объем человеческие фигуры, тускло проступили сквозь серое марево цвета, и враги превратились в своих, сталкеров, почти братьев, единственных в неприкаянном этом мире.

– Добро пожаловать, индиго, – серьезно сказал Богдан и протянул Женьке руку.

Здорово было пожать ее не из положения лежа.

Пожалуй, самым приятным на Улице 1905 года был душевой день. Здесь, на зажиточной, по сравнению со многими, станции горячий душ включали раз в неделю для всех желающих.

– Женя! Быстрей давай! Очередь пропустим! – орал Серов.

Женька подбежал к двери в предбанник, уже открывавшейся, чтобы впустить их. Запыхавшийся и разгоряченный после тренировки, он сбрасывал с себя одежду, словно она обжигала. Его распирало желание поговорить, но Максимыч был какой-то замороженный, раздевался вяло, а потом и вовсе рявкнул:

– Тихо ты!

Женя изумленно умолк: на Деда это было непохоже. Он прислушался. В душевой кабине, куда им предстояло идти, напевала девушка, и старик завороженно слушал ее голос.

Это была не совсем песня, а так, мелодичное мурлыкание. От этого мурлыканья у парня глухо стукнуло сердце и скрутило живот, и он тоже замер, вслушиваясь. Голос смолк одновременно со звуком бегущей воды. Дверца открылась, и из нее выскользнула розовая от горячей воды девушка в одних трусиках. Прикрыв локтями грудь, она, словно не замечая, прошествовала мимо мужчин, грациозно неся на голове тугой узел полотенца. Оба, и старый, и молодой, смотрели ей вслед. Женю словно по голове ударило. Он сглотнул подкативший к горлу ком, облизнул пересохшие губы.

В мозгу крутилось когда-то услышанное выражение «шелковая кожа».

Покачивающаяся в такт шагам круглая попка, туго обтянутая посеревшими от времени трусиками, приковала его взгляд. Наконец девушка скрылась за дверью, и они с Максимычем шагнули в кабину, стараясь не смотреть друг на друга.

В следующий раз певунья повстречалась Женьке после занятий в тире. Богдан назвал его отличным стрелком, и счастливый парень побежал к Деду – хвастаться. Серов сидел в «едальне» как посетитель – за столиком. А напротив него загадочно улыбалась та самая девушка. «Шелковистая попка», как ее окрестил Женя.

Максимыч кормил девушку неизвестно на что выменянными свиными шкварками и шептал что-то, загадочно улыбаясь. При виде внука старик помрачнел, а девушка смутилась и поднялась, собираясь уходить. Женька не знал, радоваться или огорчаться: с одной стороны, ему хотелось получше рассмотреть лицо девушки или даже поговорить с ней, с другой стороны, когда она уходила, открывался вид на ту самую завораживающую попку.

Серов пододвинул Женьке миску с недоеденными шкварками и начал разговор резко, скрывая смущение:

– Не нравится мне на этой станции. Уходить хочу.

– Но деда! Почему?

– Тебе хорошо, с тобой нянькаются сталкеры. До поры до времени хорошо, пока на поверхность не ходишь, так и вовсе курорт. Но мне тут делать нечего.

– Объясни.

– Я думал заработать по-старому. На крысах. Но в здешних туннелях нет для моей приправы необходимых… индегриентов, – старик поднял глаза на парня, оценивая, понял ли тот сложное слово.

Женя молчал.

– Нам скоро жить не на что будет. Сечешь? – рассердился Дед.

Женя удивился. Улица 1905 года промышляла шитьем ярких нарядов, в основном, платков. Когда-то ее сталкеры отыскали склады «Трехгорной мануфактуры» и хранили это место в тайне, в одиночку разрабатывая «месторождение».

Народу на станции жило меньше, чем на Баррикадной, и уровень жизни был чуть повыше. Шутка ли – горячий душ раз в неделю! Так что на сталкерскую пайку прожить можно было и вдвоем, особенно если не кормить свиными шкварками… никого не кормить!

Женька даже обиделся немного.

– Ты что, деда? Я же скоро сталкером буду, за нитками ходить начну, как все.

– Когда это будет? И что? Мне у тебя на шее сидеть? Может, на Беговой попробуем? – не сдавался Серов.

Взгляд старика стал жалостливым. Женя заерзал на стуле. Ну не мог он отказать, когда Дед так смотрит!

– А назад, к Сергеичу на Баррикадную, не хочешь вернуться?

– Без тебя? Сергеич волком смотреть будет. Дал тебе путевку в жизнь как сталкеру, а ты сбежал, – укора в словах Максимыча не было.

– Чево? – Женя не понял слова «путевка», но общий смысл до него дошел. – Сергеич сделал из меня сталкера? Дал три патрона пульнуть в мишень – и все?

– Вернуться на Баррикадную всегда успеется, – признал Серов правоту внука. – Хочу на Беговой попробовать. Авось там лучше будет. Раз уж за столько лет первый раз с места сорвался, надоть удачу до конца испытать.

– Хорошо, давай попробуем. На Беговую, я тебя провожу, посмотрим твое новое место и решим.

– Проводишь? По туннелю? А клаустрофобия твоя?

Женя протянул деду пузырек с белыми кристаллами на дне.

– Вы все ныли «врач, врач». А Богдан вот что мне подогнал. Нюхни!

Он откупорил пузырек. Максимыч осторожно потянул носом.

– Нашатырь?

– Ага, штырь. Так что мне тут нравится. Богдан хороший, и баба Юля ничего. Книжки у нее разные. Не такая уж она чокнутая, вот совсем оклемается, так и вовсе… Жили бы с ней, хозяйство совместное, постирать там, то-се, и тебе веселее было бы… – парень осекся, наткнувшись на разъяренный взгляд Деда, и не добавил «дома».

– Макулатура у нее, а не книжки. Что ты сейчас взял читать?

– «Занимательную Грецию».

– Очень актуально! – съехидничал Серов и сплюнул. – Не оклемается она совсем. Хуже будет, если диабет мозги ей выест. Ты в курсе, зачем она на поверхность ходит?

Максимыч как будто ждал ответа, словно на самом деле интересовал его этот разговор, но Женька знал Деда давно, почитай, всю свою жизнь.

– Не, деда, это ты мне зубы заговариваешь. Колись! Ты что, ее знал до Катастрофы?

– Да она старше меня! – возмутился Серов, но взгляда внука не выдержал и произнес почти шепотом: – Знал. Она, правда, меня совершенно не помнит, нас у нее десятки были: кружок она вела, по танцам…

Они помолчали, Женька ждал продолжения о личном – надо же, танцы, но Максимыч неожиданно вернулся к неважному.

– Так ты знаешь, зачем она на поверхность ходит? Ходила, то есть… Сталкерша, твою мать! Меня донимает помочь: херню какую-то расставить. Нашла идиота. Здесь ходят за нитками, на Беговой – за топливом, а она?

– Нет, не знаю, расскажи.

– Профессия у нее под стать бумажному мусору, что ты читаешь. Метеоролог! Вот как будто в метро кому-то надо знать, что сегодня на поверхности: радиоактивный снег или радиоактивный дождь?

– А как же сталкеры, деда? Им же надо?

– Сталкеры в любую погоду ходят и одеты в одно и то же – зачем оно им заранее? Глаза, что ли, повылазили?

Женька считал, что Дед неправ, но спор прекратил: очень уж несчастное стало у Серова лицо. Он отвернулся, привыкая к мысли, что не сегодня, так завтра придется уходить с «Пятого года», на которой так хорошо было ему и так плохо – Деду.

…Так и не успел Женька сходить за нитками, только Богдана предупредил, что уходит на Беговую. Богдан помрачнел, на скулах вспухли желваки. Сказать – ничего не сказал, но посмотрел так, что мурашки пробежали по Женькиной спине и ссыпались в растоптанные сапоги, уколов пятки острым предчувствием опасности.

– Я из-за Деда, – забормотал парень, непроизвольно втягивая голову в плечи. – Деда провожу и вернусь… наверное. Мне у вас нравится, очень!

Богдан отвернулся молча и ушел, и Женька не знал, радуется он сейчас, что учитель его отпустил, или до слез обижается, что не попрощался.

Глава 4

Полет

Ритмичный перестук колес дрезины по рельсам… Один из редких звуков, которые не будили дремавшее в каждом обитателе метро чувство тревоги, а наоборот, успокаивали и даже вселяли надежду на завтрашний день. Потому что дрезина – какое-никакое, а достижение. Механическое сооружение, облегчающее жизнь. Изобретенная людьми машина. Мутанты на такое не способны, а значит, пусть и загнанная под землю, цивилизация все еще имеет право собой гордиться.

Беговая находилась по соседству, один вход, он же выход, до нее обычно добирались без проблем и с комфортом – на дрезине. Новоиспеченный сталкер-индиго Евгений сидел, уткнувшись носом в колени, и старался не смотреть на своды туннеля.

Дрезина замедлила ход, и Женя удивился напряженным лицам машинистов и охраны. С чего бы они? Спокойно же вокруг! Да и что может случиться здесь, кроме обвала, затопления или нашествия полчищ крыс?

– Всем тихо! – прошипел охранник.

Узкий луч фонаря пополз по верхним сводам тюбингов. В воздухе появились три бесплотные фигурки мальчишек. Не освещенные, а словно сами собой соткавшиеся из влажной, вязкой тьмы.

Они сидели на незримой ступеньке, средний двумя руками держал прямоугольный предмет размером с ладонь, и все трое смотрели неотрывно в эту штучку. Ни на дрезину, ни на свет фонарика мальчишки не обращали внимания.

Женька содрогнулся, поняв, что луч света проходит через их тела, почти не встречая препятствий.

– Пронесло, – вздохнул седой торговец, похожий на взъерошенного воробья, пухленький, с маленькими ручками, которые он то и дело складывал на животе.

Из-за поворота показался освещенный блокпост Беговой. Глаза Максимыча подозрительно блеснули.

– Че это было? Чем они опасны? – спросил Евгений.

Серов одернул внука, заметив, что взгляд сидящего напротив торговца загорелся любопытством.

– Эх, молодо-зелено! Люди тут иногда пропадают бесследно, а эти привидения-детки… Они безобидные, хороший знак, – объяснил «воробей», седина которого казалась слишком чистой для подземных обитателей.

Дрезина проехала блокпост и остановилась, дернувшись и лязгнув. Сталкеры вылезли и не торопясь побрели к коптящему на центральной площадке костру, вокруг которого собрались люди в балахонах.

– Правильно. Сначала молитва, – одобрительно кивнул торговец. – Потом жратва.

Раздалось заунывное, нагоняющее тоску пение.

– Херь! – Женя вызывающе сплюнул под ноги и тут же получил подзатыльник.

– Ну, деда… – по-детски заныл Евгений, дурачась. – Непонятно же ничего, что воют, зачем воют…

Серов взглянул строго, но смолчал, лишь махнул рукой, чтобы не мешал слушать.

Одна из девушек, та, что сидела по правую руку от лохматого противного старикана, вдруг взяла запредельно высокую ноту и заглушила другие голоса.

– Цыц! Зараза! – старикан отвесил девушке точно такой же подзатыльник, какой только что получил Женька.

Тем же движением, будто в одной школе стариков учили подзатыльники отвешивать. Зрители заметили это и загудели, одобрительно посмеиваясь. Не улыбнулся только Серов.

– Сопрано, – произнес он с грустью. – Настоящее сопрано!

Что такое сопрано, Женька не знал, но спрашивать не стал – какая разница? Прочитанную худым, как скелет, бородачом в балахоне проповедь он прослушал вполуха: все пытался рассмотреть девушку, но кроме тонкого носа с горбинкой, из-под капюшона не было видно ничего…

После ужина состоявшего из местных немилосердно отдающих плесенью грибов парень прошелся по платформе, прикидывая в уме, сколько у них с Дедом патронов. Дошел до алтаря, больше похожего на гигантский сгусток воска, натекшего от годами горящих тут свечей. Сгусток громоздился на ступеньках, которые никуда не вели. Женя некоторое время рассматривал разводы копоти, как, бывало, часами разглядывал выбоины на своей Стене… Но фантазия дремала.

Беговая – станция мелкого залегания, такая же, как и «1905 года». Людей здесь тоже было немного, значительно меньше, чем на прилегающих к богатому «Кольцу» станциях.

Запах нефтепродуктов пропитал все насквозь и был неистребим даже в столовой. Беговая кормилась продажей найденного на поверхности топлива, которым не желала делиться с другими станциями Конфедерации – Улицей 1905 года и Баррикадной.

Такое вопиющее отсутствие солидарности осложняло отношения между союзниками. Но почему именно здесь поселилась секта в балахонах? Женя вспомнил проповедь противного бородача. Мол, ничего страшного, что жители Беговой стали изгоями, зато бог отметил их удачей и богатством, они – избранные и должны быть благодарны. А наветы завистников в этом мире – суета сует. А что? И не то еще скажешь, когда надоест прозябать в поезде в одном из туннелей на юге Москвы, в смраде, голоде и тесноте! Не удивительно, что святоши начали перебираться сюда, ближе к жратве и исправной вентиляции.

Серов сидел на ступеньках лестницы, ведущей в заваленный подземный переход, и разговаривал с той самой девушкой «сопрано». На сей раз Женя решил подождать. Потолок над лестницей показался ему низковатым. Они встретились с Дедом глазами, и Женька вздрогнул: очень уж грустным был взгляд старика. Он кивнул, продолжая что-то говорить девушке, и парень понял его без слов.

«Ну что, дедушка, – продолжил он безмолвный разговор. – Похоже, наши пути расходятся. Я хочу вернуться. Там из меня сделают сталкера. И патроны будут платить. И наверх я хочу ходить. И твоего доброго подполковника хочу раскопать… с его добром.

«Я все понимаю, – словно бы отвечал Максимыч. – Тебе теперь неинтересно со мной. Я ждал, что однажды ты так скажешь. Так всегда и случается: дети вырастают».

Женя видел, что старик улыбается, но не мог понять, ему или не ему: теперь Дед повернулся к собеседнице. Девушка тоже улыбнулась, кивнула Серову и заторопилась уходить.

Парень подошел к Деду с тяжелым сердцем, но Максимыч не стал говорить о трудном.

– Эх, Женька, Женечка! – мечтательно произнес он, сладко улыбнувшись. – Эх, и сон мне сегодня приснился! Будто лежу я в большой белой палате, войны нет никакой, а есть солнце за окошком, зелень, озеро, но никак я не могу до них дотянуться, и сил никаких у меня нет. Кровать высокая, с бортиками, чтоб не свалился во сне, белье белое, чистотой вокруг пахнет. И ты, мил человек, ругаешь меня за что-то. А мне непонятно, за что, и счастливый я страшно!

Бросив мешок в углу каморки бабы Юли – самой ее не было видно. – Женька пошел к Богдану. Тот встретил его без упреков, но и без излишней радости: кивнул на место в строю и гонял нещадно всю тренировку. Когда закончили, Женька обливался потом и потирал разбитым кулаком вспухшую скулу, но чувствовал себя отлично: он явно был в форме.

– Завтра в рейд, – бросил Богдан на прощание.

Женька заранее вдохнул из заветного пузырька и, счастливый, побежал в душ, для разнообразия холодный – не каждый же день «банный».

Перед выходом на поверхность полагалось продемонстрировать Богдану чистоту оружия. Старший шел мимо сидящих на корточках в ряд сталкеров, хмуря для порядка тонкие брови, одобрительно кивая подчиненным. Неподалеку крутилась баба Юля, нагруженная метеорологическими приборами.

– Ничего не будет, поймите вы! – верещала она. – Через сто лет над нами нарастет километр льда. Не будет в будущем метро!

– Эко бабушка замахнулась, ты собираешься жить вечно? – попробовал успокоить ее крайний справа кудрявый добряк, но старушка не унималась.

– Ледяная шапка Гренландии сползла в Атлантику, и Гольфстрим больше не греет Европу! – выкрикнула она и тяжело закашлялась, прохрипела: – Уходить нужно…

Никто не слушал безумную старуху, ее просто бережно отодвинули в сторонку и пошли одеваться.

Баба Юля дождалась уже облаченных в ОЗК сталкеров на платформе. Безошибочно угадав Женю, сунула ему в руки приборы.

Рейд был обычным. Сталкеры Улицы 1905 года не доверяли новичку, не хотели раскрывать ему тайное место, хранилище ниток. Они держали Женьку в арьергарде, а он и не возражал, «нес службу», где поставили. Постоянно менявший свое местоположение в группе Богдан одобрительно кивал. Опасности не было, и парню разрешили расставить бабкины приборы.

Он глянул, как легкие блестящие чашечки послушно завертелись, поймав ветер, пожал плечами под ОЗК и записал огрызком карандаша цифры с датчика. Заметил внимательный взгляд Богдана. Вот тогда Женька и придумал свой хитроумный план.

Вернувшись под землю, переодевшись и вымывшись, он задержался возле Богдана и, как бы невзначай, завел разговор.

– А чего бабу Юлю никто не хочет слушать?

Сталкер пожал плечами, но отвечать не счел нужным.

– Может, я буду иногда ее железки на поверхность выносить? Один? – Богдан приподнял бровь, и Женька уточнил: – Мне после поверхности в метро легче, приступы реже и не такие сильные. Штырь из твоего пузырька экономить буду. Если выдохнется, где мы его возьмем?

Наставник насторожился.

– На поверхности мы – команда. Один в поле не воин!

– Я не боюсь! И от гермы недалеко!