Полная версия
Что там, за дверью?
– 15 суток, следующий!
Из здания суда всех вывели на солнышко. Сейчас повезут в тюрьму.
А тут тебе улица, дома, чахлая, но такая прекрасная, вдруг показалась, зелень, люди ходят, облачка в небе – свобода! Выть хочется.
Дальше, как в кино.
Привезли всех во временную, как оказалось, тюрьму. Тюремка в промышленном районе, втором по величине в городе. Пыльное одноэтажное строение за пыльным забором. На пыльной малоухоженной улице. Как объяснили, в «настоящих» тюрьмах не хватает мест, эта – временная. (Смотрите-ка! И этого, оказывается, не хватает!). Напротив – кинотеатр «Родина» – пикантный факт, который в силу сложившихся обстоятельств сейчас не зафиксировался в мозгу, занятом пока более прозаическими проблемами.
В большом немощёном дворе стало набираться прилично неприличного, в основном, народу. Сортировали по неизвестно каким соображениям и, наконец, развели по камерам… Век живи – век учись!
Длинный угрюмый коридор. Под потолком тусклые, как предстоящие 15 суток, лампочки Ильича. Справа-слева камеры.
– Пожалуйста, – с ехидцей пригласил надзиратель. – Такой-то, такой-то, такой-то. Соответственно, вслед за фамилией такие-то, такие-то и такие-то протиснулись внутрь.
Впереди слева – деревянный настил, справа, за фанерой ведро, метла и ещё что-то непонятное.
– Параша, кивнул какой-то знаток.
Напротив двери – два забранных решётками окна. Пыльных. Понятно, что окна не открываются. Хотя, похоже, форточка в одном – да.
Каждый вошедший быстро забирался на нары – забивал место. За суетой не сразу обращали внимание, кто куда или с кем. Разные возрасты, разные лица. В основном, угрюмые и озабоченные. Впрочем, не совсем. Три пацана, один постарше – лет двадцати двух-двадцати четырёх, другие помоложе лет по семнадцати-восемнадцати с ухмылочками озирались на остальных. Гордились, герои, как же – в тюряге!
Один, здоровенный малый с сутулыми плечами, похоже, чувствовал себя как дома. Приценившись, он процедил, тихо так:
– А ну! – мужик, который было собирался расположиться, быстренько подвинулся, уступая место. Угрюмая сила, исходившая от сутулого, не оставляла места для сомнений или возражений.
Остальные все в себе, занимали оставшиеся места.
Так за суетой наступил вечер, потихоньку начинали знакомиться с ближайшими соседями.
Трое пацанов уселись в моих ногах. Достали карты. Старший – мне, хамовато:
– Убирай копыта, – и грубо двинул по ногам. И, полный презрения, добавил: – Интеллигент сраный.
Кровь бросилась в голову, ослеплённый яростью и унижением последних суток, я, не поднимаясь, изо всех сил врезал парню ногой. Удар пришёлся в район ключицы и был настолько силён, что обидчик улетел почти до самой параши.
С криком, вскочив на ноги, парень и его подельники бросились на меня и неожиданно уткнулись в появившуюся между нами фигуру сутулого:
– Цыц, с-суки! – Произнесено это было достаточно тихо, но с таким несокрушимым спокойствием и значением, что те оторопели.
– Тронете его, – продолжил, – скрош-шу!
Никто в камере не пророронил слова. Словно нарезанные куски металла, слова падали тяжело, как на дно глубокого и страшного колодца.
– Я сказал, – и без всякого перехода:
– Ты, ты, ты – перстом на заткнувшихся ребят.
– Парашу будете выносить вместо него, – кивок в мою сторону.
Не поднимая головы, пацаны собрали разлетевшиеся карты и ушли в дальний угол.
Неожиданный благодетель, как будто ничего не случилось, залез на своё место, покрутился, поохал немного и закрыл руками глаза.
Свет погас.
День первый.
Ранний подъем. Торжественный вынос параши. Чей черёд завтра?..
Лица несвежие, не всем удалось уснуть этой ночью. Суета первого дня. Команда выходить на плац, строиться. Там таких голубчиков набралось немало, показалось, что даже больше, чем перед заселением. Все стоят, переминаются. Ждут так называемых покупателей, которые разберут всех по работам.
Перекличка, потом до сведения каждого доводится, что работа с 8-ми до 5-ти. Каждое утро в полседьмого-семь будут разбирать на общественные работы.
– К шести всем, как штык, быть здесь, – тычок себе под ноги. – Повторяю, в шесть, как штык! Или пеняйте на себя!
Что могут значить «пеняйте на себя», никто не уточнял. Понятненько!..
Наконец стали появляться заказчики. К каждой группе подходило несколько человек.
– Фамилия, – изучающий взгляд. – Кем работаешь, где? Становись сюда…
Шеренга потихоньку таяла. Очередь дошла до меня.
– Фамилия.
Очень по-еврейски звучавшая фамилия чуть озадачила:
– А этот как попал?
Ну, ладно: – Кем работаешь, где?
– На заводе, – назвал его и отдел. – В такой-то лаборатории, старший инженер.
– В лаболатории, говоришь. А что вы там делаете?
– Разрабатываем новые технологии, инструменты всякие испытываем, – без энтузиазма.
– Слушай, иди-ка сюда. – С заинтересованным видом покупатель отвел меня в сторону. – Я, понимаешь, в строительно-монтажном управлении работаю. И у нас там инструментов – шаром покати. Даже ломанный был бы, так хоть могли бы потом поменять.
– Ну, – с угрюмым видом поинтересовался я.
– Ну, как ну! Достать можешь?
– Ну!
– Ну-ну! Гну! Достанешь, так по мне и вовсе не появляйся у меня на участке.
– Так и сказал бы, – и, как бы в раздумье: – А какой нужен?
– Да любой. И побольше. Комплектом, значит, лучше: для отверстий, фрезеровки, обточки-расточки. Всякий, в общем, – повторил светила строймонтажа.
В голове быстро крутанулась заманчивая идейка: в лаборатории полно ведь всякого списанного на испытания инструмента, учёта ему никакого нет. Но, вида не показываю, изображаю тяжелые размышления:
– Да не так это просто сделать, инструмент-то дорогой. И, потом, тебе же вон сколько надо, как я понимаю. Сразу-то как?
Строймонтажник, проглотив наживку, распалился:
– Да не сразу, я ж понимаю. Главное – достань, а там… хоть весь срок гуляй!
– Э-эх! – задумчиво: – Ладно, попробую…
– Лады.
– Лады!
– Давай быстренько выведу тебя за территорию…
Двери проходной хлопнули за спиной.
– Боже праведный! Свобода! Небо, люди, трамвай – дзинь-дзинь… По фигу разрытый тротуар, ядовито-зелёный забор «учреждения», тусклый кинотеатр «Родина» через дорогу… Свобода!!! Окрылённый, полетел в сторону дома.
Быстро переоделся и бегом на работу. Ха, все уже всё знали. Краткие, чуть приукрашенные и приужасенные подробности: девчонки раскрыли рты, парни сдержанно кивали головами, – мол, понятненько!..
Договорились, что ребята принесут мне инструмент домой. И на том расстались.
Перед уходом пара звонков друзьям:
– Жив, значит, и т. д. Ищите дома.
– Как дома???
– А так! Умеючи-то!
В общаге никого, значит свободен, ура! Потом столовка. Все вроде бы как на тебя смотрят. Впечатление, конечно, такое. Однако…
– Дальше что? В кино, что ли, или полежать?
Пока думал, пришли с работы, принесли «заказ»:
– Ого! Как тащили-то? Да и вытащить с завода!?
– Не пыхти!
Заглянул в сумку:
– Мать моя! Инструментов на небольшую стройку века! Ну, спасибо!
– Ладно, ладно. Ты рассказывай, давай.
– Да всё уже сказал, вроде…
Без звука распахнулась дверь:
– Ну вот, началось!
– Ну, давай, что там стряслось? – ввалились ещё пара друзей. С улыбками и провокативно оттопыренными карманами.
– Нет! – завопил я, быстро и невразумительно для присутствующих объясняя причину своей подозрительной скромности и трезвого образа жизни:
– Ребят, мне ж ещё назад сегодня…
Короче, за байками и подковырками время прошло быстро. Рабочий день приближался к концу. Все ребята смотались. Пора была, пожалуй, собираться в родные, т.с. пенаты. Ещё раз быстрый взгляд на инструменты:
– Так, это отобрать. Остальные оставим для следующих отгулов…
Взгляд упал на книги на прикроватной тумбочке.
– Дай-ка возьму эту, – и книга рассказов Конан Дойля скользнула в авоську.
– Есть, чем там, в камере, занять вечер…
Скорая и непродолжительная встреча с работодателем.
– Ах, ах, какой инструмент! Класс! – он прямо зашёлся в восхищении. – Хотя, взвился через мгновение: – Чо это ты притащил! Инструмент-то весь некомплектный. Как им работать!?
– Да брось, я тебе всё достану. Ты что и впрямь думаешь, что так вот просто пойти и набрать комплектами весь инструмент?! – ответил я, заранее просчитав этот вариант и специально подобрав именно некомплекты, чтобы иметь гарантированную возможность продолжать свой «отпуск».
Скисший строитель уныло согласился: «Да, мол, понимаю». Но завтра ты постарайся, ладно? – просительно-вопросительно.
– Будь спок! – твёрдо отрубил я и направился в стойло, то бишь – в камеру.
Команда была в полном почти сборе. Лица выглядели, в отличие от предыдущего дня, несколько более человеческими. За исключением, впрочем, троицы пацанов. Те же пьяные(?) и тупые. Явной угрозы от них в этот раз не ощущалось, хотя и восторга, когда наши взгляды скрещивались, тоже не более, чем у насекомого к воробью.
Часа через два после поверки явился мой «благодетель» – он же «сутулый». Только сейчас заметил: грудь, руки – сплошь в наколках. Не успел войти, как, будто вспомнив что-то, сразу застучал кулаком в двери:
– Мать твою, тра-та-та-та-та-та, – витиеватая, гладко скрученная, бесконечная по продолжительности матерная фраза на одном дыхании, как всасывание бесконечно длинного спагетти, и неожиданно краткое и убедительное в своей простоте окончание, его он произнёс с нажимом: – Открой, пожалуйста!
Видимо, невозможно было отказать в столь утончённой просьбе, и единственный в нашей камере «интеллигент» скрылся за дверью: параша была прописана не ему…
Тем временем один из пацанов, движимый непреодолимой силой, забрался на нары, успел открыть форточку и вырвать всласть выпитое незадолго до того…
Через какое-то время засмеркалось уже, со стороны ворот недалеко от наших окон раздался вой. Тихий и незаметный вначале, он временами набирал высоту, и между всхлипами и стонами можно было различить рвущуюся из души самокритику:
– Яша (или как там), ну прости меня, дуру-у-у! Не хотела я. Вернись (в Сорренто – кто-то язвительно добавил), мила-а-ай!
– Я тебе вернусь, вернусь я. Как же-ж! Ух-х-оди, сука! Вот, я к тебе вернусь! – заорал шарообразный мужичок. Не по годам и комплекции он лихо запрыгнул на нары и прижался щекой к решётке перед форточкой:
– Вот, я вернусь! – для верности сопровождая слова невидимым для партнера по переговорам жестом.
Спрыгнув с той же бодростью, объяснил:
– Жена, стерва, ну чего не хватает?! Дом, дети, зарплата, вон… Я ж, понимаешь не бомж какой-то, спец по золотому литью… Ну, пришёл выпимши, значит. Ну, так что – милицию за это звать?! Мужика своего сажать?! – и повернувшись к окну, с надрывом:
– Уходи, гадина!..
Из-за окна очередной взрыв тоски и раскаяния. Симпатичный литейщик зажал уши, сел. Потом заплакал…
Кто сидел, кто ходил. Разговоры, шорохи. Тусклый свет. Тоска, вообще-то…
Устроившись, как возможно, я приготовился к чтению. Первый, кто обратил внимание на корочки, был… Ну, кто? Правильно! – «сутулый»:
– Кого это ты?
Я быстро отозвался на столь корректно поставленный вопрос: – Конан Дойля, – и чувствуя свою ему обязанность, добавил: – Почитать? Это детектив…
– Читай, – и, оглянув близлежащих, – и чтоб!
Стало ша. Отметив про себя положительность произошедшего, я начал.
Тишина и непритворное внимание распалили дремавший во мне драматический талант, я начал входить в роль. Действующие лица незримо населили камеру, наполнили её: шелест пестрой ленты, …искажённое лицо Мартимора, …тонкая улыбка Холмса и восхищённый взгляд Ватсона… Бах!!! Неожиданный выстрел…
Заворожённый собственным представлением, я поднял голову, осмотрелся. Разномастно подержанные, в основном, лица, повернутые в мою сторону, руки под щекой и какой-то покой, так не подходящий к месту представления…
– Ну, ну?! – в слабом свете приподнялась голова «сутулого».
Не желая обидеть его, я мягко кивнул в сторону остальных:
– Давай завтра продолжим…
– Эх-ма, ладно. Щас только скажу, чтоб свет выключили, только у нас ведь горит.
– И то, – подумалось. – Чудеса!
Дальше, как в песне: «…веселей, солдат, гляди!» С утра – домой, ребята, кино. (Один раз даже – полный сюрреализм – в кино, что напротив самой тюрьмы).
Вечером – с уважением и нетерпением – публика, ожидающая, когда будет открыт очередной том Конан Дойля.
И так день за днем: подъем, общежитие, работодатель, покорно ждущий финальной передачи и вечерний свет, негасимый только в одной камере…
И последний вечер, и ночь. Никаких сожалений, обмена мнениями или попыток знакомиться, выходящих за рамки временного совместного проживания. Случайная встреча случайных людей. Судьба одной ей неведомыми путями столкнула, чтобы развести по разным дорогам. Был ли во всём этом знак или смысл? Кто может сказать? …Кто хочет, возможно, извлечёт для себя новое понимание окружающей его жизни. Откровения есть во всех её проявлениях. Даже в маленьких, даже в далёких от того, что хотелось бы вспоминать.
Закрыта книга, ночь, и все спят. Стараясь никого не разбудить, я тихо поднялся открыть форточку.
Прямо на меня, отрезанный забором, отделяющим тюрьму от остального мира, величественно и бесстрастно смотрел, вынесенный на уголках высоко в небо, неоновый глаз – «Родина»!
* * *– Эй, ты что? Спал. Я тут ему, понимаешь жизнь свою преступную, – приятель улыбнулся, – на тарелочке выложил…
– Оставь, оставь.… Всё я прекрасно слышал. И, вот, думаю: сколько времени мы с тобой знакомы? Ну, много, много, да. Мне в голову даже не приходило, что сижу рядом с заслуженным зэком (Кстати, по Википедии, зеком называют не только того, кто в данный момент находится в заключении, но и того, кто был в заключении; особенно тех, кто понёс наказание незаслуженно, это так, чтоб вы знали), ем с ним или, как сейчас, сижу и выпиваю. А, как вам нравится?
– Ладно, не суетись, давай лучше по маленькой. И заметь: сколько мы болтали (– Ты болтал, – перебил я его), – ни одна удочка не зазвонила.
– Да, это правда…
– Не удалась сегодня рыбалка!
– Это как сказать, – подумал я, но комментировать дальше не стал…
2003 г.Две улыбки в один день
Море. Мускулистый, упругий ветер раскачивает велюровое поле волн. Он гонит их в сторону земли, и те, чтобы передохнуть от своих бесконечных догонялок выбрасываются на берег, устало облизывая его выступы. Незнакомая мне девочка подбежала к кромке воды. Волна докатилась до её ног, закрутила вокруг них спиральки водоворотов и тихо втянулась назад в шевелящийся ковёр моря. Девочка оглянулась, увидела меня: в распахнутых оконцах её голубых глаз светилась такая радость! Невидимый передатчик немедленно отстучал мне это послание безотчётного восторга:
– Ты видел, ты видел!? Ну посмотри же, большой, взрослый человек: погляди на это огро-о-омное море! Ты заметил, какую оно послало мне большущую волну, и она приблизилась и стала маленькой, чтобы меня не напугать. И она так ласково потрогала меня, у неё такой тёплый и нежный язычок. Она прикоснулась легко и шёлково, и я посмотрела на неё, и она обняла мне ноги, а потом я ещё раз посмотрела на неё, и она отпустила их и тихонько стала отходить, благодаря меня за встречу. Она правда умная, эта волна? Взмах ресниц распеленал моё внимание: «Море такое большущее и сердитое, но это понарошку: ты же видел какую ласковую, с гнутой спинкой волну оно мне прислало. В следующий раз я присяду и поглажу её, когда она ко мне придёт. И мы будем дружить и с ней, и с её морем. Вот бы взять их погулять со мной! Было бы здорово, пройтись с ними по нашему двору! Правда ведь?!»
Она посмотрела на море, на волны и невыразимо сколько счастья было в глазах и во всей небольшой её фигурке, что избытки его радугой накрыли и утро, и пляж, и песок, и небо – и впечатались в весь сегодняшний, а, может, немножечко и завтрашний день.
Маленькое сердечко, какое же ты большое! Огромное море, какое же ты маленькое, если ты целиком помещаешься в её детских глазах и крохотном сердце!
Но не только море…
Девочка стояла, воздев ручонки, рядом с песчаным дворцом, который она возводила… Растрёпанные протуберанцы рыжих, взметённых ветром волос так мило отвечали такого же цвета щедро забрызганному конопушками лицу.
– Посмотрите, – сияющие серые глаза искали признания её безграничной фантазии, воплощённой в сказочном сооружении. Дробный песок, склеенный томной влагой моря, возносился фантастическими шпилями, и налитые важностью стены окружали сказочный мир настоящего замка. И чего там только нет, и кто только там не живет! Я его подарю всему-всему миру, и он будет радоваться вместе со мной. И потом я построю ещё много-много таких и подарю папе, маме, друзьям в садике и нашей кошке. Ну посмотрите! Правда чудесно!
И я уже вижу, как взаправду из крепостных ворот выкатывается золотая карета, а с наступлением вечера сполохи бальных огней вырываются из стрельчатых окон, северным сиянием поджигают воздух. Блики его на спинах волн разносятся далеко-далеко, за границы воображаемых пределов.
Счастье разноцветным водопадом извергается из глаз девочки, и сверкающие его брызги разлетаются по всей округе, сполохи их играют вокруг, отзываясь в людях трепетом внезапно пробудившейся памяти.
Вот что я видел собственными своими, новыми, подаренными мне случаем, глазами.
* * *Я продолжил свою прогулку вдоль моря. День, свет которого с утра запутался было в кудряшках облаков, расцветился открытой радостью встреченных мною девочек. Две пары детских глаз, в бархатном прицеле которых я оказался, вросли в меня их улыбками. Мне показалось, что мир вокруг тоже улыбается, и за спинами людей разворачиваются невидимые крылья, и сердца качаются в гамаках цветных надежд.
И весь этот день, казалось, соткан из мягкого солнца и нежных улыбок…
И небо! Небо укутало нас в самый нарядный свой цвет, и все, как заворожённые, смотрелись в его обещающие пределы, открытые распахнутой радостью двух очаровательных фей, встреченных утром…
Всего-то надо – посмотреть в наивные глаза ребенка! Их взгляд пробивается через броню сердца и проникает через заборы нашей настороженной взрослости. Он спасает нас от самих себя, замурованных в склепы нашей обыденности. Возраст загнал наши эмоции под нагромождения будничности, и где они находятся нас всё меньше заботит. Может, взгляд тех девочек, пусть на время, вновь отрастит нам крылья, и они вернут нас в убежавший мир, нежную непосредственность которого мы безвозвратно покинули ради сомнительного призрака зрелости, обобравшего нас.
Они, эти глаза, напомнили мне, что такие простые и непосредственные радости ещё остались, наверное, и в нас, взрослых. Их просто надо вытащить со склада потерянных или забытых чувств и разомкнуть засовы, за которыми прячется наше детство.
И улыбнуться, как когда-то, беспечной и беспричинной улыбкой. Вернуть себя – себе!
Просто так, даже без особых причин…
2019 г.Осколки
(Рассказики такие. Могли бы быть чем-то большим, но родились слишком короткими для этого)
Поездка в прошлое
Чувствую, этот мой приезд сюда, вероятно, последний. Похоже, и погода была с этим согласна.
Шёл дождь. Не переставая, он лил уже несколько дней.
Случилось так, что в какой-то вечер из вечеров я оказался в центре города, откуда ноги сами повели меня в давно знакомое, тихое, упрятанное от любопытных глаз место, обнесённое высоким металлическим забором. Вот так, спустя много лет, шагнул в дни, теперь уже давно унесённые и развеянные ветрами времён. Ступил на территорию памяти. Без особых намерений вернуться – пусть ненадолго – во времена тугих тел и светлых надежд. Захотелось просто пройтись, прикоснуться к теням…
Брёл под сросшимися кронами. Просочившиеся через них капли, падали, напоённые запахом листвы. В редкие просветы между деревьями и густыми ветвями проглядывали дома. В темноте ночи и грозы, почти неосвещённые единичными тусклыми фонарями, они выглядели понурыми, даже мрачными. Окна на обшарпанных стенах тусклы и неприветливы – глазницы, из которых убежала память… В них сквозила тревога…
Когда-то, ещё молодые, деревья пропускали свет, голоса.
Руки с готовностью находили ответное пожатие. Где они сейчас, эти руки?
Сердце касалось сердец, их теперь нет, а они были, да…
Здесь был куст сирени, и стояла скамейка. Глупых, но естественных и неутомимых, она принимала нас под лунный свет и вскрики испуганной птицы. Обветшалое тело ищет погладить измятой памятью истлевшее место. Где же оно? – Здесь? Или здесь…
В немногих местах тусклый жёлтый свет провожал меня. Я наступал на свою тень, и она, бесформенная, всё росла перед собой, пожирая впереди редкие мазки света на мокрых дорожках.
Так и брёл по развалинам собственной истории.
В голове глухо перекатываются мысли: нет слов, чтобы их выразить, и они никогда не будут написаны. Чувства распиханы по углам прошлого, их тоже никто не увидит…
* * *Заканчивается очередной приезд. Пора улетать.
Тени былого не отпускают мои сомкнутые вокруг них руки. Я уношусь всё дальше, и они растягиваются в свои невидимые продолжения – память и безмолвие.
* * *Возвращаюсь в дом свой… На пороге сегодня – у входа – сделаю попытку стряхнуть печальные цепи воспоминаний. А при встрече мои новые друзья сотрут грусть с усталого сердца…
…Раннее утро, когда ночь и день ещё борются за спорные минуты своего времени суток.
Открываю окно во двор, в парк.
Солнышко ещё не встало.
Свежо и чисто.
Птичья суета решает открыть новый день.
И тут же сквозь деревья стрельнул первый весёлый лучик…
Прямо в душу!..
2012 г.Солнечный зайчик
Моим друзьям
Меня разбудил солнечный зайчик.
Светлыми, тёплыми лучиками он уставился мне в глаза и скатился на подушку. Он переливался цветом жизни и улыбался. Его распирало от смеха так, что я сначала улыбнулся, а потом просто расхохотался. Бездумно и счастливо, как в детстве. Я гонялся за ним, пока он не исчез. Нет, не исчез, а спрятался во мне. Я чувствовал, как он топает внутри своими светлыми бархатными ножками.
Как он вытаптывает из мыслей и из сердца мои страхи и серость.
Как он занял их место.
И всё стало спокойно и правильно.
Я улыбался себе и всем и на вопросы – «Почему?», – отвечал: – «Секрет».
И мне захотелось, чтоб он был у каждого из моих друзей.
Такой секрет.
Такой день.
И такие дни. И годы.
И свои солнечные зайчики…
2013 г.Я не умею писать
Я сегодня плакал. Там, где никто не увидит и ничто не помешает. Я никогда не хожу туда без книги. Ту, которая была со мной, я заканчивал. Плакал вместе с героиней, плакал, что книга прочитана, что так пронзающе написана. Что я бестолковый и бесталанный могу только переживать чужие чувства, чужое видение, чужую руку, с лёгкостью обмакивающую перо в историю, географию, время, любовь, надежду, и переносящую всё на бумагу. Описывая всё так, будто сам, как другие, способен передать переживания, улыбку, стон или лёгкий бриз в розовом завитке заката на далёком, убежавшем от цивилизации берегу.
Мне такое, видимо, не дано. Но даже – случись – написал бы, вряд ли меня хватило больше, чем на полстранички, страничку, а дальше я бессмысленно мучился бы тем, что застрял бездвижно между пером и бумагой, не в силах справиться ни с сумбуром мыслей, ни с внезапно исчезнувшими словами.
С лёгкой завистью и восхищением наблюдаю, как с поразительной непринуждённостью и совершенством автор превращается в бабочку, видит её глазами, взмывает на волнах тёплого ветерка над океаном цветов и запахов, питается, как будто он – это она, бабочка. И как она, уставшая от огромного дня забот, понимает, что закончилось отпущенное ей время жизни и покорно складывает крылья. Или автор – веточка, легко позванивающая на ветру оледенелой коркой, и сколотые её кусочки падают в голубой сугроб, вспыхивающий бесчисленными искорками вслед пролетающей тени этой ветки. Или автор – луч света, который только что отодвинул край тучи, чтобы заглянуть в окно, найти щёлочку между занавесями, поиграть пылинками, пошарить по комнате, найти под кроваткой и изучить крохотные тапочки с капелькой застывшего джема на одном из них, бесшумно подобраться к спящему ребенку, невесомой пушинкой пройтись по ресничкам, заставить их вздрогнуть за секунду до того, как глаза распахнутся в новый день, который лучик расстелет перед маленьким человечком.
Другой автор – само чувство. Он видит, как укол звёздочки сжимает сердце, уменьшает наш масштаб до атома в окружающей нас бесконечности и тем вызывает глубокую и чистую ледяную тоску странного одиночества в этом переполненном людьми мире. Электрические разряды, покалывая, струятся по рукам и дальше, и вот – это уже не руки, а вздохи сердца. Оно сладко сжимается и замирает, а потом быстро-быстро начинает стучать, и дыхание быстрое и прерывистое, и глаза широко раскрываются в потолок, и он бархатно колышется над океаном покоя, который придёт… потом… Автор видит, как счастье становится болью, как отчаяние превращается в радость, а потеря – в радужный вихрь нежданной встречи. Автор между вьющихся строк: первый заявительный крик, первым вздохом расправивший лёгкие, бесшумно отлетевшая душа и тело, ждущее, когда Хорон перевезёт его из пределов жизни за другие, нам неведомые. И душа, оставшись одна, печальным взглядом провожает бывшего владельца. Видит ли Б-г этот взгляд, слышит ли бесшумный полёт души?.. Рука автора наждаком бытия проходит по лицам и телам, задёргивает шторы над вчера и сегодня, гасит апофеоз обладания пустыми глазницами утраты… поворот – и со страниц несёт голубой волной надежд или звенят серебряными колокольчиками детские голоса.