Внутри точки

Александр Фролов

Внутри Точки

© А. Фролов, текст, фото, 2021

© А. Уланов, предисловие, 2021

© Русский Гулливер, издание, 2021

© Центр современной литературы, 2021

Фотографии Александр Фролов

* * *

Предисловие

Мир включает в себя катастрофу – но не гибнет, наоборот, растет и накапливает в себе разнообразие. Мир раздроблен – и одновременно содержит бесконечное множество взаимосвязей.

Эти стихи – не сюрреализм, не освобождение подсознания (оказалось, что в подсознании слишком много клише и не так много свободы). Задача Фролова – поиск не просто индивидуальности человека, предмета, события, но неповторимости их мгновенного изменения. Для каждого момента нужны свои, подходящие только ему слова. «Деревья этой осенью – электричество: нервы. Отключаешь кору, и дождь показывает ожоги». Это мир неуверенности, негарантированности, обломков. Но вход в мир – через разрывы. «Если я / Укажу, где рвётся самая прочная связь, / То зола вырастет дверью».

Способность всматриваться в медленное и успевать заметить быстрое. Как предметы переходят друг в друга: «сколько мы ещё будем способны слышать, как с этажа на этаж стекает смола, / как пылающий ветер, устав от себя, / выходит из «себя» зыбких границ». Речь идет о нити и пути. Как встретить мир и человека в многосвязности? Наиболее частый персонаж мифов у Фролова – Ариадна. Богатство словаря стихов стремится успеть за яркостью и разнообразием мира. Не случайно один из текстов называется «Множества».

Непрерывность мира подчеркивается течением текста, где синтагму можно соотнести как с предыдущим, так и с последующим, и затруднительно найти границы предложения. А графика текста подчеркивает разломы языка и расщепление течений. Если мыслей две – они уже начинают «чередование ускользаний», смотря под разными углами и противореча друг другу.

Наблюдатель стремится выйти из стандартов взгляда, за пределы обычного восприятия. Это требует усилия поиска связи. Требует подвижности чувства и восприятия. Вовлеченности, которой всегда недостаточно. «У меня не хватает пальцев – посчитать, сколько теней я не отбросил сегодня». Связи человек видит, насколько сам готов их устанавливать. «Лес впускает, насколько ты сам открыт». Это стихи нон-фикшн – увиденное, а не придуманное. Мост действительно может оказаться рукой, прижатой к глазам. Пути сложны. Например, чтобы отличить человека от манекена, нужно заметить внимание этого человека к форме – которая освободилась от наблюдателя, сама стала взглядом и пульсирует, всматриваясь в себя. «Вулкан развернут ресницей» – понимание огромного через малое? способность малого повлиять на огромное? однако и родственное ему – чернотой? «Утро, кашляющее мной». Человек осознает свою малость – и одновременно свою способность к соприкосновению с огромным.

В стихах Фролова много энергии, взятой из мира. Ощущение того, что миром захлебываешься, его слишком много. Еще одно напоминание о том, насколько смешны разговоры о серости и тусклости существования. И важно умение брать из мира, не убавляя его: «возьми / от сырости умение бредить местностью».

«В рёбрах света читается день, / и мы – в нём – ожог от крапивы, ищем / островок живого – воспалиться». Потому что живое – боль. Но боль – не от недоступности мира (встреча его трудна, но возможна), а от недостатка сил, от затопленности огромностью встреченного. В стихах Фролова велика доля будущего. Цвет, который еще только придет. Становящееся. «Воздух за несколько секунд / перед уплотнением в "ты"» – все приходит из ниоткуда, и важно всмотреться в его оттенки, чтобы понять это приходящее. Так воспринимается и бережется новизна каждой встречи с близким. Отчуждение возможно – но возможно и его преодоление с помощью речи. «Я хватаю листы и выбрасываю их в окно, чтобы твои волосы приняли тяжесть моего почерка – разбитого о скалы тела прибоя» – так текст становится способным действительно что-то сделать, входя в мир как событие среди событий. «Сшит песок с волной – ткань настоящего: / ты позволил это твёрдостью, что следует за взглядом» – так человек образует настоящее.

«Двери открыты, гости, чувствуйте себя домом, достраивайте лестницы и мансарды, чтобы я не узнал то письмо, которое в руках не держал всего лишь несколько дней». Открытость текста ставит вопрос о мере хаоса и связности. Хаотический текст – броуновское движение образов, в котором каждый следующий толчок разрушает то, что создано предыдущими. Связный текст сообщает только то, что было заложено автором – и поэтому вне литературы как поиска и открытия. Оптимум находится – или не находится – каждый раз заново. Ничто не гарантировано и здесь. Но даже в технике многие устройства выдают максимум возможного, когда балансируют на грани срыва.

Генеалогия стихов достаточно прозрачна. От Аркадия Драгомощенко – постоянное вопрошание и сложная неуверенность. От Шамшада Абдуллаева – спокойствие в катастрофе. От Владимира Казакова – взаимопроникновение человека и предметов: «фонари снимают тяжесть с глаз». Композиции со множеством голосов связаны с «драмами смыслов» Евгении Сусловой. Но не меньше (а может быть, больше), чем из литературы, стихи Фролова берут из музыки или визуальных искусств. Музыка входит в текст не звучанием стиха, а ассоциациями и принципами композиции. Визуальное – как замеченный, встреченный предмет среди предметов. У Фролова есть интересные работы и в арт-фотографии (впрочем, о фотографиях поэтов, от Аркадия Драгомощенко и Ивана Жданова до Андрея Сен-Сенькова и Никиты Сафонова, давно пора писать отдельное исследование), и в музыке (проект «Торсионные вихри»). Но стихи способны и отдавать: средствами письма Фролова возможен ассоциативный портрет музыки или живописи, есть стихи, обращенные к композитору Мортону Фельдману или художнику Джексону Поллоку. «По углам высоковольтные линзы известью / называют рояль в сером коконе света».

Это тексты, не обращенные к читателю, не рассказывающие ему что-то. Направленные на близкого человека (порой появляется и ее голос), на мир. Стихи Фролова могут кому-то показаться не-человеческими, там мало подробностей бытового существования и мало социального. Но это выход к наиболее человеческому, для которого социальное (наряду с механическим, химическим, биологическим) – только одно из необходимых оснований. Возможно, наивысшая социальность – встреча двоих. Во всяком случае, это стихи, гораздо более политические, чем лобовая публицистика – так как меняют сознание, дают опыт свободы.

Они полны энергии и эротики встречи: «ты мост к оранжевому / горячее крови губы / приложи к темнеющей / странице как я смотрел / на тебя сквозь тень». Возможно, пишущий это предисловие говорит о мире, который сам хотел бы встретить. Мир подвижности, превращений. Один из критериев, по которым можно оценивать стихи – их «порождающая сила», влияние на развитие умения видеть, способность вывести читающего к созданию своего. Если задаться вопросом, каков на вкус хвост кометы, можно к многому выйти на этом хвосте. Стихи Фролова много требуют, но и много дают.

Александр Уланов

Раковина

Сегодня растолчённой крошкойзаходящего я – пустыня,чёрная тетрадьстепи, я – «нет»песка – монолит (матовая линза;с завязанными глазамичерез слово становиться Чужимв своём (?) языке) гладкоеосеннееозеро: отражение выходит из негона зов, как в провал ру́кисвисают – не находитменя у кромки: падаетнаотмашь (ононе можетобрестиземлю,спотыкаетсяо её цвет,поворачивая его на полазимутак чертежам будто тел) и о(т)казываетсяпочвой мыслью обо мневыгибается локоном,наматываясь на колесо – бархан накрываетбархан – гладит —рука – серебро: расплескавшаясяпо простыне луннаясталь заставляет проговариватьсянесколько дней подряд рёбраткани: изогнуты повторомтвоего последнего «быть»,«здесь», «в 5 утра», когда речь ещёне идёт о, а, при, где-то, пока – лежитгрудой вопросительных знаков безпривязи к звукам и словам – крик —во весь рост – абсолютныйкрик без горла кочующая точка —неподвижнана поверхности сферы: тыотказываешься идтипо звёздам, строямаршрут из силыветра и высоты волны, иххоры – шума, чтокасаетсякаждого пальца,как прядильная нитьотсылает к туману (трещина,раскалывая лёд, заставляет егопеть), не дающемурассмотреть нарезанные ураганом тропы,свёрнутые раковиной. Мыдолжны встретитьсяв несуществующих местах,одновременно в нескольких(в молчании; так многонас – центров моего (?)тела, рассеянных в близорукомвоздухе), с тобой,расколотая междулесом и солнцем, сахара, двигаясьвнутри дождя, не задевая его,между капель – зной,засуха, мы,закрученные в спиральвинтовой лестницей,по которой поднимаетсявселеннаяк своему now, вспыхиваемпесчаными вихрямиразмером с шахматную ладью. Клинутокврезается в кварцевый свод, каккувалда каменщика в слоипороды, где закладкамиокаменелости – спящие формыбудущего: органы, эскизылюдей (камень живёт,чтобы умирая (родить) статьчеловеком), мякотьbe going to, создающуюстрогий порядок в лётептиц, в планах собратьсебя в подобие неустойчивоговремени, как вера в то, чтопомещая улиток в гробумершего, создаются двери,куда войдёт душа – в скобысмерти (рассказывали о птицах,яйца которых сделаны из льда) – ладонив угольной пыли, комкающие меня,как ночьпростыней не трогает в твоё отсутствие,чтобы ощущение «себя» перерослово что-то большее,чем просто теплокомфортных апартаментовклише, свод законов,согласно которым мы движемсяв повседневных потокахмолекул, огибая внезапные вспышкихаоса, нарывына смыслах, проломыв стенах, одичавшие очагиязыка, где проглядывается потустороннееобразов – нас, уверенных в силелогических оснований,помещённых в проколна листе рассвета – маковые точки,что дрейфуют по белкуяблока, чья тень длиннееночи – тень полдня, знаниео котором не даёт мнеуснуть в этом городе-моллюскепод крик улетающих турпановв истлевшем небе, пепельной дробью,накрывшего улицы, знаниео невозможностиоткрыть глаза изнутрикниги, её сна онас, спящих в началечтения, произносимыхЧужим, кто-почва отказа(occasionally resistance;residence) от языковогоскелета, чтобы он мягкой плотьюулитки вытекална антрацитовые страницыновой земли, уже горят корабли,свитки не сохранить —пусть дым станетпамятью о дне, когда мынаучилисьчитать.

Девятка

Безличноеты вполоборота – меллоктя: жёлтый:освещенные склоныхолмов – мучноесолнце (соломенный ноль) кладётжелток набок: втираетсябеседой к нам – колосьям: поленагнувшись, – крошится магнитуда,когда полюс лёгна другой, коснувшись егоострия своим, какостров уходит под воду, пока мыспим незаметнов смысловых воронках с изнанкифразеологизмов, в углубленияхстен, но вероятнее в лезвиидыма, рассекающим потоксвета на две стороныночи (в правой – фабулакниги, в левой – слово),пока лучевая ткань ниспадаетс любых утверждений, оголяя ихзольные груды, на хрупкую экзистенцию,беспрепятственно просачиваясь сквозьнеё, в который мы паромпод потолком, нагретымот встречи двухточек в уколе, забытыесутью, не замечаем какостров не существует,где мы хранили наши оболочки,кору старых масок,исписанные тетради, моделисломанных миров, засушенный дождь, памятьне по размеру, ржавые скелетыоблаков, чучело,собранное из сорняков и останковживотных, что мы представляли, слушаяв детстве истории путешественников(шариковые вергилии, whoseroutеs are чернильныевсплески, вели в долины of In(k)can —в способность письма выводитьза первую букву любого знания – letter k,когда нам становится ясно, чтоknowledge – лишь ledge of now – край,планка, рудное тело «сейчас», в вывихе(зеркала) которого угадываетсядевятка – лицо, распылённоев древних текстах, в спазматическомструении горной гряды, в умноженииматерии на себя: суммамолекул которой равнаколичеству морщин(трещин) на числе)по девяти небесам(знал ли Данте о них,раскручивая спираль (натягиваяпружину) своего ада; мывернулись в ледяные дома, и мёд,разлитый когда-то по стенам, сталкопотью); чучело, что мы установилив месте,где поле, ты – полулёжа – смотришьв открытую рамку осени, вскользь разворотакниги, дороги, меня – на отголосок стона,услышанного тобой в звоне стекла бутылки, накоторую ты упустилаключ от дома, где исчезаютлисты писем, пережившихсвою желтизну и расфокус текста в телахдождя на полу темныхкомнат – веди себя черезнас черничная вьюга письма,пусть сбудется ночьсразу в обеих частях и в отсутствииострова мы напишем на воде цифру знания,стены выйдутиз комы, из запятой,разделяющей пояс планеты – статьповерхностью нам – выстроить призму,сквозь которую пройдетслово за своей теньюк внешности невозможноголица.

Ещё бы секунду…

Дождь – пальцы музыканта,заставляющие звучать железо,дерево, воздух – трава:шелестит, когда диагональ водыхлещет наотмашь по невидимымтрещинам в нём, от вдыхания которыхголос распадается на несколькооттенков, как горох, что катится икатится и катится по столу, когда белый шумуже полчаса как вслушивается в тебя —комната – расплёскиваясь по стенамбегонией.В рёбрах света читается день,и мы – в нём – ожог от крапивы, ищемостровок живого – воспалиться.Птицы медленны – поперёк двора —толкают воздух, тесня дождь своимпереглядыванием. Рана утра рубцуетсяпробуждением. Поверхность сна,его слабость – запёкшееся.Твердеющая кровь – очертание точкив конце чёрного. Выворачивание себя – датьмягкой текучести проступить сквозькамень. «Я» стекается циферблатом извосковой руки (слепок из того,что осталось после обмена зрительным щебетом),раздвигающей нитисвинцовой бесформенности в тактсеменящей дробности оплетающеговнутреннее шума, когда любая плоскость —звуковое зеркало касанию, и ты снова здесь,как неоспоримое доказательство раны.

Утро размером с осень

Гора, упавшая в свою высоту – впадина.Место – знаком перелома – носит в не.Опиши его, найдя руки в смоле.Земля, рождающая письмо.Эта ткань, вышита ветром, растётНами, вписанными кожей в общийОрнамент. Ты спешишь ладоньУглом комнаты представить —Дать фигуре состояться в основанииРождения. Вода смягчает цвет.Пролей глаза на мою тень. СсадинаСтихает.Мы – лопасти мельницы, выпитыеВетром, сохнем в случайных взглядах.Жужжит веретено, из медовых нитейРаздувая дом. Согреться? ПочтовыеГолуби доставляют приглашениеНа новоселье – разодранная на клочкиКарта.Попробуй сложить мозаику из голосов,Услышанных тобой внутри других. КакОтыскать дверь в ветре. Язык комнат —Стены. То, что между нами – непроизносимаяГласная. Чаще в конце. Ещё мгновениеНесу на кончиках пальцев холод оконногоСтекла перед тем, как застыть. Утро.

Янтарь

Сине-желтые лоскуты – ветер, преломлённый светом.В тебе говорит испуг от моей руки,нависшей над обезвоженным растением.В четырёх стенах начинается поле —наш привычный способ читать закрытыми глазами.Пальцы глухи.Чёрствые насекомые, уснувшие внутри своего жужжания.Кромка воды – строка, под которой мы должны будем подписаться.Скомкано-горизонт. Перестаёт, где общее без конца.Направь лучи вглубь искры. Кофе варится, но остаётся звуком.Мне хватит этих земляных молний для звона витражей, оживающих —растолковать другим швы,срастившие нас с рваной прозрачностью,украдкой прикасающейся рассеянным стуком к двери.Лёгкое покалывание в левом боку —пыль, заговорившая в стенах.Не хватает пятой, замкнутым в четвёрке.Греться в проточных азбукахдо появления каменного пепла по краям следов,оставленных седеющей палитрой ночи.Собираем осколки движения,удерживавшего наблюдение за расстояниеммежду впечатанными в полёт стрижами – я и память.Мосты – свитки встреч – знаками равенства поперёк голосовых связок,что никак не сомкнутся вокруг названия города, в котором тени отбрасывают всё.Мы оставляем одежды в темноте,чтобы обрести тела в именах,появившихся ранее.Сумма пальцев показывает нехватку того,чем мы привыкли обмениваться.Добавления уместны в случае полной перестановки. Мебель языка.Блокнот – поселиться неуловимому.В скобках шелеста световая скорость заблудилась, почкуется домом. И мы —на середине действия – знающие пристальную настырность смол – продолжаембезучастно затвердевать в точку.

Поле

Дикое стеклом полезмеится от зноя.Две посадки деревьев устаютдлиться, разбираются(разбиваются) в (на) травуна гуляющем углу. Два крика,столкнувшиеся в воздухе —завязь диалога.Рука случайнокасается другой в набитомлюдьми автобусе, и ты пытаешьсяостановить что-то в себе, чтобы выйдянаружу, сохранить это ощущение хотьна какое-то время, вынести за скобкискрытое – возможность вернуться в этосмещение себя в точку за пределамиопыта – на поверхность пересечения,где наших два слова расцветаютобщим временем.

В твоей прозрачности…

Идёшь сквозь воздух, прирученный мной, как узлы распутываешь в темноте. Шары для жонглирования – время, охлаждённое прозой. Приближаешься пыльцой с крыльев пчелы. Неразгаданные координаты пылающих зданий. Пробоина в инее – огненное колесо. Камнепад мыслей. Интерпретируешь грохот событием или точкой отсчёта для замедленного воспроизведения того, когда касается яблоня жгучим цветением лицевого льда. Тропы в кукольный дом.

*

Газ гладит воздух, как тень птицы рассекает мякоть, застеленную солнечной простынёй, стены. Предложи способ уйти от картины мира. Хор внутри стальных каркасов перенимает умение строить пение над голосами. Вернись вперёд. Куски материи, разносимые ветром, снопы искрят при лунной сварке, мель – надрыв глубины – это то, что осталось от нас в этом тихом дожде.

*

Знаешь ли ты, сколько длится тепло на ручке двери от твоей ладони? След от губ на старом окне? Быстрее, чем поезд блеснёт оперением на мосту через узкую речку. Ресница коснётся поверхности чая. Успеть вложить лёгкость слуха, сухость зрения. Ветвятся миры. Кровь многомерна. На дне глотка ты найдешь, что живо во мне. Так плечи снимают остроту лучей солнца и я – шоссе: теку по твои пальцам, обернутый ранее в горечь полуночи. Отдай то, что мешает огню, и ветер поскользнется на твоей пустоте.

К поллоку

задуть в землю ветрычерный экран падает на снегнабок трещины вывернулокости звенят стеклаот размотанной резьбы воздухабинтами оборачивается вокругкавычек давая голосу течь вовсе стороны туман затемнилзеркала и озеро лес стенепреклоняется тенью теловедомое краской швыряетсебя окончанием на холстзвеня в октаву росерасчерчивающей впервыеосеннее поле по цвету дыханияземли пустые ряды городовстонет воздух от видасобственной кожи свет изчерновиков проливаясь на полкочует по слепкам движенийиз оскала в камень кисть летитего дрейфующий танец номадчетыре запястья быстрее птицыстрелка песочных часов из увечьяв судорогу окружает спиральюэпилептический яд вонзаетсяв семя бутоном комбинацияна гранях костей бликив глазах считает окнонасыщается горизонт замотанв след желтеет архитектура

Сквозь золу

Ты видишь огни на том берегу?Это наша неспособность преодолетьМёртвое в любой из форм. Мы складываемВсе известные нам числа,Но не находим дороги обратно. В тениНеизвестного прячется недостающееЗвено. Дай посмотреть, как ветвятсяТвои вены, как перекрёсток принимаетГруды бесформенных тел, вращая пыльные лопасти.Обожжённое живое – очередная попытка сказать провалилась.Воск – стеной, принимает любое положение вещей. Если яУкажу, где рвётся самая прочная связь,То зола вырастет дверью.Лучи, обточенные сквозняком,Достигнут тонкого тела. ПредельноеМолчание отзывается на тихую трещину в темноте.Чёрные полосы – вены, пепел взгляда —Сплетаются в новое именительное поле.Фигуры стекают по стенам ветра: отражения – по каплеТы переносишь камни с места на место, как мне даётсяКаждый вдох рядом с ними – несколько фигурСтоят спиной к дождю, раскрываясь только тому,Что перед ними. Чёрствое становится эхом,Приподнимающим над выгоревшими алфавитами.Теперь ты сам становишьсяПобережьем, и предлагаешьОткрытому огню обозначить следы от ударов наСпине – карта ударений для речевых смол,Выкипающих через водоразделыЯзыка.Гладь воды отражает огни, мерцающиеНа том берегу. Но не касаетсяКарандаш листа бумаги, у которой большеНет памяти – белого, а толькоЗола становится дверью или лицом – войди,Закрывая глаза ладонью.

Множества

До среза:

1Коридорами чугунного вереска слеза мёда составляет куб.

2Лом весны в горьких в горьких артериях шахматного озера.

3Рука уравнением трёхгранник подкармливает:

(разомкнутый трёхгранник)

Снижение фигурного яда:

Игральный бамбук в броске тела разгоняется до скорости края среднего затмения.

Фонит кость молчанием орга́на.

Сбегающие разомкнутости:

аподстроенная разметка;

баксиологические разрывы гальванической лавы;

вскат перевязи света в ровном дыме сияющих спин переносов.

(роняет берега насекомых потоков)

Надувные срезы:

– Укажите переменные рукава, так как эманация сложения пересматривает конус железного глаза в архивах снижения.

– Это невозможно, как облегчение швов силы.

– Расстояния сонорны зерну?

– Ответ неуместен в не спящих цветах клубящихся лезвий.

– Тогда не весть плёнки, а тушь выпиливая из прибоя.

– Скобки снега быстрее

– Но он же взломан!

– Отпускай рукава.

Корпус точки:

Вертикаль предметности сводит царапины в меру чёрствого звука. Растяжение устного леса: свит каракуль крика. Мелеет озимая радуга. Браслеты света. Окрестности жёлтого трёхгранника: раскаты векторов накренившихся множеств. Муравьи слуха переходят в диапазон чёрного. Костенеющий мёд. На дно клеточное извести. Миморукие пантомимы рассечений фигурного ядра. Оно – раскалённое животное, рождающее пульс оглянувшегося на верх свечи. Оно – металл смысла осадком в шариковых молниях приречевых чернил. Оно – желток рта – пагубный: фрагмент выращивающих зелень к молоку движения – по поверхности хруста разбуженных струй неустойчивых следов. Воронка вопросительного пепла. Стебель фокуса. Шахты букв.

Поступательный треск:

Разливные ключицы точек

Сбор опережений завязи не захватывает орбиту избыточного колебания, а всего размокает математические спицы до волоса.

Волновые соотношения:

(отвлекая центры, наращивая диапазоны)

1Лес: Полюс

2Мгла: Точка

3Сила: Известь

Лес: Полюс

Намагниченный лес:

«Зерно барабана неистово фосфором на спайках колодца и глаза.Туземны тюбики аэроплана (кости языка).                                                      Землисты лица пуль,                                                       запечённых в замыкании.Изотермия пространства.Скопление полых лексем, о гекзаметры нуля подсвеченных: нарывы галактик.Эстетика мигающих дистанций,укрупняясь в тонкость листа, раздавая костры шаровые.                                                        Бестиарий шелка полнокровно                                                        пытался лесом.Почки индукции:нити пуль подбираются к барабану зерна. Они – ниже земли.ноль   льётся     рифмуя        костры            дистанций                                        фурункул скопления на подсвечник                                         слога ярче: вскрыт восклицанием.

Мгла: Точка

Ростки плазмы:Когти тигра – туман в низинах Килиманджаро.Крапленое молоко. (поправляет полы ляпы)Вынимая шаровых ангелов из скульптурных зон.Ежовые ножницы изменяют саркофаг камня (здесь был знак)На пяльцах ливень промежутков.Вмерзшие в слух домашние мексики багровеют сытостьюфрагментарной выдержки.Базальтовые струи.Манеры держать кисть, чуть прикрыв лицо полами шляпы.

Длинная точка:

1Прозрачные тигры в конусе молока.

2Роспуск крыла.

3Невыносимые знаки за эллипс расстояния.

4Слушающая кисть камня.

Сила: Известь

Неустановленные стихии полей:

Касание спугнуть веретеном пустыря.Куст линзы записывает трёхкамерный свет стихии.Клавиши вещей выгорают стружками степей затылкаЖивотное расползалось зеркаломВерсии руки.

Потёртые поверхности воздействий: