Вкус подчинения

Мне уж точно такого счастья не надо.

Возможно, он уже гонится за мной, чтобы причинить боль, я чувствую его взгляд, разрезающий мне кожу лезвием, вспарывая старые раны и нанося новые, пробираясь глубоко под кожу.

Только чертовым взглядом.

И да, он садист. Я чувствую это, но его улыбка…

Оборачиваюсь резко, но за мной никто не бежит, на меня даже никто не смотрит.

Невидимка.

Никому не нужная, вынужденная столкнуться с проблемами, и сама же их решить. Чувствуя, как все еще дрожу только от одной мысли, что этот великан способен сделать с моим телом, и на ослабевших ногах иду к заведующему.

Пара этажей одинаковой зеленой расцветки и я на месте.

В его кабинете как всегда уютно и можно урвать конфетку. Он благодарит меня и вдруг подзывает.

– Солодова? Это не твоя сестра?

– Где? – подбегаю к окну, возле которого стоит Романыч, и вскрикиваю.

Эта маленькая идиотка решила потанцевать во дворе.

– Ей же нельзя! У нее же сердце!

Только я это кричу, как Лена, взмахивая руками-крылышками, падает на асфальт и замирает.

Глава 6

Обошлось, но это временно. Очень скоро органы откажут, сердечко встанет, и такой бледной и недвижимой Лена останется навсегда. Навсегда оставит меня в этом мире одну. Покинет. Разорвет единственную нить, что тянется к солнцу. Убьет надежду на светлое будущее.

– Майя, тебе бы поспать, – заглядывает Варя, уже собранная домой. Ее смена закончилась, а значит, можно покутить.

– Я лягу в сестринской, – шепчу, словно мой голос может разбудить сестру на аппарате искусственной вентиляции. Теперь ее может разбудить только новое сердце. – Спасибо, иди домой.

– Если силы есть, загляни в ординаторскую, поздравь Романыча от нас. Мы сегодня так подарок и не подарили, а мне уже бежать надо.

– Конечно, а ты опять на свидание?

– Ага, – улыбается она мечтательно. Я так не умею. – Он байкер и покатает меня на своем, – она поднимает брови, – стальном жеребце.

– Смотри потом, чтобы жеребята не бегали, – усмехаюсь и, поправляя одеяло сестре, выхожу вслед за Варей.

Сразу беру подарок, на который мы собирали всем сестринским коллективом, и иду в ординаторскую. Она большая, наверное, поэтому там засели те врачи, что на смене.

Иду медленно, вяло, чувствуя, как слипаются глаза. Такое ощущение, что сегодня по мне проехался каток.

Сначала Таня, потом Давид Маркович, еще кома сестры. Потанцевала, называется. И винить некого.

Стучусь и, когда слышу приглашение, открываю. Пытаюсь в небольшой толпе найти взглядом заведующего. И я нашла, вот только…

Рядом с седовласым Романычем, расслабленно откинувшись в кресле, сидит он. Опять улыбается, смеется, повергая меня в пучину странной, безумной неопределенности.

Кто он? Почему он может только одним смехом вызвать жгучее желание слышать его снова? И снова.

– Солодова? – Алексей Романович поднимается, слегка подшофе. – Что-то случилось? Ты проходи, присаживайся.

– Нет, нет, – мягко улыбаюсь ему и извиняюще остальным. Я тут явно не к месту. Врачи с медперсоналом общаются постольку-поскольку. Есть некая служебная иерархия, и никто не выходит за границы дозволенного.

– Мы тут с девочками хотели Вас поздравить, да все как-то не собрались.

Протягиваю ему большую коробку с черепом-баром, и он, открывая ее, довольно хохочет. Смешно щелкает зубами.

И я даже на миг забываю всю безысходность своей жизни.

Порой, чтобы совсем не чувствовать себя мертвецом, нужна мелочь. Смех прекрасно подходит.

Все смеются, одобрительно улыбаются. Кроме него.

Давид Маркович не участвует в общем веселье, он внимательно рассматривает меня.

Поджилки трясутся, пока он, словно в музее, оглядывает мое тело. Легкое волнение накатывает волнами, застревая в горле, и сонная хмарь с меня мгновенно слетает.

Я стараюсь избежать тоста, но, чтобы не обидеть заведующего, выпиваю четверть бокала шампанского.

И пока я глотаю хмельной напиток, чувствую, как Давид Маркович внимательно следит за моим горлом. За тем, как капелька стекает вниз по подбородку и дальше. А может быть, мне все кажется?

Облизываю сладкие губы, чувствуя приятное покалывание в груди, и смело смотрю в ответ. Слишком смело. Не кажется.

Почему он так смотрит, почему из всех медсестер и присутствующих красивых врачей зацепил взглядом именно меня?

Совокупление взглядов разрывает звонок его телефона. Он тут же поднимается и уходит из ординаторской, приложив последнюю модель айфона к уху.

Надо не забывать, кто он и сколько он тратит на шлюх, чтобы удовлетворить свои низменные, порочные желания.

В голове шумит от пары капель шампанского. А тело наливается тяжелой негой. Надо пойти поспать, пока не рухнула прямо здесь.

Вот будет им веселье – тащить мою пьяную тушку.

– Спасибо и поздравляю, – прощаюсь я со всеми и замираю у двери, чтобы еще раз взглянуть на пустующее место.

Надо его дождаться. Нельзя оставаться с ним наедине, пусть даже в переполненной персоналом больнице.

По спине никак не прекращают отбивать чечетку мурашки, и я понимаю, что стоять здесь вечно нельзя.

Хватит трястись.

Открываю дверь. Выглядываю. Коридор пуст. Только тусклый свет мигающей лампы окрашивает пространство в теплые, оранжевые тона. А кварцевые создают приятное успокаивающее жужжание.

Один этаж, и смогу попасть в постель. Положить голову на подушку и погрузиться в сон без сновидений.

Я очень надеюсь, что он будет таким.

Прохожу на лестничный пролет и замираю.

Давид. Маркович. Боже. Стоит разговаривает по телефону, активно жестикулируя. Язык мне неизвестный. Не английский точно.

Все его крупное тело напряжено, а в голосе слышатся суровые нотки. Все внутренние инстинкты кричат: «опасность, бежать, спрятаться».

Он явно зол, и меньше всего на свете я хочу, чтобы эта злость вылилась на меня.

Пячусь назад, но вдруг оступаюсь и с вскриком падаю на мягкое место. Черт! Вот только почему-то падение оно не смягчило.

Сажусь, тру ноющий копчик и уже хочу подняться, как вижу перед собой широкую ладонь с теми самыми пальцами-убийцами.

Глава 7

Сглатываю и, облизнув в раз пересохшие губы, подсознанием понимаю, что он следит за каждым движением. Медленно веду взгляд вверх по обвитой венами руке, плечу, чуть расстегнутому вороту, где видно темную поросль и, наконец, останавливаю взгляд на тяжелом подбородке.

Его лицо в тени, и выражение нечитаемо, но я чувствую, что он смотрит прямо на меня, вернее, на коленки, которые показались из-под задравшегося халата.

Я стыдливо поджимаю губы, ощущая, как к щекам прилил жар, и одергиваю подол.

А Давид Маркович все ждет. Рука все так же перед моим лицом. Молчит.

Нужно подняться самой. Я могу. Но я очень хочу понять, что же это за человек.

Почему сейчас он протягивает руку помощи, смеется в компании врачей, а в другое время истязает женщин и платит им за это баснословные деньги? Может быть, я ошибаюсь? Может, он нормальный?

Кто вы? Давид Маркович.

Рука вдруг сжимается в кулак, а он резко садится передо мной на корточки, и теперь я вижу его лицо лучше в лунном свете, что любопытно заглядывает в окно.

– Кто я…

Он услышал? Я сказала это вслух?

– Тот, от которого такой Мышке, как ты, лучше держаться подальше и не дразнить смелыми взглядами.

Смелыми?

– Я и не собиралась, – бурчу и отворачиваюсь, не в силах больше ощущать это давление взгляда, словно рукой нагибающего меня в коленно-локтевую.

– Охотно верю, – продолжает он на меня смотреть, ничуть не расстроенный, что я отвернулась. – Порой подсознание творит с нами страшные вещи.

Или ты творишь страшные вещи?

– С моим подсознанием все в порядке.

– Тогда почему ты все еще здесь, а не бежишь в свою норку от хищного кота?

Очень хороший вопрос, ведь все чувства кричат: беги, ведь больше всего я боюсь, что он начнет свои развратные игры прямо здесь.

Я боюсь?

– А вы почему не идете веселиться и сидите тут с серой мышью?

– Мышкой, – поправляет он. – Потому что я со своим подсознанием в ладах и четко осознаю свои желания.

– И? – возвращаю взгляд в его плен, и сердце почти останавливается, когда вижу, сколько там этого самого желания. Обжигающего. Пробирающегося под кожу. Задевающего струны души. Чего может хотеть миллионер?

Чуть не ляпнула «садист».

– Прямо сейчас – съесть одну маленькую, трясущуюся Мышку, – без утайки говорит он.

Давид Маркович вдруг обхватывает мое запястье стальными пальцами, и я шумно выдыхаю.

Пытаюсь вырвать руку, но с его силой бороться бесполезно. От его прикосновения на коже почти ожог. Но и он ничто по сравнению с тем, когда он мои пальцы насильно заставляет обернуть зачехленный брюками огромный член.

Он и правда кажется почти дубиной. Каким твердым и большим он был.

«Хватит!» – кричу мысленно и отдергиваю руку. Сама не понимая, что делаю, даю ему пощечину.

Вся сжимаюсь в страхе, что мне прилетит в ответ, но Давид Маркович только ухмыляется, даже не дернувшись.

Что это за человек?!

– Мышка не хочет быть съеденной, – почти рычу, когда понимаю, что мстить он не намерен, и все-таки встаю сама. И теперь недолго, но смотрю на этого извращенца сверху вниз.

Ладонь все еще жжет, и я прижимаю ее к груди.

Он чуть кривит губы и ловко поднимается во весь свой немаленький рост.

Нависает, подавляет, проникает в самую суть, доставая на поверхность все то грязное, что я когда-то спрятала.

– Хочешь. Хочешь быть съеденной.

– Неправда, – шепот на грани.

– Проведем эксперимент?

Что? Меня парализует от его взгляда, что все ближе. Я, не двигаясь, зачарованно смотрю в его затемненное лицо.

И вдруг чувствую, как меня толкают чуть повыше груди, прямо в стену.

– Что вы…

– Замолчи.

Его рука с груди медленно поднимается вверх, пока глаза внимательно следят за реакцией на лице.

Где мой чертов инстинкт самосохранения? Почему я не бегу от него со всех ног, а стою и чувствую, как кончик его большого пальца прочерчивает обжигающую линию по ключице, потом выше по ямочке на шее. Почему сердце ходуном, рваное дыхание и набухшая сладостным томлением грудь?

Давид Маркович вдруг давит на ямочку. Срывает с моих губ хриплый стон и обхватывает тонкую шею стальными пальцами.

Чуть придавливает, наклоняется, как будто хочет послушать, что я скажу. Смотрит на губы.

Но я не могу говорить. Тело наливается свинцом, в голове все еще пусто. В груди горячо от выпитого шампанского, а сама я словно между двух бетонных плит, в коконе безопасности.

И эта смесь ощущений заставляет меня задыхаться, прогибаться под невиданной властью, что неожиданно приобрел надо мной этот человек.

Так быстро. Слишком быстро.

Он переводит взгляд с моих губ на глаза и ныряет туда, заставляя меня захлебываться страхом и странным ноющим трепетом.

Я буквально забываю обо всем, находясь во власти острых чувств, пропитавших как лекарство все еще дрожащее тело.

Он сжимает чуть сильнее шею, и уже в следующий миг я вдруг вскрикиваю, когда его пальцы надавливают на ткань халата между ног, на колготки и трусики, которые – о, боже мой – пропитываются обильной влагой.

Нет, нет, я не могла возбудиться от такого. Я даже от романтичных ласк Леши подобного не ощущала.

Сейчас же в руках этого садиста, что продолжает давить мне между ног, я чувствую себя легкой, невесомой, готовой взлететь.

Я ловлю ртом воздух, хватаю его за запястье, качаю головой, умоляю. Себя. Его.

– Не надо. Это не… – правильно.

– Это просто эксперимент, – хрипло шепчет он и вдруг рисует языком узор от шеи к уху, оставляя влажный след, и в это же время резко пробирается рукой за пояс колготок, находя до постыдного мокрые лепестки, скрывающие позорно набухший клитор.

Он сжимает челюсти, лбом касается моего.

– Просто эксперимент, – рычит он мне в губы и накрывает их в глубоком поцелуе.

Глава 8

Страх. Он тисками сжимает внутренности. Как яд распространяется в теле, отравляя, заставляя застыть как каменное изваяние. И просто принимать все то, что делает со мной этот хищник. И жадный поцелуй, которым он пробует на вкус мой пассивный рот, и пальцы, кружащие вокруг клитора, как змея вокруг добычи, дразняще, подготавливая к чему-то неизведанному.

Я его добыча, и я должна трястись, но сквозь туман страха я чувствую вспышки острого пряного возбуждения.

Я уже и забыла, что могу его испытывать. Я уже и забыла, каково это – быть… Порочной и грязной. И даже хотеть этого.

Одним весенним днем из меня буквально выбили все желания.

Я трясусь в руках незнакомого мужчины, слабо пытаясь оттолкнуть их. Одну на шее, другую между ног. Впиваюсь ноготками в дубленую кожу, чувствуя, как по пальцам стекает кровь.

Но ему все нипочем.

Ни единой поблажки. Ни одного шанса спастись от странных, волнующих, таких неправильных чувств и эмоций.

– Не надо, не надо, – шепчу, хотя хочу кричать, пока его пальцы так ласково поглаживают половые губки, кончиками задевая чувствительную точку.

Надавливая на нее и тем самым запуская механизм моей погибели. Спасения нет.

И я, как последняя шлюха, извиваюсь всем телом, оно просит чего-то… Чего-то… Запретного. Порочного. Оно жаждет вкусить принуждения.

– Тихо, тихо, – говорит он и зарывается носом в ложбинку между грудей, пытаясь отодвинуть чашечки простого хлопкового бюстгальтера.

И тело как натянутая струна. Музыкант играет на ней своими пальцами снизу, а сверху продолжая сдавливать шею. Музыкант играет, заставляет меня захлебываться и рыдать от силы накативших эмоций.

– Не надо, не надо. Я не хочу…

Струна вдруг натягивается до основания, как только он начинает тереть внизу сильнее, чаще, почти остервенело, а его губы прикусывают плоть на груди.

Но чего-то не хватает. Всего шага, чтобы достичь неизвестной границы и рухнуть вниз.

– Кончай, сейчас, – с рыком приказывает он мне в губы, и струна, получив команду, рвется со звоном.

Я вскрикиваю, сотрясаясь всем телом в неожиданном, постыдном экстазе. И если бы не рот, вновь накрывший мои губы, мой крик разнесся бы по всей больнице.

Я опадаю в его руках, как размякший лист бумаги. Он успокаивающе целует, языком долго водит по губам, увлажняя, и я, полуприкрыв веки, вижу, как он улыбается, а по его виску стекает капелька.

Во рту вдруг пересыхает, и я тянусь к единственному возможному источнику. Хочу напиться, вобрать в себя его силу. Неосознанно поднимаюсь на цыпочки и слизываю соленую каплю со лба.

Это не я. Я не такая, но замерший на мгновение Давид Маркович думает иначе. Вдруг закидывает голову назад и хохочет, счастливо, заставляя снова обостриться все чувства.

По телу проходит очередная судорога, и я, испугавшись себя, пытаюсь его обойти. Уйти. Убежать. Но тщетно.

Он тянет меня за колготки и, поднимая, сажает на подоконник, утыкаясь в живот головой и как будто облегченно выдыхая.

– Я давно искал такую, как ты. Даже сомневался, что найду. Кто же знал, что ты обитаешь в дыре.

Что? Меньше всего я ожидала услышать подобное. В голове все еще шумело от давно забытого ощущения.

Что это было? Почему тело до сих пор как расплавленный металл? И если бы не руки этого садиста, приведшего меня к первому оргазму за много-много лет, я бы уже свалилась мешком костей прямо к его ногам.

– Какую… Такую?

Он поднимает голову, сжимая руками мои бедра, и ухмыляется. Затем проводит губами от ключицы до шеи, щекоча кожу.

И шепчет на ухо, опаляя горячим дыханием, давая моим вроде бы успокоившимся чувствам новый виток развития:

– Мышку, получающую кайф от боли и унижения.

Глава 9

Удар под дых от его слов был такой силы, что я на мгновение задохнулась. Ледяная вода покажется кипятком с тем, как заледенела моя кровь.

«Ты похожа на жертву», – точно так же сказала Таня.

– Нет! Нет! Я не жертва! Мне не нужно унижение! – кричу и что есть сил начинаю отпихивать этого урода. Сквозь слезы гоню его вон, вспоминая давно забытые слова Леши.

«Ты же хочешь этого. Ты хочешь поиграть в жертву. Давай поиграем».

– Отпустите меня!

Хочу сорваться на бег, но тут же чувствую захват на руке.

Давид Маркович, несмотря на мое сопротивление, подтягивает меня ближе. Усилий почти не прилагает, в отличие от брыкающейся меня.

Прижимает к своему твердому телу и долго смотрит в глаза, стискивая руку пальцами все сильнее, и держа подбородок.

– Мне больно.

– Сегодня гуляй, – говорит он, на мои слова внимания не обращая.

В его голосе сталь и лед.

– Завтра остынешь, я заеду после смены, и мы поговорим. Я объясню тебе, что в твоих желаниях нет ничего плохого.

– Я ни о чем. Ни о чем не собираюсь с вами разговаривать. Садист! – замахиваюсь и бью снова, по другой щеке, вкладывая всю силу ненависти к Леше и к нему. Я не хочу играть. Я не хочу быть жертвой или даже ей притворяться. Пошли они все в задницу! Ублюдки! Бью снова.

Чувствую сильнейшую боль в руке, ожог ладони и вижу алое пятно, растекающееся по его щеке.

В его глазах злость. Еле сдерживаемая жажда ответить. По моей спине стекает пот.

– В следующий раз, – обманчиво спокойно и выделяя каждое слово произносит он. – Я отвечу. Не смей бить меня без моего разрешения. Поняла?

– Без разрешения? – а с ним значит можно? Он разрешит?!

– Поняла, Солодова? Поняла, я спрашиваю?

– Да. Да. Да. Только отпустите меня!

Он еще мгновение смотрит мне в глаза и раскрывает пальцы-капканы.

Я тут же прижимаю к себе руку, тру запястье, вижу, как по коже распускаются цветами синяки.

И стою. Стою и не шевелюсь, смотрю на него снизу-вверх.

Ну почему я стою, когда мне надо бежать, почему не могу оторвать взгляда от его лица, медленно снимавшего маску садиста.

Теперь он снова лишь слегка заинтересован.

И он мог бы этим обмануть, если бы в глазах не было четкого приказа: «Не двигаться. Ждать. Бояться».

Он наклоняется, гладит по лицу кончиками пальцев, обводит контуры, словно запоминает, касается губ.

– Рот открой.

И я вроде марионетки. Подчиняюсь, тут же чувствуя на языке солоноватый вкус.

Смыкаю губы, и, не отводя взгляда, втягиваю большой палец с ухоженным ногтем в рот, тут же вспоминаю, как в руке пусть и через брюки ощущала его агрегат между ног.

Давид Маркович, после недолгих фрикций, вытаскивает палец. Размазывает по моим дрожащим губам слюну.

– Завтра тебе придется отработать свой оргазм, а пока… Можешь идти.

Его слова звучат, как выстрел на старте, и я тут же разворачиваюсь и бегу. Шапочка, державшись на мне каким-то чудом, слетает, распуская мои собранные в пучок волосы.

Как только добираюсь до сестринской, закрываю дверь и прижимаюсь к ней затылком. Дышу рвано, часто, ощущая почти тахикардию. Боюсь, что сейчас в дверь начнет долбиться сам дьявол, взявший мою душу насильно. Даже расписываться кровью не пришлось.

Смотрю на свои ногти и вижу пятнышки крови. Мою руки и умываю лицо.

Боже, что это было?! Боже, кто он такой?! Кто дал ему такую власть над моим телом и сознанием.

Почти падаю на подушку и вспоминаю, как он поймал шапочку на лету, втянул ее запах как ищейка, чтобы найти след, и запихнул в свой карман.

Не знаю почему, но это картинка вызвала легкую улыбку на устах. Словно после темного туннеля этого дня я вышла наконец на солнышко.

Надеюсь именно его – солнышко – я увижу во сне.

Глава 10

И я снова здесь. Несмотря на тяжелый день. Несмотря изматывающую бурю эмоций. Тот же проклятый сон. Я снова погрузилась в этот кошмар, словно на глубину океана, где вокруг только тьма и холод.

Руками обнимаю себя, в очередной раз не в силах оторвать взгляд от насилия на грязном полу чулана.

Леша снова сверху, долбит и разрывает внутренности и душу своим противным членом, срывая с моих губ болезненные стоны.

Смотрю. Смотрю. Смотрю.

Слезы застилают лицо, я почти ничего сквозь пелену и пятна света не вижу… И вдруг с удивлением замечаю, как мои руки обвивают мощную шею проклятущего садиста, который запер меня здесь, чтобы издеваться и унижать, чтобы показать, какое он дерьмо.

Тогда почему вместо воплей я мычу и улыбаюсь, вскрикивая на каждый мощный толчок. Вместо того, чтобы царапать ненавистное красивое лицо, брыкаться, прижимаю его к себе ближе, трусь сосками.

Что происходит?!

Его руки на моей шее, давят, пока бедра работают все быстрее, с чавкающими шлепками врываясь в узкое отверстие.

Я кричу, царапая в кровь его спину:

– Сильнее, сильнее. Давид, сильнее!

Резко открываю глаза, слыша, как трещит телефон. Быстро, на автомате снимаю трубку, чувствуя жар во всем теле и пустоту между ног.

Отвечаю на звонок, привожу себя в порядок, чтобы пойти помочь провести экстренную операцию.

Думаю, думаю, думаю. Почему во сне был он, и, самое главное, почему я стонала, как развратная тварь, хотела сильнее, глубже, жестче?

Почему я не сопротивлялась, пока он причинял мне боль?

Во время операции все мысли из головы вылетают. Остается лишь ноющее натяжение внизу живота.

Принимая душ после, невольно вспоминаю о вчерашнем столь противоречивом фейерверке эмоций. Рука с мочалкой медленно ползет вниз, накрывает пушок волос между ног, пальцы задевают лепесточки, и я вскрикиваю от силы ощущений, как молнией пронзивших все тело.

Резко добавлю в воду кипятка, стараясь смыть эту грязь со своих желаний, растираю почти в кровь тело полотенцем, чтобы оно перестало трепетать от воспоминаний о садисте-миллионере.

Но в зеркале глаза все равно горят каким-то демоническим блеском, кожа кажется бледной, а губы словно припухшими от постоянных покусываний и облизываний.

Нет, так нельзя. Нельзя это чувствовать. Это неправильно.

Секс не может приносить удовольствие, женское тело – лишь способ удовлетворения мужских желаний. При этом мое явственно помнит те тепло и негу, которыми было полно после домогательств Давида Марковича.

У него много денег, руки, умеющие причинять как боль, так и удовольствие. Он может мне помочь. Он может спасти сестру.

Для этого нужно просто под него – сглатываю и прикусываю губу – лечь. Просто стать марионеткой на один месяц, стать секс-куклой, которую будут использовать по прямому назначению. Принимать в себя литры отборной спермы, удовлетворяя низменные потребности этого человека.

Очень привлекательного человека.

Смогу ли я выдержать это? Смогу ли не сломаться и дотерпеть до конца?

Иду в палату к Лене и долго смотрю, как мирно и по-ангельски спит эта чудесная, светлая девочка. Вспоминаю, как первый раз ее увидела.

Я была достаточно жизнерадостным ребенком, имела подруг, увлечения, маленькие тайны. Жизнь шла своим чередом.

Если бы я тогда знала, что это всего лишь мерзкое затишье. Бурей оказался не только Леша и его садистские наклонности, которые он сдерживал почти два месяца, пока мы встречались. Леша был лишь тем криком, срывающим лавины снега в горах. Начало конца. Все покатилось в тартарары. Лавина.

Сперва осуждение всего города за мое решение упечь Лешу за решетку. Потом предательство родных, даже не отрицающих, как они во мне разочарованы. И в довершение всего обнародование подробностей моих мучений в кладовой, которые лично снимала Таня.

Тогда это и помогло засадить Лешу на восемь лет, когда ему хотели дать лишь год. И самым страшным стал истинный вид отношений родителей.

У матери давно любовник. Отец давно имел семью в другом городе. Когда отец не попрощавшись уехал, забрав из дома всю наличность, мама пошла по рукам. Часто приводила в дом так называемых друзей.

Школу тогда я уже закончила и, как жить дальше, не знала. Сальные взгляды мужчин, которые в подробностях видели, что делал со мной насильник, осуждающие – женщин. Отсутствие человека для разговора по душам. Все это очень часто направляло мой взгляд в сторону окна с видом на раскинувшийся за домом лес. И главное – на высоту пятого этажа.

Как было бы хорошо раскинуть руки и просто лететь в обжигающую, благословенную тьму, забыть все страдания, всю боль, весь ужас происходящего со мной пиз*еца. Так легко. Так сладостно.

И я ведь почти решилась, пока однажды мать не пришла и не сказала, что беременна четыре месяца и аборт делать поздно.

Всего лишь одна новость. Чудо рождения. Чудо природы. Но в меня это вселило такую жажду жизни, что я просто погрузилась в заботы о матери и будущей малышке. Имя мы не могли выбрать до последнего.

Мама и сама преобразилась, словно осознала ошибки. Стала чаще бывать дома, никого не водила, исправно ходила работать на фабрику, где упаковывала алкоголь.

Когда, сидя в ожидании матери и читая очередное фэнтези, где прекрасные принцы спасают принцесс, я услышала жуткий крик из подъезда, я страшно испугалась. Потому что нутром почуяла. Мама. Малышка.