Хранители. Ключи от Библиотеки

Ольга Кипренская

Хранители. Ключи от Библиотеки

Глава 1. Первая встреча

Магазинчик находился в очень неприметном и непроходном месте – в арке жилого дома в спальном районе. В полуподвальчике на три ступени. Изначально он назывался “Слово и дело”, но со временем “дело” отпало и осталось только “слово”.

Магазин торговал книгами. Старыми, подержанными. Часто под обложкой томика красовалась надпись “Наташеньке в День рождения. 1973 год” или “Дорогому Тарасу Анатольевичу с юбилеем. От сослуживцев”. Хозяин магазинчика, он же продавец, пожилой и гладко выбритый мужчина в старомодном, но чистом костюме, дивно напоминал отставного институтского профессора. Таких обычно изображали в добрых черно-белых фильмах.

Иногда в магазинчик забегали люди и подолгу беседовали с хозяином, задумчиво теребя потертые корешки книг. Люди выглядели настолько интеллигентно и, уходя, так трепетно прижимали к груди покупку, что даже местная гроза всего двора и повелительница всех его лавок – потомственная пролетарка и труженица метлы Олимпиада Порфирьевна Пречистенская, считала магазинчик светочем разума в наше сложное время и часто приносила старому продавцу домашние пирожки.

Остальные жильцы боялись тетю Липу как огня, но стоило отдать ей должное – во дворе царила идеальная чистота и нулевой уровень хулиганства. Местный хулиган Петя вообще уверял, что Липка всамделишная ведьма. Он сам видел, как она обернулась черной кошкой и просочилась к нему домой.

Пете не поверили, но каждый раз при встрече с тетей Липой он мелко крестился и уверял, что от Липкиного взгляда внутри все холодеет и на озорство больше не тянет. Вскоре Петя восстановился на учубу и устроился на работу. Сторожем по вечерам.

Неизвестно, чем магазин жил и как платил за аренду. Не иначе как чудом. А может, помогали нечастые покупатели и забегавшие за тетрадями местные школьники. Но каждое утро он открывался. В любой день недели. В любую погоду.

В субботу продавец, который носил старое, скорее, даже старинное имя Игнат Мокеевич, сидел среди разномастных томов и с увлечением перелистывал приключения цесаревича Николая Романова в Японии. Лампы светили тускло.

Звякнул колокольчик. Игнат Мокеевич оторвался от томика. На пороге, неуверенно переступая с ноги на ногу, стояла пухленькая девушка в голубом весеннем пальто, розовом шарфике и с красным зонтиком. Видимо, она была не совсем уверена, что попала по нужному адресу.

– Здрасте! – Девушка справилась со смущением и лучезарно улыбнулась. – Я от Степаниды Андреевны! Она сказала, у вас можно найти чудный справочник по целебным растениям средней и северо-западной полосы!

– Здравствуйте, здравствуйте, – степенно ответствовал продавец, поднимаясь, – есть такой, как же не быть. Как здоровье Степаниды Андреевны?

– Спасибо, уже хорошо! Недавно вот только приболела, лапы ломило и хвост отваливался, но выходили травками, – совершенно серьезно ответила девушка. Игнат Мокеевич сочувственно поцокал языком, водя пальцем по корешкам книг на стеллаже. Потом подцепил указательным пальцем одну – большую, темно-зеленую, и потянул на себя.

В руках продавца определитель высших растений Северо-Запада европейской части РСФСР начал постепенно менять цвет с изумрудного на болотный, и расплывшиеся буквы сложились в новое название: “Алхимический указатель растений Центральных Северо-Западных губерний. Для волшбы, ворожбы, целебных зелий и ядов. Под редакцией О.М. Буянковой”.

– Оно? – продавец протянул девушке книгу.

– Да-да, то самое! – возрадовалась покупательница, прижимая к груди томик. – Сколько с меня?

– Тридцать монет серебром, – улыбнулся Игнат Мокеевич. – Скидка подопечным любезнейшей Степаниды Андреевны.

Девушка с готовностью высыпала горсть монет в протянутую руку, все также бережно прижимая к груди томик, который вновь стал определителем высших растений Северо-Запада европейской части РСФСР. Хозяин лавки с улыбкой проводил покупательницу до порога и велел передавать доброго здоровьечка дорогой Степаниде Андреевне. Девушка обещала и поглаживала корешок книги. На том и расстались.

Хлопнула форточка низкого подвального окошка.

Игнат Мокеевич обернулся. На подоконнике, между фиалкой и геранью, сидела толстая черная кошка.

– А-а-а, Олипиадочка Парфирьевна! Вечер добрый, душенька! – возрадовался Игнат Мокеевич. – Ну что же вы так долго не заглядывали? Пойдемте пить чай. У меня сегодня чудный сорт с чабрецом и домашние пряники, из имения прислали!

Кошка беззвучно раззявила розовую пасть и спрыгнула на пол. Домашние пряники госпожа Пречистенская обожала.

Когда во дворик с трудом протиснулась грузовая машина, Олимпиада Порфирьевна дремала на лавочке. Машина остановилась у второго подъезда, и деловито засновали грузчики, совершенно не обращая внимания на черную кошку. Мало ли этих кошек в каждом дворе. Пречистенская сощурила глаза, внимательно вглядываясь в чужаков. Сами грузчики интереса не вызывали, люди как люди, а вот приехавшая с ними семья…

От неожиданности кошка распахнула глаза. Семья была не местной, ранее не виданной. Папа – интеллигентного вида, в очках с роговой оправой, растянутом свитере и с растрепанными каштановыми волосами, дивно напоминал классического сисадмина из анекдотов. Мама – с упругими длинными кудрями медного цвета и в юбке-разлетайке. И двое детей: серьезный молчаливый мальчик лет двенадцати и бойкая девочка такого же возраста. Близнецы – двойняшки. Семейство дружно выгрузилось из приехавшей вслед за грузовичком легковушки и зашло в подъезд, волоча кадку с фикусом.

Олимпиада Порфирьевна прикрыла глаза и замотала головой. Быть того не могло! Просто не могло быть! Столько лет они искали Хранителя по всем губерниям! Пречистенская лично облазила все вятские леса и величала тамбовского волка Семеныча товарищем. После всего пережитого-то вместе. И тут! И куда? Квартира бабы Тони уже лет десять стояла пустая, потому что дети забрали ее к себе в другой город. А баба Тоня не сопротивлялась, ей совершенно не нравилось, когда додельный домовой Степан Потапыч начинал ночами перемывать всю посуду, старчески кряхтя и подвывая под нос тягучую рабочую песенку.

Вызванный из ближайшего храма для обряда экзорцизма отец Петр ничего с упрямым домовым поделать не смог, хотя и провел ему несколько сеансов психотерапии по Фрейду и даже выпил на посошок. В конце концов баба Тоня плюнула через левое плечо и отбыла к детям и внукам. На днях звонила старой подружке Липе и говорила, как она счастлива всегда находить вещи на своих местах и самолично печь пирожки, без нудных советов под руку о правильном поставлении опары.

– Скучаешь? – Пречистенская скосила глаза. Рядом на лавочке сидел давешний парнишка. – Я вот – тоже скучаю. А тебя можно погладить?

Прежде чем Олимпиада раскрыла рот, мальчишка деликатно провел рукой по ее голове и почесал за ушком. Пречистенская изобразила мурк, похожий на приступ кашля. От мальчишки пахло старыми книгами, булочками и еще чем-то знакомым и очень-очень родным. Кошка замерла, пытаясь уловить, задержать внезапно всколыхнувшееся. Не вышло…

– Папу сюда на работу перевели, – продолжал делиться ребенок. – Сказали, тут какой-то архив старый нашли. Надо разобрать и все перевести. Папа специалист по древним языкам, – в голосе мальчика прорезалась нотка гордости, – а мама сказала, что если ехать, то вместе. Вот мы и здесь… Нам разрешили пожить в квартире бабы Тони… Знаешь такую, киса?

Олимпиада Порфирьевна рассеянно кивнула, погруженная в свои думы. Потом спохватилась и принялась намывать лапу. Паренек не обратил внимания на чересчур умную кошку и продолжил рассказывать о папиной работе, маминых булочках и внезапном переезде. Пречистенская внимала, погруженная в своим мысли. Голос мальчика действовал на старуху гипнотически-успокаивающе, погружая в омут воспоминаний. На периферии сознания звучал вальс Шуберта и хрустела французская булка, навевая видения о ранней весне в старом имении, куда юную Липочку привезли после очередного Сезона в Москве. Липочка была по уши влюблена в статного гусара и ждала предложения. Она еще не знала, что принесет жаркое лето 1812-го…

На втором этаже второго подъезда распахнулось окно, и во двор выглянули “новенькая” девочка и лист фикуса.

– Мишка, вот ты где! – звонко, на весь двор, обрадовалась девочка. – Поднимайся, вещи разбирать будем! И мама зовет пить чай! – И скрылась в глубине квартиры, оставив окно открытым. Странное Ощущение окончательно улетучилось, и Олимпиаду Порфирьевну накрыла привычная дневная суета. На вязе у старых качелей громко выясняли отношения воробьи. Внизу курлыкали голуби и доедали оброненную воробьями булку.

– Пойду я, – сказал Мишка, поднимаясь, – вон Янка уже зовет. Ты заходи к нам, мама добрая, она всех бродячих кошек кормит. Хотя ты, наверное, чья-то, – мальчик с сомнением оглядел кругленькие кошачьи бочка, – ты толстенькая, значит, кормят.

И ушел. Олимпиада Порфирьевна возмущенно фыркнула вслед. Что за невоспитанная молодежь нынче пошла! Каждое поколение гораздо хуже предыдущего! Не то что в ее время…

На втором этаже хлопнуло окно. Кошка очнулась от своих мыслей, спрыгнула на землю и потянулась. Нужно сходить к Игнату Мокеевичу за советом.

Очень уж странные дела затеваются. Очень.

– Липочка, а вы уверены, что это они? – Игнат Мокеевич с беспокойством смотрел на бессильно откинувшуюся в кресле Олимпиаду Порфирьевну. Он знавал ее еще ребенком и был близким другом ее отца – Порфирия Ивановича, поэтому позволял себе иногда величать ее Липонькой или душечкой. Без посторонних, конечно.

Олимпиада кивнула и пригубила предложенный отвар. На вид Пречистенской можно было дать лет шестьдесят. Не полная, а скорее крепко сбитая, с крупными и правильными чертами лица и, как говорят, со следами былой красоты. Она носила строгий, красиво уложенный пучок, имела тонкие, хоть и огрубелые от физической работы пальцы и невероятно прямую спину. Такую прямую, что многие, увидев ее издали, считали, что перед ними отставная балерина. Держалась дворничиха всегда с таким достоинством, что и дворовые кумушки, считавшие ее своей в доску не доходили до откровенно панибратства, общались с ней подчеркнуто уважительно. Хотя и считали, что Липка уж больно высоко себя повела. Но им было простительно, они не знали…

В юности Олимпиада была красива очень земной, мягкой, чувственной красотой. Полненькая, резвая хохотушка, с бойким нравом, копной каштановых волос и глазами теплого орехового оттенка. Порфирий Иванович души не чаял в дочери и намечал для нее лучшую партию. На приданое он тоже не скупился.

На зиму Липу вывезли в Москву. К высшему свету Пречистенские никогда не относились, но и не были совсем уж голытьбой однодворной. Крепенькие середнячки. На первом же балу к барышне подошел статный гусар и отрекомендовался:

– Казимир Андреевич Забытовский!

Липа подала дрожащую ручку для кадрили и забыла обо всем на свете…

Порфирий Иванович недовольно крутил ус и перешептывался с женой, которая горестно вздыхала и легонько сжимала ладонь супруга. А Липа… Липа беззаветно влюбилась. Нахальный гусар, к вящему неудовольствию отца, стал ездить к ним в дом, и знакомые заговорили о скорой свадьбе.

Все решилось само собой.

С Отечественной войны 1812-го жених… не вернулся. Пречистенский, не выдержав слез дочери и уговоров жены, поднял все связи, но гусар как в воду канул. В конце концов его признали погибшим. Липа с горя слегла. Выписанный из Москвы доктор долго осматривал больную, цокал языком и качал головой. Наконец выписал порошки и шепотом посоветовал Порфирию Ивановичу готовиться к худшему.

Готовиться к худшему Пречистенский отказался и велел седлать лошадей и ехать в соседнее имение к старому другу – Игнату Мокеевичу Воронову. Если уж сосед не возьмется, то пиши пропало. А так, даст Бог, выходит Липу. Врачевал Игнат Мокеевич редко, но метко, в основном тех, от кого уже отказались врачи, и из всего лечения предлагали соборование, как последнее из вернейших средств. Собственно, и дружба их началась с того, что сосед выходил самого Порфирия Ивановича от брюшного тифа.

Не смущала Порфирия и странная слава, ходившая о друге. В свете он почти не появлялся, в гости ездил неохотно, к себе не звал. Болтали, что Воронов подался в масоны, а в имении у него сплошь тайные манускрипты да страшные ритуалы. Особенно в этом усердствовала помещица Малышева. С Малышевой у Воронова не сложилось сразу же. С первого взгляда, как встретились у Пречистенских, так кошка черная между ними и пробежала.

Крестьяне и вовсе именовали барина колдуном и шептуном и в обычной жизни сторонились. Что совершенно не мешало им время от времени слезно просить посмотреть на захворавшую корову или на занемогшего ребенка. Впрочем, и деревни у Воронова были как заговоренные, люди и скот болели редко, да и недорода почти не было.

Игнат Мокеевич не отказал. Тот же час приехал, толком не одевшись, велел нагреть воды, долго заваривал травки из походного саквояжика, что-то шептал над глиняным горшочком, парящим ароматным травяным духом.

Утром Липочка поднялась на подушках и слабым голосом попросила чаю. Госпожа Пречистенская крестилась на образа и била земные поклоны, Пречистенский настаивал, чтобы Игнат Мокеевич остался на неделю, а за вещами съездит Стенька-калмык. Сам Воронов задумчиво кивал головой и перебирал в своем таинственном саквояжике баночки с травами и настойками.

А еще через три дня Липочка вышла из комнаты и сидела в гостиной, глядя в узкое окошечко деревенской усадьбы. Маменька хлопотала об обеде, папенька – отдавал распоряжение дворне, а Олимпиада… просто сидела и наслаждалась покоем после бессилия болезни.

– Доброе утро, Олимпиада Порфирьевна, как ваше здоровье? – Воронов возник будто из ниоткуда и вежливо раскланялся.

– Доброе утро, Игнат Мокеевич, спасибо, уже лучше. Маман сейчас придет, – барышня слабо улыбнулась, взглянула на окошко и… вскрикнула от неожиданности – из-под рамы к ней тянулась черная призрачная рука. Мужчина быстро кинулся к окну и стукнул ее набалдашником трости. Конечность сложилась в кулак, погрозила ему и растаяла без следа.

– Что это? – Липочка была белая как полотно, но в обморок падать не спешила. Бойкость нрава сказывалась.

– Не бойтесь, – Игнат Мокеевич достал из-за пазухи веточку полыни, невообразимым образом зажег и окутал ее пряным дымом, – это всего лишь ляды. Низшие сущности. Они уже никому не причинят вреда. Не думал я, что и вы из Наших, да видно такая уж у вас судьба. А от судьбы не скроешься.

Пречистенская снова посмотрела на низкие тучи в окошке и поняла, что старая жизнь с этого момента уж навсегда кончена.

– Говорю же вам, Игнат Мокеевич, это ОНИ! – слабый голос Олимпиады Порфирьевны вернул Воронова в реальность. – Я не могла ошибиться!

Посмотрим, Олимпиада Порфирьевна, посмотрим, – рассеянно пробормотал старый библиотекарь и снова принялся перекладывать книги из стопки в стопку.

Звякнул колокольчик. Хозяин выглянул из подсобки. На пороге стоял Мишка и осматривался по сторонам. Заметив его, мальчишка широко улыбнулся и звонко отрапортовал:

– Здравствуйте! А тетя Лида сказала, что у вас есть тетради и карандаши. Мне надо. А Янке нужна акварельная бумага!

– Сейчас, сейчас. Есть, как не быть. – На Игната Мокеевича вдруг напала непривычная суетливость. В подсобке Олимпиада Порфирьевна уронила фарфоровую чашку.

Воронов, преодолевая дрожь в руках, отсчитывал дюжину тетрадей Хранителю. За которым (кто бы мог подумать!) даже не пришлось тащиться в вятские леса и мерянские болота.

А значит, все только начиналось.

Мальчишка ушел, а Игнат Мокеевич, вернувшись в подсобку, задумчиво оглядел книжное хозяйство и остановился на Олимпиаде Порфирьевне.

– Вот что, Липочка, разузнайте все об этих приезжих, – велел он. – А там и будем думать. Ошибиться нельзя.

Пречистенская кивнула и взяла со стола пряник. Стресс требовал заедания.

– Ну, и что ты расскажешь? – Поздно вечером Пречистенская чаевничала на кухне. Все честь по чести: самовар, пряники и малиновое варенье. Напротив хозяйки сидел Степан Потапыч – домовой безвременно уехавшей бабы Тони.

– А чего тут рассказывать, – проворчал он, – приехали, шум-гам устроили. Девчонка скоро заневестится, а вместо того, чтобы кулебяки печь да приданное шить, все бумагу переводит. Мужик ихний, не хозяин, а так… а баба ихняя…

– Ты мне тут зубы не заговаривай, – беззлобно оборвала причитания Олимпиада Порфирьевна. – Ты мне скажи, есть у них Ключи? Где держат?

– Нет у них Ключей, – развел руками гость. – Токмо от квартиры да энтой… машины. Ох, не люблю я эти машины, ох и не люблю. Железо, вонь, шум. То ли дело лошадушка. Вот, бывалоча, сядем мы с конюшим Селиванычем да гриву мерину в косички заплетаем, иль песни на два голоса играем, – ностальгически вздохнул он, не забывая активно закидывать в рот угощение. Блюдечко с чаем он держал фасонно – тремя пальцами.

– А раз нет, то и неча пряники за просто так жрать, – Пречистенская шлепнула наглого домового по руке. Тот от неожиданности выронил добычу и расплескал чай.

– Злая ты, Порфирьевна, вот ей же ей злая, – запричитал Степан Потапыч, вытираясь кухонным полотенцем с вышитым петушком. – Пряника пожалела! И чай разлил! И ай какой чай! Крепкий, да не в прикуску, а в накладку!

– А ты отвечай толком, когда спрашивают, – беззлобно хмыкнула женщина, наливая ему новую порцию из самовара. Домовой удовлетворенно запыхтел и сыпанул в чашку пять полных ложек сахару. С горкой. Подумал и добавил шестую.

– Да нет ничего у них, Липушка. – Степан Потапыч вытянул губы трубочкой и прихлебнул из блюдечка духмяный чай с травами, закрыв от удовольствия глаза. – Неужто бы я не заметил? Нет ни Ключей, ни энтих… прости господи, артефактов. Люди как люди. Меня, правда, не боятся. – Он досадливо заерзал на месте. Пречистенская по-бабьи подперла ладонью щеку и не сводила с него пристального гестаповского взгляда. Под этим взглядом домовой резко затосковал и даже перехотел чаю.

– Вот что, соседушка, а давай так условимся, – он подумал и цапнул очередной мятный пряник, – приходи ты к нам сегодня ночью, вместе и поищем, а? Можа они их куда затосовали, а я и не приметил? Старый я стал, Липонька, глазки подводят, ножки подводят, ручки… и те не слушаются! Я ж еще в стародавние времена родился, еще при царе!

– Горохе? – хмыкнула Олимпиада Порфирьевна.

– Иван Васильиче! – обиделся домовой.

– Ясно с тобой все, – отмахнулась хозяйка. – Опять придется все самой делать. Жди уж. Приду. Сегодня в двенадцатом часу. Пустишь хоть?

– А то как же, – обрадованно закивал головой Степан Потапыч, – мы Ведунам завсегда рады.

Дворничиха вздохнула и налила чашечку и себе. До полуночи еще было далеко. Не грех и почаевничать…

– Ну что, нашел что-нибудь?

– Да я ж тебе уже говорил, нету у них Ключей, нету-у-у… Вот, принес тебе от квартиры – раз, два, три, четыре. Вот от машины ихней, одна штука. Вот от шифоньера – одна штука, но там ничего интересного, пакетики какие-то непонятные. И все. Что ж ты меня пытаешь, что ваши кровопийцы?

Пречистенская раздраженно фыркнула и еще раз прошлась по квартире, оттопырив трубой пушистый хвост. Домовой семенил следом, ворча под нос нелестное. Открыто выражать нелестное Олимпиаде Порфирьевне он опасался.

Полная луна желтела за окном сырным кругляшком и давала море света. Кошка сунула нос во все углы, пролезла под кроватью и в каждый закуток. Ничего не было.

– Сильное Полнолуние, – отметила про себя гостья. – Ведовское. Эх, поди опять папора зацвела. Надо было остаться и собрать, а я и позабыла совсем. Ну да ладно. В следующий раз. Попоры этой полны подоконники.

В задумчивости Ведунья остановилась у Мишкиной кровати. По случаю жары окно было распахнуто, и на полу лежала яркая лунная дорожка. Кошка втянула с шумом воздух и замерла. От паренька тянуло Силой. Истинной и полузабытой, наводнившей воспоминания запахом широких заливных лугов и проточной реки да стрекотанием кузнечиков в сочной траве. Невозможно ни пройти, ни забыть, ни перепутать. Истинный Хранитель Ключей от Библиотеки, где собраны и сокрыты самые сокровенные знания.

Библиотека стерлась из людской памяти, и только где-то на задворках еще жила легенда о загадочных манускриптах, подаренных Ивану Грозному его бабкой – Софьей Палеолог, последней из рода Византийских Императоров. Но люди говорили: “Это всего лишь легенда!”. Если Книги и были, то они давно истлели или сгорели в многочисленных страшных пожарах. Мало что уцелело с тех времен. Мало.

И только Ведуны знали, что никакая это не легенда, а самая настоящая быль. И Книги не сгорели и не истлели. Они просто стали Не Здесь и Не Сейчас. Долго, очень долго Ведуны искали и Хранителей, и Ключи, надеясь обрести потерянное знание и спрятанную силу. Что-то по крупицам собирал мудрый Ворон, Игнат Мокеевич, находя отзвуки истинного в ворохе глупых баек да старушечьих россказней. Что-то помнили самые старые Лешие из непролазных буреломов и чащоб, но никто даже и намеком не мог сказать, как выглядят Хранители и где спрятаны загадочные Ключи…

Все твердили одно: увидишь – поймешь. А поймешь – как увидишь.

Правду говорили.

Мишка заворочался и поднялся на кровати, потирая ладонью лицо.

– Киса, а ты как здесь оказалась? – спросил он сквозь дрему. Потом глаза мальчишки резко расширились, в них плескался первобытный ужас. Пречистенская резко обернулась и выругалась про себя последними словами. Позади нее лежала человеческая тень. Тень старухи с высоким пучком, в длинном платье и в домашних тапочках. Полнолуние всегда гораздо показывать истинную суть вещей.

– Мама-а-а-а, – заорал Мишка. Гостья, еще раз мысленно выругалась на себя и луну, и свою непредусмотрительность, выпрыгнула в окно. В квартире резко вспыхнул свет, зазвучали встревоженные голоса, топот шагов и звон посуды.

Олимпиада Порфирьевна досадливо махнула хвостом и завернула за угол дома, старательно обходя освещенные участки. Это ж надо было так глупо попасться! Нужно будет рассказать местному семейному врачу – Семену Алексеевичу, о промашке. Пускай зайдет невзначай и выпишет пареньку успокоительного сбора. Или домового попросить в чай незаметно кинуть.

Первая встреча с Ведунами она всегда такая. Запоминающаяся.

Глава 2. Мишка, Янка и домовой

Мишка сидел на старом табурете и пил чай из белой чашки с веселым гжельским цветком. За окном только-только высветлялось ночное небо, и кухню своим мягким желтоватым светом освещала лампочка под выцветшим зеленым абажуром. За холодильником пристроился Степан Потапыч и уплетал выданный Порфирьевной пряник. Ведунья строго наказала приглядывать за мальчиком и вылить в заварочный чайник успокоительное зелье. Маленький пустой пузырек теперь чарующе пах разнотравьем и ноткой спирта, и домовой дал себе слово выпросить у беспокойной соседки немного и для себя – для протирки нервов и полировки струн души.

– Говорю же вам, мне не показалось, – упрямился виновник ночного переполоха. – Там была тень старухи! От черной кошки! Неужели вы мне не верите?

– Верим, сынок, конечно же, верим. – Полина, его мама, завернутая в клетчатый халат, присела рядом и обняла сына за плечи. – Но если тебе не показалось, то что это могло быть? А кошка… Откуда она здесь взялась?

– Может, в окно запрыгнула? – предположила Янка, сидевшая напротив брата. – Похоже, она колбасу учуяла.

– Да нет у нас никакой колбасы, – отмахнулся папа Дима, подпирающий спиной холодильник, – и не было. Вот если только мамино жаркое… Забралась по дереву и шмыгнула в комнату.

– Жаркое мы еще на ужин доели, – возразил успокоившийся Мишка. Острота момента медленно уходила, и мальчик уже начал сомневаться, а было ли что-то, или ему просто почудилось? Ну, действительно, откуда в квартире взялась кошка с человеческой тенью? Как она попала в дом? Через окно? Но деревья далеко, ей не допрыгнуть. Какая-то неведомая магическая сила? Он старательно припомнил все подробности и понял – ничего толком ему на ум не приходит, а обстоятельства произошедшего стирались из памяти как дурной сон. Чай с непривычным привкусом трав действовал расслабляюще. Нужно будет спросить у мамы, что это. Она часто добавляла в заварку разное.

– А вдруг это мыши? – помолчав, сказала Янка и тряхнула озорными рыжими кудряшками. – Я слышала, как у нас за холодильником кто-то постоянно скребется! Точно, это мышь! Большая, толстая и страшная.

Степан Потапыч поперхнулся пряником.

– Да ну, откуда здесь мыши, – покачал головой папа. – Им тут нечего было есть.

– Например, от соседей, – предположила мама. Папа молча пожал плечами.

Мишка допил чай и широко зевнул. И странная черная кошка, и силуэт старухи уже казались ему простым кошмаром. Зря только всех разбудил. Стыдно теперь.