Возврати его в преисподнюю. Сказка

3

Его чиновничья карьера закончилась. Причём закончилась бесславно. Без торжественных проводов, прочувственных прощальных речей руководства и сослуживцев, без традиционного подарка уходящим на пенсию – электрического самовара и набора мельхиоровых подстаканников с чайными ложечками того же металла. И, конечно же, памятного адреса с признанием заслуг провожаемого, текст которого наверняка – увы, в последний раз, пришлось бы написать самому Дымокурову.

Ничего этого, предвидел Глеб Сергеевич, теперь не будет. А будут долгие вечера в чахлом скверике из двух десятков клёнов и нескольких кустов сирени вблизи его дома, прозванного в народе «партактивским», ещё с советских времён заселённого ответственными работниками обкома партии и облисполкома среднего звена, безнадёжно состарившимися ныне. И проводивших стариковский досуг на лавочке за бесконечными воспоминаниями о прошлой службе, судьбах начальников всех уровней и собственной, разной степени удачливости, карьеры.

Теперь и Глеб Сергеевич присоединится к ним, вышедшим в тираж бывшим ответработникам. А всё из-за дурацкой опечатки, виноват в которой, по большому счёту, не он, а члены губернаторской команды, набранной по мотивам личной преданности, родственных связей, по сути, с улицы, не прошедшие школы административного управления, мало профессиональные. Бесконечно дёргающиеся сами, задёргавшие всех вокруг, вносящие сумятицу, путаницу, в нетерпящее торопливости делопроизводство и аппаратный процесс. Так случилось и в этот раз с внезапным переносом поздравления Шишмарёва на более раннее, чем было оговорено загодя, время, и последовавшую за тем спешку и нервотрёпку.

Дымокуров знал правила игры, принятые на государственной службе. А потому не ждал разносов, строгого выговора «с занесением» и прочих кар за допущенный им проступок.

Вернувшись в свой кабинет, он, под испуганно-сочувственными взглядами «молодой поросли», взял чистый лист бумаги, и чётким, каллиграфическим почерком написал на нём заявление на увольнение по собственному желанию.

Потом отнёс его в отдел кадров. Начальница отдела, тоже дама предпенсионного возраста, взяла заявление, молча, понимающе кивнула, и протянула взамен «бегунок» – обходной лист, подписи ответственных лиц на котором должны были удостоверить в том, что Дымокуров, покидая навсегда стены Дома Советов, не задолжал ничего ни хозяйственникам, ни бухгалтерии.

Удивительно, но в кабинете, в котором он бессменно просидел много лет, его личных вещей практически не было.

Он открыл поочерёдно ящики письменного стола, но там ничего, что стоило взять с собой, хотя бы на память, не оказалось. Множество папок – картонных, с незапамятных времён, с тесёмочными завязками, скоросшиватели, а так же современных, пластиковых, набитых никому не нужными кроме него, Глеба Сергеевича, бумагами. Должностными инструкциями, копиями распоряжений, докладами губернатора и справочными материалами к этим докладам, газетными вырезками…

Дымокуров хотел было забрать и мстительно унести заветную папку с шаблонами памятных и приветственных адресов, «поздравлялок» от имени губернатора. Пусть тот, кто займёт его место, сам поворочает мозгами, поизгаляется, сочиняя все эти бесчисленные «искренне, горячо и сердечно…», по одним и тем же, в общем-то, из года в год, поводам…

Но потом передумал. Никто ни над чем голову ломать нынче не станет. И кто-то из представителей «молодой поросли», только начинающий чиновничью карьеру, заняв кресло Дымокурова, будет, не мудрствуя лукаво, таскать тексты поздравлений и разного рода «памятных адресов» из интернета, благо их там – несметное множество, на все случаи жизни…

Когда-то на служебном столе Глеба Сергеевича стояла фотография жены и сына в рамке – такими, какими они были тридцать лет назад. Но той молодой красавицы с миленьким, как ангелочек, младенцем, уж нет. А с ними теперешними, давно состоящий в разводе с супругой Дымокуров сфотографироваться не удосужился. Да, честно говоря, ему такого как-то и в голову не приходило.

На самом дне нижнего ящика, среди разряженных «пальчиковых» батареек от диктофона, тронутых ржавчиной канцелярских скрепок, затупленных карандашей и шариковых авторучек с исписанными, высохшими стержнями, Глеб Сергеевич нашарил складной перочинный ножичек с пластмассовой рукояткой в виде лисы. Купленный в незапамятные времена за рубль двадцать копеек в центральном городском универмаге «Восход», и ни разу с тех пор не точенный. Сунул в карман. Вот, в общем-то, и всё, что он заберёт с собой на память о тридцатилетнем периоде жизни, проведённом в Доме Советов.

Если, конечно, не считать пенсии, которая, с учётом максимального стажа государственной службы, обещала быть весьма не плохой. Так что уж чего-чего, а нищета Глебу Сергеевичу в старости отнюдь не грозила…

Грустные размышления уходящего в отставку чиновника прервал телефонный звонок. Трезвонил не «внутренний», как обещали связисты, защищённый от разного рода несанкционированных вторжений вроде прослушек, аппарат, а городской, общедоступный.

Глеб Сергеевич осторожно, со вздохом поднёс трубку к уху. Разговор с кем бы то ни было казался сейчас абсолютно некстати.

– Алё! Это гражданин Дымокуров? – деловито поинтересовался мужской голос на другом конце провода.

– Он самый, – поморщился Глеб Сергеевич с досадой. Звонили явно не из Дома Советов, наверняка по какому-нибудь пустячному поводу. Сейчас начнут впаривать рекламу товаров и услуг…

– Глеб Сергеевич? – уточнил звонивший, и, сочтя ответное молчание за согласие, сменил вдруг тон с напористого на сочувственно-скорбный. – А я к вам с печальной новостью…

Дымокуров, для которого отставка стала вовсе не новостью, а печальным свершившимся фактом, удивился лишь, что сообщить о ней звонивший намеревался не по внутренней, служебной, а по городской связи. А может быть, кто-то из журналистов пронюхал, и попытается сейчас создать сенсацию скромного, областного масштаба?

– Кто это говорит? – настороженно спросил Глеб Сергеевич.

– Нотариус, – представился незнакомец. – Моя фамилия Рыбкин. Альберт Евсеевич. А звоню я вам… Э-э… Как бы это сказать? По поручению вашей тётушки, Василисы Митрофановны Мудровой.

– А-а… – протянул неопределённо Дымокуров. Уж кто-кто, а тётушка, которую он видел, дай бог памяти, раз в жизни, в детстве… лет пятьдесят, должно быть, назад, его на данный момент совершенно не интересовала. – И… что?

– Как душеприказчик вашей тётушки вынужден сообщить вам скорбную весть, – изрёк звонивший трагическим голосом. – Василиса Митрофановна почила, так сказать, в бозе. Умерла. А вы, согласно завещанию, её единственный наследник…

Час от часу не легче! Глебу Сергеевичу только хлопот с похоронами чужого и незнакомого, в общем-то, человека, сейчас не хватало! Душеприказчик… Там, небось, всего имущества – покосившаяся избёнка с колченогой мебелью, а из ценностей – швейная машинка «Зингер» да старый чёрно-белый телевизор «Рекорд»…

И он принялся отнекиваться неуклюже.

– Э-э… послушайте, любезный! Василиса… э-э… Мефодьевна…

– Митрофановна, – поправил нотариус.

– Ну да, Митрофановна. Живёт… жила где-то в сельской местности, вроде бы в Зеленоборском районе. За двести километров от областного центра. И… мне как бы, по причине удалённости… не с руки… э-э… принимать активное, мнэ-э… участие в похоронных мероприятиях…

– По этому поводу можете не волноваться, – оставив скорбную интонацию, бодро заверил нотариус. – Тётушку схоронили вчера. Так что вашего участия в траурной церемонии не требуется. А вот в права наследства вступить вам надлежит, особо не мешкая.

Глеб Сергеевич выдохнул с облегчением. И поинтересовался вроде бы, между прочим.

– А там есть что наследовать?

– Есть! – со значением молвил нотариус. И принялся перечислять, явно поглядывая в какой-то перечень. – Дом жилой, площадью триста квадратных метров, деревянный, рубленный, в хорошем состоянии. Приусадебный участок пятьдесят соток, с хозяйственными постройками и флигелем – бывшей «людской», площадью сто квадратных метров. В доме – некогда помещичьем, заметьте, огромная коллекция антиквариата – мебель, посуда, картины, ковры… Этакое, знаете ли, дворянское гнездо, чудом дожившее практически в неизменном виде до наших дней… И, учтите, имение это расположено в Заповедном Бору, где участки сейчас под застройку – на вес золота…

Глеб Сергеевич слушал напряжённо, с всё возрастающим интересом.

– Я, конечно, затрудняюсь вот так, слёту, вкупе оценить завещанное вам имущество, – продолжал между тем нотариус. – Но, похоже, вы теперь миллионер, господин Дымокуров. – И уточнил. – В долларовом, как говорится, эквиваленте!

4

Поезд Южно-Уральск – Зеленоборск в народе давно прозвали «барыгой». Прежде всего, потому, что в прежние времена именно железной дорогой надёжнее всего было добраться из лесного района в областной центр торговцам скобяными товарами да нехитрой продукцией сельских подворий – мясом, топлёным молоком (свежее, не выдержав долгого пути, скисало), сметаной, маслом и мёдом. Возвращаясь, домой, везли «городские» товары – мануфактуру и колбасу. Этот контингент и составлял основную массу пассажиропотока.

Теперь, когда проложены высокоскоростные, блестящие хорошо прогудроненным полотном, шоссе, автотранспортом добираться было сподручнее и быстрее. А потому неторопливый, тащившийся до пункта назначения целых четыре часа поезд, состоявший всего-то из пяти вагонов, заполнялся пассажирами едва ли на треть.

Поговаривали, что в РЖД из-за хронической нерентабельности собирались отменить этот маршрут вовсе, однако региональные власти дотировали железнодорожные перевозки – побаивались негативной реакции сельского населения: билет на поезд стоил раз в пять дешевле автобусного.

«Барыга», лениво постукивая по расшатанным, кое-где тронутым ржавчиной рельсам этой второстепенной, редко используемой железнодорожной ветки, останавливался возле каждой мало-мальски населённой деревушки, и к нему бежали стайкой местные жители – в одном из вагонов располагалась пекарня, она же магазинчик, торговавший самым необходимым – хлебом, крупами, солью и спичками.

На этом тихоходном поезде и отправился Глеб Сергеевич в свои новые владения, сулящие ему приличное состояние.

И не потому, что решил сэкономить на стоимости поездки – с деньгами у него, благодаря государственной пенсии, проблем не было. Просто хотел не спеша погрузиться в новую для себя реальность, проникнуться по пути, так сказать, духом провинции, которой, положа руку на сердце, никогда и не знал, всю предыдущую жизнь, проведя в областном центре.

Когда-то Зеленоборск, стоявший у самой границы Заповедного Бора, был заштатным городишкой с десятитысячным населением. Народ здесь занимался преимущественно сельским хозяйством, благо пахотных земель за границами реликтового лесного массива было предостаточно. Подпитывался дарами леса – грибами да ягодами, впрочем, скудеющими год от года, и сошедшими ныне почти на нет. Из промышленных объектов успешно функционировали только деревоперерабатывающие предприятия – лесопилки и единственная в области уцелевшая мебельная фабрика, производящая в основном незатейливые, недорогие и крепкие, а от того востребованные небогатыми селянами, табуретки.

Обо всём этом Дымокуров прочёл в путеводителе по городам и районам Южно-Уральской области, изданным ещё в советские времена, и завалявшимся в его домашней библиотеке.

Из новейших источников информации Глеб Сергеевич почерпнул, что лет тридцать назад в окрестностях Зеленоборска были найдены запасы нефти. Не богатейшие, но всё-таки годные для промышленной добычи и переработки. В городок потекли деньги, увеличилось народонаселение. Появился новый микрорайон, застроенный двух и трёхэтажными коттеджами, в которых обитали работники нефтяной отрасли, и прочий кормившийся от нефтяного потока люд, прозванный местными остряками «Полем чудес». Открылись гостиницы и рестораны, торгово-развлекательные заведения.

Городок, деревянный прежде по преимуществу, приобрёл современный, ухоженный, щедро подсвеченный рекламными огнями, вид и лоск.

На территории Заповедного Бора ещё в середине прошлого века тоже было обнаружено месторождение нефти, пригодное для промышленной разработки, но статус памятника природы не позволял до поры буровым вышкам вторгаться в реликтовый зелёный массив.

Впрочем, катающийся нынче в нефтяном масле Зеленоборск был Дымокурову без надобности. Унаследованное имение находилось в самом глухом участке бора, в селе Колобродово. К этому населённому пункту, как озаботился выяснить заранее Глеб Сергеевич, вела грунтовая дорога, относящаяся к категории «межпоселковых», а это значит, в распутицу совсем не проезжая.

Ещё и поэтому не привыкший рисковать (вдруг дождь зарядит!), отставной чиновник предпочёл поезд, и вот уже три часа кряду качался, переваливаясь с боку на бок на деревянном диване старого, явно доживающего последние дни перед списанием в утиль, ревматически поскрипывавшего в железных своих сочленениях «общего» вагона.

Сперва Глеб Сергеевич пытался читать прихваченный специально в поездку толстый том детективов Агаты Кристи, но из-за вагонной болтанки строчки прыгали перед глазами, очки сползали на кончик носа, и вскоре он, отложив книгу, принялся созерцать пробегающие за мутным, давно не мытым окошком, окрестности.

Степной, ничем не ограниченный до самого горизонта пейзаж отступил, и по сторонам железнодорожного пути замелькали сосны – вначале одиночные, корявые да разлапистые, потом пошли новые, недавние относительно посадки. Деревца здесь росли культурно, рядком, и были лет пяти-семи от роду. А дальше, когда поезд, лениво постукивая колёсами, вполз в настоящий лес, за окном стало сумеречнее от обступивших железнодорожное полотно столетних сосен, которые стояли уже в одном ведомом им самим порядке, кучнее, возносились целеустремлённо к солнцу, затеняя кронами всю остальную жизнь, копошившуюся у их подножья.

Местами эти исполины вплотную прижимались к путям, тянулись игольчатыми лапами к вагонам, стремясь то ли остановить их, не пустить в свою сокровенную чащу, то ли просто погладить, пробуя на ощупь – стоит ли опасаться этого запалённого, разогретого степным зноем, надсадно хрипящего, шумного железного зверя?

Впрочем, кое-где в полумраке бора замечались проплешины. На этих рукотворных полянах громоздились штабеля брёвен, высокие, аккуратно сложенные поленницы, виднелись рубленные домики – ветхие сторожки егерей и вполне современные жилые дома-вагончики на автомобильных шасси.

Человек всё глубже, настойчивее вторгался в зелёный массив, отвоёвывая у бора сотки и гектары песчаной земли, малопригодной для возделывания, но столь желанной для ищущих временного покоя и уединения состоятельных горожан.

Притомившись уже от затянувшегося путешествия, Глеб Сергеевич отвёл взгляд от окна, и принялся созерцать попутчиков.

В полупустом вагоне их было не много. Десятка два человек, преимущественно селян по внешности и повадкам, подрёмывали под монотонный колёсный перестук слегка покачивающихся вагонов, заботливо разместив под ногами и в проходе баулы с закупленными в городе товарами.

Пробираясь сквозь бор, который становился всё гуще, глуше, поезд то и дело останавливался на пару минут на полустанках, обозначенных белёными будочками обходчиков, и тогда возле вагонов начиналась суета. Кто-то сходил, исчезая в лесной чаще бесстрашно, кто-то, наоборот, выныривал из неё, карабкаясь судорожно, боясь не успеть, на подножку. Какие-то дремучие лесовики, обитавшие здесь на дальних кордонах, в отрыве от цивилизации, продравшись сквозь буреломы, бежали вдоль состава, хрустя гравием железнодорожной насыпи, под самыми окнами – спешили к вагону-пекарне за хлебом.

Внимание Дымокурова привлёк такой новый пассажир, появившийся вроде бы ниоткуда, из места, где людских жилищ не просматривалось – мужик лет пятидесяти, звероватого вида, заросший по самые брови чёрной, с проседью, бородой, угрюмый, кряжистый. Он был обряжен в брезентовую куртку-штормовку, линялые штаны «защитного» цвета – зелёные, с бурыми камуфляжными пятнами. Обут мужик был в литые, невероятно-огромного размера, резиновые сапоги-бродни, что казалось странным на фоне летней жары и засухи.

Хотя, как вспомнил, кстати, Глеб Сергеевич сведения, вычитанные из путеводителя, Заповедный Бор известен был своими болотами.

«Настоящий лешак!», – подумал не без уважения отставной чиновник, и поймал вдруг себя на мысли, что завидует в чём-то этому подсевшему на глухом разъезде пассажиру. Его кряжистой силе, уверенности в себе, основательности, читавшихся во взгляде чёрных, пронзительных, всё подмечающих глаз. Ведь и он, Дымокуров, мог так же вот, сложись судьба его по-иному, жить в лесу, вдали от всяческого начальства, бесконечных «вводных», боязни не угодить, ошибиться, без чинопочитания, трепета и демонстрации раболепия в приниженно согбённой спине. Жить вольно, нынче как вчера, чтобы самые большие перемены были связаны с вполне предсказуемыми временами года, морозами или жарой, а «вводные» слагались то из обильных снегопадов зимой, то засухи летом, или удавшегося богато урожая кедровой шишки, к примеру…

Мужик пёр огромную, судя по всему, довольно тяжёлую сумку – клетчатую, на молнии, похожую на те, что тянут с собой «челноки», возвращаясь из дальних стран в родные пенаты. Мужик поставил баул, явственно громыхнувший чем-то металлическим, в проходе, а сам сел на деревянный диван, и вроде бы подрёмывал, опустив голову и прикрыв глаза, а на самом деле пристально, оценивающе, разглядывал попутчиков из-под кустистых бровей.

Бросил он взгляд и на Дымокурова, как показалось тому, задержав на отставном чиновнике взор несколько дольше, чем на всех прочих. Глеб Сергеевич тут же отвернулся, и принялся вновь обозревать уже довольно поднадоевший ему лесной пейзаж.

После очередной остановки в вагоне появился контролёр – молоденький парнишка в форме железнодорожника, в сопровождении двух дюжих полицейских, сержанта и капитана.

Контролёр проверял билеты. Пассажиры, подсевшие уже на территории бора, где на глухих полустанках железнодорожных касс, понятно, не было, расплачивались за проезд. Полицейские молча присутствовали при сём, внимательно, профессионально разглядывая каждого.

Глеб Сергеевич, когда очередь дошла до него, протянул слегка помятый, похожий на товарный чек в магазине билетик, который хранил вместе с паспортом в нагрудном кармашке. Контролёр мельком глянул, надорвал краешек, и вернул билет. Полицейские тоже не удостоили Дымокурова особым вниманием.

Зато колоритного лесовика стражи порядка взяли в оборот сразу.

Даже не спросив билета, полицейские указали на вместительный баул бородатого:

– А ну, открой!

Мужик, равнодушно пожав плечами, расстегнул «молнию».

– Оппаньки! – воскликнул сержант, запустив руку в нутро сумки. Торжествуя, вытащил какую-то блестящую железяку непонятного предназначения, и передал её капитану. – Что это, гражданин?!

Мужик, усмехнувшись в бороду, отвернулся к окну.

– А я скажу, что это! – пояснил не столько мужику, сколько окружающим полицейский капитан. – Это контакты с электроподстанции. Ты ж целое деревообрабатывающее предприятие обесточил! – сунул под нос лесовику железку полицейский. И покачал головой изумлённо, – и как тебя, дурака, не пришибло? Там же напряжение – десять тыщ вольт!

Мужик невозмутимо продолжал смотреть в окно.

– Будем оформлять, – бросая железку обратно в сумку, заключил капитан. И, обернувшись к сержанту, распорядился, – организуй понятых. – А потом потребовал у мужика: – Документы!

Тот поднялся, выпрямился во весь рост, оказавшись на голову выше обоих полицейских, пошарил где-то под штормовкой, за пазухой, извлёк замусоленную, сложенную вчетверо бумажку, протянул полицейскому.

Капитан с некоторой брезгливостью развернул потёртый листок.

Дымокуров, поправив на носу очки «для дали», через плечо полицейского тоже отчётливо видел содержание документа.

Капитан прочёл вслух, вглядываясь в выцветшие, напечатанные на раздолбанной пишущей машинке вкривь и вкось строчки:

– Справка… Дана гражданину Лесному Якову Петровичу… в том, что он освобождён из мест лишения свободы… Срок наказания отбывал в ИТЛ… тысяча девятьсот пятьдесят пятый год?! Ты чего мне подсовываешь, а?! – обратил капитан взор на мужика, но того уже не было на прежнем месте.

И вообще не наблюдалось в вагоне.

Мужик самым непостижимым образом вдруг исчез, словно растворившись в слегка душноватом, спёртом вагонном пространстве.

Глеб Сергеевич, с интересом следивший за этой сценой, вместе со всеми пассажирами принялся в недоумении крутить головой.

– Эй! Э-эй! – засуетился взволнованно капитан, и обратился к напарнику. – Пилипенко! Найди его!

Сержант в изумлении огляделся:

– Да где ж он, гад этакий?!

И тут Дымокуров увидел вдруг мужика. Он никуда не исчез, а притулился через пару рядов на свободной деревянной скамье, и наблюдал за происходящим. Но его почему-то никто не видел!

Поймав на себе взгляд Глеба Сергеевича, виновник всеобщего переполоха поднёс указательный палец к губам, жестом показав недвусмысленно – молчи, мол.

Дымокуров моргнул растерянно в знак согласия, и отвернулся к окну.

В это время поезд грохотнул как-то особенно сильно, затрясся, заскрежетал яростно железными сочленениями, тормозя.

За окном мелькнула надпись крупными буквами на дощатой стене одноэтажного здания вокзальчика: «Станция Колобродово».

Глеб Сергеевич прибыл в пункт назначения.

5

Вопреки представлениям Дымокурова, Колобродово оказалось вовсе не забытым богом медвежьим углом в дебрях Заповедного Бора.

Это был вполне цивилизованный пристанционный посёлок, тысячи на три душ населения. Впрочем, изрядный процент из их числа, как позже выяснил Глеб Сергеевич, составляли так называемые «дачники» – горожане, построившие или прикупившие домики в здешних живописных местах, и наезжающие сюда только на выходные дни, либо в период отпуска.

День приезда Дымокурова выдался на пятницу, а потому на перроне оказалось относительно многолюдно. На деревянной, выстланной почерневшими от времени досками платформе толпились встречающие и готовящиеся отправится дальше, в Зеленоборск, пассажиры, продавцы немудрёной снеди для оголодавших в дороге путников – жареных пирожков с картошкой, беляшей с фаршем сомнительного происхождения, солёных грибов в стеклянных литровых банках…

Внимание Глеба Сергеевича привлекла сплочённая группа людей разного возраста, своим «городским» обличьем резко контрастирующая с местными жителями.

В руках горожане держали разнокалиберные плакаты, написанные на ватмане гуашью и акварельными красками: «Нет – добычи нефти в Заповедном Бору!», «Нефтяники, руки прочь от зелёной жемчужины!», и прочее в том же духе.

Обитавшие окрест «зелёной жемчужины» селяне косились на шумную группу, и старались быстрее прошмыгнуть мимо – подальше от греха и политики.

Миновав пикетчиков, Дымокуров направился к зданию станции – старинному деревянному сооружению, почтенный возраст которого угадывался по резным финтифлюшкам, украшавшим фронтон и наличники окон. Последние лет семьдесят так не строили, не тратили времени на затейливую резьбу и прочие «архитектурные излишества». Тем нелепее смотрелись примастряченные к прокопчённым ещё паровозным дымом и угольной пылью бревенчатым стенам современные рекламные щиты. Предлагающие наперебой услуги сотовой связи, автосервисов, туристических кемпингов и даже саун с опытными привлекательными массажистками…

Здесь, у окошечка билетной кассы, выходящим на перрон, вступающего в права владельца антикварной усадьбы должен был ожидать поверенный Рыбкин.

Его, прохаживающегося отрешённо от всеобщей суеты под большими круглыми, показывающими «московское» время – по местному половина четвёртого пополудни, часами, Дымокуров углядел сразу. По чужеродному в этой толпе строго официальному, несмотря на июльскую жару, костюму чёрного цвета, белоснежной рубашке и бардовому галстуку в золотую искорку, по лакированным, не припудренным сельской пылью, туфлям.

В руках нотариус нянчил объёмистый, жёлтой воловьей кожи, портфель.

Дымокурова, с которым ранее общался только по телефону, он тоже мгновенно признал. Поднял приветливо свободную от портфеля руку, помахал, улыбаясь, окликнул:

– Глеб Сергеевич! С приездом! Пройдёмте, у меня здесь машина…

Обойдя с торца станционное здание сквозь заросший кривыми карагачами скверик, по растрескавшейся асфальтовой дорожке чиновник и нотариус вышли на привокзальную площадь, где калилось на солнцепёке два десятка стоявших здесь на приколе машин. И опять автомобиль поверенного Дымокуров определил сразу – шикарный чёрный лимузин бросался в глаза в ряду отечественных преимущественно, заляпанных грязью, а кое-где и тронутых ржавчиною провинциальных собратьев.