Вельзевул за кулисами

Я помог ему выбраться и довел до дома, который оказался на самой окраине города. Перед тем как войти он виновато посмотрел на меня, слегка улыбнулся и сказал спасибо. Его лицо было по-прежнему очень пьяным, а теперь еще и сонным.

Я встретил рассвет на полпути от дома. Спал до четырех вечера, а ближе к шести позвонил Ден. Мы встретились на набережной и опять сильно напились.

Звякнул колокольчик, висевший на двери, оповещая о том, что кто-то пришел.

– Мы закрыты! – крикнул из подсобки Ден.

– Привет, привет! – раздалось из торгового зала.

– Андрюха пришел, – сказал Ден, – Андрюха, заходи!

Широко улыбаясь, в коморку вошел Андрей. Когда он улыбался, между ним и Деном было какое-то сходство, но с обычным выражением лица он слабо походил на своего старшего брата.

– Ну, квнщики, нашли бабло? – спросил Андрей, вытрясая из сланца песок.

– Пацаны поехали по спонсорам, обязательно здесь надо было это делать? – сказал Ден, глядя на песок, высыпающийся из сланца на пол – садись, не стой!

– Уже без пятнадцати, я может, пойду, открою магазин?

– Он же открыт или ты своим ключом открыл?

– Открыт… ну, в смысле, подниму ставни, включу рекламку, распахну дверь…

– Не надо дверь трогать, напустишь жару и мошкару всякую, этот пух…. Лучше включи кондиционер и сиди. И придет мужик за синтезатором, не скидывай ему цену, если будет просить…. Если вообще придет. Он уже месяц ходит, смотрит на него, никак не решит, жалко ему денег или не жалко. А то вычту из твоей зарплаты.

Ден встал и начал собираться. Он положил в сумочку пачку сигарет, ключи от машины и телефон.

– Чего это из моей?! Я тут у тебя вообще-то шабашу.

– Ну, значит, из Серегиной вычту, – улыбаясь, сказал Ден, и стал похожим на своего брата.

– Меня попрошу не впутывать, я тут между прочим по доброте душевной работаю. – ответил я и тоже заулыбался.

– Ладно, пошли, пообедаем. – скомандовал Ден и вытряхнул пепел и окурки из банки в мусорное ведро.

– Нет, я пойду домой, наверно.

Мы вышли из магазина, дверь за нами закрылась, и колокольчик снова приглушенно звякнул нам вслед. Некоторое время мы постояли на ступеньках, привыкая к солнечному свету и жаре. По мне пробежала легкая дрожь, я надел солнцезащитные очки и стал медленно шагать в сторону дома. Ден крикнул мне вслед, что в шесть собираемся в ДК и направился в другую сторону.

По дороге я неистово чесал свой и без того красный аллергический нос, а проклятых пух продолжал лететь со всех сторон. Легкий ветер усиливал эффект атаки, швыряя порции пуха мне в лицо. Я ускорил шаг и, от быстрой ходьбы и лишних резких телодвижений меня бросило в пот. Это мучение продолжалось в течение всей моей прогулки к дому. Я чихал, давился и растирал по потному лицу мохнатые тополиные семена.

Тогда у нас еще была дача – списанный с отцовской работы строительный вагончик на огражденной территории в шесть соток. Отец постоянно на ней что-то делал и, к нашему несчастью, брал нас с собой. Все свое свободное время он возился с этой дачей. Он вообще редко сидел без дела. Летом дача, зимой гараж и работа в депо круглый год. Возможно он начал все время занимать себя чем-нибудь после того как мама ушла. Я его другим не помню, вот Лиза помнит, но редко рассказывает. Когда мама нас бросила, мне было три с половиной года, а Лизке тринадцать, почти четырнадцать. Естественно тогда отцу было не до меня, и мной занималась она. Почему это произошло, я до сих пор не знаю. Лиза говорит об этом неохотно, невнятно, а иногда, вообще, делает вид, что не слышит моих вопросов. Раньше мы из-за этого часто ругались. Когда я, будучи еще ребенком, задавал вопросы о матери отцу, он либо переводил тему, либо отвечал, что-то неоднозначное и совершенно непонятное ребенку, а иногда добавлял: вырастешь, узнаешь. И все же я выучивал некоторые ответы отца, чтобы отвечать на вопросы о моей матери, когда кто-нибудь спрашивал меня о ней в школе или еще где-нибудь. Единственное, что я знал наверняка, это то, что звали мою мать Верой, и она уехала за границу. Потом я перестал спрашивать, а к пятнадцати годам моей жизни наши отношения стали сильно портиться. Я все чаще проводил время, болтаясь на улицах, в подъездах и на крышах домов, а отец после работы пропадал в гараже вместе с остальными гаражными усачами или на своей даче. Я сильно злился на него, сам толком не знаю за что, наверно потому, что он все время молчал. Молчал, когда меня сутками не было дома, молчал, когда я был дома, молчал о матери, а если он о чем-то и говорил, то, как правило, о моей учебе и домашних обязанностей. Злился потому, что у нас никогда не было денег, потому, что не было семейного ужина, как у других людей, злился, потому, что мы – я, Лиза и отец все дальше отдалялись друг от друга, а он ничего не делал, чтобы остановить это. Сейчас я понимаю, что в этом виноват не только он, но и мы, его дети. Мы должны были помочь сохранить в нем это родительское тепло. Он стал таким не потому, что хотел отдалиться от нас, а потому что мы отдалились от него. Мы с сестрой были заняты собой.

Три чужих человека в одной квартире. В коридоре повисла тишина и полумрак, из спальни доносится тихое шуршание книжных страниц, из детской слышен голос, бормочущий что-то в телефонную трубку, в зале работает телевизор без звука и видны движущиеся тени на противоположной стене. Я стою и, сквозь приоткрытую дверь вижу отца. Он лежит на кровати, положив под спину несколько подушек, и читает книгу. Некоторое время он смотрит на страницу, затем его взгляд уходит в сторону – он о чем-то задумался. Через секунду он возвращается из своих мыслей и снова принимается читать, но понимает, что не помнит о чем только что прочел, и ищет, в книге, то место, на котором погрузился в раздумья.

Я наблюдаю за ним долго. Мне хочется подойти и заговорить с ним. О чем? Не знаю. Просто заговорить на любую тему, так же как я делал это в детстве. Говорить все, что в голову взбредет. Задавать глупые вопросы и даже не получая ответов, видеть как он смеется и наигранно задумывается чтобы так же по-детски ответить. Но о чем мне говорить с ним сейчас? Он не поймет. Он уже не помнит себя, в моем возрасте.

Отец снова погружается в свои мысли, затем его руки медленно опускают книгу на живот, и он засыпает в полусидящем положении. Как обычно. Мне хочется тихо войти в комнату, взять книгу, положить ее на тумбочку, снять с него очки и положить их на книгу. Я люблю своего отца. Очень люблю. Но у меня не хватает решимости войти в спальню. Я не знаю почему. Я устал от этих мыслей и бессилия справится с самим собой. Переступить через свой характер и просто начать все с начала. Как бы я хотел….. Но как? А если не выйдет? Что будет тогда? Я устал от этих мыслей…..

Но все начало меняться само. Как то я вернулся с репетиции (они были у нас почти каждый день), отец был дома, не в гараже, не на даче…. Запах чего-то вкусного я уловил еще в подъезде, отец на кухне громыхал кастрюлями. Лизы еще не было, да и он пришел довольно рано.

– Здоров, – сказал отец, выглядывая с кухни.

Было жарко, в такую жару он обычно ходил по дому в семейных трусах, конечно, когда никого не было из посторонних. И сейчас на нем были семейники и Лизкин фартук.

– Привет, пап, – ответил я.

Он улыбнулся и опять нырнул в кухню. Проходя мимо, я заглянул туда: на всех четырех конфорках стояли кастрюли и сковородки, в которых что-то бурлило и потрескивало. Я прошел в зал и сразу увидел на полу коробку, коробка была уже открыта. Рядом стоял новый телевизор, а на нем проигрыватель для дивиди дисков. Через несколько минут в дверь вошла Лизка, которая была удивлена не меньше моего.

Мы сели ужинать, впервые за несколько лет, вместе. Отец пожарил свои знаменитые отбивные, приготовил два разных вида салатов, отварил картофель и потушил грибы с каким-то соусом. Первые несколько минут мы ели молча. Отец выжидающе посматривал на нас с Лизкой, я как всегда делал вид, что мне все равно. Потом Лиза нарушила тишину.

– Премия? – спросила она.

– Почти, – ответил отец. – Там в прихожей, в пакете еще диски лежат, – отец, снова улыбаясь, пробежался по нам взглядом и принялся резать мясо и, будто так, между делом добавил. – Шабашка.

– Что за шабашка? – вступил в разговор я.

– Да, там, на работе, кое для кого, сделал кое какую работу, – отец говорил, одновременно пережевывая мясо, – вы и не заметили, что меня неделю по вечерам не было.

– Мы думали, ты на даче, – сказал я.

– Или в гараже, – пожала плечами Лизка.

– Ну, я же трезвым приходил, – парировал он и улыбнулся. Мы с сестрой тоже улыбнулись и оба, почти синхронно опустили головы к тарелкам и, все еще улыбаясь, продолжили ужин.

– Посмотрим кино, сегодня? – спустя какое-то время спросил отец.

Мы, пожимая плечами, кивнули головой, опять, почти одновременно. Отец встал и начал собирать тарелки. Потом он всем налил чай и достал из холодильника торт. Уже за десертом беседа стала оживленней. Первой начала оттаивать моя сестра.

– Как там наша дача?

– В этом году не очень, помидоров почти нет…

– Можно подумать, что в прошлом были, – съязвил я и, тут же, мне стало стыдно, я опустил голову к чашке и начал пить чай, так плотно прижимая ее к лицу, что еще бы чуть-чуть и голова провалилась в нее целиком.

– Зато ягод много. Смородина, крыжовник, облепиха, ирга. Сереж, ты же любил раньше смородину, помнишь?

– Помню.

– Ты тогда маленький был…..

– Пап, ну хватит… – я уже хотел было встать и уйти, потому что решил, что наш разговор начинает приобретать прежние черты, но отец остановил меня.

– Сиди, сиди, ешь, – в полголоса сказал он и положил руку мне на плечо.

Как давно я уже не ощущал его рук. Я почувствовал, хоть мой характер и сопротивлялся этому, что мне очень приятно его прикосновение, такое теплое и родное. В этом коротком, легком касании собралась вся нежность отца к сыну, скопившаяся за годы размолвок и недопонимания. И мое подсознание не сопротивлялось, оно с жадностью приняло, то чего не хватало всему моему естеству, только мой характер, где-то там, в глубине, по-прежнему бурлил. Я сел и стал доедать свой торт.

– Ну, честно, пап, скажи, откуда все это? – спросила Лиза.

Отец замолчал ненадолго, разломал свой кусок торта на несколько маленьких, позвякивая ложкой, затем выдохнул и сказал, повернувшись к ней.

– Я машину продал.

Повисла пауза, потом Лиза, как бы совершенно не удивившись, сказала:

– А на чем ты будешь на дачу ездить?

– Да на автобусе, – ответил отец, – или на велосипеде. Может нам как-нибудь поехать всем вместе? Ты позагораешь, Сережка ягод поест.

– Пап, у меня работа, – ответила Лиза.

– У меня репетиции, – пробубнил я.

– Ну, давай поедем, когда не будет репетиций. А что вы репетируете, летом же, вроде нет игр? Давайте на выходных поедем. Там хорошо, свежий воздух, солнце уже не очень жаркое. Без ночевки, приедем днем побудем и вечером уедем. Автобус до семи ходит.

– Вы езжайте с Сережкой, а я на выходных занята, к тому же эти, всякие комары, мошки… нет, не хочу, а вы съездите.

– Ну, что скажешь, Серый?

– Поехали.

В субботу я с отцом поехал на дачу.

Почти месяц, до осени, два, три раза в неделю я с отцом ездил на дачу. Лизка ходила с нами, но редко, по выходным. Ей было двадцать семь, она хотела замуж, поэтому ягоды и картошка ее интересовали меньше всего. Не этого я ожидал, но после первой поездки я понял, что что-то изменилось. Не только в нем, но и во мне. С того самого дня, как он коснулся моего плеча. Такое чувство, будто меня достали из глубокого сугроба. Мне стало не только тепло и светло, но и дышалось легче. Весна. Вокруг была осень, а у меня весна. Впервые, с тех пор как я стал более самостоятельным, и начал воспринимать жизнь по своему, отец не занимался моим воспитанием в той раздражающей форме, как он это умел. Не читал мне морали и не смотрел с укоризной, молча, тем взглядом, от которого хотелось избавиться как от тяжелой ноши. Мы просто разговаривали, обо всем. О том, что нам было интересно, о рыбалке, КВНе, о даче (эти разговоры были интересны больше ему), и не лезли друг другу в душу, не пытались разобраться в прошлом, а просто, несколько раз в неделю уходили в наше настоящее. Вдвоем, отец и сын.

Холода наступили рано. Я позвонил в техникум и сказал, что болен, из трубки недовольный голос моего куратора произнес, что-то про то, что я еще поступить не успел, а уже пропускаю занятия. Но мне нужно было помочь отцу выкопать остатки той картошки, которую не успел съесть колорадский жук, убрать теплицу и всякие поливочные шланги перед наступлением холодов. Лизка была на работе.

Автобус был битком набит дачниками пенсионного возраста и, если честно, я был рад, что через пару дней сезон закончится и больше не придется трястись в общественном транспорте и слушать истории о садовом инвентаре, садоводческих приметах, о том, что правильные дачники уже закончили сезон и прочем. Мне думалось, что за время этих поездок мое психическое состояние вернулось к исходному, но ради такого внезапного сближения с отцом я бы пожертвовал всем своим здоровьем.

Отец был в отпуске и уже четыре дня жил на даче. Он позвонил домой из управления дачным кооперативом и попросил меня приехать на подмогу. Воздух действительно был достаточно прохладным и в нем улавливался запах изморози, как будто тянущийся откуда-то из далека, где уже началась зима. По дороге я слушал тревожное пение птиц, видимо чувствовавших приближение холодов, и думал: интересно, что отец четыре дня делал на даче, если не успел сам со всем управиться? И как это он так легко согласился, чтобы я пропустил занятия, он вообще был ярый противник прогулов и долгов по учебе, благо, я только поступил и еще не знал, что это такое. Калитка была открыта, недалеко от входа располагалась почти упавшая теплица, возле вагончика стояли небольшие ведра с какими-то ягодами, отец возился в зарослях малины и кряхтел. Подойдя ближе, я рассмотрел его, он стоял на карачках, с секатором и обрезал кустарник.

– Привет, пап, – громко сказал я.

– Здоров, – ответил отец, поднимаясь с земли и кряхтя.

Когда он разогнулся, стала заметна сильная усталость, несмотря на прохладу, лицо его покрывал пот, а кожа была с бледным оттенком, хотя за время дачного сезона он стал почти бронзового цвета, от загара почти не осталось и следа.

– Как добрался? – спросил отец

– С бабушками, – ответил я.

Отец хмыкнул.

– Давай картошку выкопаем и домой. Хрен с ней с этой теплицей, ее можно и по холоду убрать. Картошки там немного, за час управимся, – отец стал выбираться из зарослей малины, – там за вагончиком лопаты уже стоят. Зайди в вагончик, справа, как войдешь, мешки на полу….. Там их четыре я приготовил, – он улыбнулся, – но нам наверно и одного хватит, вся ботва объедена…., – отец устало махнул рукой и, не договорив, стал медленно нагибаться за садовыми перчатками.

Я отправился за мешками. В вагончике пахло сыростью, старыми прогнившими досками, ветошью, которая раньше была моими и Лизкиными детскими вещами, сырой землей, чесноком и корвалолом. Я взял два мешка и вышел. Отец ждал меня с другой стороны вагончика. Он стоял там, где по идее начинался ряд, опираясь на лопату, на пол штыка погруженную в землю, и что-то оценивал.

– Па, давай… может, я буду копать…..

– Нет, сынок, я не нагнусь, а если нагнусь – не разогнусь, – он слегка ухмыльнулся.

Мы выкопали почти два мешка картошки. Отец стоял и тяжело дышал. Было видно, что ему не хорошо, он почесывал себе грудь, сильно, до белизны в пальцах, нажимая на нее.

– Пап, присядь, присядь на мешок.

– Сейчас, сейчас, сейчас, – торопливо заговорил он, – мне надо полежать немного и все, поедем домой.

Он подошел к кустам крыжовника, где возле колодца была небольшая поляна, на которой мы когда-то устраивали пикники. Возле колодца стояла старая ванна, в нее мы набирали воду для вечернего полива, если не успевали до отключения – в колодце обычно было не больше трех ведер или вообще сухо. Рядом стояла скамейка. Отец, опираясь одной рукой на ванну, а другой на скамейку лег на желтеющую траву.

– Пап, пойдем в вагон, тут холодно….

– Ты иди, собирайся, только сначала принеси мне там, в доме… на полке, корвалол.

– Сколько капать? – отец молчал, – пап, сколько капать?! – снова, громче спросил я.

– Ты принеси…. и воды. Я сам накапаю.

Я заскочил в вагончик, схватил с полки лекарство и зачерпнул из ведра ковшом, потом помчался к колодцу, расплескивая воду. Отец лежал, приподнявшись на локте.

– Мне уже лучше, – улыбнулся он, – куда ты столько? – он вылил немного воды и начал капать корвалол. – Картошку оставим пока, я потом на рабочей машине с мужиками заеду, заберу. Ты иди, занеси мешки внутрь, и шланги скрути, – он продолжал капать и, по-прежнему был бледен, на лице у него выступили вены, губы пересохли. Он выпил из ковша и принялся расстегивать верхние пуговицы кофты, потом снова лег, на землю тяжело дыша. – Иди, иди, собирайся, сейчас поедем, – он сделал тяжелый глоток слюны, как будто глотал смолу. Я поспешил скручивать шланги и закрывать вагончик. Скручивая, я не сводил глаз с кустов крыжовника, за которыми стоял колодец. Оттуда неслышно было ни звука. Я закинул мешки и лопату в вагон и направился к отцу.

Было около четырех часов вечера, ветер усилился, а зимний запах теперь чувствовался совсем явно. Солнце уже было близко к горизонту, но до сумерек оставалось еще около получаса. Сейчас оно совсем тускло светило сквозь высокие облака, но можно было различить его силуэт. По крышке колодца бродила трясогузка, возле скамейки на правом боку лежал мой отец.

– Пап… – я негромко окликнул его. – Пап! – он не отвечал. – Пап, скоро автобус, – кое-как произнес я дрожащим голосом, – следующий только завтра. – Пап, ты слышишь! Вставай! Вставай! Вставай, пожалуйста, папа……

Я бежал по проселочной дороге к въезду на территорию дачного кооператива, там, в управлении был телефон. Будто медленно падающие черные зерна, вокруг опускались сумерки. Птицы больше не пели. Я бежал очень быстро, мое тело работало, ноги выбрасывали тягучую энергию, касаясь подошвами земли, сердце качало кровь с невероятной силой и мне с каждой секундой становилось легче. Но только пока я был в движении.

Управляющий куда-то позвонил, потом спросил у меня номер участка и что-то еще, но я не услышал, я выскочил за дверь и помчался обратно.

Отец лежал так же – на правом боку, я подошел к нему и сел рядом. Я провел рукой по волосам, раньше я трогал его волосы только, когда был маленьким. Помню, как это было: мы сидели на диване, а я вскакивал, обеими руками зачесывал его густые жесткие волосы назад и восторженно вскрикивал: « папа – милый!» Потом носился по комнате кругами, снова подбегал и делал то же самое.

Я лег с ним рядом и обнял одной рукой. Я заплакал. Очень сильно. Я истерически выл, должно быть, долгое время, а к нам никто не ехал. Вокруг не было никого. Только мы вдвоем, отец и сын.

С тех пор, как умер мой отец, прошло семь лет. Мы с сестрой жили вместе и сблизились с ней почти так же, как тогда, когда я только родился, и она постоянно держала меня на руках и нянчилась со мной целыми днями. Ругались мы с ней редко, можно сказать никогда. Если мы оба чувствовали, что спор начинал перерастать в ссору, то просто доходили до точки и замолкали, как всегда, почти одновременно. Мы с ней были очень похожи. Разница в возрасте не давала нам возможности говорить по душам, но те времена прошли, Мне было двадцать четыре, а она на десять лет меня старше и мы давно уже общались на равных. Она работала на железной дороге в диспетчерской. Я работал в музыкальном магазине у Дена и учился в педагогическом институте заочно. Она занималась чтением книг, просмотром телевизора, приготовлением пищи и все так же, как и семь лет назад, хотела выйти замуж. Я повидал много ее парней, но, по моему мнению, никого стоящего среди них не было. Она тоже так считала, поэтому легко расставалась с ними. И никаких опрометчивых поступков – у нее было достаточно наглядных примеров среди подруг, неудачно вышедших замуж.

глава 2

КВН возник в моей жизни в самый подходящий момент, в одиннадцатом классе, как раз тогда в нашем доме были «заморозки». Это была неважная школьная команда, состоящая из бездарей, ищущих любой подходящий способ, чтобы прогулять школу. Собственно говоря, я и сам там оказался из-за своей нелюбви к учебе. На первых парах нами занималась завуч по воспитательной работе, та самая Груша, которая конечно в юморе ничего не понимала, но писала нам сценарии, состоявшие отчасти из бородатых анекдотов, а отчасти из шуток ее собственного сочинения. Шутки эти заслуживали отдельного внимания. Она приносила нам свои сценарии и, с упоением, читала эту ахинею, показывая все в лицах и не забывая вставлять удивительные по своей тупости ремарки. На первых двух – трех репетициях мне было совершенно безразлично, что она там выдумывала, и что вообще происходило вокруг, так как я был согласен на что угодно, лишь бы не сидеть на этих снотворных занятиях. Но потом, до меня стало доходить, что нам предстоит показывать весь этот бред перед людьми, среди которых будут учащиеся нашего лицея и других учебных заведений. Я совершенно не хотел участвовать в подобном и решил поднять бунт. Благо не я один понимал, что Груша свихнулась, было еще несколько ребят. Мы заявили, что напишем сценарий сами, как подобает настоящим квнщикам, на что Груша обиженно ответила: «я посмотрю, что у вас получится. Между прочим, это не так-то просто, этому нужно учиться».

Мы написали сценарий, а точнее я. По нынешним меркам смешного в нем было мало, но написан он был целиком при помощи фантазии, без использования анекдотов из местных газет. Именно это сделало наше первое выступление достаточно успешным. До конца года Груша сохраняла такой вид, будто я посягнул на нечто святое, что ни при каких условиях трогать нельзя! Святое не может быть не совершенным, оно потому и свято, что совершенно, а я позволил себе усомниться в этой святости. Как бы там ни было, но в скором времени я распрощался со школьной жизнью. Денег на институт не было, и я поступил в техникум. А наша команда КВН сохранилась и, после нескольких смен состава и поисков своего стиля, мы стали сборной города. Собственно, даже став сборной города, мы продолжали менять состав и экспериментировать с юмором. При всем том, что мы позволяли себе показывать со сцены, у нас были зрители, и мы сохраняли статус одной из лучших команд города. Мы хватались за любые фестивали, любые корпоративы, любую возможность выступить, а так как никто из нас не работал, все это давало нам возможность заработать немного денег. Все мы изначально были друзьями, объединенными одним общим увлечением.

Ден подрабатывал в местном Дворце культуры, в котором базировался наш клуб. Он предоставлял аппаратуру и оказывал услуги по монтажу осветительных приборов. Как-то, стоя на сцене, раскручивая провода и забавно кривляясь под какую-то песню, он был замечен ребятами из команды одного вуза. Они сделали ему предложение и, после недолгих раздумий, он согласился играть вместе с ними. Команда их вуза называлась «Дети некого Кузи». Я же в то время только начинал в школьной команде, в которой кроме меня играли Егор и Булка. С ними обоими я учился в параллельных классах. С Егором я был знаком по школьной курилке, той, что была под лестницей, а с Булкой я вырос в одном дворе.

Закончив одиннадцатый класс мы, естественно выбрались из школьной лиги. Поступили в техникум, опять-таки все втроем и продолжили играть за команду этого самого техникума. Мы маялись дурью: придумывали всякий абсурдный фарш и, не стесняясь, показывали его со сцены, по большей части, чтобы позлить наше руководство, ну еще и потому, что на самом деле не так уж мы любили тот слащавый, причесанный КВН, который шел по телевизору. Нам казалось, что есть огромное количество тем, на которые можно шутить, а многие команды этим не пользуются (чуть позже мы узнали, что это называется редактура). Все эти глупые песенки, сопровождаемые синхронными танцами, все эти заводные мальчики с челками и звонкими голосами, весь этот рахат-лукум был чертовски эффективным раздражителем. Были и те команды, которые просто приводили нас в восторг, своей непохожестью, оригинальностью, свежими мыслями, не выходящими за рамки того, что дозволено в высшей лиге и таким же абсурдом, который роился в наших головах. А всех, кто отдавал декоративностью, мы воспринимали как цемент между кирпичами, но почему-то очень толстыми слоями. Столько не нужно. Сами же кирпичи были теми на кого мы хотели ровняться, ни в коем случае не подражать, нет, а научиться хватать зрителя за все причинные места во время своего выступления, и держать от начала до конца. Мы хотели понять, как найти именно ту артерию, по которой проникнет в мозг публики наша свежая кровь, обогащенная всем тем, что просто уже не может держаться в молодых переполненных умах. Это было мучительно, с одной стороны, потому что большая часть того зрителя, что ходил на наши игры, не понимала о чем идет речь. Люди не понимали, о чем мы шутим, они просто были там, потому, что в их кругах это было модно, а нас считали одной из самых лучших команд в городской лиге, но с другой стороны, черт возьми, на наших выступлениях были аншлаги. Мы всегда собирали полный зал. Чего нам еще было нужно? После того как все заканчивалось в наши гримерки лезли толпы, чтобы просто сказать что сегодня было круто, а мы делали усталый вид, словно рок звезды после концерта и, лениво махнув рукой отвечали что-то невнятное.