Соратники

Адмирал Гамелен согласился с генералом, что такое поведение не укрепляет взаимопонимания и доверия между союзниками. На это лорд Раглан ответил, что не в праве приказывать этому господину, поскольку тот есть лицо гражданское и, как репортер крупного издания, обладает известной свободой действий. На сем беседу пришлось прекратить, поскольку как лорд Раглан, так и генерал Канробер, торопились на берег – с утра ожидалась баталия, и у обоих военачальников была еще масса дел, не терпящих отлагательства. Прощаясь с англичанином, адмирал заявил, что надеется на встречу с упомянутым репортером, и Раглан дал слово устроить ее, как только найдется свободная минута…»

III

Вспомогательный крейсер

«Морской бык»

28-е сентября 1854 г.

Андрей Митин

28 сентября 1854. Восход солнца, согласно календарю, составленному Пулковской обсерваторией, состоится в 6.43 пополуночи. Навигационные сумерки, когда хорошо видны навигационные звезды и линия горизонта, начинаются несколько раньше, между третьей и четвертой склянками, в 5.43. К этому часу западная сторона горизонта уже тонет в чернильной мгле; на востоке, на фоне узкой, робко светлеющей полосы неба уже угадывается профиль крымских гор. С зюйд-веста задувало балла на три, и Андрей порадовался: ветер благоприятен для нахимовской эскадры, идущей полным бакштагом. И этот же ветер прижимает к крымскому берегу неуклюжие на буксировке парусные корабли французов…

Вместо того, чтобы следовать к норду, навстречу неприятелю, Назимов увел эскадру далеко в море, чтобы потом, с попутным ветром, обогнуть неприятеля по широкой дуге. И переменить галс так, чтобы подойти к устью Альмы не с зюйда, откуда их, конечно, ждали, а с веста. А с севера внимание вражеского боевого охранения отвлекут парусные фрегаты – "Кулевчи", "Месемврия", "Мидия", "Сизополь", "Коварна», "Кагул", "Флора». Они не станут сближаться с противником – покажут из-за горизонта марселя и будут ждать. И лишь получив сигнал по радио, вздернут нижние паруса и брамсели, и пойдут к месту боя.

Отряд во главе с «Морским быком» ночью дожидался Нахимова на траверзе устья Альмы. Над мачтами французских линкоров (они вечером подтянулись к Альме и встали на ночь на якорях, недосягаемые для полевых батарей) мотался туда-сюда беспилотник, и всякий раз, когда паровые корабли охранения поворачивали на вест, русские разрывали дистанцию, оставаясь невидимыми для врага.

Черноморцы находились в положении зрячего бойца, вступившего в схватку с могучим, но подслеповатым противником. У русских адмиралов имелась по-настоящему полная картина – достоверная, своевременная, поддающаяся в любой момент проверке! А вдобавок к ней еще и надежная, оперативная связь чуть ли не с каждым кораблем эскадры. О чем еще мечтать флотоводцу?

К пятой склянке в предутренней серости на зюйде замаячили паруса подходила линейная эскадра. На траверзе колонной шли военные пароходы "Дунай", "Крым", "Одесса", "Тамань". Их при нужде можно было использовать, как буксиры, если в решающий момент ветер подкинет какой-нибудь сюрприз.

Рация зашипела, забулькала. Старшина-контрактник, выполнявший на «Морском быке» обязанности связиста, прижал ладонью наушник.

– Третий передает: «Имею повреждения».

Корнилов встревожено поглядел на Андрея. Тот слегка пожал плечами.

– «При перестроении в колонны столкнулся с «Ягудиилом». Не могу управляться, нуждаюсь в починке. «Ягудиил» остался в строю, серьезных повреждений не имеет.»

– Некогда чиниться! – резко бросил адмирал. – Передайте Павлу Степановичу: «Перенести флаг на «Константин». «Марию» пусть тащат самоваром.

Вот так, подумал Андрей. Теперь у нас тринадцать парусных линкоров вместо четырнадцати. Хотя, «Императрица Мария» тоже подтянется к месту, на буксире за одним из пароходов. Повреждения, скорее всего, за ночь не устранить, хотя матросы будут работать как проклятые…

И зря адмирал дёргает Нахимова по мелочам. Тот сам с усам – что по части судовождения, что по части тактики. А вот сам Корнилов, в противоположность ему, скорее администратор, чем флотоводец. Истребовать у Петербурга средства для постройки новых судов на Николаевской верфи, для ремонта старых, для расширения доков в Севастополе; пробить расширение казарм для растущих экипажей, истребовать пополнения арсенала новыми орудиями и боевыми припасами – это он может. А командование эскадрой в бою лучше оставить все-таки Павлу Степановичу…

– Тащ майор, "сто третий" на связи!

Не спится Борисычу, подумал Андрей, принимая у радиста наушник на спиральном шнуре. Нет, чтобы лежать и выздоравливать, как положено раненому – нет, он ни свет ни заря в эфире и наверняка сейчас начнет делиться новостями.

– Привет, Дрон, как ты там?

Слышимость сегодня отличная, никаких шумов, тресков. Да и откуда им взяться – до «Адаманта» не больше четырех миль. Даже для карманного «потаскуна» – не дистанция.

– Порядок. Что там стряслось на «Марии»?

– Да ерунда, понимаешь. На «Яшке» неудачно переложили руль, прорезали в темноте соседнюю колонну и подвернулись «Марии» под форштевень. Та и ударила, да так, что сорвало катер, висевший на корме и часть рангоута с бизани. «Мария» поломала бушприт и утлегари, теперь не может управляться. Такие маты стояли – у нас было слышно! Сейчас «Яшка» идет своим ходом, «Марию» зацепил "Крым", а у него котлы текут, мощу дать не может. Плетутся сзади, чинятся на ходу.

«Яшкой» непочтительно именовали трехдечный 84-х пушечный «Ягудиил». Что за непочтительное отношение к ветеранам, усмехнулся про себя Андрей, ведь этот линкор был заложен еще при Императоре Павле. Хорошо хоть, «Императрицу Марию» не прозвали» Машкой» – видимо, из уважения к царствующей династии. А может, и прозвали, только при начальстве держат язык за зубами? С черноморских остроумцев станется…

– Плечо не болит?

– Болит, конечно, куда без того… Кременецкий, волчина, запретил выходить из санчасти – а я-то только-только Айболита нашего уговорил! Теперь ничего не увижу!

– Я тебе ролик нарежу, – посулил Андрей. – Да и что ты такого сможешь наблюдать с вашего корыта? Наверняка будете болтаться за горизонтом.

– Это уж точно. Шестистволка – это, конечно, вещь, фрегат пополам перепилит, только снарядов к ней всего пара тысяч. На двадцать секунд стрельбы. А дальше что – грязными носками в них кидаться? Так что придется мне посидеть в низах, пока вы там геройствуете…

Как же, подумал Андрей, так я и поверю, что Серега усидит в лазарете! Наверняка выберется и либо залезет в радиорубку к Никитке, либо станет путаться под ногами у Лехи, оператора БПЛА, уговаривая рассмотреть французские линкоры поближе.

А посмотреть будет на что. Минные банки выставлены со вчерашнего вечера. Противник несколько раз пытался прощупать мелководье барказами и малыми пароходами, причем один из них прошел точно над взрывчатым «гостинцем», слава богу – осадки не хватило, не задел днищем свинцовый колпак… Так что «подслеповатый силач» вот-вот угодит ногой в капкан, и тогда настанет черед парусных линкоров Нахимова, их бомбических орудий.

– Андрюх, Кремень просил напомнить миноносникам насчет торпеды. Я им уже проел плешь, давай и ты подключайся.

– Ок, подключусь.

На военном совете было решено, что единственную торпеду следует приберечь для сильнейших кораблей неприятельской эскадры – британского «Агамемнона» или французского «Наполеона», А чтобы не повторить ошибку, случившуюся во время нападения на караван (тогда на «Заветном» перепутали «Санс Парейль» с «Трафальгаром», и извели драгоценный боеприпас на парусное корыто), торпеду будут пускать только по целеуказанию с беспилотника. Но Велесова все равно одолевали сомнения – уж очень похожи одна на другую трехдечные громадины. В суматохе боя непросто разглядеть кургузую дымовую трубу, по которой только и можно опознать винтовой линкор…

Вон он, «Заветный» – стоит рядом с «Алмазом», над всеми четырьмя трубами курятся угольные дымки. Корабли попаданцев держат давление в котлах, ожидая команды. Самая подвижная и самая мощная группа Черноморского флота.

– Кстати, Дрон, слыхал, что Фомич учинил? – ожил наушник. – Он, как только узнал, что Великий князь прибыл к армии, самолично его встретил – раньше Меньшикова, заметь! – и потащил показывать пулеметные позиции. Так Николай Николаич так увлекся, что о светлейшем забыл, и вспомнил, только когда их разыскал Панаев. Это адъютант светлейшего, между нами, та еще сволочь… Так Николай Николаич просил извиниться за него и передать, что он до конца баталии останется с пулеметчиками – хочет оценить возможности нового оружия. Фомич говорит: Меньшиков, как это услышал, аж побелел, зубами заскрипел, затрясся. А поделать ничего не может – сам Великий князь пожелали-с! Тем более, что при армии он пока как бы неофициально, без назначения…

– Здорово! – Восхитился Андрей. – Если Николай Николаич западет на пулеметы, да еще и с прапором нашим договорится…

– А куда он денется? Тем более, Лобанов-Ростовский тоже не лаптем щи хлебает – князь, как-никак!

– А мы потом Николая Николаича на «Адамант» пригласим и вдумчиво его обработаем, – согласился Андрей. – Пригодится. Молодчина Фомич, не ожидал от него такой прыти. Вот что значит, старая школа!

Голос Сергея вдруг пропал и зазвучал только спустя полминуты. На этот раз без игривых ноток:

– Мабута, Дроныч! Передай Корнилову – французы снимаются с якорей, идут к берегу. Началось!

Андрей машинально взглянул на часы – 6.24 утра. И тут же отозвался медный звон корабельного колокола – третья склянка.

IV

Севастополь

28 сентября 1854 г.

Реймонд фон Эссен

– Плотнее укладывай, Петька, – наставительно говорил Кобылин. – И шоб они не ерзали. А то будут, понимаешь, ерзать – корзина сползет и все высыплется. Ползай потом по днищу, собирай…

Эссен сидел на бочонке возле слипа и смотрел, как летнаб вместе с Петькой-Патриком загружают стрелки-флешетты в готовый к вылету аппарат. Кустарный «боезапас» свозили отовсюду – из полковых и городских кузниц, из крепостных и портовых мастерских. Стрелки делали из чего попало: от подковных гвоздей до старых скоб, выдранных из корпусов догнивающих в дальнему углу бухты старых фрегатов. «Алмазовцы» недаром носились по всему городу, объясняя, показывая, растолковывая: стрелки получались грубые, разносортные, мало похожие на фабричные изделия, которые авиаторы Великой Войны вываливали на головы противника – но, тем не менее, убойные.

Флешетты привозили навалом в лубяных коробах. Два десятка матросиков севастопольского экипажа с утра сидели, увязывая стрелки пучками по две дюжины прядями распущенных старых канатов. Связки укладывали в корзины и впихивали их, куда только можно – и в кабину, под ноги авиаторам, и за спинки, рядом с клепаным бочонком топливного бака, под сиденья. Просто так ссыпать стрелки в корзины нельзя: в воздухе летнаб должен загрузить флешетты в особый жестяной короб, прикрепленный к борту кабины. Пилот заходил на цель, бомбардир выбирал момент и дергал за тросик. Дно ящика откидывалось и флешетты смертельным дождем обрушивались на врага. «Отбомбившись», пилот уводил аппарат на новый заход, а бомбардир должен был за эти недолгие мгновения заново наполнить ящик флешеттами. Потому их и связывали в пучки – много ли захватишь из корзины горстью? Да и руки поранишь об острые жала…

– Ты, главное, не забывай веревочки резать, – поучал Кобылин. – А то не рассыплются в воздухе – и что тогда проку? Разве что кому по башке связкой приложит цельной связкой!

Летнаб не особо расстраивался, что мальчишка займет его привычное место. Щуплому Патрику куда сподручнее возиться в тесной кабине, чем медведеобразному унтеру, а во вторых, мальчишка уже доказал, что имеет верный глаз. Еще в бытность авиаотряда на Каче, он с Эссеном несколько раз вылетал на учебное «стрелометание», и всякий раз флешетты точно накрывали цель. Лейтенант, впечатленный его успехами, официально произвел Патрика в «волонтеры флота» и бомбардиры, велел подобрать форму из «алмазовских» запасов: офицерский пояс с портупеей, галифе, куртку-кожанку с двумя рядами медных пуговиц и главное сокровище, французский пилотский шлем. Высоких шнурованных ботинок по размеру не нашлось, и Кобылин заказал у сапожника в городе сапоги из лучшей кожи, на манер гусарских – с короткими, присобранными гармошкой, голенищами. Вдобавок к этому гардеробу, Патрик, как полноправный авиатор, получил бельгийский браунинг в замшевой кобуре, и был теперь совершенно счастлив.

– Ну вот, готово! – Кобылин запихнул связку стрелок в корзину, пристроенную под сиденье летнаба. – Больше не лезет. На четыре – пять заходов хватит, а более и не надо!

Мальчик кивнул – он пока неважно владел русским и предпочитал отмалчиваться. Впрочем, его и так прекрасно понимали.

За амбаром, где стоял «раздраконенный» гидроплан, свезенный в числе прочего имущества авиаотряда на берег, часто зазвонил колокол. Патрик поднял голову – к слипам, на которых стояли аппараты, быстро шли мичмана Корнилович и Энгельмейер, назначенные в первый вылет. Вторая смена во главе с Марченко, будет ждать своей очереди. Когда звено вернется, и пилоты отправится отдыхать займут их места в кабинах. Короткий осмотр, масло, газолин, флешетты – и снова в небо! От Севастопольской бухты до устья Альмы всего четверть часа лету по прямой…

И так – пока хватит силенок у изношенных «Гном-Моносупапов». Несмотря на то, что удалось перебрать все три мотора и заменить кое-какие изношенные детали, Эссена одолевали дурные предчувствия. А куда от них денешься, если отряд уже потерял из-за поломок два аппарата, причем один – вместе с экипажем? В хрупкой конструкции «эмок» постоянно что-то выходит из строя, ломается, а запасные части брать неоткуда. Кое-что удавалось исправить в местных мастерских, благо, не перевелись на Руси Левши и Кулибины. Но куда, скажите на милость, деться от технического отставания в шесть десятков лет? Эссен с ужасом ждал, когда оставшиеся аппараты посыплются без всякого воздействия со стороны неприятеля.

Ну ничего, на сегодняшний день должно хватить. А там, механики с «Адаманта» обещали кое-чем помочь. Их корабельной мастерской мог позавидовать даже гатчинская школа военных пилотов. Превосходного качества бензин, которым они поделились – не чета забористому коктейлю, намешанному Эссеном из спирта, керосина и касторового масла. Даст бог, с помощью потомков получится продлить жизнь стареньким «эмкам»…

– Как дела, Кобылин?

– Все в порядке, вашбродие! – отозвался летнаб. – Аппарат осмотрен, к летанию готов!

Он уже взялся обеими руками за лопасть винта. Петька-Патрик ревниво поглядывал на унтера (вообще-то это было его обязанностью, как напарника Эссена в предстоящем полете), но спорить не решился.

Лейтенант занял место в кабине, потрепал по шлему Патрика, обернулся, махнул рукой. Кобылин качнул лопасть, резко рванул вниз. «Гном» стрельнул, фыркнул, брызнул во все стороны касторкой, отрыгнул клуб вонючего дыма. Кобылин ловко спрыгнул на землю, и матросики, дружно ухнув, столкнули аппарат в воду. Эссен описал по водной глади дугу, разворачиваясь против ветра. Как непривычно, подумал он, видеть Севастопольскую бухту пустой, без шеренг линейных кораблей, без леса мачт, за которым не видно порой неба, без неумолчных криков, стука молотков и топоров, скрипа снастей – всего того, что составляет Флот.

Гидроплан, шлепая фанерным днищем по зыби, пошел на разгон. Эссен бросил взгляд назад – там разворачивались для взлета Корнилович с Энгельмейером. Поверхность бухты, исчерченная полосками волн, провалилась вниз, мелькнула под желтыми крыльями серая буханка Константиновской батареи. Эссен дождался, когда взлетят оба ведомых, покачал крыльями. Ведомые выстроились строем пеленга, и Эссен взял штурвал на себя. Аппарат слегка задрал нос и принялся набирать высоту. Петька-Патрик завозился, залез на сиденье коленями и перегнулся через борт, вцепившись пальцами в полированный брус, идущий по верху борта. Как бы не вывалился, забеспокоился лейтенант. Патрик, всякий раз поднимаясь в воздух, норовит свеситься за борт. Скажи ему сейчас: «Петька, выбирайся на крыло!» – ни секунды не помедлит, вылезет, встанет в полный рост, держась за стойку одной рукой, а другой стащит с головы шлем и станет самозабвенно размахивать им над головой…

Патрик полез в парусиновую сумку, привешенную с внутренней стороны к борту. В сумке стеклянно брякнуло. Кроме стрел, в каждый гидроплан уложили по дюжине «ромовых баб», бутылок со смесью олифы, скипидара и машинного масла. Эти импровизированные зажигательные снаряды с примитивными но вполне надежными терочными воспламенителями в авиаотряде поставили на поток. «Ромовые бабы» неплохо показали себя при налете на английскую эскадру – Эссен видел как минимум, три возгорания на кораблях.

«Зажигалки» вместе со стрелами-флешеттами составляли вооружение гидропланов. Эссен рассчитывал, отработав по пехоте, сделать пару заходов и на корабли. Лишь бы моторы не подвели, до Альмы лететь всего ничего два с половиной десятка верст, топлива хватит на пять-шесть заходов.

Патрик повозился в сумке, извлек бинокль. Юный ирландец смотрел прямо по курсу, на север – туда, где в утренней туманной дымке, за низким нагорьем, петляла, зажатая в сухих глинистых берегах речонка Альма.

Глава четвертая

I

Из записок

графа Буа-Вильомэз,

«28 сентября.

Наши биваки оживились в 4 утра – назначенные дежурные стали будить офицеров. Накануне, поздно вечером, начальник штаба генерал Мартенпе сообщил план сражения командирам дивизий, бригад, дивизионным начальникам артиллерии и саперов. Я представлял на этом совещании флот.

После этого состоялись совещания в дивизиях и полках; в результате, младшие офицеры вынужденно засиделись далеко за полночь.

Сент-Арно (он в этот день переживал острый кризис болезни, осложняемой изнурительной лихорадкой) определил начало действий на прибрежном высоком фланге. Русские уже успели здесь укрепиться, и маршал рассчитывал разрушить их оборону корабельной артиллерией. 3-й дивизии принца Наполеона он приказал занять южный берег реки, подняться на плато и, выбив оттуда неприятеля, двигаться вдоль моря, в направлении башни телеграфа. Возникший в результате глубокий охват должен создать угрозу центру и тылу, что вынудит русских перебросить резервов и облегчит атаку туркам и англичанам на другом фланге.

Сент-Арно напомнил, что перед нами сильный противник на сильной позиции. Уязвимых мест в обороне не видно, положение наше усугубляется отсутствием более половины англичан. Отмечу, что маршал не упускал возможность повторить это лишний раз, причиняя тем самым неприятность лорду Раглану. Тот менялся в лице но не смел возразить против очевидного.

В самом деле, из-за бегства союзников мы лишились четвертой части всей выделенной для крымской экспедиции пехоты! Две колонны транспортных судов, перевозившие 1-ю гвардейскую дивизию герцога Кембриджского и 3-ю генерал-майора Ингленда, остались в строю общего конвоя, но те, что везли 1-ю Легкую, 2ю и 4-ю дивизии, вернулись в Варну. К счастью, их примеру не последовала колонна, перевозившая кавалерию Кардигана и Лукана. Всего до Крыма добралось около 10-ти тысяч английской пехоты вместо 26-ти тысяч, до тысячи сабель и две трети артиллерии – 40 полевых и осадных орудий.

Сент-Арно, напутствуя командира нашей 3-й дивизии, добавил: «Я рассчитываю на вас, принц», на что тот ответил: «Да, господин маршал, я понял, что должен отвлечь на себя часть центра противника. Но помните, что я не могу продержаться более двух часов».

После этого слово взял я и заверил начальников дивизий, что к началу движения в 6.30 утра, батареи на плато непременно будут разбиты. Та же участь постигнет и пехотное прикрытие. Особенно я отметил, что моряки понимают меру своей ответственности с учетом недостатка сил, вызванных отсутствием британских союзников. Надо было видеть, как почернел лорд Раглан при очередном болезненном уколе! Кардиган же, который даже в шатре главнокомандующего не снял высокой медвежьей шапки, заскрипел зубами и положил руку на эфес сабли. Пустая бравада!

Итак, флот подведет к берегу самые мощные корабли и, действуя с малой дистанции, очистит высоты от неприятеля. В иной ситуации, будь войск у нас больше (и опять отравленная стрела в сторону гордых островитян!), мы бы ограничились обстрелом с фрегатов и вооруженных пароходов, назначив главные силы для прикрытия с моря. Но теперь этого мало, тем более, что русские не проявляют особой активности на море. Их линейная эскадра по-прежнему отстаивается в бухте Севастополя.

От командира 3-й дивизии требуется проявить осмотрительность и не дать первой линии угодить под огонь наших же корабельных пушек. А это вполне может произойти вследствие чрезмерной горячности авангарда. Маршал согласился со мной, добавив, что без активных и самоотверженных действий флота любые наши действия в этом сражении – да и во всей кампании, если уж на то пошло! – обречены на неуспех.

На востоке, над крымскими горами, первые робкие лучи дневного светила разгоняли предутреннюю мглу. Я наблюдал за происходящим с борта стадвадцатидвухпушечного "Вальми", куда перешел по распоряжению Гамелена. Отряд адмирала Лайонса уже развел пары и двигался в сторону берега. Линкоры нашей колонны, влекомые на буксирах, двигалась за ними, склоняясь к зюйду. Впереди шли на веслах барказы, которым было поручено сделать промеры, невзирая на обстрел с берега. За ними, прикрывая гребные суда, следовал «Карадок». Возвышенный берег четко рисовался на фоне быстро светлеющего неба, и когда стрелки моего брегета показали 6.30 пополуночи, с берега одна за другой взвились три ракеты. Но и без условленного сигнала я видел, что войска пришли в движение, и батальоны 3-й дивизии, словно морской прибой, накатываются на берега Альмы.

В ответ с плато одна за другой, ударили пушки, и высокие всплески замелькали с большим недолетом до барказов, где матросы уже готовились бросать лоты. Сражение началось.

II

Крым, Альма.

28 сентября 1854 года.

прапорщик Лобанов-Ростовский

Местность по берегам Альмы едва ли не идеальна для обороны, в который уже раз подумал прапорщик. Повсюду чахлые купы деревьев и виноградники, позволяющие укрыть стрелков. Будь у них трехлинейки или хоть старые добрые «Бердан № 2», неприятелю пришлось бы завалить русло своими трупами. Впрочем, им и так не поздоровится – если, конечно, все пойдет по плану.

Пехотные батальоны дивизии Кирьякова оттягивались назад. Со стороны французов это, должно было выглядеть так, будто русские поддались панике. Пехоцким было назначено отойти за татарскую деревню. и там закрепиться – благо, узкие улочки и многочисленные вырытые в земле зернохранилища могут служить прекрасными инженерными заграждениями и без того сильной позиции. Все постройки деревни были из типичного для Крыма материала – самана, высушенных на солнце кирпичей из глины пополам с рубленой соломой.

Селение Улуккул-Аклес, покинутое обитателями, подверглось разграблению. Лобанов-Ростовский видел, как стрелки и артиллеристы, ничуть не страдая угрызениями совести, выносили из домишек все, что могло пригодиться на биваке: нехитрую домашнюю утварь, доски, жерди, ковры. Другие обирали сады с виноградниками, наполняя фруктами бескозырки и ранцы.

Батареи стояли на своих местах, частично укрытые брустверами из плетеных туров, засыпанных землей. То одна, то другая пушка с грохотом выбрасывала столб белого дыма и откатывалась назад, зарываясь хоботом в красную сухую землю. Номера наваливались на колеса, поддевали лафет гандшпугами и накатывали, другие банили ствол, прибивали заряд. Бомбардир припадал к прицелу, щурился, подкручивал винт наводки, вскидывал руку. Пальник с тлеющим в железном зажиме фитилем вжимался в затравку, пушка ухала, и черный мячик гранаты летел в сторону неприятеля.

Три батареи 17-й дивизии вяло постреливали по бродам. Еще две бросали ядра по барказам, выползающим на мелководье. За шлюпками строем фронта двигались громады линкоров. Стеньги по случаю боя спущены, мачты торчат кургузыми обрубками. Корабли отчаянно дымят; в бинокль видно, что пушечные порты открыты, высовываются них тупые рыла орудий. Пока они молчат, обстреливать высокий берег из погонных пушек смысла не имеет. И только колесный шлюп, следующий за барказами, уже повернулся и грохнул по очереди обеими своими пушчонками. Лобанов-Ростовский перевел на него бинокль: на гафеле бизани полоскался «Юнион Джек».

– Это «Карадок», – сказал Великий князь. – Если верить записке, которую передал ваш генерал, здесь три французских линкора, британский «Агамемнон» – вон он, самый правый, – и большой фрегат. Самые лучшие их корабли, все винтовые!

– Как бы этот мелкий англичашка не подпортил нам обедню, – забеспокоился прапорщик. – Выползет сдуру на минную банку, лягушатники и насторожатся…