Разговоры на песке. Как аборигенное мышление может спасти мир

Джума и я – оба-мы – работаем с этим знанием и связываем вместе истории со всего континента с 2012 года, когда, как полагали многие люди, исходя из странного толкования календаря майя, должен был наступить конец света. Я включу некоторые части Сновидения звезд Джумы в каждую главу, чтобы помочь читателю глубже проникнуть в понятия. Таких образов шесть, по три с каждого края черепашьего панциря, и каждый из них будет сопровождаться историей. Другие семь образов я придумал сам в годы, предшествовавшие моей аспирантуре, – в ту пору меня беспокоило, что мое научное знание берет верх над культурным. Поэтому я испытывал потребность создать нечто более значимое для самого себя, чем диссертация. Я делился этими мыслями со многими людьми в разных местах, чтобы помочь им приблизиться к аборигенным способам мышления и познания как к структуре понимания, необходимого для совместного создания (со-творения) устойчивых систем.

Я участвовал в различных конференциях и дискуссиях об Аборигенном знании и устойчивости (sustainability) и прочитал много статей на эту тему. В большинстве из них излагается один и тот же упрощенный довод: Первые народы живут здесь тысячи лет, они знают, как сосуществовать в гармонии с этим местом, поэтому мы должны учиться у них, чтобы найти решения для актуальных проблем устойчивого существования (я часто задаюсь вопросом: о каких таких «мы» идет речь в этом утверждении?). Далее приводятся отдельные примеры устойчивых практик доколониальной эпохи – и готово. Публика остается в недоумении: «Ну хорошо, а дальше что? Как всё это можно применять сегодня для решения проблем, с которыми мы сталкиваемся?»

Ответов на эти вопросы нет, потому что участники-аборигены, как правило, предлагают шаблонные рассказы о себе и делятся культурными артефактами, которые должны представить чужакам тщательно отредактированную версию их прошлого, – подход довольно однобокий. Мы не делимся тем, что видим, когда смотрим через такое окно. В начале устраивается приветственная церемония, а в конце – танец, и все расходятся по домам довольные, но не поумневшие.

Попытки решения глобальных вопросов устойчивого существования редко учитывают точку зрения аборигенов – в разрабатываемых эконометрических моделях игнорируются особенности аборигенного мышления, основанного на паттернах. Вместо этого нам показывают точечные рисунки[8] и просят обязательно включить трудоустройство коренных народов в наши планы по «устойчивому» удвоению населения того или иного города в ближайшие десятилетия. Всякая дискуссия о системах Аборигенного знания представляет собой вежливое признание связи с землей, но не предполагает подлинного желания его постичь. Главный вопрос здесь всегда «что?», а не «как?».

Я хочу перевернуть ситуацию. Я хочу использовать процесс аборигенного мышления паттернами для критики современных систем и вместе с тем передать читателям представление о самом паттерне творения. Я хочу избежать широко распространенного среди аборигенов литературного жанра автобиографического рассказа, хотя и буду приводить некоторые истории в качестве примера. Конечно, мой рассказ будет субъективным и фрагментарным и устареет уже через пять минут после написания – эта проблема присуща всем печатным текстам. Подлинное знание будет продолжать развиваться среди народов и земель, и я буду идти вперед вместе с ним. Вы тоже будете идти. Возможно, вы уже заимствовали приведенный выше жест, добавили собственные оттенки значения, поделились им и создали на основе этого образа нечто такое, что невозможно представить на странице. Я должен передать эти понятия дальше, чтобы оставить их позади и перейти на следующую ступень знания. Если я не смогу это передать, то буду тащить на себе, словно камень, который препятствует моему росту и обновлению систем, в рамках которых я существую. Меня начинает утомлять, что в моей культуре я остаюсь великовозрастным мальчиком.

Эта книга представляет собой лишь перевод части тени, застывшей во времени. Я не претендую на совершенную истину или на авторитетность. Время от времени я перехожу от академического стиля к стилю рассказов у костра. Изложение может показаться неструктурированным; я позволяю логике следовать за сложными образами, которые я пытаюсь описать и которые не отражают причинно-следственные связи, характерные для письменного мышления.

Слова, которые обычно пишутся со строчной буквы, могут писаться с прописной в зависимости от изменения контекста, придающего им разные оттенки значений. Одна из замечательных особенностей английского языка заключается в том, что это креольский[9] торговый язык, меняющий форму в зависимости от внешних обстоятельств. Я готов отдать должное этому качеству, коль скоро оно поможет мне справиться с некоторыми сложными поворотами.

Это будет непросто, ведь английский язык неизбежно помещает мировоззрение поселенцев в сердце каждого понятия, затемняя его истинный смысл. Например, по-английски бесполезно объяснять аборигенные представления о времени, потому что их можно описать только как «нелинейные», что автоматически проводит у вас в голове жирную прямую линию. Вы фиксируете не отрицательную частицу не-, а прилагательное «линейные»: именно так вы воспринимаете это слово и именно такую форму оно принимает в вашем мозге. Еще хуже то, что этот термин объясняет понятие через описание того, чем оно не является, а не того, что оно собой представляет. В наших языках нет слова «нелинейный» хотя бы потому, что никто не ассоциирует путешествие, мышление или разговор с прямой линией. Тропа всегда извилиста, поэтому ей не требуется отдельного названия.

Много тысяч лет назад один человек попытался идти по прямой, за что был назван wamba (безумец) и наказан: его забросило на небо. Это очень старая история, одна из многих, которые показывают нам, что нужно путешествовать и мыслить свободно, а не бросаясь вперед сломя голову. Поэтому в этой книге английский язык будет действовать через истории, образы и беседы, а смысл будет не обозначаться отдельными словами, а возникать на извилистых тропках между ними.

В английском языке есть много слов для описания наших Первых народов. Поскольку ни одно из них не обладает достаточной точностью, я по большей части использую их в случайном порядке; каждое из них – предпочитаемый термин для одних и оскорбительный ярлык для других. До европейской оккупации мы называли себя просто Людьми на наших языках, но я не обращаюсь к какой-то конкретной языковой группе и потому применяю многие неточные английские термины, когда нужно обозначить нас в совокупности. Я употребляю многие другие термины, которые мне не очень нравятся, например «Время сновидений» (что представляет собой неверный перевод и неверное толкование), потому что их используют многие пожилые люди, которых я уважаю и которые передали мне знания: негоже выказывать неуважение к ним, отвергая выбранную ими лексику. Как они, так и я – мы все знаем, что эти слова означают, поэтому можем спокойно использовать эти ярлыки. В любом случае, без них практически невозможно изъясняться на английском, если только вы не будете повторять каждые пять минут что-то вроде «сверхрациональная межпространственная онтология, присущая основанным на обычаях ритуальным комплексам». Пусть лучше будет «Время сновидений».

Я излагаю базовые понятия аборигенной космологии, затем ищу паттерны, потом устанавливаю их связь с устойчивостью – всё это в свободной форме, которую не стоит воспринимать буквально. Для меня важнее не изложить факты, а заставить задуматься. Мой текст вступает в диалог с читателем, приглашая его к совместному размышлению, поэтому я часто использую местоимение первого лица двойственного числа. Оно широко распространено в аборигенных языках, но в английском языке его нет; поэтому я перевожу его как «оба-мы» – когда мои пальцы набирают эти буквы на клавиатуре, мои губы произносят: Ngal.

Для выработки решений сложных проблем нужны разные точки зрения и формы мышления, посему нам стоит делать это вместе, связываться с максимальным числом других «обоих-нас» и образовывать тем самым сети динамического взаимодействия. Я не даю экспертных заключений, а просто иначе ставлю вопросы и смотрю на вещи. У меня хорошо получается стимулировать связующее мышление, но я не гожусь в авторитеты ни по одному из вопросов, затронутых в этой книге; моя точка зрения носит маргинальный характер даже в моей собственной общине. Но ведь именно в маргинальных, окраинных зонах почва особенно плодородна.

Я надеюсь, что с этой переходной позиции оба-мы сможем увидеть то, что было упущено, заметить какой-то аспект паттерна творения и провести некоторые мыслительные эксперименты, чтобы понять, куда этот паттерн может нас привести. Это хорошо получалось у Эйнштейна, который редко заходил в лабораторию и просто говорил: «Если это так, то это так» и создавал такие симуляции в пространстве Времени сновидений, благодаря которым складывались невероятно сложные и точные доказательства и решения. В этом пространстве даже то, что он воспринимал как свою величайшую ошибку, впоследствии оказалось его величайшим открытием. Это не так уж сложно. А если мы застрянем, то позовем на помощь ехидн.

Начать нам следует с первых вопросов, которые неизменно становятся препятствием на пути к знанию. Кто это – настоящие Коренные народы? Кто из них является носителем настоящего Аборигенного знания, и какие аспекты этого знания могут помочь сегодня в разработке устойчивых систем?

Мальчик-альбинос

Оба-мы идем тропами песен с Клэнси Маккелларом, сказителем из людей вангкумара (Wangkumarra). По ландшафту песен и историй пролегают древние тропы Времени сновидений, запечатленные в наших умах и телах и в отношениях со всем, что нас окружает: это знание хранится в каждом водном потоке и в каждом камне. Мы проходим там, где встречаются Квинсленд, Южная Австралия и Новый Южный Уэльс. Клэнси находит тропы моих предков и показывает, где мои истории соединяются с его.

И у него, и у меня кожа не очень темная – возможно, по этой причине он уделяет особое внимание персонажам-альбиносам. Белая женщина-сова со светлой кожей и волосами становится Gubbiwarlga, или Мудрой женщиной, а затем превращается в кварц. Мальчик-альбинос подвергается травле и унижениям в своей общине, которая изгоняет его. Когда мы добираемся до скальной площадки, построенной мальчиком-альбиносом, у меня перехватывает дух. В изгнании он не шлялся без дела, а упорно трудился, не покладая рук.

По всей площадке располагаются массивные покрытые резьбой и отполированные каменные плиты, которые мальчик поместил на стоящие камни, уложенные в кучи или расставленные рядами. На этой огромной площадке, представляющей собой солнечный календарь, на котором отмечены времена года и движения небесных тел, их больше, чем оба-мы можем сосчитать. Я не могу понять, почему я не слышал об этом месте раньше и почему оно не так известно, как Стоунхендж. Я кладу руку на один из камней и чувствую, как с земли по нему поднимается глубокий «дуум», резонирующий в плече и спускающийся в мое нутро, – похоже, только что я получил ответ на свой вопрос.

Это не археологический памятник, который нужно раскапывать и изучать. Площадка по-прежнему пустынна. Мальчик всё еще здесь, возможно, он не рад непрошенным гостям. Это никакой не монумент. Это место живо. Каждый камень одушевлен и наделен разумом – впрочем, в нашем мировоззрении это справедливо для всех камней. Вдалеке располагается секретная пещера, на полу которой выложена миниатюрная копия площадки. Говорят, что люди, умеющие работать с камнями, могут молниеносно перемещаться между такими местами, которые соединены с каменными композициями по всему континенту.

Позднее, во время солнцестояния, я стою у Вурди Юанг в штате Виктория: эта каменная композиция в форме буквы С отражает движение солнца в течение года. Со смотрового камня, расположенного ниже на холме, я гляжу, как солнце опускается за опознавательный камень наверху композиции, луна встает прямо за мной, а Венера, Юпитер, Сатурн и Марс выстраиваются вдоль одной тропы. Тут речь идет не только о небесных телах, образующих упорядоченную линию, но и о тысяче различных историй, которые сливаются воедино, и об узоре (pattern), который они создают в диалоге между землей, небом и мною. Знание этих историй субъективно – то, как тот или иной человек обладает им в конкретный момент времени и в конкретном месте, представляет собой уникальную точку зрения, которая священна; это коммуникация, связующая земной лагерь и небесный лагерь, людей и разумный космос. Оба-мы присутствуем здесь, но видим разные истории.

В этот момент пролетающие над головой птицы становятся частью песни творения. Спутник. Самолет. Два облака на севере, причудливо извивающихся, словно змеи. Мы называем это «чем-то», знаком или посланием от Предков. Я думаю об истории о Двух змеях и о том, как впервые услышал ее, когда ехал на побережье из Гандабуки, что в северо-западной части Нового Южного Уэльса. Над собой я вижу Марс и Венеру – я знаю их как очи создателя, который во многих южных областях днем смотрит глазами орла, а ночью – сквозь планеты.

Время от времени на границе Нового Южного Уэльса и Квинсленда проводится церемония. Люди мурри (Murri) приносят красный опал из Квилпи и голубой – из Лайтнинг-Ридж, один с севера, другой с юга, чтобы соединить Марс и Венеру как очи создателя. Я думаю об этом и о месте, расположенном южнее, близ Уолджетта, где орлиные глаза – это две глубоких дыры в скале. Я думаю о тотемной связи моей женщины с орлом и о том, что она воплощает эту связь. Я продолжаю разворачивать сеть связей между земными общинами и небесной страной. Живые камни есть и там, наверху, и здесь, внизу, а темное пространство между звездами – это не вакуум, а твердая почва, обладающая массой и чувствительностью, отражающей места и времена на земле. Я вижу этот паттерн лишь до тех пор, пока не пытаюсь его описать: тогда он растворяется, как дым.

На первый взгляд, в этом не так уж много полезного. Такие места позволяют нам утверждать: «Смотри, мы были астрономами на протяжении тысяч лет, поэтому наше знание важно, а вы, свора ублюдков, уничтожили всё это». Хорошо, но каким знанием мы можем поделиться, чтобы пролить свет на решение проблем устойчивого развития и других сложных вопросов? Джума Феджо говорит мне, что у всего сотворенного есть Сновидение, даже у дворников на ветровом стекле и у мобильных телефонов; так почему же наше знание о творении должно застыть во времени и стать артефактом?

Камни на земле и на небе, все эти истории и их связи могут рассказать нам больше, чем тот простой факт, что они существуют на протяжении энного количества тысячелетий. Они могут рассказать нам, как обращаться со сложным и хрупким устройством человеческих обществ, как ограничить разрушительные крайности в этих системах и – самое главное – как вести себя с идиотами. Для обретения такого знания нам нужен практический подход. Начать можно с разговора на песке – взгляните на один из символов старика Джумы.

Два символа внутри шестиугольника представляют нечто большее, чем недавно приобретенное ими математическое значение. По отдельности они являются знаками сумчатых (<) и птиц (>) как разных тотемных категорий мяса и основаны на разных направлениях сгиба их коленных суставов. Вместе (<>) они представляют единственных плацентарных млекопитающих этого континента – людей и собак динго. Они образуют фигуру, которая показывает брачные правила внутри системы родства; под другим углом они могут образовывать символ Мужского дела[10]. Они также показывают точку столкновения, событие творения, связанное с созвездием Ориона (который всегда и повсюду в мире является либо охотником, либо воином), большой взрыв, вызванный борьбой ехидны и черепахи. Травма, причиненная этим событием, привела к разделению небесного и земного лагерей и к началу глубоких циклов расширения и сжатия вселенной, подобных дыханию, которые задают ритм для всего на свете.

Паттерн большого взрыва, начальной точки столкновения, представляет собой не просто что-то, происходящее в масштабе вселенной: он бесконечно повторяется во всех ее землях и частях. Многие истории творения упоминают эту точку столкновения, которую часто символизирует камень посреди какого-либо места и истории. Улуру[11] – камень в центре истории этого континента, паттерн, повторяющийся в различных взаимосвязанных историях множества локальных регионов и представленный на наших телах в виде пупка, а затем, во всё меньших и меньших масштабах, на квантовом уровне нашей космологии. Этот способ знания не проводит различия между тобой, камнем, деревом или светофором. Всё содержит знание, историю, паттерн. Чтобы разобраться в этой истории и распознать паттерн, мы должны начать с изучения камней.

Нет никакого толку говорить, что «гранит – это пирогенная кристаллическая смесь кварца, слюды и шпата». Столь же бесполезно носиться в окрашенной узелками рубашке, обнимать камни и просить их поделиться своими тайнами через пирсинг на пупке. Нужно проявить терпение и уважение, подойти поближе, присесть и дождаться приглашения. Так что мы можем посвятить чуть больше времени разговорам на песке, прежде чем приобщиться к камням, понять, кому дозволено узнать о них и как это знание может нам помочь выжить сегодня.

Я провел много времени, раз за разом изображая этот символ птицы/сумчатого и беседуя с людьми о нем, пока, наконец, не изготовил каменный топор, чтобы сохранить свои прозрения. На это у меня ушел год по той причине, что я постоянно возвращался к этим двум видам ног, которые снова и снова создавали в моей голове образ Эму и Кенгуру – как образ Времени сновидений, но еще и как австралийский герб. Поселенцы, по-видимому, признали его значение, раз переняли его в качестве символа своей колонии. У меня есть нерешенные вопросы с Эму, с его ролью в творении и с поведенческими моделями, которые продолжают развиваться из этого истока, создавая проблемы для человеческого общества и, как следствие, для самого творения. Проблему Эму можно истолковывать как математический символ больше/меньше. Эму – возмутитель спокойствия, который воплощает самую разрушительную мысль существования: я больше тебя; ты меньше меня. В этом кроются истоки всех человеческих несчастий. Аборигенное общество на протяжении тысяч лет справлялось с этой проблемой. Некоторые люди просто идиоты – идиотизм время от времени проявляется в каждом в виде голоса, который откуда-то изнутри шепчет: «Ты – особенный. Ты больше других людей и вещей. Ты важнее всего и вся. Все вещи и все люди существуют для того, чтобы служить тебе». Необходимы мощные противовесы для сдерживания ущерба, который может причинить такое поведение.

Есть много историй, объясняющих, как всё это началось, и я, будучи мальчиком тотема Австралийского журавля (а это традиционный враг Эму), все их знаю. Мою любимую историю Времени сновидения рассказывает Старейшина ньюнгар Ноэль Нэннап из Перта. Все животные собрались, чтобы решить, какой вид будет хранителем всего творения. Эму устроил страшный бардак, начав носиться вокруг, чтобы показать свое проворство. Он утверждал, что всех превосходит, на всех кричал и требовал, чтобы его признали главой. Темный силуэт Эму можно увидеть на Млечном пути. Кенгуру (его голова – это Южный крест) держит его, Ехидна хватает сзади, а большой Змей опутывает его ноги. Чтобы сдержать опасного нарцисса, необходимы коллективные усилия.

Однако текущее сочетание фрагментации общества и возможностей молниеносной коммуникации означает, что нам приходится иметь дело с этими сумасшедшими один на один, сталкиваясь с ними лбами в вакууме, где нет законов, а в неконтролируемой среде они процветают. Бороться с ними в одиночку бесполезно: как гласит старая поговорка, никогда не дерись со свиньей – вы оба вымажетесь в грязи, а свиньи это любят. Базовые правила человеческого общения к ним неприменимы, поскольку они обращают эти правила против всех остальных.

Базовые нормы аборигенов, как и большинства других обществ, включают в себя уважение и выслушивание мнений всех участников разговора. Нарциссы требуют для себя этого права, но затем отказываются давать слово другим на том основании, что чужое мнение нарушает их свободу выражения или оскорбляет их. Отвергая основополагающие социальные договора о взаимности (обусловливающие возникновение в ходе обмена репутаций щедрости и великодушия, которые обеспечивают стабильные связи и поддержку в обществе), они подтачивают основы гармонии несколькими словами нелицеприятной сплетни. Нарциссы придерживаются двойных стандартов и настолько подрывают системы взаимообмена, что каждый член социальной группы оказывается в изоляции и вынужден вести дарвиновскую борьбу за власть и за сокращающиеся ресурсы, в которой гибнет всё. После этого они перемещаются в другое место и присоединяются к новой группе. Можете свободно экстраполировать эту модель на разные страны и разные исторические эпохи.

У нас есть истории о таком поведении, памятные камни, стоящие там и тут вдоль троп песен, жертвы и разрушители, превратившиеся в камни после эпической борьбы, чтобы вечно служить назиданием другим. Клэнси Маккелар показал мне место, где были наказаны и обращены в камни три брата, похитившие женщин. Повсюду в Тибубурре красные камни – это люди, окаменевшие из-за того, что они нарушили закон или переборщили с ритуалами изменения погоды. Камни воплощают Закон и знание Закона. Любое нарушение Закона проистекает из дьявольской мысли, первородного греха, заключающегося в том, чтобы поставить себя выше земли или выше других людей.

Однако наши традиционные системы Закона содержат знание, что время от времени идиотом бывает каждый. Это ведет к суровой расплате, но за нарушителем в итоге не числится никакой вины, и никто не держит на него обиду. Совершившие проступок считаются преступниками лишь до тех пор, пока их не накажут, после чего они снова могут пользоваться уважением и приносить пользу группе. Поэтому у людей нет нужды лгать, перекладывать вину на другого или пытаться исказить правила, чтобы ускользнуть от ответственности и наказания. Они знают, что им предстоит начать всё с чистого листа, поэтому с готовностью принимают наказание и последующее преображение – а лучшего способа научиться и придумать нельзя.

Возможно, из наших историй о камнях можно кое-что извлечь для повышения эффективности и устойчивости систем правосудия. Эти старые преступники, обращенные в камень и разбросанные по всей стране, не вызывают презрения, а пользуются уважением, поскольку они понесли наказание и теперь почитаются как хранители Закона. Если мы относимся к ним с уважением и слушаем их истории, они могут рассказать нам, как улучшить жизнь в обществе.

Впрочем, о камнях я знаю немного. Мне привычнее открытые саванны и бушленды, поросшие сухими склерофитами, а в моем Месте историй есть только один камень, который перемещается по своей воле и оказывается в разном положении каждый раз, когда ты его видишь. Он родом из Азии, его принес циклон, и он так и не угомонился и не зажил медленной жизнью, как прочие камни. Поэтому мне нужно поговорить с кем-то, кто действительно понимает, как работает камень. По своему обыкновению я обращаюсь за самым глубоким знанием к обладателю самой маргинальной точки зрения. Я говорю с юным тасманийским аборигеном по имени Макс.

У Макса серебристо-белые волосы и алебастровая кожа. Он смотрит и говорит так, как если бы ему было привычнее ездить верхом на драконе, а не на объезженной лошади. Он настоящий нерд, помнит сотни цифр после запятой числа пи без особой на то необходимости, считает, что владеет боевыми искусствами гораздо лучше, чем на самом деле, и обладает энциклопедическими познаниями об эльфах, хоббитах и супергероях. Он также может писать такие песни на языке своих предков, от которых у меня наворачиваются слезы.

Мы с ним много занимались традиционной борьбой, в которой раньше использовались каменные ножи. По правилам боя, удары противнику можно наносить только по рукам, плечам или спине (это очень трудно), а в конце схватки победитель, как ни странно, должен получить те же порезы, что и проигравший, чтобы ни у кого не осталось обиды. Довольно трудно порезать кому-то спину каменным ножом, когда он пытается сделать то же самое с тобой, но это становится еще труднее, когда ты знаешь, что с каждым ударом ты на самом деле наносишь порезы самому себе. Разговаривая после этих схваток, мы пришли к выводу, что такая разновидность боя заставляет тебя понять точку зрения врага и в конце вы уже не можете быть противниками, потому что вас связывает уважение друг к другу и взаимопонимание. Это еще один урок от камня – но как его применять сегодня? Похоже, тут открывается отличная возможность провести мысленный эксперимент.

На мой взгляд, если бы вы решили взять современную экономику, которая зависит от постоянной войны, и попытались сделать ее устойчивой, вы могли бы начать с введения подобных правил ведения боя. Но в модели с каменным ножом враги представляют собой невозобновляемый ресурс, который рано или поздно будет исчерпан. Для военной машины было бы совершенно непрактично, если бы каждый уважал все точки зрения. Возможно, здесь достаточно позаимствовать ту простую мудрость, что большинству молодых людей нужно нечто большее, чем тренинги осознанности, чтобы побороть ужасающий нарциссизм, охватывающий их, как только у них отрастают яйца. Быть может, тогда из них не вырастут мужчины, которые первым делом устраивают войны.