Отморозки: Новый эталон

– Да, – усмехнулся Колчак. – Пожалуй, тут вы правы. Но этот допрос?..

– А вот это у нас – стандартная процедура, – ответил Анненков. – Любой, кто пытается силой проникнуть на территорию дивизии – враг и шпион, если не сумеет доказать обратное. Вас, Александр Васильевич, допрашивал один из заместителей начальника секретной части нашей дивизии, капитан Ларионов[32]. Он у нас среди «секретчиков» интеллигентом слывет…

Звероватый капитан молча наклонил голову и щелкнул каблуками. Анненков повернулся к нему:

– Николай Николаевич, проводите нас и дайте указание остальных отпустить.

– Слушаюсь, атаман, – снова кивнул тот и, распахнув дверь, сделал приглашающий жест рукой. – Прошу…

Сперва был обед. Сытный и вкусный, но без изысков. Разве что, рябчики. Нежные, тающие во рту, каких не в каждом столичном ресторане подадут. Колчак приналег на них, не преминув спросить, откуда такое великолепие. И от ответа чуть не подавился хрустящим крылышком…

– Это – с тренировок. У нас, господин адмирал, лучших стрелков обучают просто: дают Монтекристо[33], семь патронов, и через пять часов должен принести пять рябчиков.

– Однако… – Колчак удивленно покачал головой, – Соединяете пользу и выгоду?

– Скорее объединяю приятное с полезным, – снова одними губами улыбнулся Анненков. – Сами стрелки тоже рябчиков едят…

После обеда, завершившегося, к удивлению Колчака, мороженым, но не с ликером или сладким французским вином, а с обычным крымским мускатом[34], Анненков пригласил гостя на полигон. Там их уже ждал начальник штаба дивизии генерал-майор Львов. Александр Васильевич снова удивился: генерал был не в повседневной и даже не в полевой форме, а в каком-то жуткого вида снаряжении, стальных кирасе и каске, но не адриановской, а совершенно иной, почти идеально полусферической формы, да еще и с ружьем-пулеметом на груди. Рядом с ним стояли офицеры и солдаты, одетые и вооруженные точно так же.

– Разрешите обратиться, ваше превосходительство, – спросил Анненкова флаг-офицер Тирбах[35]. И, получив разрешение, продолжил: – Что случилось с этим… этим… – Он никак не мог определить, кто перед ним: офицер или нижний чин, но удачно выкрутился: – С этим кавалером?

– Пуля в баллон с огнесмесью попала, – ответил вместо Анненкова Львов. – Во время прорыва германского фронта. Вот и пожгло поручика…

И с этими словами генерал-майор, чье лицо было изборождено глубокими шрамами, положил руку на плечо своему офицеру, с лицом, испятнанным ожогами. Колчак поразился: как это поручику еще глаза не выжгло – вон какое пятно молодой кожи прямо под левым глазом!

– Наши штурмовые саперы, – представил Борис Владимирович. – Любимая игрушка генерала-майора Львова.

– С этой игрушкой немцы особенно играться любят, – хрипло сообщил Львов. – Аж визжат от восторга, когда играть начинают…

– До смерти обожают, – поддержал командира кто-то из строя. – Прям до смерти…

От этих слов Колчак непроизвольно поежился, а его адъютант Комелов невольно вздрогнул. Анненков, заметив реакцию гостей, усмехнулся:

– Это они так шутят. А вообще они у нас тихие, спокойные…

Александр Васильевич оглядел «тихих» штурмовиков и мысленно поблагодарил бога за то, что воюет с этими «спокойными» на одной стороне. Судя по всему, его свиту посетили такие же мысли.

– А что это за странная форма на ваших… э-э-э… бойцах? – Александр Васильевич перевел взгляд со штурмовиков на стоявших поодаль казаков, тоже щеголявших в шнурованных сапогах, разгрузках и с автоматическим оружием на плечах.

– Новое оружие – новые требования, господин адмирал…

Анненков улыбнулся, и Колчак в который раз неприятно поразился привычке генерала-лейтенанта улыбаться одними губами. А тот уже подозвал одного из своих людей:

– Городовиков[36], ко мне! Тут его превосходительство вице-адмирал интересоваться изволят.

К ним подошел один из казаков – невысокий кривоногий крепыш с явно азиатской внешностью. Анненков оглядел его с ног до головы, застегнул Городовикову ремешок на клапане магазина, произнес негромко и совершенно непонятно: «Десять кругов в личное время», после чего повернулся к Колчаку:

– Оружие генерала Фёдорова способно выпускать больше шести сотен пуль в минуту, – сказал он, указывая на автоматическое ружье, – так что патроны, находящиеся вот в таких коробах, приходится носить в весьма значительном количестве. А остальное… аптечка первой помощи, специальное снаряжение, накидка от дождя и прочее. – Называя каждый новый предмет экипировки, Борис показывал рукой на точки, где находилось то или иное снаряжение. – Таким образом, каждый боец дивизии готов к действиям в условиях быстро меняющейся боевой обстановки.

– Изрядно… но дорого… – Александр Васильевич покачал головой.

– Люди – дороже! – отрезал Анненков. – Особенно мои!

– Это же сколько они патронов изведут?

– А сколько уже извели! Учёба – оно дело такое. Каждый под тысячу патронов расстрелял, а кто и поболе.

– Ну, дай бог, толк с того будет. Но контраст с обычными пехотными частями разителен, ничего не могу сказать. Солдатики у вас все как на подбор, порядок и дисциплина. А уж о подготовке я говорить боюсь… – И тут Колчак, который и вообще-то улыбался очень редко, к изумлению своих спутников, подарил суровому визави застенчивую улыбку гимназистки, – Борис Владимирович, теперь я просто уверен: если с кем-то и можно взять Проливы, так это – с вашей дивизией…

Наступила долгая пауза, после которой камнем упало короткое, холодное «нет». Все замерли…

– Я – против вашей операции, – твердо произнес Анненков. – Эта операция бессмысленна в военном плане и вредна – в политическом. Поэтому я всеми силами буду возражать как против участия моей дивизии в десанте на Босфор, так и против всей операции в целом.

Колчак стоял и ловил открытым ртом воздух, точно вытащенная на берег рыба. Рядом с ним замерли его офицеры. Вот это номер! А ведь ему обещали – положительно обещали! – что лучшая часть русской армии будет передана в его распоряжение…

– Но… как?.. Как же?.. – прокаркал наконец Александр Васильевич разом осевшим голосом. – Это же… Так же… Почему?..

– Потому, – жестко отрезал Анненков. – И вообще: о какой десантной операции может идти речь, если лучший линкор Черноморского флота набит германскими шпионами, точно гостиничный матрас – клопами?

– Что?

Борис Владимирович хладнокровно поведал и о деятельности Виктора Вермана, его шпионской группы в Севастополе и Николаеве, и о преступной небрежности капитана «Императрицы Марии», который даже не выставил охранение, и осмотр приходящих гражданских специалистов, две трети которых носили немецкие фамилии.

– Но как могли жандармы просмотреть целую шпионскую организацию?

– Вот это, господин адмирал, уже ваше дело: узнать, разобраться и выяснить – как? – все так же ровно ответил Анненков. – А пока…

И тут произошло уже и вовсе невероятное событие. Колчак застыл с полуоткрытым ртом, должно быть собирался что-то сказать, его офицеры словно бы изобразили на любительском спектакле немую сцену из бессмертного «Ревизора», а возле Анненкова вдруг совершенно из ниоткуда возник человек в простой, хотя и дорогой одежде, с длинной бородой и умными, колючими глазами…

– Соглашайся, генерал, – произнес Распутин негромко. – Для виду еще поломайся, а потом – задний ход.

– Не хочу, – упрямо наклонил голову Борис.

– Вестимо, что не хочешь, – ухмыльнулся Распутин. – И я не хочу. Да только плетью обуха не перешибешь, сокол ясный. Папашка решил, так что… – и он слегка развел руками.

– Б…!

– Это верно, она самая, – дробно засмеялся Григорий Ефимович. – Ну, так что? Сделаешь?

– Черт с тобой! Можешь успокоить «папашу всенародного»: сделаю, как ему хочется…

– Вот и ладно, вот и хорошо… – Распутин повернулся уходить. – Прикажи там, чтобы мне парочку рябчиков завернули. Больно уж хорошо твои стервецы их жарить навострились.

– Может, пообедать останешься? Я распоряжусь…

– Некогда, мил-друг, некогда… Я вот у тебя еще бутылочку муската прихвачу, не против?

И с этими словами Распутин провел рукой перед глазами адмирала и его свиты, после чего словно растворился в воздухе…

– Борь, а это что сейчас было? – выдохнул Глеб и вытер рукой разом вспотевший лоб. – Это я с ума сошел или весь мир?

Анненков тихо усмехнулся, повернувшись к другу:

– Это – нормальная практика психотерапии и парапсихологии. То, что ты сейчас видел, носит вполне официальное название «вуаль». А по-простому, по-народному – отвод глаз. Но это я тебе потом объясню, а пока пошли кого-нибудь на кухню. Иначе Гриня может нам поваров так зачаровать, – он снова усмехнулся, – что ужина мы с тобой только к завтрашнему обеду дождемся…

3

Телеграммы

Тифлис, 26,VI. В старой части города тяжело ранен бомбой пристав 6-го участка Глебов. Вместе с ним ранен околоточный надзиратель и двое прохожих. <…>

Тифлис, 26,VI. Вчера брошены бомбы еще в два места: на Псковской улице в казачий разъезд и на Головинском проспекте. Несчастных последствий не было.

Николаев, 26,VI. Редакция газеты «Южная Россия» получила ряд писем, угрожающих смертью тем, кто говорит о созыве народных представителей. Письма подписаны «Патриотический союз истинно русских людей».

Насаждение тишины и спокойствия

«Черноморское побережье» сообщает:

В канцелярии черноморского губернатора получено несколько сот экземпляров воззваний, присланных Грузино-Императорской конторой правительствующего синода для распространения среди населения. Воззвания эти выпущены под следующими заголовками:

«Бога бойтеся», «Царя чтите», «Берегись обманной проповеди», «Власти повинуйся», «Не соблазняй и не соблазняйся». Верное средство для успокоения умов и предотвращения погромов и беспорядков.

«Новости дня». Июнь – июль 1916 г.

Обсуждение участия Георгиевской дивизии в запланированной Колчаком Босфорской десантной операции затянулось глубоко за полночь. Через два часа бесконечных уговоров и банального нытья Анненков наконец согласился и вместе с адмиралом взялся за разработку плана десанта. В дополнение Борис велел позвать Глеба, который незамедлительно прибыл, слегка пьяный, а возможно – и не слегка. Он тут же вогнал в глубокий ступор Колчака и его сопровождающих, заявив, что пока не будут построены хотя бы десять «Эльпидифоров»[37] из двадцати заказанных, ни о каком десанте не может быть и речи.

– А откуда вы, генерал, знаете об «Эльпидифорах»? – спросил Александр Васильевич, когда к нему вернулся дар речи. – Это ведь совершенно секретный проект…

– Вот когда приступите к командованию флотом, поинтересуйтесь у своих подчиненных о том, каким путем секретные сведения становятся достоянием гласности? И еще: каким образом эти сведения стали достоянием германской разведки? Потому что я получил эти сведения именно на допросах немецких пленных.

Колчак гулко сглотнул, а Глеб, не обратив на это никакого внимания, продолжал:

– Значит так: десять «Эльпидифоров» нужны нам к осени. Раньше все равно начать не сможем, в смысле – вы не сможете. Вам надо еще в командование вступить, сплавать корабли, потренировать свои экипажи. Плюс – несамоходные плашкоуты, для остальной дивизии. Мощности николаевских заводов позволят достроить десять «бэдэка»…

– Что достроить? – пискнул Тирбах.

– Бэ-Дэ-Ка – большой десантный корабль, – пояснил Львов. – «Эльпидифор» вполне подходит под это определение. Так вот, если вы, ваше превосходительство, напряжете заводы в Николаеве и поставите их в позу пьющего оленя, они управятся примерно к октябрю, а мы…

– Так, – холодно перебил его Анненков. – Достаточно. Господин начальник штаба, насколько я помню, у вас еще есть дела. Ступайте и займитесь ими, а обо всем, что вы нам здесь нагоро… то есть сказали, к завтрашнему дню подготовить докладную записку. И, господин генерал-майор, подождите меня у выхода: мне нужно дать вам еще несколько поручений…

…Колчак и его офицеры напряженно вслушивались в доносившиеся из-за двери обрывки разговора.

«…Ты чё творишь?!!» – «А чего они… па-а-адумаешь, верховный правитель…» – «Охренел?!» – «…все равно, он ни хрена не поймет…» – «Пьянь подзаборная… Завтра на полосе трезветь будешь!..» – «Ой, я испугался…» – «А если он?..» – «Чего?..» – «Ничего!» – «Он от кокаина одурел уже…»

На этом месте Колчак непроизвольно стиснул кулаки и скрипнул зубами, а его офицеры отвели глаза. Очень жаль, но, кажется, увлечение Александра Васильевича кокаином – уже ни для кого не секрет…

Но дальше разработка плана пошла быстро и деловито. К тому времени, как Колчак отправился в Петроград, он уже имел твердое представление о необходимом количестве сил и средств, привлекаемых для этой операции.

Тем временем у Анненкова и Львова появились новые неотложные дела. Из Швейцарии прибыли новые письма от Ленина, в которых кроме теоретического спора о вопросе построения социализма в России содержались еще и вполне конкретные практические указания. В их числе содержалась настоятельная просьба посодействовать ссыльным большевикам на предмет возвращения их к активной политической жизни.

Когда Львов показал своему другу-командиру это письмо, тот внимательно прочитал, пошевелил губами, проговаривая про себя особенно понравившиеся пассажи, гоготнул и произнес:

– Ленин против Ленина? Лихо, Глеб, ей-ей – лихо! Это же надо было додуматься: аргументировать к Владимиру Ильичу его же работами, только еще не написанными… – Он хлопнул Глеба по плечу. – Бой с тенью, а?! Так… – он тут же посерьезнел. – А что у нас с побегами? Кого тащим?

Глеб хмыкнул:

– Борь, ты ведь в курсе: я – сталинист. Так что, в первую очередь в Туруханский край съездить надо. Иосифа Виссарионовича привезти оттуда…

Анненков помолчал, затем негромко пропел: «И вот сижу я в Туруханском крае, где при царе сидели в ссылке вы…»[38]. Снова хлопнул Львова по плечу:

– Черт с тобой! Езжай! Только учти: времени на то, чтобы тут рассусоливать, у тебя нет ни фига. Быстро приехал, забрал, вернулся. Красотами Сибири потом любоваться будем… – Тут он нехорошо усмехнулся. – Особенно, если в жернова «сталинских репрессий кровавой гэбни» попадем…

– Прекрати, – скривился Глеб. – Ты еще про героического Джемса Бонда вспомни и героического гениального Стрындищева…

– Кого?!

– Ну, Солженицына – разницы-то никакой…

Паровоз, выбрасывая в небо струю черного, плотного дыма, мчал курьерский поезд по Транссибу. В купе спального вагона сидели двое. Покуривали, попивали чай и молчали. По ходу поезда сидел генерал-майор с белым крестиком на шее и звездой «Владимира с мечами» на груди расстегнутого черного кителя Георгиевской штурмовой отдельной патроната Императорской фамилии дивизии. Напротив него расположился зауряд-прапорщик в белой гимнастерке той же дивизии, украшенной полным георгиевским бантом.

– Нуте-с, друг мой, Василий, – генерал вкусно отхлебнул чай и потянулся за лежавшим на тарелке бутербродом с ветчиной. – Какие у тебя идеи по нашей задаче? Как полагаешь действовать?

– Ну, так надобно сперва до этой Курейки добраться, – зауряд-прапорщик тоже взял с тарелки промасленный ломтик белого хлеба с розовым лепестком соленой ветчины, – а там видно будет, командир. Чего сейчас-то гадать? Доедем, оглядимся… Война план покажет.

– Ты у нас прямо Наполеон, – рассмеялся генерал-майор Львов. – Тот тоже говорил, что надо ввязаться в сражение, а там уже разберешься.

– Эка?! – удивился зауряд-прапорщик Чапаев. – Выходит, Глеб Константиныч, что я прям Бонапартий?

– Ага. И помрешь ты на Святой Елене…

– Прям на святой? И она меня до себя допустит?

– Обязательно! – веселился Львов. – Только ты уж смотри, не говори ей, что не Бонапарт, а Чапаев. Иначе – все!

– Что?!

– Не помрешь…

– Да тьфу на тебя, командир, – притворно обиделся Василий. – Сам знаю, что почти ничего и не знаю, а ты еще смеешься…

– Однако, – удивился Глеб, перестав смеяться. – Ты сегодня прямо афоризмами историческими сыплешь. Был, Василий, такой древнегреческий ученый, Сократом звали. Так вот, когда его спросили, много ли он знает, Сократ ответил: «Я знаю, что ничего не знаю». Так-то вот, Вася.

Львов открыл портсигар, взял папиросу и предложил Чапаеву угощаться. А потом принялся рассказывать ему про остров Святой Елены, про кампанию двенадцатого года и про битву при Ватерлоо. Василий Иванович слушал так внимательно, что даже рот приоткрыл. Когда история дошла до разгрома каре Старой гвардии, Чапаев аж кулаки стиснул…

– …Англичане навели на «старых ворчунов» пушки и предложили сдаться. И тогда маршал Лефевр, командовавший Старой гвардией, крикнул им в ответ: «Гвардия умирает, но не сдается!»[39]

– И правильно! – одобрительно рявкнул Василий. – Лучше уж помереть вместе со своими, чем вот так – хвост поджать и винта положить!

– Верно, Василий, верно. Правда, говорят, что фразу эту потом придумали, а на самом деле Лефевр им такое ответил, что не то, что написать, а и подумать-то стыдно…

– И это тоже правильно, – засмеялся Чапаев. – Когда тебя враги окружили да убивать сейчас начнут – нешто станешь красивости придумывать? Пошлешь по матушке, вот те и вся отходная…

За разговорами время летело быстро и незаметно. Поездка до Красноярска заняла целых четверо суток, но их как-то и не ощутили. Когда Чапаев уходил к ехавшим в обычном пульмановском вагоне унтерам, Глеб заваливался на полку и читал толстый роман Эмиля Золя «Разгром». В прошлой-будущей жизни Маркин читал эту вещь, но в переводе, а теперь, когда ему достались знания и умения дальнего родича князей Львовых, ему пришла в голову фантазия познакомиться и с подлинником. Когда же Василий возвращался, Глеб пересказывал ему перипетии сюжета, объяснял историю окружения французов у Меца и Седана, а тот даже записывал что-то в книжечку.

– Вась, а зачем ты это записываешь?

– Эх, командир, вот доведется мне в академии военной учиться, а вдруг спросит кто: что там, мол, случилось у французишек под Седаном? Верно, не знаешь, Чапай? А тут-то я им все и выложу: и про пушки хреновые, и про Мольтке, и вообще…

– Ишь ты! Дельно, – Глеб поднял руку, словно бы поправлял очки. Последние годы Маркин ходил в очках и привык к ним, а теперь Львов просто повторял привычные жесты… – Быть тебе, Чапаев, командиром дивизии, это я тебе точно скажу.

В Красноярске Львов получил известия, весьма его огорчившие. Последний пароход из Енисейска до Монастырского – центрального населенного пункта Туруханского края – уходит не позднее первого августа. Придя же в пункт назначения, встает на прикол, на зимовку. До Енисейска тоже надо добираться по реке. А времени все меньше и меньше…

– …Значит так, парни… – Львов, переодетый в простую полевую форму, привстал из-за стола. – Действовать надо быстро и решительно. Лейба, – обратился он к фельдфебелю Доинзону, – на тебе – транспорт. Топаешь на пристань и подыскиваешь какой-нибудь катер, пароходик, одним словом – некую лайбу, которая может довезти нас до Курейки и обратно. С тобой Кузякин пойдет…

– Сделаем, командир, – наклонил голову Доинзон. – Извините, я только хочу поинтересоваться: обязательно покупать, или можно взять в аренду?

– Делай как хочешь, только без разбоя.

– Ну, это таки понятно, – развел тот могучими ручищами.

– Чапаев. Пойдешь в городскую думу и вырвешь из них для нас документы на эту поездку. С тобой идет Сазонов. Делай, что хочешь и как хочешь, но чтобы к вечеру бумаги нам выправили.

Василий Иванович молча кивнул и с независимым видом откинулся на спинку стула. Положение командирского наперсника обязывало его держать марку…

– Семенов, Варенец, Гагарин. Вам пока дела нет, так что сидите здесь в гостинице в качестве тревожной группы. Оружие без нужды не показывать, но исполнять не задумываясь. Вопросы?

– Никак нет, – в унисон рявкнули штурмовики.

– Ну вот, – удовлетворенно кивнул Глеб. – А я – в управление полиции. Нужно добыть личные дела интересантов и письмо в управление полиции Курейки. Отношение от жандармерии у нас уже есть…

…Доинзон достаточно быстро отыскал то, что ему нужно. Небольшой пароход «Алатырь-камень», лишь чуть длиннее начертанного на борту названия, оказался хорошим ходоком, не слишком прожорливым, так что запаса угля ему должно было хватить на рейс до Курейки и обратно. Трое матросов, четверо кочегаров, механик, боцман и капитан – он же лоцман, вот и все. И таки если вдруг эти соленые души… то есть не соленые – откуда здесь соль?! Короче, если эти поцы додумаются своими головами до чего-то нехорошего – восемь георгиевцев с ними справятся только за здрасьте. И щоб он так жил, как эти бычки енисейские поплывут по речке к океану!

Сговориться с капитаном оказалось не сложно. За все про все он запросил тысячу тридцать четыре рубля. Доинзон удивился такой не ровной сумме, но капитан быстро пояснил: пятьсот рублей – ему лично, двести – механику, остальное – команде, с учетом доплаты кочегарам. Уголь и питание команды – за счет нанимателя. Расчеты удовлетворили фельдфебеля, и он извлек из кармана пачку денег, отсчитал три петровских билета и протянул капитану:

– Это за фрахт и за продукты. И чтобы ветчина таки кошерная…

– Не боись, жид, даже икра кошерная найдется, – гоготнул капитан, сложил и спрятал деньги в карман.

Они ударили по рукам, и Доинзон вместе с ефрейтором Спиридоном Кузякиным двинулись в гостиницу, чтобы сообщить о выполнении задания…

Красноярский полицмейстер полковник Бекетов был приятно удивлен. Первый свой визит посетивший город герой, один из «спасителей Отечества», генерал-майор Львов – тот самый, который в одном строю вместе со своими солдатами ворвался в германские окопы, лично уничтожил три пулемета, два бетонных укрытия и больше сотни вражеских солдат и офицеров! – так вот, он нанес свой первый визит именно ему.

Бекетов разливался соловьем перед столичной знаменитостью, одновременно пытаясь понять: что же такого могло понадобиться герою, о котором и до сих пор кричат все газеты, от простого, провинциального полицмейстера? Причина визита вроде бы была на поверхности: Львов воевал на Балканах вместе с племянником Бекетова, а потому и зашел по-свойски к родственнику своего соратника. Но полковник недаром прослужил в полиции двадцать три года и чувствовал, что за пустой светской болтовней Львов скрывает что-то очень важное. Важное и просто необходимое этому покрытому шрамами фронтовику. Но что именно? Полковник терялся в догадках, но так и не мог отыскать хоть сколько-нибудь удовлетворительного ответа…

А тем временем генерал пересказывал последние столичные сплетни, интересовался здоровьем многочисленной бекетовской родни, расспрашивал о видах на охоту и шутил о положении в городе. В свою очередь полковник обстоятельно расписывал охотничьи угодья, обещал показать свое собрание манков на рябчика, острил о местных купцах и самоедах да жаловался на местных варнаков – совершеннейших дикарей, слово чести!

Разговор катился медленно и лениво, словно Волга в нижнем течении. Уже Бекетов осторожно предложил генералу пообедать вместе и поразился тому, как легко тот принял его предложение, уже пообещал угостить местным «деликатесом» – пельменями, которые вряд ли можно сыскать в Петрограде, предложил выпить китайского вина – сладкого и непривычного для европейца, а к истинной цели визита генерала так и не подобрался.

Полковник уже подумывал о том, что с возрастом теряет хватку и ошибается, когда из приемной донесся подозрительный шум, а потом болезненный вскрик. Дверь распахнулась, и в кабинет влетел ефрейтор Георгиевской дивизии.

– Командир! У нас – триста! Лейбу на пристани порезали!..

Бекетов вздрогнул: лицо Львова, и так не обремененное лишней красотой из-за жутковатого вида шрамов, вдруг приобрело какой-то совсем уж дьявольский вид. На секунду оно превратилось в маску смерти – холодную, мертвенно-застывшую и спокойную до беспримерной жестокости. Это продолжалось всего один миг, но и этого хватило, чтобы полковник инстинктивно вжался от непереносимого ужаса в спинку своего кресла.

– Прошу извинить, господин полковник, – Львов встал и коротко кивнул, прощаясь. – Я вынужден покинуть вас: дела…

…Фельдфебель Доинзон заметил четверых подходивших к нему личностей вполне каторжного вида еще шагах в двадцати. Но бывший одесский амбал понадеялся на свою чудовищную силу, боевые навыки, парабеллум в кармане и финку за голенищем сапога.

Когда варнаки перегородили дорогу фельдфебелю и шедшему с ним рядом молоденькому ефрейтору, Доинзон прокашлялся и рявкнул командным голосом:

– Слушайте ухом, почтенные! Если кто-то имеет мине что-то сказать – говорите оттуда, я замечательно слышу!

– Эй, пархатый, а ну-ка, подь суды, – прохрипел один из потенциальных каторжан. – Шевели мослами: сурьезные люди разговор до тебя имеют.