Исповедь грешника. Том 1. Гордыня

Zak Dummy

Исповедь грешника. Том 1. Гордыня

Я искренне не понимаю вас

Бог мёртв. Я был одним из тех, кто топтался на его могиле.

Но что же сейчас?

Лёгкое землетрясение, знаменует возродившееся божество, если его так можно назвать. Существует ли вообще божество, имеющее форму цилиндра и состоящее в основном из жира? Да и божественное на то и божественное, что обычный человек не может даже увидеть его.

Он способен лишь верить в его существование.

Я же чувствую, как он копает землю под ногами, да и мне как-то приходилось его трогать. Мерзость ещё та.

Подбородок вновь дёрнулся к символам, парящим сбоку.

«И почему я не удивлён?»

– Аа-аа, а жизнь ведь ещё та сука.

Кандалы. Они уже давно покрылись ржавчиной и больно натирают запястья, но тюремщицы ещё те садистки. Им бы не помешало проявить хотя бы проблеск фальшивого сострадания, которым обычно одаривают недовольных клиентов консультанты.

Ну мне даже такой чести не уделили после часа избиений.

Я бы не отказался поспать на тёплой постели или там поесть, что-то кроме воды с заплесневелым хлебом.

Весь рот кровоточит от него, будто бы лезвие лизал.

«Рацион как в старые добрые времена»

– Шевелись, Комефем!

Разъярённый толчок в спину, той кто иногда присоединялся к ежедневной проверки прочности металлических ботинок на моих костях.

– Оп-п-п-п. Чуть не упал.

«Ну я связан цепями, да и ещё чертовски красив несмотря на амбре из-за рта и вони источающее месяцами немытое тело, как тут удержаться? Прибавь длинные сальные волосы и неправильно сросшиеся после переломов кости. Не мужчина, а мечта»

Понимаю этих садисток. Я и сам не прочь переспать с собой, чем иногда и занимался, но им та нельзя. Я же всё-таки заключённый. Запретный плод, что только добавляет огонь в печь их и без того воспылавших чресл.

«Прямо-таки чувствую себя графом Монте-Кристо. Меня тоже выкинут в океан? Требую Фетум Крап. Как раз повидаю Альмадера. Давно не виделся с этим засранцем»

Обернулся. Прищурив глаза, успел отвыкнуть от света подземных ламп. Рот приоткрылся, тревожа засохшие губы, а после с грохотом захлопнул челюсть. Челюсть лишь недавно вкушавшую плоть.

Хотя, как недавно. Сколько я провёл в темнице?

Зрачки прыгнули вверх, подбадривая вспомнить выцарапанные ногтями цифры в темнице.

«Двести пятьдесят один. О боже. А такое чувство, что прошла вечность»

Лицо дамочки покрылось мурашками страха, что приятно порадовало.

«Что за тупая хлеборезка? Будь она хоть самой последней бабой на земле, у меня бы зубы даже не зачесались»

– Буу.

Приметив напряжение на лицах трёх сопровождающих, я развернулся, двигая культяпками в сторону места где приступит в силу приговор.

Я напоследок опять взглянул на символы, которые вижу только я.

«Что бог не справился?»

––

Комната, которую можно охарактеризовать лишь, одним словом. Стерильная, вот что первое приходит на ум.

Стоит только перешагнуть порог, как тебя встречает запах моющих средств, отдающих этиловым спиртом.

Лишь студия. Хотя я видал времена, когда в крохотной хибарке помещалась целая семья, но для этого времени в такой халупе, хоть и хорошо обставленной, с трудом способен разместиться человек.

Хоть и дороговизна коллекционной газовой зажигалки из чистого золота, что весит в рамке так и намекает, типичным мужским намёком, кувалдой прямо в лицо, что её хозяин может позволить себе гораздо больше, чем крохотная квартирка на отшибе города.

В районе, где только по пути сюда я стал свидетелем трёх нарушений морали, что сейчас называют законом.

«Ну или он просто плебей»

– Да, вот так.

Голос парня, нет скорей уже мужчины. Рядом с кроватью, идеально заправленной. И складки не найти на пахнущей свежими фиалками постели. Стоило только оторвать нос, как любопытство устремилось к закрытому балкону. Не обратил особого внимания на гибрид рабочего и игрового места, как это распространено у тех, кто связан с картиночным ремеслом.

Стоило только её открыть, как в стерильное помещение, способное конкурировать с медицинской палатой сразу рванул сигаретный дым.

Сквозь пепельный цвет проглядывается силуэт, сидящего мужчины напротив вида, способного захватить внимание.

Полуразрушенные девятиэтажные дома, покрытые плесенью, прекрасно контрастируют размером со ржавыми гаражами, коих слава тебе господь не настолько хорошо видно с пятнадцатого этажа.

Закат. Уставшее солнце, что словно пчёлка весь день порхала по небу, даря свет всем и каждому, так прекрасно погружается в красный омут, в свою колыбель, чтобы на утро повторить этот бесконечный цикл снова.

«Счастливо отдохнуть господин Хорс»

Так можно было восхититься заходящим солнцем, если бы не ряд старых, встретивших ещё девственность Сталина, зданий, не загородили всё его великолепие.

Упрощая сказанное, идеальное решение для решившегося на самоубийство. Точно не заставит передумать. Даже задуматься.

И вот всё же усилия господина Хорса, позволили нескольким лучам преодолеть барьер из сыпящегося бетона, чтобы только достигнуть сосредоточенный лик парня, подчеркнув худые скулы.

Голубые глаза, со взглядом доктора, взирают на мольберт, копирующий тот же самый вид, после созерцания которого только мышь не пожелала повеситься, и то только потому, что нашла место получше, в холодильнике.

Только вот… Как бы сказать? Говорят, что художники видят мир по-другому. Это как раз про этого парня, потеребившего клипсу на ухе грязными от карандашного грифеля пальцами.

– Им грустно.

Проговорил парень, посмотрев на картину глазами, в которых на мгновение закралась боль.

Он провёл взглядом по идеально простроенной перспективе зданий, с хорошо переданным тонном и материалом. Добавить в картину красок, никто бы и не увидел разницы от вида, открывающего с балкона.

Картина способная встать вровень с творениями мастеров того времени, когда я последний раз спускался сюда. Тогда ещё люди обыденно сжигали друг друга во имя бога. Хотя их и никто не просил.

Конечно, если взирающий достаточно открыт, чтобы не замечать непонятно откуда взявшиеся лица у зданий, искажённые болью, или достаточно терпим дрянной карикатуре кожаного монстра, выползающего из господина Хорса.

Глубоко выдохнув, парень аккуратно, будто бы боясь сломать систему, положил на соседний стеклянный столик испачканный карандаш прямо в окружение канцелярского ножа, маленького куска ткани, набора других карандашей, пистолета и плюшевой игрушки. Вытащив из кармана пачку сигарет, постучал по ней указательным пальцем. Открыл, вытащил сигарету, закурил, пока нога укладывалась на другую.

– Марта, включи музыку.

Выдохнув облако дыма, он мягко произнёс в пустоту. Удивительно, но пустота ответила, заполнив пространство звуком скрипки.

Минута, пять, десять. За это время новых затяжек не произошло, а взгляд парня так и не дёрнулся с картины, но и дураку понятно, что он её не видит.

– Пиу-пиу-пиу.

Заполненную атмосферу выступления скрипача, остановил неприятный звук прямоугольной коробочки, названной людьми телефоном.

– Всё, пиздуй работать, Ушлёпок.

Не понятно откуда взявшийся голос женщины, ударил по ушам.

– Да-да. Понял, принял, отлизал, Марта.

Потянувшись, устало ответил парень, сняв с чёлки резинку. Волосы полностью покрыли лоб доходя до глаз.

– Молодец, не пришлось и половником бить.

Снова женский голос, раздался из идеально чистой комнаты, но я не чувствую душу ещё одного человека. Даже больше скажу. В этом здании нет ни души. Он единственный житель, который сейчас тут.

– Марта, включи компьютер.

Пройдя кожаное кресло, называемое игровым, не забыв прихватить пистолет, парень осторожно будто бы боясь чего-то коснуться, зашёл в ванную.

Ровно пять минут и тридцать секунд прошло прежде, чем она открылась вновь и из неё точно выбежал парень, на манер льва, гоняющегося за антилопой.

В два шага он оказался у рабочего места, с беспорядком в волосах, но удивительно как они аккуратны в своём беспорядке.

– Семнадцать пятьдесят пять.

Протарабанив чистыми руками по столу, он коробочкой по меньше включил десятку томно мигающих ламп размером с женский ноготок, прежде чем нажатой кнопкой заставить другую коробочку журчать.

«Как много у людей коробочек стало. Так-так если верить базе это системный блок»

– Ушлёпок, стрим запустится через пять минут. Подготовь хлеборезку свою.

Загадка раскрыта, как в этой крохотной избе смогла незаметно спрятаться женщина.

Она настолько мелкая, что способна вместиться в круглой коробочке чёрного цвета на рабочем столе.

– Завались.

Улыбаясь ответил парень, закинув ноги на стол.

– Пошёл к черту.

– Я тоже тебя люблю.

Губы расширились сильнее.

– А. Точно.

В это мгновение улыбка стёрлась с лица. Рукой, что едва-едва подрагивает, он достал из кармана тот самый пистолет и положил его рядом с женщиной, пославшей его. Как метод решения конфликта с противоположным полом многие бы не одобрили. Хотя, судя по коробочке ей не привыкать.

– Хух. Да уж. Наконец.

Левый уголок губ дёрнулся, вспотевшая рука оставила влажный след на тёмном столе.

– Что наконец?

– Завали ебало.

Резкий и даже несколько раздражённый ответ обидел миниатюрную девушку. Она замигала красным и замолкла.

– Спокойнее, спокойнее.

Веки прикрыли бегающие глаза, голова откинулась назад, а указательный палец начал выбивать ритм.

Глаза перестали бегать, а стук сердца, который кажись молотом проходился по рёбрам, затих.

Мертвенная обстановка в квартирке, так присущая больничным палатам вновь воцарилась.

К сожалению, только на минуту. Как только системный блок издал звук, с которым обычно два боксёра начинают танец потной страсти на ринге перед толпой извращенцев, он резко открыл глаза.

– Зззздарова, вишенки!

Хлопок, издавшийся от страстного поцелуя двух его бледных ладоней прямо у микрофона, заставил диаграмму в боковой части экрана взреветь.

Хотя одна из рук не до конца бледная. На ней уже затёршая картина песочных часов. Как только хлопок прогремел, отбиваясь от бетонных стен мёртвого здания, парень продолжил говорить. Он говорил, говорил не затыкаясь.

Даже не понятно, когда он умудрялся дышать.

Один раз он так увлёкся, видимо, подметив на экране цифру и озвучив её с такой радостью, что упал вместе со стулом.

– Пххх. Цель достигнута.

Крехтя он поднялся, опираясь о шкаф, в который стукнулся. На мгновение взгляд его дёрнулся к верху шкафа, где, стоит лишь картонная коробка. Заглянув внутрь можно увидеть огромную стопку, аккуратно сложенную, состоящую из одних рисунков. Детских и неуклюжих.

Тут и домик, и семья, и солнце. Можно было бы подумать, что парень сентиментальный, что хранит русинки с детства, но бумага выглядит новой. Ей не дашь и пары лет.

– Т-т-т. Ну что бывает.

Потирая голову, он улыбнулся.

Боковое отделение на экране будто взорвалось. Один текст начал смещать другой. И все как на подбор: «Ха-ха», «Ну он как всегда», «Не больно?».

Но парень не обратил на это внимание. Он дёрнул плечом будто бы отталкивая чью-то руку.

Его взгляд чем-то даже кажется пустым, смотрит на цифру, которая то падает то, поднимается.

– Сто тысяч. Новый рекорд.

Стоило ему озвучить, как боковое окно ещё раз взорвалось, но уже поздравлениями.

– Спасибо.

Потерянный голос отбился по пустым стенам комнаты. Ещё раз дёрнул плечом, но уже агрессивнее.

«Кто это там?»

Приглядевшись я подметил нечто полупрозрачное позади него, то что не видно человеческому взгляду.

«Интересно»

В руке парня появилась сигарета уже извергающая дым.

– Да.

Тихо, почти про себя.

Откинув голову, он выкурил пол сигареты одной затяжкой, а после изверг целое облако дыма.

– Знаете.

Спокойная интонация, смотря в пространство, совсем непохожая на того весёлого и жизнерадостного человека, веселившегося целый час.

Сев поудобнее на стуле, он выпрямился.

– Я хочу вам всем сказать. Всем тем, кто поддерживал меня все эти годы. Кто смотрел меня ещё в пору экспериментов. С херовой камерой, с подачей, о которой сейчас даже вспоминать стыдно.

Он сглотнул.

– Те, кто делился своим МНЕНИЕ, кто ПОМОГАЛ мне стать ЛУЧШЕ.

На некоторых словах он сделал явный акцент, твёрдый и агрессивный. Можно даже подумать, что он не благодарит, а высмеивает.

– Я…

Снова затяжка, после чего он потушил бычок о чистый стол.

– Ненавижу вас всех.

Спокойно смотря в экран, произнёс, но видно по взгляду, что он сдерживается.

– Да, вас всех.

Голос дрогнул, отдавая хрипотцой.

– Борцов за социальную свободу, пх-х. Тех, кто если понадобятся обсмеют человека за его безобидные желания или же поцелуют обувь чёрного и отвесят пощёчину белому, чтобы с какого-то чёрта назваться толерантными.

– Феминистки, которые с пенной у рта будут требовать, чтобы их не называли бабами, а сами будут говорить какие мужики убийцы и насильники и как им нужно отрезать причиндалы. Они будут требовать, чтобы их ценили только за внутренний мир, а не по внешности. И будут обижаться на то, что не получиться не обращаться внимание на здоровое колесо в носу или небритые части тела, которые они заботливо окунут в зелёнку. Нет это ведь нормально, как и нормально ненавидеть мужчину только потому что он мужчина.

Воздух в лёгких закончился. Он сделал вдох, прежде чем продолжить.

– Защитники лгтб, которые скорей свою малолетнюю дочь подставят под педофила, чем примут, что это отклонение и будут трубить об этом во всех новостях. Смотрите все! Мы отдали свою дочь педофилу! Я хороший человек, непредвзятый. Им легче сказать своему ребёнку или даже лучше чужому, что он может отрезать или пришить член, нежели просто объяснить основы биологии. Нет, ведь прослыть непродвинутым и боже упаси консерватором куда страшнее, чем сломать жизнь собственному ребёнку. Беззащитному созданию, которого привели в этот мир отчаяния даже не спросив.

Тут он издал смешок, пропитанный грустью, а его взгляд почему-то упал, словно вспоминая, что-то из жизни.

– Вы же и в правду ломаете так жизни совсем беззащитным существам. Детям, которые смотрят на вас как на пример для подражания, как на единственно верный путеводитель по жизни.

Стерев с глаз несуществующие слёзы, он вновь продолжил.

– Ограниченные, нет тупые люди, которые прочитав одну популярную книжку будут считать себя чуть ли не элитой. Хотя в особо тяжёлых случаях таким даже книгу читать не надо. Хватит лишь цитатки, чтобы пихать её куда не попадя.

Плечо дёрнулось ещё и ещё раз. Грудь начала вздыматься, а губы подрагивать от злости.

– Я не понимаю. Искренне не понимаю вас всех.

Аккуратно подстриженные ногти начали энергично проходить по длинным волосам превратив те в что-то напоминающее гнездо.

– Не понимаю.

Лёгкая пауза, боковое окно заполнилось таким количеством быстро меняющего текста, что уже нельзя разобрать хоть что-то.

– Вы все ненавидите бедность, вы все смотря на голодных детей, просящих милостыню, говорите, что виноваты олигархи, виноват капитализм, виновато государство. Говорите вы, проходя их, чтобы зайти в магазин брендовой одежды или же там фаст-фуда, чтобы после жаловаться, что ваши задницы слишком толстые для купленных штанов.

Приподнявшись и вызывающе пичкая в экран зад, он шлёпнул себя пару раз.

– Вы даже продолжите эту полемику, где будете обсирать неправильное устройство мира, но уже и забудете того, ради кого вообще начали всё это! Вы переключитесь на себя! На себя любимых и несчастных. О том какие вы бедные. Ведь у вас появилось пару лишних килограмм, которые легче оправдать, начав очередное движение, чем подвигать задницей. Примите меня таким какой я есть, ведь я не собираюсь стараться. Что? То есть чтобы вы приняли меня, я должен принять вас? Чушь.

Снова смешок, но уже высокомерный. Словно он видит в этой коробочки, называемой экраном, всех тех, кто сейчас созерцает его акт откровения.

– Не можете позволить себе очередную рубашку, телефон или игровой компьютер? Это всё государство со своими налогами и чиновниками, крадущими бюджет, это капитализм, который не считается с вашими чувствами. И бизнесмены, ну куда же без них. Они ведь так мало платят вам за то, что вы просиживаете свои жирные задницы у них на рабочем месте. Вы презираете монополию и корпорации, но с радостью закажите, что-нибудь на том же Озоне. Ведь там дешевле. Да и у них доставка на час быстрее, да и ещё они в соц-сетях лайкнули флаг радуги.

Агрессивность сменилось грустью, веки слегка прижались, сдерживая слёзы.

– Я искренне вас не понимаю. Вы будете успокаивать себя, что деньги не важны, главное счастье, главное какой я, но убьёте за копейку, а за доллар продадитесь сами. Внешность неважна, главное, что внутри, скажет жирная баба, при том, что внутри пуста, ну а если такой особе помашет смазливый мальчишка, так она наставит рога тому, кто повёлся на её речи о важном и неважном.

Поджав губы и дёрнув плечом ещё раз, он продолжил.

– Я искренне не понимаю мужчин, говорящих, что все женщины шлюхи. Что всем им нужно только одно – деньги, а на внутренний мир плевать, хотя сами только и смотря что на жопу и лицо. Они будут с пенной у рта доказывать, что женщина не должна иметь больше одного партнёра за всю жизнь хотя сами не прочь закинуть палку в одну другую сотню дырок. И при этом они не считаю это странным, оправдываясь ничтожным знанием биологии и теории эволюции.

– Я искренне не понимаю женщин, говорящих, что деньги у мужчины не главное, имеет значение лишь чтобы он был заботлив и добр, но говорят это обычно те, кто не прочь поскакать на дряхлом члене за новую модель яблочного телефона или же они будут наставлять рога тому самому доброму парню, с полной его противоположностью. Не с добрыми, с теми, кто будет считать их пустым местом или же вагиной на ножках, чтобы после плакаться друг другу о том, что настоящих мужчин нет.

Дёрнул плечом ещё раз, но настолько быстро и агрессивно, что чуть не упал.

– Я искренне всех вас не понимаю. Всё общество, врущее друг другу и самим себе, чтобы только оправдаться. Общество лицемер…

Не договорив, он резко с агрессией обернулся. Кулаки его сжались от злости.

– Да ты заебала! Я же блять сказал тебе прекратить!

Крик, ударился о стенку шкафа и рикошетом вернулся к нему.

– Вот ведь.

Лицо на мгновение озарилось испугом, но лишь на мгновение, а после оно сменилось облегчением. По этой перемене уже можно понять, о чём он подумал.

«А какая теперь вообще разница?»

Выдохнув с облегчением, он сел, хотя неловкое очертание слабой улыбки осталось на губах.

– Вы общество лицемеров. Я знаю вы не виноваты. Во всём виновата культура и человеческая природа. Вы лицемеры и я лицемер, но знаете мне от этого совсем не легче… Я просто задолбался видеть подобное. Задолбался понимать, что я такой же, как и вы. Хотя с самого начала я лишь хотел… Неважно.

Рука, мёртво-лежащая на столе, потянулась к пистолету.

– Я просто устал.

Схватив тяжёлый пистолет, он поднёс его к виску.

– Хватит с меня лицемерия.

Палец упал на спусковой крючок.

Боковое окно вновь залилось текстом. На удивление даже в этой ситуации большинство слов похожи друг на друга. «Не выстрелит, кишка тонка», «Не стреляй!», «Это точно мой любимый стример?», «Что с ним?».

– Прощайте.

Минута тишины, готовой вот-вот принять в себя шум и чью-то жизнь, но ничего не произошло. Палец ударяет мягко по пусковому крючку. В комнате кромешная тишина, а боковое окно всё продолжает выплёвывать однотипные предложения. «Что с ним не так?», «Белый мужик беситься. Ну же стреляй. Не сможешь», «Мне даже интересно», «Что со всеми вами не так? Не видите он уже на грани?» «Он что обдолбался?», «Мерзость. Отписка. Я думала ты не такой».

– Наебал! Вы что и правда думали, что я сделаю это?

Весёлое выражение вновь залезло на лицо, но так неестественно, будто бы паразит. Боковое окно вновь отрыгнуло текст: «Я так и знал», «Ну это же он», «Пф, лучше выстрелил грёбанный сексист», «Что? Передумал? Смелости не хватило?)», «Я знал», «Хух, а я уже испугалась», «Да я тоже струхнул, почему-то я был уверен, что он выстрелит», «Да, ты как всегда», «Не выстрелишь», «Я был прав».

– Да в нём отродясь патронов не было. Вот смот…

Выстрел, грохот упавшего тела, вместе с креслом. Алые брызги испачкали белоснежный шкаф, ручейки крови растеклись по полу, а глаза, потерявшие жизнь, продолжили смотреть в экран.

«Интересный экземпляр, но самоубийство… Грустно. Со своим та послужным списком ты бы вполне мог»

Пролистав белоснежные листы книги жизни, я хотел пожалеть глупца, но уже где-то в середине начали проглядываться чернота. Она меркнет на фоне тысячи белоснежных страниц, но и только.

«А вот это уже многое меняет»

Шум пера, чёркающего по пергаменту, оказался последним, что услышали эти стены сегодня, а боковое окно экрана начало проливать слёзы:

«Это постанова». «Не верю». «Эййй! Что произошло?». «Он что выстрелил?».

Боковое окно недолго рыдала, ведь вскоре экран поглотила тьма.

Длань господня

Язык дёргается от кислого привкуса. Точно свинец облизнул.

– Грешная ***** душа виновна.

Голос старика, пробился через пелену. Я подумал о чём-то древнем, скрученном и твёрдом.

Дерево, прожившее века у каменистого обрыва. Она успела зачерстветь, озлобиться, но не сломаться.

– Протестую! Душа…..

Ударил голос с другой стороны. Такой громкий и энергичный. Он прогремел, словно только для контраста, пышущий жаром жизни.

Петушок только успевший пройти половое созревание. Он готов покорять, разрушать, убивать, брать силой для того, чтобы получить желаемое.

Он чувствует себя избранным, кичась красным гребешком.

«Где я?»

Глаза не могут открыться. Руки желают подняться к векам, но их что-то сдерживает.

– Самоубийство велико…

Голоса повышаются до звона в ушах, чтобы мгновенно затихнуть до неслышного шёпота.

– Но…

Оппоненты продолжают перекидываться словесными подачами.

Я слушал приглушённые отрывки ещё долго. Прогремел стук молотка похожий на судейский.

– Неидеально, конечно, но для первого дела неплохо.

Впервые за долгое время, я воспринял всю фразу. Видимо его обладатель подошёл вплотную.

– Радуйся душа ******

Слишком тихо. Нет, я услышал и даже разобрал, но такое ощущение будто мозг отказался воспринимать.

– Ну что дружок. По крайне мере лучше, чем ад. Паршивое местечко скажу тебе. Постоянно жарко. Уверен, деревом ты бы не захотел там расти.

Тело рухнуло на пол от толчка в грудь.

– Мммггмм.

Детский стон, облизнул уши. Слипшиеся глаза смогли открыться, но всё размыто. Не разобрать.

– Хрван!

Резко, словно пилой по перепонкам резанули. Что-то болезненно сжало меня.

– Больно, чёрт подери!

Я взорвавшись от злости, оттолкнул, того кто набросился на меня. Ноги подпрыгнули. Сердце забилось, мышцы напряглись, руки рефлекторно поднялись, защищая голову.

Веки быстро заморгали, пытаясь стереть пелену.

– Хрван.

Глаза начали видеть, но ещё не так хорошо, как нужно. Первым, что я разглядел оказались глаза. Глаза от цвета, которых заскрипели зубы.

– Хрван, ыт отдвру.

Ещё пару морганий и испуганное лицо оказалось передо мной.

«Девочка?»

Сердце испуганно сжалось, глаза быстро забегали.

«Где её родители? Блядь мне ещё не хватало педофилом прослыть»

Только я собрался осмотреться, как в голову рубящим ударом прилетела боль. Ноги подкосились, и я упал.

Глаза пульсируют, мир кружиться, не позволяя подняться. К горлу подступила жидкость горького привкуса. Мгновение и она вырвалась наружу.

– Гха-бха-гагга.

Только я перестал рвать, как глаза захлопнулись.

– Ижика ааа.

Веки вновь открылись. Вновь детское лицо.

– Т-т-ы.

Губы едва двигаются, а тело не могу прочувствовать до конца. Особенно конечности. Да и голова. На ней словно целая команда барабанщиков сыграла.

– Ижика ааа.

Маленький ротик открылся и закрылся. Моих губ коснулось что-то мягкое и мокрое. Попало в рот. Противное на вкус, но я сглотнул. Нет сил выплёвывать.

– Деце-деце.

Девочка довольно улыбнулась и так мило, что стало не по себе, будто бы что-то холодное и твёрдое сдавило лёгкие.

«Что за девчонка?»

Снова что-то мокрое попало в рот. Сглотнул.

Глаза, налитые свинцом, закрылись вновь, как только она закончила, но перед этим показалось, что я услышал чьи-то стоны.