Юность крейсера

Андрей Ненароков

Юность крейсера

Глава 1

Припекало жаркое летнее солнце, поднимающееся к зениту, наполняя своим теплом стальные палубы кораблей. Средиземноморская эскадра Российского императорского флота, отдавая салют наций, входила в гавань Марселя. Впереди расцвеченный приветственными флагами шел флагманский броненосец «Ослябя», за ним, вспенивая воду носовым буруном, скользил крейсер «Аврора».

– Двадцать первый, огонь! – прокричал молодой лейтенант Нечаев, стоявший у носового орудия крейсера.

Прогремев последним залпом салюта, – «Аврора» встала на якорь рядом с флагманом, с которого доносился французский гимн, исполняемый оркестром.

– Ты, наверное, Саша, своей стрельбой всех француженок оглушить захотел? – спросил подпоручик Бортнев, подходя к лейтенанту.

– Съезжай, Мишель, скорей на берег и лови их, пока не разбежались, – смеясь, ответил Нечаев.

– Да куда они денутся. Трубачи на «Осляби» недаром раздувают щеки, играя Марсельезу», – сказал Бортнев, пытаясь выглядеть знатоком женских сердец. – Вон сколько дамочек с зонтиками скопилось у пирсов, желая взглянуть на русских моряков, совершающих путь «из варяг в китайцы».

– Вы, Михаил Львович, блещете сегодня остроумием. Перед вами капитулируют, видно, не только француженки, но и замок Иф.

– Уволь меня, Саша, от замка, пускай его испытывают на прочность несчастные заключенные.

Нечаев пристально посмотрел на сияющее мальчишеское лицо подпоручика с маленьким вздернутым носом и едва пробивающимися под ним рыжими усиками.

Перебрав в уме несколько остроумных фраз, лейтенант произнес:

– Придется вам, дон Жуан, подождать меня, а то еще натворите глупостей, дорвавшись до мамзелек. Не забывайте, что вы клялись хранить верность дуэнье Марии.

Довольный своими последними словами Александр направился в каюту облачаться в парадный мундир, а Михаил, слегка покраснев, отошел к левому борту, нетерпеливо ожидая, когда команда спустит на воду катер.

В котле парового катера уже поднялось давление, когда в него спрыгнул Нечаев.

– Отчаливай! – крикнул лейтенант.

Катер, попыхивая дымом из трубы, набирая обороты, пошел к причалу. Бортнев смотрел на удаляющийся корабль: новенький, недавно прошедший ходовые испытания и вступивший в строй, крейсер «Аврора» выглядел, словно только что отчеканенный золотой червонец, еще не затертый сотнями рук. Крейсер сверкал на солнце иллюминаторами и начищенной медью. Из трех его труб лениво поднимался серый дым от остывающих котлов. А легкий бриз колыхал над кормой Андреевский флаг.

– Хватит оглядываться назад, Мишель. Посмотри лучше, сколько миленьких красоток встречает нас в Марселе! – отвлек засмотревшегося подпоручика Нечаев.

Катер, несильно стукнувшись о причал, встал, покачиваясь на волнах. На берегу уже находились офицеры и матросы с «Осляби». Несколько раз отдав честь, Бортнев увидел статного, высокого мичмана Алексея Каневского, с которым он сдружился еще в Кронштадте.

– Как дела на «Осляби», Алеша? – здороваясь с ним за руку, спросил Михаил.

– Все хорошо. Адмирал, правда, немного буянил с утра: устроил небольшой разнос и предупредил, чтобы сегодня на берег никто не вздумал съезжать в штатском. Видно, хочет, чтобы француженки увидели русских моряков во всей красе, – сказал Каневской, и на его лице заиграла лучезарная улыбка.

– А где же адмирал сейчас? – спросил мичмана подошедший Нечаев.

– Отбыл в мэрию выполнять союзнический долг за банкетным столом.

– Ну, если адмирал уже поднимает бокал за французскую республику, то и нам негоже отставать от него по части распития вина! – взял на себя роль старшего лейтенант.

В карманах молодых людей приятно шуршали новенькие франки, и они с радостью откликнулись на предложение Нечаева. Через несколько минут в открытой коляске офицеры катили вдоль набережной к лучшему ресторану Марселя. Александр вертел головой по сторонам, рассматривая молоденьких дамочек, то и дело отпуская в их сторону лестные комплименты.

Чопорная обстановка ресторана поначалу как-то сдерживала и не располагала к веселью. Но несколько рюмок коньяка сделали свое дело, и вскоре Нечаев громко рассказывал друзьям о кораблях. Вообще у него было только две темы для застольных разговоров: корабли или женщины, либо то и другое вместе. В такие минуты в глазах лейтенанта вспыхивали огоньки азарта, как у игрока в рулетку. На его приятном лице с правильными чертами появлялось что-то хищное. Он как будто вытягивался и казался, выше своего маленького роста, как капитан на мостке кажется выше всех на судне.

– Вот ты, Алеша, сам посуди: какой «Ослябя», к черту, броненосец с такой тонкой броней и главным калибром в четыре десятидюймовых орудия? Это всего лишь броненосный крейсер, а никак не броненосец. Да и наша «Аврора», ну что это за крейсер первого ранга: всего восемь шестидюймовок, а скорость хода – двадцать узлов в час. Так на ходовых испытаниях бросали в топки уголь – лучший кардиф. Сейчас новейший крейсер первого ранга двадцать два узла должен идти как миленький. Я в прошлом году был на «Варяге» и «Аскольде» перед их отправкой на Тихий океан. Эти красавцы, играючи, дают двадцать три узла, и шестидюймовых орудий на каждом по двенадцать штук.

– Что поделать, заграничная постройка, – перебил его монолог Алексей.

– Да, это точно. Наше адмиралтейство десять лет думает, а потом еще десять лет строит, – сказал Нечаев, кидая камешек в огород Михаила, который гордился своим отцом, служившим инженером на верфях.

– Тут ты не прав, Саша, – горячась, возразил Бортнев. – «Аврору» строили всего три года.

– За три года его только на воду спустили. А потом еще три года вооружали, устанавливали котлы, испытывали – итого шесть лет.

– Хватит вам спорить, друзья. Давайте лучше выпьем за Российский императорский флот, – вставая во весь свой богатырский рост, провозгласил тост Каневской.

Был поздний вечер, когда офицеры, чуть покачиваясь, вышли из ресторана. Духота уже спала, и воздух посвежел от морской прохлады. Над головой светили большие южные звезды. Хотелось петь и веселиться.

– Поехать бы сейчас к цыганам, – сказал Нечаев.

– Помилуй, Саша, мы навряд ли сыщем во Франции цыган, умеющих петь «Очи черные»! – рассмеялся Бортнев.

– А мы их заставим разучить! – откликнулся лейтенант.

И вся компания, смеясь, уселась в коляску, которая понеслась к кварталу красных фонарей.

Рано утром Бортнев проснулся от громкого стука в дверь.

– Вставайте, Мишель, а то мы не поспеем на «Аврору» к подъему флага, – услышал он голос Нечаева.

У подпоручика с похмелья трещала голова, пульсирующими ударами боль била в виски. Нащупав рукой что-то мягкое, Михаил с удивлением посмотрел на лежащую рядом голую женщину. Он с трудом поднялся и начал собирать разбросанные по комнате вещи. Память постепенно возвращалась к нему.

«И зачем я вчера согласился ехать в этот бордель?» – думал подпоручик, натягивая штаны.

Сегодня уже протрезвевшего Бортнева мучили угрызения совести перед невестой Машенькой, ждавшей его в Петербурге. С каждой стоянки Михаил слал ей длинные письма с описанием стран и городов, в которые заходила «Аврора» во время похода. Что теперь он может написать ей? Как в пьяном угаре поливал шампанским голую проститутку и учил ее петь «Очи черные», а та, визжа, смеялась и подпевала уморительно, коверкая русские слова. Бортнев и сам не понимал, откуда у него, вечно стесняющегося и краснеющего при одном только виде женщин, взялось столько прыти. Даже невесту Машу он нерешительно брал за руку и трепетал от смущения, если прикасался губами к ее щеке. Иногда Нечаев в шутку называл его «последним девственником флота». Бортнев и на флот пошел служить, чтобы пленить военной формой курсистку Марию Соболеву, живущую на соседней улице. После окончания инженерного училища он отказался ради этого от месячного жалования в двести рублей на Франко-Русском заводе и вынужден теперь стоять вахты в машинном отсеке «Авроры», слушая стук машин, свист пара и вдыхая угарный дым. Но его армейские погоны, которые носили все офицеры флота, служившие по механической части, почему-то подействовали на девушку. И Маша, раньше не обращавшая на Михаила внимания, согласилась стать его женой, когда тот вернется из похода.

– Ну что, герой-любовник, от дамочки не оторвешься – встречая Бортнева в холле, пошутил Александр, как всегда свежий и подтянутый, будто и не участвовал во вчерашней попойке. – Нам надо поторапливаться, чтобы успеть на крейсер к подъему флага, а то капитан устроит нам разнос.

Вечером Бортнев не выходил из своей каюты. Лежа на диване, он перечитывал Машины письма. К нему заходил Нечаев и приглашал съездить на берег, но Михаил отказался, сказав, что еще не отошел от вчерашнего и хочет спать. Подпоручик так и просидел затворником на крейсере, пока эскадра, завершив визит в Марсель, не снялась с якорей и не ушла к берегам Италии.

Глава 2

Бортнев сидел за письменным столом, отодвинув в сторону кипы чертежей, оставив перед собой только фотографию миловидной девушки. Время от времени поглядывая на фотокарточку невесты, подпоручик писал ей очередное письмо:

«Уже неделю мы наслаждаемся красотами Италии. С внешнего рейда Неаполя, где расположилась наша эскадра, открывается прекрасная панорама гавани с множеством судов, над которыми, как лес, возвышаются сотни труб и мачт. За ними, словно из моря, вырастает Неаполь, его дома, как будто по лесенке, поднимаются вверх по склонам. Тесные улочки с невзрачными строениями сменяются площадями с роскошными дворцами и соборами. Из маленьких уютных бухточек по утрам в море выплывают сотни рыбацких лодок, кажется, что их сети должны выловить в нем всю рыбу, но на следующий день все повторяется вновь. И над всем этим где-то вдалеке, в сизой дымке облаков, парит громада Везувия, говорящая всем своим гордым видом, что вся людская суета ничтожна перед вечностью. И даже он, грозный вулкан, когда-нибудь исчезнет, изъеденный ветрами и дождем, или взорвется, извергая из себя потоки лавы, и погребет города этих неразумных людишек, расселившихся на его склонах. Как это уже случалось много веков назад» …

Подобные письма Михаил каждый день писал в Петербург невесте, пытаясь хоть этим загладить свой грех перед ней.

Отправляясь в Неаполь, Бортнев старался улизнуть от Нечаева. Он боялся, что лейтенант опять заманит его в бордель, и тогда его еще больше будут мучить угрызения совести. Подпоручик пытался объяснить свои страдания Алексею, но тот не понимал его.

– Ну, что тут такого: переспал разок с проституткой. Ты же не влюбился в эту мадмуазельку, Миша? Поехали лучше с нами, итальянки, говорят, не хуже француженок. Вот женишься, тогда и будешь хранить верность, – пытался утешить его Каневской.

– Нет, Алеша, я поеду на крейсер и хорошенько высплюсь перед вахтой.

Бортнев вернулся на корабль перечитывать Машины письма и смотреть на фотографию любимой девушки. Каневской же вместе с Нечаевым отправлялись в город искать веселые заведения.

– Что есть любовь, Алеша? – объяснял лейтенант свою философию жизни, сидя за столиком в маленькой таверне. – Это выдумка, которую придумали сентиментальные мечтатели, как наш Мишель. Вот предположим, он женился: как любой влюбленный муж тут же попадет под маленький каблучок жены. Бедному Мишелю придется выполнять все ее прихоти: дорогие наряды, шубы, бриллианты, снимать приличную квартиру со швейцаром в центре Петербурга, чтобы все было не хуже, чем у других. Жена каждую ночь будет страдать мигренью и не подпустит муженька к брачному ложу, пока он не выполнит все ее прихоти, – Нечаев отхлебнул из глиняной кружки дешевого кисловатого вина и продолжил свой монолог. – Я поступаю проще: иду в публичный дом и плачу за час или ночь любви. Ты можешь сказать, Алеша, что это не романтично, но зато все по-честному, без обмана.

Мичман хотел возразить, но ничего умного ему в голову не пришло. И он, выпив вина, продолжил слушать Александра.

– Пойми, Алеша, я хочу помочь Мишелю как можно раньше освободиться от любовных оков. Иначе его ждут большие разочарования в жизни.

– Каждый человек, Саша, имеет право на свои собственные ошибки, не то человечество давно превратилось бы в сборище педантов, живущих только по законам, правилам и инструкциям, – закуривая папиросу, изрек Каневской свежую мысль, которую почерпнул на дне опустевшей кружки. – Наскучить может не только жена, но и публичный дом тоже. Например, у меня не было сегодня желания идти в модный ресторан, а захотелось, как простому матросу, посидеть в маленькой таверне и напиться не сладкой мадеры, а дешевой кислятины, в которую для крепости подмешали рому.

– Это, наверное, потому что в Марселе ты оставил все свое месячное жалование, – парировал Александр, который не хотел сдаваться в этой словесной дуэли. – И вообще мы уже порядком нагрузились этой кислятиной. Пора бы нам подумать о тихой гавани с приветливыми сеньоритами. Насчет денег можешь не беспокоиться, сегодня я за все плачу.

Офицеры были в гражданском платье и, не беспокоясь о чести мундира, пошатываясь, шли по узким улочкам. От выпитого вина в венах молодых людей играла кровь, хотелось необычных приключений.

– Где вы, прекрасные сеньориты?! – закричал в полный голос Нечаев, оглядываясь по сторонам. – Двое уставших странников жаждут вашей любви!

Но вокруг не было ни души, как будто в этот поздний час все вымерли. Друзья свернули в совсем темный переулок. И тут их за руки, стала хватать женщина.

– Сеньоры, сеньоры, аморе, си? – повторяла она скороговоркой.

Поймав цепкими пальцами руку лейтенанта, женщина силком затащила его в дверь небольшого домика. Каневской последовал за другом, не понимая, какой любви от них хочет эта сеньора с силуэтом медведицы.

В небольшой комнате, в которой они оказались, при тусклом свете керосиновой лампы Алексей разглядел лицо женщины. У нее был большой крючковатый нос, под которым росли почти унтер-офицерские усы, а из-под бровей колючим взглядом смотрели черные глаза. Все это придавало ей еще большее мужеподобие.

Окинув взглядом убогое жилище с закопченными стенами, Каневской увидел сидящую в углу молоденькую девушку: худенькая, смуглая, с детским лицом, миловидная красота которого была необычна для окружающей серости.

Приведшая их женщина, видя, что ее плохо понимают, принялась сильно жестикулировать руками. Она то показывала пальцами на девушку, то подносила их к лицу Нечаева, щелкая ими у самого носа лейтенанта и повторяя при этом:

– Сеньоры, лиры! Сеньоры, лиры!

Александр достал бумажник и стал отсчитывать банкноты.

– Ты что делаешь? Пошли отсюда, она же еще совсем ребенок, – прошептал на ухо друга прозревший мичман.

– Не либеральничай, она, наверное, по десять человек за день обслуживает. Давай иди первый, а то еще сбежишь, – сказал Нечаев, подталкивая Алексея к занавеске, за которой скрылась девушка.

Переступив порог, Алексей сначала застыл в нерешительности. Девушка, скинув через голову платьице, запрыгнула на кровать и застыла, ожидая его. Каневскому было жаль эту девочку, которая вынуждена торговать своим телом, но сила желания победила его порядочность, и он, скинув одежду, накрыл собой ее маленькое тельце. Его большой член стал неумело тыкаться между ног девушки. Наконец, проститутка помогла рукой проникнуть ему в свое лоно. Девушка чувствовала, как мужчина весь трясется от напряжения, двигаясь быстрыми, нервными толчками. Вскоре он остановился и обмяк. Почувствовав, что это все, она громко застонала, как учила тетушка-сутенерша. Девушке нравились такие клиенты, как этот юноша, справлявшие свои нужды за три минуты.

Всего два месяца назад девушка приехала в Неаполь из деревни в поисках работы, но ее никуда не взяли. Помыкавшись несколько дней, она уже собиралась возвращаться обратно, когда добрая женщина предложила ей жилье и хорошую работу, горничной у богатых людей. Она привела девушку в эту лачугу и накормила гороховым супом. В тот же вечер ее избили, а потом изнасиловали два пьяных матроса. Добрая женщина сразу превратилась в злую сутенершу, таскавшую девушку за волосы с криками, что надо отрабатывать гороховый суп.

Клиент зашевелился, приблизил лицо и вдруг благодарственно поцеловал в губы. Девушка, закрыв рот рукой, замотала головой. Не ожидавший такой бурной реакции, мичман отпрянул от проститутки. Кровь прихлынула к его лицу: стало стыдно за проснувшуюся нежность к потаскухе и захотелось побыстрее уйти.

Ожидая друга, Нечаев прохаживался по комнате. Мужеподобная хозяйка притона исподлобья наблюдала за ним. Ее домик обычно посещали матросы и грузчики, а такие хорошо одетые господа, к тому же иностранцы, еще не заходили к ней. Стоило молодому человеку отвернуться, как сутенерша бесшумно, словно тень, выскользнула за дверь.

– Что это ты так быстро отстрелялся? – спросил Александр у появившегося из-за занавески Каневского, который так торопился, что не застегнул даже пуговицы на манишке. – Эта ведьма-сутенерша как будто испарилась. Если она придет, ты, Алеша, с нее глаз не спускай. Уж больно физиономия у нее подозрительная.

До лежавшей на кровати девушки доносились обрывки фраз на незнакомом языке. После поцелуя юноши ей было как-то легко и радостно. Захотелось ещё раз увидеть его.

«Неужто я могу еще кому-то нравиться?» – подумала она. Но в это время появился второй господин, и все ее хорошее настроение тут же улетучилось. И опять накатило отчаяние.

«Как может такая красивая девушка заниматься постыдным ремеслом?» – спросил самого себя Алексей, когда Нечаев ушел к проститутке.

Какая-то ревность неприятно зашевелилась в душе мичмана от мысли, что Александр сейчас рядом с ней.

Дверь на улицу неожиданно распахнулась. Оглянувшись, Каневской успел разглядеть только наглую заросшую морду. В следующее мгновение офицер получил сильнейший удар кулаком в левое ухо. Он зашатался, пытаясь устоять на ногах, но кулак противника, словно пудовая гиря, обрушился на его зубы. В глазах Алексея потемнело, и он упал, опрокидывая стоявший рядом стул.

Услышав грохот в соседней комнате, еще не успевший раздеться Нечаев нащупал в кармане револьвер и быстро прижался к стенке возле занавески. Лейтенант со всей силы ударил рукояткой револьвера по затылку вбежавшего мужчину, и тот, даже не успев вскрикнуть, повалился на кровать. Перепуганная проститутка взвизгнула от неожиданности и, подобрав ноги, забилась в угол. Откинув занавеску, Александр увидел, как второй бандит шарит по карманам у лежащего на полу Алексея. Подняв голову, он нахально посмотрел на маленькую и щуплую фигуру Нечаева. Резким прыжком, неожиданным для его больших габаритов, детина вскочил, выбрасывая в сторону лейтенанта руку с ножом. С трудом сумев увернуться, Александр судорожно нажал пальцем на курок. Раздались два громких тявкающих выстрела. Итальянец упал, схватившись за простреленный бок, и громко заохал, корчась в судорогах возле ног Нечаева. Не обращая внимания на стоны умирающего, лейтенант бросился к Каневскому, тот уже начал приходить в себя после нокаута. Закинув руку друга через плечо, Александр выволок его на улицу.

Шел мелкий дождик, и Алексей, прислонившись к стене дома, приподнял голову и подставил лицо под редкие капельки, стекавшие с крыши. Голова кружилась, и ком тошноты подкатывал к горлу.

– Алеша, пошли быстрей, скоро здесь будет весь квартал вместе с полицией и придется всю ночь давать объяснения в околотке.

– Да, щейчащ пойдем, – прошепелявил мичман, отстраняясь от стены.

Лейтенант хотел поддержать его, но Алексей отказался:

– Я щам пойду, Щаща.

Они шли к горевшим впереди фонарям большой улицы. Каневской ощущал, что его верхняя губа раздулась, превратившись во рту в кровоточащую рану. Он сглатывал кровь, ее солёный вкус комом стоял в горле. Ему хотелось сплюнуть, но Каневской боялся оторвать язык от шатающихся передних зубов. Казалось, что их ничто не держит и если плюнуть, то зубы вместе с кровью и слюной окажутся на мостовой.

Офицерам удалось поймать извозчика на большой улице, куда они выбрели из переулка. Уже сидя в пролетке, мичман жаловался другу:

– Щаща, я, наверное, без зубов ощтанущь.

– Ничего, Алеша, вставишь себе золотые. Слава Богу, что живыми удалось уйти.

Увидев огоньки стоявших на рейде кораблей, Нечаев, рассмеявшись, сказал:

– Нам надо было, как следует тряхнуть эту старую ведьму–сутенершу и потребовать неустойку за испорченный вечер. – В ответ на его реплику Каневской прошипел что-то непонятное, и Александр продолжил. – Ну да, тебе, конечно, незачем возмущаться. Ты ведь успел насладиться прелестями прекрасной неаполитанки! Не то что я, грешный.

Сегодня смерть промелькнула стальным лезвием всего в нескольких дюймах от Нечаева, но ему было весело. От пережитого приключения лейтенант чувствовал прилив сил и бодрости, что мог своротить горы. Катер с «Осляби» еще покачивался у причала.

– А мы уже хотели отчаливать, думали, что вы загуляете до утра, – приветствовали их офицеры, курившие на палубе катера.

Каневской промолчал, прижимая платок к разбитым губам, а Нечаев, съязвив, что итальянки сегодня плохо припудрили свои носики, приказал матросам отдать швартовые.

Утром Алексей, сидя в каюте с зеркальцем в руке, рассматривал свое опухшее лицо: ухо посинело, передние зубы шатались при малейшем прикосновении, набухшая в капельках кровоподтеков верхняя губа делала из него подобие вурдалака. Вчера Каневской боялся, что лишится зубов, но корабельный врач, осмотрев мичмана, обрадовал его, сказав, что до свадьбы все заживет и, дав кучу порошков, прописал постельный режим. Как будто Каневской с таким побитым лицом собирался ходить по палубе или отправиться в город.

Целый день Алексей отлеживался в каюте, читая Бальзака «Блеск и нищета куртизанок», пытаясь понять тонкости продажной любви.

Под вечер навестить друга приехал сменившийся с вахты Бортнев.

– Зачем вы с Нечаевым забрели в такие трущобы? – укоризненно говорил подпоручик. – Туда, наверное, человек в приличном костюме и днем опасается показываться. Как поедешь на берег с Сашкой, вечно в какую-нибудь авантюру попадешь!

Каневской отмалчивался, не желая спорить, но когда Михаил принялся обвинять Нечаева, возразил:

– Да если бы не Саша, меня, может быть, и в живых уже не было.

– Если бы не он, ты и не попал бы в такую историю.

– Перестань, Миша, я не хочу никого винить, – недовольно произнес Алексей. – Извини, но я не такой рассудительный человек, как ты. И считаю, что лучше хорошо кутнуть, чем вздыхать постоянно от любви к какой-нибудь курсистке.

Бортнев обиделся и уехал на «Аврору». А Каневской, когда совсем стемнело, решил прогуляться на свежем воздухе. Тихонько ступая по палубному настилу, он прошёлся вдоль борта и услышал, как за шлюпками разговаривают матросы.

– Что-то вашего мичманка сегодня целый день видно не было. На берег что ли убыл?

– Нет, – ответил знакомый голос. – Фельдшер мне сегодня сказывал, что мичману вчера в городе морду набили. Так он нынче из каюты носу не кажет, как медведь зимой из берлоги.

– Вот тебе и господа офицеры! Тоже, видно, выпить не дураки и кулаками помахать, ну прям, как мы, матросы.

Алексей хотел, наорать на матросов, но потом, улыбнувшись над комичностью ситуации, отправился в каюту дочитывать роман.

Глава 3

Новый тысяча девятьсот четвертый год справляли на Красном море, затем ушли в Джибути, где даже зимой стояла жара в тридцать градусов. Уже целый месяц эскадра не могла выбраться на простор Индийского океана из-за маленьких номерных миноносцев, на которых постоянно текли котлы и ломались машины.

– И зачем мы тащим с собой на Тихий океан эту рухлядь? – возмущенно говорил Нечаев про эти миноносцы. – Дальность плавания маленькая, мореходные качества ужасные, вооружение слабое и к тому же постоянные поломки.

– Это для того, Саша, чтобы было меньше свободного места в гавани Порт-Артура, – постарался дать ответ Бортнев на риторический вопрос друга.

– Без этих миноносцев «Аврора», «Ослябя», «Дмитрий Донской», «Алмаз» и эскадренные миноносцы давно были бы на Дальнем Востоке, и мы с тобой, Мишель, не страдали бы от этой ужасной жары.

Дни летели, а эскадра, занявшись щелочением котлов, не двигалась с места. Над кораблями стоял постоянный свист от сбрасываемого пара, и офицеры стремились укрыться в каютах или съехать на берег.

Нечаеву, исполняющему сегодня обязанности вахтенного офицера, приходилось выслушивать этот свист. Стоя у трапа и покуривая папиросу, он рассматривал берег в бинокль. Катер с «Осляби», выгрузив на пристани офицеров, вдруг сразу отошел от причала и направился обратно к броненосцу. В бинокль лейтенант даже разглядел Каневского, возвращающегося на корабль.

«Что это Алеша забыл? Помчался назад, словно его ужалила пчела», – подумал Александр.